Макаренко. Педагог-полководец
Из книги Леонида Конисевича «Нас воспитал Макаренко», глава «Пополнение».
В буднях труда и учёбы коммуна готовилась к приёму новичков. Приём намечался из детских домов и с улицы. Ещё бродят на «воле» тысячи голодных, грязных, одичавших детей. Ликвидация беспризорности продолжается.
С постройкой нового корпуса у нас открылись 150 вакансий. В детские дома Кролевца, Нежина, Винницы, Богодухова за пополнением поехали Кравченко, Оноприенко, Захожай и Пихогская. Им даны полномочия подобрать 50 воспитанников, преимущественно девочек. 100 человек одним приёмом решили взять с улицы. Сторонники одновременного приёма видели плюсы в том, что не будут растянуты сроки и через один-два месяца новички придут в норму. Если принимать небольшими партиями, с меньшим риском анархических влияний, то появится больше мороки.
На заседаниях совета командиров и бюро комсомола Антон Семёнович доказывал необходимость риска, связанного с одновременным вводом 150 новичков.
* * *
Два часа ночи. Командир сторожевого отряда Звягин поднимает по списку ребят. Их приглашали в кабинет. Они не знали, зачем будят так рано, и спросонку недовольно бурчали на Жорку.
В кабинете собралось 20 человек. Антон Семёнович в гимнастёрке с портупеей через плечо, в кожаной тужурке, в военной фуражке, в брюках-галифе и сапогах походил на комиссара времён гражданской войны.
- Извините, товарищи, что разбудили так рано. Прошу одеться для операции. Что такое «операция», мы знали, но Антон Семёнович пояснил: «Остановимся на вокзале. Приёмная комиссия разместится в зале 1-го класса в составе Шершнёва, Акимова и Скребнёва. Район облавы -- привокзальные улицы, площадь и поезда. Брать по возможности добровольно. Не исключены сопротивления. В этих случаях будьте осторожными».
Ночи прохладные, и мы надели тёплые рубашки.
Через 10 минут грузовая машина катила всю компанию в Харьков. Прежде никому не приходилось бывать в такой роли. Совсем недавно нас самих ловили. И как ни благородна наша теперешняя задача - подобрать «корешков» с улицы и дать им новую человеческую жизнь, где-то в душевной глубине, против здравого смысла, копошились вздорные обрывки чувства непорядочности... В оперативную группу Антон Семёнович включил не только старших. В неё вошли в качестве агитаторов - Филя Куслий, Женя Зорин, Гриша Соколов и Алексюк - милые наши пацаны.
Город спал. На вокзал приехали около 3-х часов утра. Антон Семёнович, выйдя из кабины, взял с собой меня и Алексюка, и мы направились к начальнику вокзала.
Остальные остались у машины.
Начальник вокзала, узнав, что мы в качестве пункта сбора облюбовали зал первого класса, пришёл в ужас.
- Товарищ Макаренко, это невозможно. Вы забываетесь, вы... Собирайте их где угодно, но в первый класс я не позволю, это анархия! Вы представляете, что там будет? К чёрту ваших беспризорников, я не хочу сидеть в ДОПРе.
Антон Семёнович бесстрастно ответил: «Это наши дети, войдите в их положение. Даю вам слово, что краж не будет. Общий порядок гарантируем».
- Это ваша гарантия? - начальник вокзала ткнул пальцем в нашу сторону. - Это же смешно! Я умываю руки. За все последствия отвечать будете вы.
- Это нас устраивает, - ответил Антон Семёнович.
Когда мы вернулись к машине, возле наших уже стояли, кутаясь в клифты и переминаясь, несколько «новобранцев». Это Куслий сделал небольшой рейд и привёл пятерых добровольцев.
Комиссия, получив разрешение занять пост в зале первого класса, увела с собой и эту первую группу.
Разделившись по три человека, мы разошлись по участкам. Я был в группе с Глебовым и Гонтаренко. Нам поручили обследовать поезда и «обслужить» прибывающих и убывающих «зайцев». Не вызывая своим видом никакого подозрения, мы «накрывали» своих бывших коллег в ящиках под вагонами, в тамбурах, в станционных будках, в туалетах, возле буфетов. Задержанных вводили в зал. Убежать от нас было трудно, а после объяснений на «родном» диалекте многие «сдавались» добровольно. Кое-кто уже слышал о нашей коммуне и им не верилось, что их туда примут. Были и случаи активного сопротивления. Тут мы действовали решительно и не только убеждением.
К пяти часам утра комиссия зарегистрировала 148 человек, из них 7 девочек. На этом операция закончилась.
Пассажиры первого класса сами по себе переместились в более безопасные места ожидания и зал, когда мы вошли в него, показался обычной ночлежкой. На диванах вповалку спали грязные, одетые в лохмотьях подростки. Некоторые играли в карты прямо на полу. В воздухе плавал табачный дым. Отдельной группой в несколько человек сидели прилично одетые парни и с претензией на шик курили дорогие папиросы. Они успели перекинуться с членами комиссии парой слов на вполне цивилизованном языке и заверили, что они не шпана и попали сюда случайно.
