F1 сказка
Фьорано, 27
No. 27 Fiorano - The Morning After
©Tom O'Keefe 2006
©SPEEDtv.com 2006
Перевод: Пухкал Иван (I. P.)
Изначально автор при написании этой истории отталкивался от летних событий. Но все это вполне могло произойти и под Рождество. Так что пусть это будет рождественская история. С праздником! - И. П.
Пролог
Вечером того дня, когда Михаэль Шумахер превзошел всех остальных участников Формулы-1 по числу побед, завоевав первое место в 89 раз на Гран-при Германии в Хоккенхайме 30 июля 2006, он поступил совершенно не характерно для добропорядочного семьянина. Этим он удивил всех обитателей гостиницы AM Hockenheimring, поскольку он настаивал на том, чтобы провести эту ночь одному в домике под номером 27 во Фьорано, типичной моденской ферме, где Энцо Феррари обычно смотрел гонки по телевизору - в свои последние годы он не приезжал на гонки, только на тренировки. До этого дома можно было добраться пешком от Фьорано, домашней тестовой трассы Ferrari, где Шумахер провел огромное количество своего времени, тестируя Ferrari 248F1 вместе с напарником Фелипи Массой и основным тестером Лукой Бадоэром. В этом священном месте не должно было быть ни его жены Коринны, ни детей Джины Марии или Мика, ни даже собаки, которую Коринна привезла из Сан Паулу, ныне живущей с Шумахерами в Швейцарии. Вертолетная площадка во Фьорано была полностью подсвечена в помощь пилоту, прибывшему из Хоккенхайма, но после взлета вертолета огни погасли и задумчивый Шумахер в окружающей его темноте и тишине пошел к ферме.
Один на вершине
Одна из причин, по которым Михаэль хотел провести эту ночь в номере 27, заключалась в том, что 27-й оставался одним из последних знаков той эпохи, когда во главе Scuderia Ferrari стоял Он. Энцо Феррари, Коммендаторе, известный всем и каждому. Шумахер мог себе позволить остановиться в любом отеле по собственному желанию, но он предпочел старомодный и изящный бело-красный сельский домик, ничего не имея против его маленьких комнат, крутой лестницы и спартанских условий. Больше всего в номере 27 Шумахеру нравилась история, витавшая в воздухе. Одна из комнат выполняла роль простой комнаты для совещаний с деревянным потолком, слышавшим разговоры о стратегии самого Михаэля, Жана Тодта и Росса Брона до и после тестовых сессий, и где ровно то же самое проделывали до них Карло Кити (Carlo Chiti), Ромоло Тавони (Romolo Tavoni), Аурелио Лампреди (Aurelio Lampredi) и Мауро Форгьери (Mauro Forghieri). Темы все те же: гонщики, трассы, шины, топливо, баланс, надежность и скорость.
Еще одной особенностью этой комнаты была коллекция памятных вещей, собиравшаяся более 50 лет. Картины, модели и прочие детали знаменитых Ferrari прошлых лет, коллаж фотографий гонщиков Ferrari, создавших легенду, частью которой теперь был и Михаэль. Он просмотрел свои любимые фотографии. Фройлан Гонсалес на Сильверстоуне в 1951 за рулем Ferrari 375, которую всего несколько недель назад пилотировал сам Михаэль в честь этой победы ("Господи, что за кошмарные тормоза у этой машины и никакого усиления руля", еле слышно прошептал Шумахер); Дидье Пирони и Жиль Вильнев на подиуме в Имоле в 1982, где выглядящий разъяренным Вильнев (финишировавший на втором месте) слегка подталкивает локтем хмурого Пирони (победившего в нарушение командных приказов) и играет на публику ("Как отец, как сын", улыбнулся Шуми); Ники Лауда на дождливой Фудзи, Япония-76, вылезает из своей Ferrari и снимает балаклаву, его лицо еще хранит следы ада Нюрбургринга всего 12 неделями раньше ("Неудивительно, что он все еще носит свою кепку Parmalat", подумал Шуми); Lancia D50 Альберто Аскари на глубине шести футов в монакской бухте сразу после шиканы; Аскари пережил эту аварию, но погиб 4 днями позже в Монце на тестах ("Ему нужно было отнестись к этому, как к знаку"); Тацио Нуволари и итальянские механики, окружившие Alfa Romeo Bimotore 1935, перед тем, как побить рекорд скорости на автостраде ("с правильной настройкой передач, я полагаю, наша Ferrari превысит 400 километров в час на солевых озерах Бонневиля"); Фанхио в Реймсе в четырехколесном скольжении, нос его Maserati 250F поврежден в столкновении ("интересно, как бы он отнесся к нашим шинам с канавками!"); Вольфганг фон Трипс [выросшем в замке рядом с Кельном, что неподалеку от Керпена, где родились Михаэль и Ральф], проходящем La Source в 1961 на Ferrari с "акульим носом" ("вот и я, храбрый граф"); Фил Хилл, празднующий свою победу в Монце в 1961 ("На его лице читается, что он только что узнал о смерти своего напарника. Смог ли он заснуть в эту ночь?"); и, наконец, фотография самого Шумахера в Спа, возвращающегося под дождем в боксы на трех колесах после столкновения с Култардом в Pouon ("Дэвид, Дэвид, прекрасно помню наши славные деньки в Монако: извини за тот день, когда я пытался обставить тебя в боксах - твое время еще придет.")
