Апельсиновая змея
- Понимаешь, он рассказывает мне?
Каждый раз, когда прихожу туда - берет и рассказывает. Пока брожу по дорожкам, голова пустая-пустая, не то что историй, ничего в ней нет. Даже голода не чувствую, если вдруг не успела позавтракать. А выхожу из ворот - и бамс, готовая история в голове. И откуда только берутся?
Женька смеется. Выдумщица известная, знаю я ее. Рассказывает он ей, видите ли. Мне вот ничего не рассказывает, хоть тресни. Обычный городской израильский парк, сто пятьдесят раз хоженый вдоль и поперек. Да и ходить там особо негде - пять минут туда и обратно. А ей он, видите ли, сказки рассказывает.
- Ну давай, - говорю, - выкладывай, что тебе новенького порассказали.
Женька кивает, начинает копаться в рюкзачке, вытаскивает и торжественно вручает мне апельсин.
Я аккуратно разрезаю его на мокрые, желтые, одуряюще пахнущие на весь ресторанчик, дольки. Шесть долек: три мне и три Женьке. Ей - за рассказ, мне за компанию, все по-честному.
- Ну как? - говорит.
- Убийственная кислятина, - морщусь я. - Где ты его взяла?
- Его подарила мне Апельсиновая Змея - загадочно улыбается она.
- Апельсиновая Змея? - подозрительно качаю головой. - Верю тебе. И поэтому в нем змеиная кислота. Страшно едкая штука, вроде соляной. И теперь у меня растворится желудок вместе с тринадцатым ребром.
Женька хохочет. Трясет черной челкой и хохочет.
Наливает полный стакан содовой. Протягивает мне его и тут же с возгласом "погоди-ка, погоди!" забирает обратно. Хватает со стола солонку с перечницей и скрупулезно, на кончике ножа, отмеривает четыре крупинки соли и щепотку серой перечной пыли. И всю эту шаманскую смесь сбрасывает ко мне в стакан.
- Держи противоядие, - говорит. - Гомеопатическое, по старинному рецепту! Проверено веками!
Я честно выпиваю стакан щекочущей язык чуть солоноватой воды.
- Ты меня спасла, - говорю. - Теперь давай рассказывай.
- Она в парке живет, на апельсиновой аллее, змея эта, - Женька шепчет с заговорщицким видом.
- Оранжевая, вестимо? - я с подозрением прислушиваюсь к внутренним переговорам между апельсином и содовой.
- Какая же еще может быть? - пожимает плечами Женька. - Живет она на деревьях, которые посажены так близко, что касаются кронами, и поэтому змея все время переползает с дерева на дерево. Питается она, разумеется, сплошь апельсинами. И состоит поэтому тоже из апельсинов. Из круглых апельсиновых шариков. Шариковая змея, представляешь себе?
- Ага, - киваю, - что тут странного? Обыкновенная шариковая змея. Длинная такая. Вроде магнитного шарикового конструктора.
- Точно-точно, - одобрительно кивает Женька. - Молодец, схватываешь!
- А чем она питается не в сезон? - Интересуюсь. - Когда апельсинов нет. Случайными ночными прохожими?
- Только если они одеты в оранжевые фуфайки! - воодушевленно восклицает Женька. Похоже, ее "несет", как она сама называет приступ вдохновения.
- Желтый жилет из "бардачка" тоже сойдет. Или спасательный, с пенопластом. - Женька сжимает губы, чтобы не засмеяться. - Впрочем нет, я вру. То есть, не вру, но сейчас больше вру, чем не вру, - мотает она головой. - А на самом деле она никого никогда не ест.
- Она вегетарианка, - подхватываю я. - Первая в мире вегетарианская змея.
- Да, и когда апельсины кончаются, она начинает поедать собственный хвост. А он, за время урожая, вырастает длинный-предлинный, так, что если взять змею, можно обмотать ею целое дерево...
- Как бородой Карабаса-Барабаса, - заканчиваю я.
- Четыре раза, - уточняет Женька. - Или пять. Или шесть.
- Получится целая апельсиновая гирлянда, - говорю. - А по ночам она, часом, не светится?
- Не светится, - говорит. - Она же не рыба. Ну где ты, скажи на милость, видел светящихся змей?
- У лоточника на Дне Независимости, - пожимаю плечами я. - Он еще светящиеся летающие тарелочки продавал.
- И ты не купил?! - Женька почти кричит. И тут же замолкает и безудержно смеётся. И крутит головой: - Нет, точно не светится. Точно-точно. Потому что в апельсинах мало фосфора, вот!