Воспоминания о своих выдающихся предшественниках только разбудило самого Шуми и его аппетит и, сделав сэндвич с салями и сыром и взяв бутылку Warsteiner, Михаэль поднялся наверх в свою любимую комнату старого дома - комнату с телевизором, чтобы посмотреть последние новости. Хотя теперь в ней и стоял современный 27-дюймовый телевизор, во всех остальных отношениях эта комната служила действующим музеем дизайна и декора послевоенной Италии, с теми же лампами, полками, телефоном и прочими мелочами, которыми пользовался сам Энцо Феррари, когда смотрел гонки, сидя в своем любимом кресле прямо напротив телевизора. Выказывая свое уважение, Шуми обычно садился в Другое Кресло, но сегодня он направился к Тому Самому Креслу, балансируя в руках сэндвичем и пивом.
После того, как он обогнул угол и собрался сесть, знаменитая нижняя челюсть Шумахера отправилась по направлению к полу: здесь, в кремового цвета кресле из искусственной кожи стиля 1960-х, сидел Энцо Феррари, в старомодном коричневом костюме в тонкую полоску и галстуке, его узнаваемые всеми темные очки скрывали глаза, копна белых волос ставила последнюю точку. Феррари держал стакан Lambrusco и, глядя на ошеломленного Шуми, строго сказал: "Сядь на свое обычное место, это кресло тебе еще не принадлежит!"
Все еще ошарашенный, но под влиянием фигуры, сидевшей перед ним, Шуми собрался и медленно сел на диван напротив Того Самого Кресла, изучая своего посетителя выпученными глазами, не веря в то, что он видит. "Наверное, я перебрал шампанского Mumm на подиуме" - предположил он.
Энцо заговорил: "Я видел твою победу на Хоккенхайме: идеально. Но, неужели это так тяжело: упоминать мое имя, тобой, или Фелипи, или кем-нибудь еще, когда вы с Россом Броном бьете себя в грудь, хвастаясь насколько вы велики. В конце концов, именно мое имя лежит в основе всего этого. Что скажешь про сыр?"
Шуми: "Если быть откровенным, я всеми своими чувствами здравомыслящего немца понимаю, что ты - не настоящий, а скорее всего какая-то удивительная мистификация - и похоже неплохая - подстроенная Лукой Монтедземоло, чтобы завершить этот славный день. Ты меня обманул на секунду, эти очки бросили меня в холодный пот."
Энцо: "Глупец, это действительно я! Выкажи немного уважения и передай салями."
Шуми: "Но как это возможно?" (машинально он передал половину сэндвича старику)
Энцо, жуя: "Легко. Папа римский уладил это дело с ответственными за это силами. Все они тифози. Он посетил меня за несколько месяцев до смерти и сказал, что Господь должен вскоре забрать меня, но он разрешает мне три желания, за все то, что я сделал для продвижения католической веры и создания хорошего образа Италии, если я уйду тихо. Наверное, мне следовало пожелать мир во всем мире, но вместо этого я был весьма эгоистичен и сперва пожелал, чтобы мои машины победили в Монце через месяц после того, как я умер в 1988. И Герхард Бергер с Мишелем Альборето (он теперь тоже с нами), сделали именно это, когда наши машины обошли эти сигаретные пачки McLaren-Honda, выигравшие все прочие гонки 1988. Ты никогда не задумывался над этой отдельно стоящей победой Ferrari?"
Шуми: "Мне тогда было 19 и я все еще катался на картах в то время, так что, боюсь, я этого даже не заметил."
Энцо: "Что ж, достаточно честно. Ну, так вот, мое второе желание я оставил до того момента, как пришел ты, единственный, кто после Жиля заставлял мое дыхание замирать, то как ты боролся, как ты любил мои машины, как тифози любили тебя. Ты стал настоящим гражданином Модены, и я здесь для того, чтобы поблагодарить за то, что ты сохранил начатое мною так блестяще, что, надеюсь, этого хватит еще на 50 лет."
Шуми: "Говорят, что ты заботился лишь о своих машинах, гонщики же ценились как гроши."
Энцо: "Плохая пресса, сам знаешь, что это такое. Правда состоит в том, что я переживал за всех и за каждого своего гонщика, но прятал свои истинные чувства за грубыми манерами и темными очками. В день, когда Жиль погиб в Зольдере, я плакал как ребенок в этой самой компнате. Когда в Монце погиб фон Трипс, я не выходил на улицу несколько дней, даже для того, чтобы приветствовать моего американского героя, Фила Хилла, настолько меня расстроило то, что Таффи умер столь ужасной смертью в одной из моих машин. Когда я приказал уничтожить эти Ferrari с "акульим носом" в конце сезона 1962, у меня были свои причины. Эта конструкция была трагической шуткой и привела к потере фон Трипса. Я хотел быть на 1000 % уверен в том, что больше никто не погибнет в этих красивых, но смертельных болидах. Я любил каждого гонщика, даже таких вспыльчивых, как Ники Лауда и Найджел Мэнселл, любил их как сыновей."
"Но я пришел, чтобы сказать тебе, что ты лучший из лучших и, наконец, чтобы попросить тебя, чтобы по окончанию этого сезона ты бы ушел, выполнив все, чего мог бы желать кто угодно за всю свою жизнь. Даже несмотря на то, что тебе всего 37."
Шуми: "Но что мне делать? Когда я остался дома после аварии на Сильверстоуне в 1999, это чуть не свело с ума Коринну."
Энцо: "Вот здесь в игру вступаю я. Жаль, что нам не довелось поработать вместе, но будем сотрудничать так, как можем. Ты со мной?"
Шуми: "Конечно, Коммендаторе."
Энцо: "Один из моих верных гвардейцев, Лука ди Монтедземоло (заметь, как я сделал его председателем совета директоров FIAT, чтобы защитить Ferrari), поднимает шум о появлении соперничающей с Формулой-1 серии после истечения Договора Согласия в январе 2007 года."
Шуми: "Мне было непонятно, почему Лука так зачастил в новостях вперемешку с Берни. По крайней мере, в газетах."
Энцо: "Заверяю тебя, никаких совпадений. Берни здесь на моей стороне, он работает через Бренду, мою старую секретаршу на заводе, до сих пор остающейся на своем месте. Берни уверен в том, что Формула-1 полетит в пропасть, как только он прекратит за ней присматривать и за дело возьмутся новые владельцы и автопроизводители. В конце концов, он тоже гонщик. Мы поговорили. Как и я, он хочет защитить тот спорт, который мы построили."
"Ты нам нужен для того, чтобы возглавить новую Формулу-1 (кстати, мы назовем ее как-нибудь в ретро-стиле: 'Большие призы') и мы имеем в виду неограниченную формулу с разве что ограничениями по весу, слики, турбо, титановое зажигание. Второй пилот, работающий в тандеме с первым, как пилоты истребителя, ну, помнишь Top Gun? Второй пилот отвечает за сбор данных, связь с боксами и так далее. Мы даже можем разрешить закрывать колеса на быстрых трассах, хотя Фанхио напомнил мне (конечно он уже там и он поддерживает нас на 100 %) один день, когда на его Mercedes-Benz W196 Stromlinienwagen были проблемы с видимостью из-за обтекателей, так что мы оставим это на усмотрение участников. Вкратце, это мое третье и последнее желание: вернуть настоящие гонки Гран-при, не отбрасывая то, что наработала современная технология за наши первые 50 лет. Уточню, что я не требую возврата к барабанным тормозам, хотя до сих пор и считаю их средством отделить мальчиков от мужчин."
Шуми: "Но почему я?"
Энцо: "Потому что, как сказал бы Флавио Бриаторе, ты - 'большая шишка'. Ты собираешься доедать этот сэндвич? Если нет - отдай его, мне так не достает хорошей итальянской кухни!"
"Во-первых, тебя все уважают как гонщика и как лидера, даже Жак Вильнев где-то в глубине своей души, как меня заверил его отец, Жиль. Так что если ты поведешь, то они пойдут за тобой. Ты - настоящий спортсмен, даже Нуволари с этим согласен, но твой талант футболиста не столь велик, чтобы обеспечить тебе вторую карьеру, так что тебе остается Формула-1, я имею в виду твой спорт, 'Большие призы'."