- Ладно, - важно киваю, - принимаю научное объяснение. Так что там, говоришь, у нее с хвостом?
- С хвостом, - смеется Женька, - все хорошо. В смысле в сезон хорошо, а в несезон плохо. Потому что тогда голодная змея съедает его почти весь, до самой головы. И тогда ей становится трудно висеть на ветках!
Мы хохочем вместе, представив удивленно раскрывшую пасть змеиную голову без хвоста, подвешенную меж апельсиновых веток.
- Бедняжка змея, - с трудом выдыхаю сквозь смех. - А может, ее подкармливать чем-нибудь, а? Летом, когда нет апельсинчиков. Зелеными яблоками там. Или персиками. Или манго, они внутри тоже оранжевые.
- Надо будет попробовать, - без улыбки отвечает она. -Нет, я, правда, попробую. Если не забуду.
- Ты так серьезно заявляешь, будто сама ее видела, - с любопытством смотрю на нее.
- Не видела, - соглашается Женька. - Я сама ее выдумала. Ну, то есть, он мне сам о ней рассказал. А я о ней никогда ничего не знала, и вдруг бац! - и узнала.
- И что, - говорю, невидимая змея взяла и подарила тебе этот апельсин?
- Ага, - просто кивает она. - Она дарит, если попросишь. Я, после того, как она пришла ко мне в голову, на следующий день пошла в парк, подошла к дереву и говорю:"Змея-змея, не за долг, а за правду, подари мне апельсинчика". И тут, представляешь, на землю падает совершенно зрелый апельсин. Вкусный! Хотя все равно кислый. Эти парковые апельсины почему-то всегда страшно кислые.
- Потому что хушхаш - объясняю. - Дичок. Непривитые они. Их специально сажают, такие почти не требуют ухода.
- А, ну, тогда понятно, - говорит. - Но змее, наверное, как раз такие по вкусу. Я теперь каждый раз, как прихожу туда, подхожу к дереву и произношу точь-в-точь, как в тот раз сказала. И вот веришь или нет, к моим ногам всякий раз падает апельсин. Зуб даю! - она цыкнула, как настоящая Баба-Яга.
- Ой, Женька, все зубы раздашь, - ухмыляюсь я. - А то ведь проверять пойду. Ставить научный опыт по выпрашиванию апельсинов у несуществующей змеи.
- А и пойдем, - говорит. - Пошли вдвоем. Прямо сегодня вечером.
Когда я запарковал машину, сразу увидел ее, стоящую у входа - несуразной в этом месте вертушки. Будто это не городской парк, а правительственное учреждение.
Часы на приборной панели показывали четверть восьмого. Было еще совсем светло, хотя солнце уже скрылось за низкими домами. Небо было почти белым, этакого очень светлого серо-голубоватого оттенка, какой бывает, если слишком щедро развести акварель. Я подумал, что, пожалуй, больше всего люблю именно это время дня. Ранние сумерки - уже не день, но еще не ночь. Время вне времени суток.
В такие моменты безвременья вдруг становится тихо-тихо, даже среди городского шума. Природа будто бы останавливается, ждет, прислушивается к чему-то. Ветра перестают стремиться туда, куда им прописано сегодня дуть. Мир превращается в черно-белую картинку: на фоне белесого неба стоят, не шелохнувшись, четко очерченные тени остролистых пальм и платанов с резными, как у клена, листьями. Черные тени, нарисованные пером и густо закрашенные тушью.
- Привет! - я чертовски рад ее видеть.
Слишком уж редко мы видимся, говоря по правде. Вроде и работаем близко, а все как-то не получается.
Женька кивает.
В парке тихо. Казалось бы, только проскользнули через эту дурацкую вертушку, а городской шум сразу убавился на пару десятков децибел.
Женька закрывает глаза. Так и стоит посреди дороги с закрытыми глазами.
"Устала, бедняга", - думаю. - " Скамейку бы какую найти, пусть хоть сядет..."
- Пойдем, Жук, - говорит. И смотрит ясно, сна в глазах как не бывало.
"Кажется, я ни разу не упоминал, что меня звали Жук", - удивленно думаю я. - " Да и когда звали-то. В детстве, совсем в другой стране. Тетя звала. Тетя Майя, да, точно, она звала. Да и не тетя она была, а мамина знакомая по даче. Боже, да когда ж это было! Будто бы и не было...
- Ты чего задумался, Гер? Идем уже! - тащит она меня. Да не к аллее этой с апельсинами, а к детской площадке. Здесь она еще старая, деревянная. В других парках их давно заменили на пластиковые, а здесь все стоит. Площадка, кстати, замечательная: многоуровневая, длинная - целый лабиринт из лестниц, переходов, горок, широких труб и сетчатых батутов. Прелесть, а не площадка, сам бы на нее забрался!..