"Во-вторых, очевидно что ты - единственный, кто объединяет итальянские и немецкие силы в Формуле-1, а Берни отвечает за доставку британцев, как он всегда и делал. Тони Вандервелл (Tony Vandervell) и я заключили мир; он и Колин Чепмен (Colin Chapman) (да, он тоже умер) входят у нас в подкомитет правил для конструкторов; теперь с нами и Кен Тирелл (Ken Tyrrell) и он будет выступать миротворцем в неизбежных спорах между Чепменом и Вандервеллом."
"В-третьих, хотя ты и не был механиком, твой вклад очень велик за все твои годы, которые ты провел между фабрикой и Фьорано и теперь ты лучше проектировщиков и специалистов по аэродинамике понимаешь, как лучше построить настоящую гоночную машину, которая безопасна, но может обгонять и, замечу, не только в боксах. Крылья уродливы и когда эти табачники в 2006 покинут спорт, нам больше не потребуется место для рекламы или прижимная сила, которую обеспечивают эти навески. Задумайся о механическом сцеплении, как на карт-трассе твоего отца в Керпене."
"И в-четвертых, если говорить о гоночных трассах: на наших трассах будут перепады высот, широкие повороты и шпильки с достаточной зоной безопасности для обгона. Rascasse, в котором ты был опозорен из-за небольшой ошибки, исчезнет. Мы вернем шпильку Gasometer. И в календарь вернется старый Нюрбургринг, и на Спа снова будет Masta Kink, и будет восстановлен Рон-ле-Эссар (Rouen-les-Essarts). Мы также собираемся перестроить старый бэнкинг Монцы и для того, чтобы сохранить Гран-при США, нам нужно получить согласие Тони Джорджа слить воедино весь овал и инфилд для Гран-при Индианаполиса на выносливость, который мы назовем 'Formula 500'."
"Наконец, никто из нас не хочет нового трагического героя - Аскари, Жиль, Сенна, Кларк и Хоуторн хором соглашаются с тем, что 'сваливать, пока еще можешь - это правильный подход' (хотя Кларк считает, что Сенной управляют эгоистичные побуждения, поскольку ты переписал все его рекорды); я обязан сказать тебе, что твои земляки фон Трипс и Бернд Розмайер не согласны с этим и хотят, чтобы ты сражался до тех пор, пока не падет последний рекорд Фанхио, Сенны или Кларка, но по этому вопросу, я думаю можно простить их патриотические побуждения, которые совершенно не к месту и не ко времени."
"Ты побеждаешь ради Коринны, ради спорта и ради меня в чемпионате еще один раз, чтобы превзойти даже самого Фанхио, затем закончиваешь с этим и помогаешь нам вернуть настоящие гонки. И это мое последнее желание Настоящего Коммендаторе, здесь на небесах."
"На тебя можно положиться?"
Шуми: "Но мне только-только начала нравиться эта карьера и сейчас самое время расслабиться, поскольку достигнуто так много."
Энцо: "И вот здесь тебя поджидает наибольшая опасность. В моей машине нельзя расслабляться. Мое время истекает: твой ответ?"
Шуми: "Коммендаторе, ваше третье желание - закон для меня. Я в вашем распоряжении. Позволите ли вы скрепить соглашение рукопожатием перед тем, как вы уйдете?"
И когда Шумахер встал и шагнул по направлению к старику, видение улыбающегося Коммендаторе медленно начало растворяться мерцающим миражом, оставив Шумахера, пожимающего руку с облачком пара и не понимающего, случилось ли это на самом деле или это просто перенапряжение после столь насыщенных 24 часов его жизни.
Эпилог
Снаружи старого домика уже поднимался рассвет - алый рассвет. Михаэль, не самый впечатлительный человек, вышел во дворик и пошел по направлению к кафитерию Фьорано, до сих заинтригованный видением. Было ли это просто ярким сном? Когда он взял поднос и встал в очередь на завтрак вместе с остальными "ранними пташками" команды Ferrari, сотрудник кафитерия из-за прилавка прокричал - "звонок для господина Шумахера" - и попытался передать беспроводной телефон Vodaphone Михаэлю, на тот момент подошедшего к эспрессо-машине. Было около 8 утра понедельника и его мысли все еще витали вокруг ночного происшествия, так что он ответил: "Я перезвоню". Но сотрудник наставивал, протягивая телефон: "Думаю, вам следует принять этот звонок, господин Шумахер." "Почему" - решил пошутить Шуми - "это что, моя жена?". Сотрудник ответил: "Нет, это папа римский, он говорит, что вы ждете его звонка." Шумахер пролил кофе, когда услышал это, поставил поднос и взял трубку немного дрожащей рукой, готовясь к разговору с наместником бога на Земле.
"Михаэль" - сказал святой отец резким, но тем не менее мелодичным голосом - "надо полагать, у вас вчера вечером были интересные посетители?"
No. 27 Fiorano - The Morning After
©Tom O'Keefe 2006
©SPEEDtv.com 2006
Перевод: Пухкал Иван (I. P.)
Изначально автор при написании этой истории отталкивался от летних событий. Но все это вполне могло произойти и под Рождество. Так что пусть это будет рождественская история. С праздником! - И. П.
Пролог
Вечером того дня, когда Михаэль Шумахер превзошел всех остальных участников Формулы-1 по числу побед, завоевав первое место в 89 раз на Гран-при Германии в Хоккенхайме 30 июля 2006, он поступил совершенно не характерно для добропорядочного семьянина. Этим он удивил всех обитателей гостиницы AM Hockenheimring, поскольку он настаивал на том, чтобы провести эту ночь одному в домике под номером 27 во Фьорано, типичной моденской ферме, где Энцо Феррари обычно смотрел гонки по телевизору - в свои последние годы он не приезжал на гонки, только на тренировки. До этого дома можно было добраться пешком от Фьорано, домашней тестовой трассы Ferrari, где Шумахер провел огромное количество своего времени, тестируя Ferrari 248F1 вместе с напарником Фелипи Массой и основным тестером Лукой Бадоэром. В этом священном месте не должно было быть ни его жены Коринны, ни детей Джины Марии или Мика, ни даже собаки, которую Коринна привезла из Сан Паулу, ныне живущей с Шумахерами в Швейцарии. Вертолетная площадка во Фьорано была полностью подсвечена в помощь пилоту, прибывшему из Хоккенхайма, но после взлета вертолета огни погасли и задумчивый Шумахер в окружающей его темноте и тишине пошел к ферме.
Один на вершине
Одна из причин, по которым Михаэль хотел провести эту ночь в номере 27, заключалась в том, что 27-й оставался одним из последних знаков той эпохи, когда во главе Scuderia Ferrari стоял Он. Энцо Феррари, Коммендаторе, известный всем и каждому. Шумахер мог себе позволить остановиться в любом отеле по собственному желанию, но он предпочел старомодный и изящный бело-красный сельский домик, ничего не имея против его маленьких комнат, крутой лестницы и спартанских условий. Больше всего в номере 27 Шумахеру нравилась история, витавшая в воздухе. Одна из комнат выполняла роль простой комнаты для совещаний с деревянным потолком, слышавшим разговоры о стратегии самого Михаэля, Жана Тодта и Росса Брона до и после тестовых сессий, и где ровно то же самое проделывали до них Карло Кити (Carlo Chiti), Ромоло Тавони (Romolo Tavoni), Аурелио Лампреди (Aurelio Lampredi) и Мауро Форгьери (Mauro Forghieri). Темы все те же: гонщики, трассы, шины, топливо, баланс, надежность и скорость.
Еще одной особенностью этой комнаты была коллекция памятных вещей, собиравшаяся более 50 лет. Картины, модели и прочие детали знаменитых Ferrari прошлых лет, коллаж фотографий гонщиков Ferrari, создавших легенду, частью которой теперь был и Михаэль. Он просмотрел свои любимые фотографии. Фройлан Гонсалес на Сильверстоуне в 1951 за рулем Ferrari 375, которую всего несколько недель назад пилотировал сам Михаэль в честь этой победы ("Господи, что за кошмарные тормоза у этой машины и никакого усиления руля", еле слышно прошептал Шумахер); Дидье Пирони и Жиль Вильнев на подиуме в Имоле в 1982, где выглядящий разъяренным Вильнев (финишировавший на втором месте) слегка подталкивает локтем хмурого Пирони (победившего в нарушение командных приказов) и играет на публику ("Как отец, как сын", улыбнулся Шуми); Ники Лауда на дождливой Фудзи, Япония-76, вылезает из своей Ferrari и снимает балаклаву, его лицо еще хранит следы ада Нюрбургринга всего 12 неделями раньше ("Неудивительно, что он все еще носит свою кепку Parmalat", подумал Шуми); Lancia D50 Альберто Аскари на глубине шести футов в монакской бухте сразу после шиканы; Аскари пережил эту аварию, но погиб 4 днями позже в Монце на тестах ("Ему нужно было отнестись к этому, как к знаку"); Тацио Нуволари и итальянские механики, окружившие Alfa Romeo Bimotore 1935, перед тем, как побить рекорд скорости на автостраде ("с правильной настройкой передач, я полагаю, наша Ferrari превысит 400 километров в час на солевых озерах Бонневиля"); Фанхио в Реймсе в четырехколесном скольжении, нос его Maserati 250F поврежден в столкновении ("интересно, как бы он отнесся к нашим шинам с канавками!"); Вольфганг фон Трипс [выросшем в замке рядом с Кельном, что неподалеку от Керпена, где родились Михаэль и Ральф], проходящем La Source в 1961 на Ferrari с "акульим носом" ("вот и я, храбрый граф"); Фил Хилл, празднующий свою победу в Монце в 1961 ("На его лице читается, что он только что узнал о смерти своего напарника. Смог ли он заснуть в эту ночь?"); и, наконец, фотография самого Шумахера в Спа, возвращающегося под дождем в боксы на трех колесах после столкновения с Култардом в Pouon ("Дэвид, Дэвид, прекрасно помню наши славные деньки в Монако: извини за тот день, когда я пытался обставить тебя в боксах - твое время еще придет.")