Женька вспрыгивает на деревянную рампу, минуя ступеньки. Сверху рампа покрыта треугольной крышей - ни дать ни взять, домик Бабы Яги.
Я, чтобы не отстать, неуклюже влезаю за ней. Деревянный настил предательски скрипит под ногами - все же площадка предназначена для детей, а не для таких здоровых мужиков, как я.
Женька легко бежит вперед, взлетает по лестнице на импровизированный деревянный корабль. Я иду, осторожно ступая, за ней вслед. Кажется, настил меня выдерживает.
Женька исчезает за поворотом, я бросаюсь за ней, внезапно чего-то испугавшись. Немедленно нагоняю, стою и смеюсь, как псих: ну где, скажите на милость, здесь можно заблудиться? В трех соснах, практически. Среди детских прозрачных со всех сторон лесенок с горками.
Женька не смеется совсем, только головой качает. "Извини", - говорит, - " я убежала. Буду дальше идти медленнее.". И идет, оглядываясь на меня. Как на ребенка малого, даже стыдно стало.
За четвертым поворотом я вдруг заметил, что совсем уже стемнело. Фонари пока еще не включили - но ведь площадка должна освещаться ночью? А за пятым поворотом, после, кажется, восьмой лестницы, понял, что, конечно, ошибся - вокруг было совсем еще светло. Идти стало легко, будто открылось второе дыхание, хотя и первое вроде бы никуда не пропадало.
Дальше была длинная, несоразмерно длинная подьему лестница вниз. Третья ступенька была выломана, я чуть не рухнул из-за нее, но удержался, схватившись за железные перила. Медленно продолжил спускаться, смотря под ноги. Восьмая ступенька предательски скрипнула, так что я побыстрее миновал ее. Знакомо так скрипнула. Я вернулся на пару ступенек вверх и снова, теперь уже осторожно, ступил на нее. И снова этот скрип. Вспомнил! Точно так же скрипела ступенька в деревенском доме у Колькиной бабушки. Господи, да когда ж это было? Лет двадцать пять назад...двадцать восемь? Четверть века, в глубинах истории, так сказать.. И ведь тоже восьмая ступенька была. Мы сбегали и прыгали вниз, подстелив колкого сена, а, один раз, когда сена не было, Колька натаскал из шкафа каких-то старых тряпок, за которые нам потом страшно попало, потому что это оказались платья бабушкиной молодости.
К лестнице снизу приткнут чей-то велосипед. Синий, с мужской рамой, вроде бы, даже без скоростей. Допотопного вида велик. Погоди, говорю себе. Да ведь и он мне знаком, черт побери. Пять лет на нем откатался, до девятого класса. А потом в один день его украли. Я его даже не привязывал уже - старый совсем был, кому такой нужен?. Руль весь ржавыми пятнами пошел и цепь все время слетала. Думал, украдут - даже жалко не будет. Как же, не жалко! Помню, я рыдал, как маленький. А папа потом нашел того парня, что украл, да только самого велосипеда уже и след простыл.
Иду дальше. Теперь лестница идет вверх. Зачем-то снова считаю ступеньки - седьмая, восьмая, девятая.
За одиннадцатой - очередной резкий поворот.
Проход через узкую комнатку с окном без стекол, перебитым деревянными балками крест-накрест. Такие окна были у строжа на даче, говорили, эх, пьянчуга, даже стекла - и те пропил, а сторож пожимал плечами, ему, один черт, и так не дует. И ведь не врал, я сам у него не раз бывал, и точно никогда не дуло, и дождь тоже не залетал. "Они заколдованные", - шамкал сторож беззубым ртом. - " Жена моя бывшая заколдовала. Ух, ведьма проклятая!" Перегаром от него и вправду несло жутко, и сигаретами.Он дымил, как паровоз, хотя я, на самом деле ни разу в жизни не видел дымящего паровоза, разве что в кино. И дым, как сейчас помню, не рассеивался, не улетучивался в окна без стекол, а так и стоял столбом. Будто они и вправду были заколдованными.
Но где же Женька? Опять ее не видно. Ускакала вперед, быстроногая. Или это я отстал?
Узкая комната обрывается в плохо натянутую железную сетку. Этакое длинное корыто с низкими перилами и здоровенными зазорами между прутьями этой сетки. Сетка отьезжает в сторону при первом же шаге, так что я падаю на колени, цепляясь руками за неверные прутья. Господи, а как тут дети-то ходят? И это, что, считается безопасным?!
Растягиваюсь в корыте, как в гамаке и лежу, покачиваясь. Железные прутья резко врезаются в спину, но, в целом, почти удобно. Как на пружинной железной кровати.
Помнится, дома я спал на диване и страшно завидовал Витьке, у которого была эта вожделенная пружинная кровать. Только прыгать нам на ней все было нельзя. Правда, это "нельзя" соблюдалось только в присутствии родителей. За что Витьке не раз попадало.
А однажды шесть таких же пружинных кроватей выбросили на ближайшую свалку. Говорили, после ремонта в районном садике. Хотя кровати были взрослые, но это я только сейчас понимаю. Мы всем двором ходили туда прыгать. Кровати отлично пружинили и скрипели на весь район. А потом их оттуда почему-то убрали. Как раз настали каникулы, мы пришли всей ватагой - а кроватей-то и нет. Ужасно было обидно.
Небо все еще светлое, и это даже странно, по моим подсчетам, давно уже должна была наступить темнота. Я нащупываю телефон в кармане, но вытаскивать и сверять время как-то неохота. Вместо этого начинаю раскачиваться на сетке, как на батуте. И должен сказать, она неплохо пружинит. Почти как заправская железная кровать.
Я встаю и в три прыжка преодолеваю препятствие. Подумаешь, железная сетка.
Опять лестницы, три пролета, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.
Женька стоит на нижнем ярусе, задрав голову и ждет меня.
Я слетаю к ней и понимаю, что все-таки уже точно совсем стемнело, а над площадкой белым светом горят фонари.
Я разгоняюсь и спрыгиваю в песок, далеко-далеко. В детстве у меня так далеко прыгать не получалось.
- Ну и клево, - говорит Женька.
- Чего клево? - спрашиваю. И чувствую сам: мне сейчас клево. Легче легкого, будто сбросил пару десятков лет и полцентнера весу.
Только ноги болят. Сильно болят, будто не по детской площадке пробежался, а тридцатикилометровый трек отходил.
- Обязательно было забираться на эту площадку? - с оханьем валюсь на траву.
- Обязательно, - серьезно отвечает Женька. - Иначе она тебя не услышит.
- Кто - она?
- Да змея же! Апельсиновая.
Ах, да. Змея. Женька же за обедом рассказывала. Мифическая апельсиновая змея, питающаяся апельсинами.
Женька тянет меня, но не к апельсиновой аллее, а к озеру. Дурацкой бетонной луже в локоть глубиной, гордо называемой городским озером. А посреди озера торчит совсем уж нелепая тут гондола.
В воде отблескивают декоративные рыбы. Крупные, таких и к столу подать не грех.
Женька перегибается через бортик и тоже глядит на рыб
- Карпы, - со знанием дела отмечает она. -Они же съедобные. Золотая рыбка тоже карп, знаешь?
- Нет, - говорю, - не знал такого. Ах, вот в чем дело!
- Да-да-да, - продолжает Женька. - В сказке-то ей удалось запудрить мозги деду с бабой. А в реальной жизни такое не прокатило. Поймали ее, зафаршировали, как полагается. И подала ее бабка на Рош-ха-шана. Новогодняя наша рыбка стала, получается. И бабка сама же первая к себе на тарелку самый жирненький кусочек и положила. И еще хреночку сверху, для остроты. А в Новый Год, хоть он и в сентябре - желания, сам понимаешь, полагаются по статусу. И вот исполнила рыбка три желания.
- Таки фаршированная и исполнила?
- Именно что фаршированная. Три желания, да только рыбкины, посмертно, так сказать. С первым укусом у бабки вырос хвост. Со вторым укусом у ней выросли рога. А с третьим появились жабры.
Побежала бабка в уборную и нырнула в пучину канализации, только ее и видели. С тех пор, говорят, в бассейнах появился новый вид золотых рыбок - с рогами.
Я качаю головой - вот выдумщица! И внезапно замираю - в стайке рыб, хорошо освещенной фонарем, у одной рыбины отчетливо видны рога. Правда, рыбка не золотая, а белая. Белая с черными пятнами. И с рогами. И с длиннющими черными усами. Видать, бабушка с сомом согрешила.
- Гондола, - шепчет Женька и смотрит, округлив глаза, но не на середину озера, а куда-то перед собой. Надо же, удивили Женьку. Я думал, она вообще не умеет удивляться.
Смотрю - и сам открываю рот: дурацкая, несуразная, замершая вечной пафосной статуей, гондола, сошла с насиженного места и плывет, скользит по озеру. А в ней гондольер, стоит себе на корме, в плоской шляпе и с какими-то котовьими усами. Кот в сапогах, право слово. Кстати, а он и вправду в сапогах.