Воспоминания о своих выдающихся предшественниках только разбудило самого Шуми и его аппетит и, сделав сэндвич с салями и сыром и взяв бутылку Warsteiner, Михаэль поднялся наверх в свою любимую комнату старого дома - комнату с телевизором, чтобы посмотреть последние новости. Хотя теперь в ней и стоял современный 27-дюймовый телевизор, во всех остальных отношениях эта комната служила действующим музеем дизайна и декора послевоенной Италии, с теми же лампами, полками, телефоном и прочими мелочами, которыми пользовался сам Энцо Феррари, когда смотрел гонки, сидя в своем любимом кресле прямо напротив телевизора. Выказывая свое уважение, Шуми обычно садился в Другое Кресло, но сегодня он направился к Тому Самому Креслу, балансируя в руках сэндвичем и пивом.
После того, как он обогнул угол и собрался сесть, знаменитая нижняя челюсть Шумахера отправилась по направлению к полу: здесь, в кремового цвета кресле из искусственной кожи стиля 1960-х, сидел Энцо Феррари, в старомодном коричневом костюме в тонкую полоску и галстуке, его узнаваемые всеми темные очки скрывали глаза, копна белых волос ставила последнюю точку. Феррари держал стакан Lambrusco и, глядя на ошеломленного Шуми, строго сказал: "Сядь на свое обычное место, это кресло тебе еще не принадлежит!"
Все еще ошарашенный, но под влиянием фигуры, сидевшей перед ним, Шуми собрался и медленно сел на диван напротив Того Самого Кресла, изучая своего посетителя выпученными глазами, не веря в то, что он видит. "Наверное, я перебрал шампанского Mumm на подиуме" - предположил он.
Энцо заговорил: "Я видел твою победу на Хоккенхайме: идеально. Но, неужели это так тяжело: упоминать мое имя, тобой, или Фелипи, или кем-нибудь еще, когда вы с Россом Броном бьете себя в грудь, хвастаясь насколько вы велики. В конце концов, именно мое имя лежит в основе всего этого. Что скажешь про сыр?"
Шуми: "Если быть откровенным, я всеми своими чувствами здравомыслящего немца понимаю, что ты - не настоящий, а скорее всего какая-то удивительная мистификация - и похоже неплохая - подстроенная Лукой Монтедземоло, чтобы завершить этот славный день. Ты меня обманул на секунду, эти очки бросили меня в холодный пот."
Энцо: "Глупец, это действительно я! Выкажи немного уважения и передай салями."
Шуми: "Но как это возможно?" (машинально он передал половину сэндвича старику)
Энцо, жуя: "Легко. Папа римский уладил это дело с ответственными за это силами. Все они тифози. Он посетил меня за несколько месяцев до смерти и сказал, что Господь должен вскоре забрать меня, но он разрешает мне три желания, за все то, что я сделал для продвижения католической веры и создания хорошего образа Италии, если я уйду тихо. Наверное, мне следовало пожелать мир во всем мире, но вместо этого я был весьма эгоистичен и сперва пожелал, чтобы мои машины победили в Монце через месяц после того, как я умер в 1988. И Герхард Бергер с Мишелем Альборето (он теперь тоже с нами), сделали именно это, когда наши машины обошли эти сигаретные пачки McLaren-Honda, выигравшие все прочие гонки 1988. Ты никогда не задумывался над этой отдельно стоящей победой Ferrari?"
Шуми: "Мне тогда было 19 и я все еще катался на картах в то время, так что, боюсь, я этого даже не заметил."
Энцо: "Что ж, достаточно честно. Ну, так вот, мое второе желание я оставил до того момента, как пришел ты, единственный, кто после Жиля заставлял мое дыхание замирать, то как ты боролся, как ты любил мои машины, как тифози любили тебя. Ты стал настоящим гражданином Модены, и я здесь для того, чтобы поблагодарить за то, что ты сохранил начатое мною так блестяще, что, надеюсь, этого хватит еще на 50 лет."