- Идем скорей, - Женька тащит меня в гондолу. Наc сажают посередине, на две скамьи, и гондольер молчаливо и ловко орудует длинным черным багром.
- Но как, Женька, как?...
Она прикладывает палец к губам.
- Не спрашивай. А то кончится.
Мы скользим в длинной черной лодке по бетонной чаше в локоть глубиной, и я честно храню молчание. Звучит музыка - а может, она была здесь с самого начала? Оркестровая, оперная, хриплая, будто с заезженной пластинки.
- Баркарола, - со знанием дела сообщает Женька. - Песня венецианских гребцов.
Озерцо с гулькин нос, а мы все плывем и плывем. Я закрываю глаза, вернее, они неудержно закрываются сами. Звучит хриплая песня, гондольер подпевает себе под нос, плещет своим багром и мы качаемся на волнах. Волны? В этом бетонном корыте? Но я молчу. Женька же сказала молчать.
Песня кончилась, но хриплая запись , должно быть, продолжается. Кругом итальянская речь, выкрики, шум, стук, бренчание металла. Запись какой-то старой постановки, решаю я. Молодцы, атмосферно получилось. Но откуда здесь запах сырой рыбы, запах моря и крепкий запах мужского пота?
- Вените, синьоре. Грацие - раздается из громкоговорителя.
Сильный толчок. Я вздрагиваю и открываю глаза. Точнее, они открываются сами.
- Выходим, Гер - толкает меня в спину Женька.
- Молодец, Гер, - говорит вполголоса, - Я здесь ни разу не видела гондолу.
Не видела она гондолу, видите ли. Да она тут уже два года стоит.
А вот и апельсиновая аллея. Аллея как аллея, ярко освещена фонарями. Народу на аллее, правда, совсем никого.
Женька идет медленно, переводя взгляд с дерева на дерево.
Наконец, подходит к ничем не отличающейся от других низкой апельсиновой кроне.
- Змея-змея, не за долг, а за правду, подари мне апельсинчика, - громко шепчет она.
Ничего не происходит.
Женька стоит, огорошенно смотрит на дерево. Морщится, будто сейчас заплачет.
Чувствуя себя полным дураком, подхожу к дереву тоже.
- Змея-змея, - слышу собственный голос и зажимаю рот, чтоб не рассмеяться. - Змея-змея, ммм, не помню как дальше, подари апельсинов, будь человеком, а? Две штуки, ладно?
И не верю глазам своим. С дерева раздается шуршание, и к моим ногам падает ровно два апельсина.
Оранжевых, ярких, даже при свете фонаря. С толстой морщинистой шкуркой.
- Хушхаш, - говорю. - Кислятина. Может, даже горчат.
А сам очищаю кожуру. Вдруг почему-то нестерпимо захотелось апельсина. Даже если горчит.
Протягиваю Женьке половину.
- Ммм, - говорит она. - Попробуй сам.
Я осторожно кладу дольку в рот. И сам мычу, как заправская корова - апельсин оказывается сладким, слаще меда.
И второй точно таким же.
Объедение, а не апельсины. Никогда таких не ел.
И пахнут, кажется, на весь парк. Аж голова кружится.
А на вид - хушхаш как хушхаш.
- Женьк, давай наберем, а? - говорю. - Домой принесем. Они ж тут ничейные. Парковые.
- Не надо, - крутит головой Женька. - Этих - не надо.
- Ну и глупая, - говорю. - А я возьму. Вкусные же. Никогда таких не ел.
И трясу дерево.
Апельсины падают с тяжелым стуком - видать, совсем зрелые.
Набиваю карманы и сумку. Жаль, она у меня совсем маленькая, для кошелька.
Женька смотрит на меня, потом разворачивается и уходит.
Тоже мне, защитница змей нашлась.
Совпадение это, да и только.
Просто хушхаш привитый оказался, только и всего.
А Женька выдумала себе змею и сама же ее и испугалась.
Ну и глупая.
Дома падаю на кровать, почти без сознания и только назавтра вспоминаю об апельсинах.
Предвкушая райское удовольствие, очищаю шкурку, вдыхаю изумительный аромат и - что это?! Едва надкусив, немедленно выплевываю дольку прямо на пол.
Горечь, страшная горечь.
И второй точно такой же.
Аж все внутри свело.
Будто отравленные.
И все вокруг потемнело. И резкая боль в груди.
Надо позвонить Женьке.
Пока не умер от этого яда. Змеиного, без шуток.
Ну где же ты, Женька, а?
Подними трубку.