Шуми: "Говорят, что ты заботился лишь о своих машинах, гонщики же ценились как гроши."
Энцо: "Плохая пресса, сам знаешь, что это такое. Правда состоит в том, что я переживал за всех и за каждого своего гонщика, но прятал свои истинные чувства за грубыми манерами и темными очками. В день, когда Жиль погиб в Зольдере, я плакал как ребенок в этой самой компнате. Когда в Монце погиб фон Трипс, я не выходил на улицу несколько дней, даже для того, чтобы приветствовать моего американского героя, Фила Хилла, настолько меня расстроило то, что Таффи умер столь ужасной смертью в одной из моих машин. Когда я приказал уничтожить эти Ferrari с "акульим носом" в конце сезона 1962, у меня были свои причины. Эта конструкция была трагической шуткой и привела к потере фон Трипса. Я хотел быть на 1000 % уверен в том, что больше никто не погибнет в этих красивых, но смертельных болидах. Я любил каждого гонщика, даже таких вспыльчивых, как Ники Лауда и Найджел Мэнселл, любил их как сыновей."
"Но я пришел, чтобы сказать тебе, что ты лучший из лучших и, наконец, чтобы попросить тебя, чтобы по окончанию этого сезона ты бы ушел, выполнив все, чего мог бы желать кто угодно за всю свою жизнь. Даже несмотря на то, что тебе всего 37."
Шуми: "Но что мне делать? Когда я остался дома после аварии на Сильверстоуне в 1999, это чуть не свело с ума Коринну."
Энцо: "Вот здесь в игру вступаю я. Жаль, что нам не довелось поработать вместе, но будем сотрудничать так, как можем. Ты со мной?"
Шуми: "Конечно, Коммендаторе."
Энцо: "Один из моих верных гвардейцев, Лука ди Монтедземоло (заметь, как я сделал его председателем совета директоров FIAT, чтобы защитить Ferrari), поднимает шум о появлении соперничающей с Формулой-1 серии после истечения Договора Согласия в январе 2007 года."
Шуми: "Мне было непонятно, почему Лука так зачастил в новостях вперемешку с Берни. По крайней мере, в газетах."
Энцо: "Заверяю тебя, никаких совпадений. Берни здесь на моей стороне, он работает через Бренду, мою старую секретаршу на заводе, до сих пор остающейся на своем месте. Берни уверен в том, что Формула-1 полетит в пропасть, как только он прекратит за ней присматривать и за дело возьмутся новые владельцы и автопроизводители. В конце концов, он тоже гонщик. Мы поговорили. Как и я, он хочет защитить тот спорт, который мы построили."
"Ты нам нужен для того, чтобы возглавить новую Формулу-1 (кстати, мы назовем ее как-нибудь в ретро-стиле: 'Большие призы') и мы имеем в виду неограниченную формулу с разве что ограничениями по весу, слики, турбо, титановое зажигание. Второй пилот, работающий в тандеме с первым, как пилоты истребителя, ну, помнишь Top Gun? Второй пилот отвечает за сбор данных, связь с боксами и так далее. Мы даже можем разрешить закрывать колеса на быстрых трассах, хотя Фанхио напомнил мне (конечно он уже там и он поддерживает нас на 100 %) один день, когда на его Mercedes-Benz W196 Stromlinienwagen были проблемы с видимостью из-за обтекателей, так что мы оставим это на усмотрение участников. Вкратце, это мое третье и последнее желание: вернуть настоящие гонки Гран-при, не отбрасывая то, что наработала современная технология за наши первые 50 лет. Уточню, что я не требую возврата к барабанным тормозам, хотя до сих пор и считаю их средством отделить мальчиков от мужчин."
Шуми: "Но почему я?"
Энцо: "Потому что, как сказал бы Флавио Бриаторе, ты - 'большая шишка'. Ты собираешься доедать этот сэндвич? Если нет - отдай его, мне так не достает хорошей итальянской кухни!"
"Во-первых, тебя все уважают как гонщика и как лидера, даже Жак Вильнев где-то в глубине своей души, как меня заверил его отец, Жиль. Так что если ты поведешь, то они пойдут за тобой. Ты - настоящий спортсмен, даже Нуволари с этим согласен, но твой талант футболиста не столь велик, чтобы обеспечить тебе вторую карьеру, так что тебе остается Формула-1, я имею в виду твой спорт, 'Большие призы'."
"Во-вторых, очевидно что ты - единственный, кто объединяет итальянские и немецкие силы в Формуле-1, а Берни отвечает за доставку британцев, как он всегда и делал. Тони Вандервелл (Tony Vandervell) и я заключили мир; он и Колин Чепмен (Colin Chapman) (да, он тоже умер) входят у нас в подкомитет правил для конструкторов; теперь с нами и Кен Тирелл (Ken Tyrrell) и он будет выступать миротворцем в неизбежных спорах между Чепменом и Вандервеллом."
"В-третьих, хотя ты и не был механиком, твой вклад очень велик за все твои годы, которые ты провел между фабрикой и Фьорано и теперь ты лучше проектировщиков и специалистов по аэродинамике понимаешь, как лучше построить настоящую гоночную машину, которая безопасна, но может обгонять и, замечу, не только в боксах. Крылья уродливы и когда эти табачники в 2006 покинут спорт, нам больше не потребуется место для рекламы или прижимная сила, которую обеспечивают эти навески. Задумайся о механическом сцеплении, как на карт-трассе твоего отца в Керпене."
"И в-четвертых, если говорить о гоночных трассах: на наших трассах будут перепады высот, широкие повороты и шпильки с достаточной зоной безопасности для обгона. Rascasse, в котором ты был опозорен из-за небольшой ошибки, исчезнет. Мы вернем шпильку Gasometer. И в календарь вернется старый Нюрбургринг, и на Спа снова будет Masta Kink, и будет восстановлен Рон-ле-Эссар (Rouen-les-Essarts). Мы также собираемся перестроить старый бэнкинг Монцы и для того, чтобы сохранить Гран-при США, нам нужно получить согласие Тони Джорджа слить воедино весь овал и инфилд для Гран-при Индианаполиса на выносливость, который мы назовем 'Formula 500'."
"Наконец, никто из нас не хочет нового трагического героя - Аскари, Жиль, Сенна, Кларк и Хоуторн хором соглашаются с тем, что 'сваливать, пока еще можешь - это правильный подход' (хотя Кларк считает, что Сенной управляют эгоистичные побуждения, поскольку ты переписал все его рекорды); я обязан сказать тебе, что твои земляки фон Трипс и Бернд Розмайер не согласны с этим и хотят, чтобы ты сражался до тех пор, пока не падет последний рекорд Фанхио, Сенны или Кларка, но по этому вопросу, я думаю можно простить их патриотические побуждения, которые совершенно не к месту и не ко времени."
"Ты побеждаешь ради Коринны, ради спорта и ради меня в чемпионате еще один раз, чтобы превзойти даже самого Фанхио, затем закончиваешь с этим и помогаешь нам вернуть настоящие гонки. И это мое последнее желание Настоящего Коммендаторе, здесь на небесах."
"На тебя можно положиться?"
Шуми: "Но мне только-только начала нравиться эта карьера и сейчас самое время расслабиться, поскольку достигнуто так много."
Энцо: "И вот здесь тебя поджидает наибольшая опасность. В моей машине нельзя расслабляться. Мое время истекает: твой ответ?"
Шуми: "Коммендаторе, ваше третье желание - закон для меня. Я в вашем распоряжении. Позволите ли вы скрепить соглашение рукопожатием перед тем, как вы уйдете?"
И когда Шумахер встал и шагнул по направлению к старику, видение улыбающегося Коммендаторе медленно начало растворяться мерцающим миражом, оставив Шумахера, пожимающего руку с облачком пара и не понимающего, случилось ли это на самом деле или это просто перенапряжение после столь насыщенных 24 часов его жизни.
Эпилог
Снаружи старого домика уже поднимался рассвет - алый рассвет. Михаэль, не самый впечатлительный человек, вышел во дворик и пошел по направлению к кафитерию Фьорано, до сих заинтригованный видением. Было ли это просто ярким сном? Когда он взял поднос и встал в очередь на завтрак вместе с остальными "ранними пташками" команды Ferrari, сотрудник кафитерия из-за прилавка прокричал - "звонок для господина Шумахера" - и попытался передать беспроводной телефон Vodaphone Михаэлю, на тот момент подошедшего к эспрессо-машине. Было около 8 утра понедельника и его мысли все еще витали вокруг ночного происшествия, так что он ответил: "Я перезвоню". Но сотрудник наставивал, протягивая телефон: "Думаю, вам следует принять этот звонок, господин Шумахер." "Почему" - решил пошутить Шуми - "это что, моя жена?". Сотрудник ответил: "Нет, это папа римский, он говорит, что вы ждете его звонка." Шумахер пролил кофе, когда услышал это, поставил поднос и взял трубку немного дрожащей рукой, готовясь к разговору с наместником бога на Земле.
"Михаэль" - сказал святой отец резким, но тем не менее мелодичным голосом - "надо полагать, у вас вчера вечером были интересные посетители?"