Антон Семёнович вышел на середину и обратился к пёстрой толпе с небольшой речью:
- Товарищи! Сегодня у вас начинается новая биография. Коммуна им. Дзержинского открывает вам свои двери и у вас будет свой дом. Будете учиться и работать. Будете строить новую жизнь.
Толпа заволновалась, загудела. Кто-то поднял руку, чтобы спросить. Но Антон Семёнович отвёл вопрос: «Поговорим на месте. Время будет. Сейчас мы торопимся, и я объявляю дальнейший порядок: мы вас пока оставляем здесь на вокзале. Через два часа придём со знаменем и оркестром. Охрану не оставляем. Милиции тоже не будет. Для поддержания порядка выберите старших. Просьба к вам единственная. До нашего возвращения уберите зал. Всё. До встречи через два часа.
Антон Семёнович двинулся было к выходу, но вдруг остановился как бы в нерешительности.
- Девочек мы, пожалуй, возьмём сразу. Доставим на машине, как настоящих леди. Согласны?
Всё совершилось в таком темпе, что если бы кто и возражал, всё равно вместе со всеми заорал бы во всю мочь: «Согласны». Девочки выбрались из толпы, жеманно пожимая плечиками.
- Пожалте в карету, - галантно развёл руками Филька Куслий.
Перед отъездом Антон Семёнович сказал начальнику вокзала, чтобы тот не вздумал входить на временно занятую территорию, если не хочет беды. И успокоил: «На два часа моего разговора хватит. Пока будут соображать, что к чему, спорить -- будем здесь. Пусть видят, что мы их не силой тащим. Так они будут озадачены и покладисты: «Что же дальше?»
- Ну и ну, - только и смог ответить начальник. Он точно был уже под гипнозом наших действий и, прежде всего, действий Антона Семёновича.
Ровно через два часа утреннюю тишину привокзальной площади расколол гром оркестра. Белый парадный строй подошёл к вокзалу. На звуки оркестра из помещений, как по сигналу ринулись навстречу лавины беспризорных.
Вокруг нас завертелась праздная публика, привлечённая необычным зрелищем.
Члены комиссии вышли из строя и построили толпу против нашей колонны. Это оказалось не простым делом. Строились долго, толкались, наступали на ноги, ругались, боялись уступить место, чтобы не оказаться лишними.
Наши вышколенные строевики смотрели на суетливую возню «клифтов» с сочувствием. Началась проверка по списку. Маленький Скребнёв громко называл фамилии и в списке ставил галочки. В строю оказалось больше, чем было зарегистрировано. Это Антон Семёнович тоже предвидел.
Отделив сверхплановых кандидатов в особую группу, он поручил ССК Никитину всех переписать. В это время приехала комиссия по делам несовершеннолетних, вызванная по телефону. Часть детей отправлялась в распределитель. Они умоляюще посмотрели на Антона Семёновича. Ему было очень тяжело, но и он не мог ничего сделать. Наши жилищные возможности были весьма скромными. А кроме того, по вопросу самой величины коллектива у Антона Семёновича были какие-то особые соображения. Он их не раз высказывал правлению, но в этих материях мы не разбирались.
Между тем Никитин строит общую колонну. Из новичков сформировали 3 взвода, рассредоточив через один между нашими взводами. Для похода по городу новые взводы приняли командиры Студецкий, Семёнов и Шейдин.
Невиданный в истории парад растянулся по площади в ожидании команды.
Пёстрое каре поразило начальника вокзала. Перед строем он крепко тряс руку Антона Семёновича и, глотая слёзы, говорил: «Докладываю, товарищ Макаренко. Ваши чумазые убрали зал. Можно сказать, вылизали. А я... ну простите старика, сомневался».
- Спасибо и вам, не во всё с первого раза можно поверить,- прощаясь, ответил Антон Семёнович и повернулся к строю.
Колонна двинулась. Ошеломлённые музыкой, блеском коммунарской формы, людским окружением, новички подтягивались и старались «держать ногу».
На Сумской стало тесно. Вся улица забита народом. На всех балконах тоже народ. Жители Харькова знают нас не первый год и всегда приветствуют наш строй вот так горячо, сердечно, но такое и они видят впервой.
В ярком контрасте колонны люди видели как бы весь путь жизни коммуны от кошмарного прошлого до прекрасного настоящего, так зримо воплощающего величие цели и сегодняшние достижения Советской власти.
За городским парком публика отстала. Незнакомые люди прощались и говорили нам самые добрые слова. До лесопарка перед нами первая свободная дорога. Под марши оркестра пошли быстрее. С поворота на нашу дорогу мы почувствовали себя дома.
Для приёма пополнения коммуна приготовилась. Натоплена баня. Карпо Филиппович в белой куртке, накрахмаленном колпаке, весь сияющий, ожидал в раздаточной с праздничным обедом и с «добавкой». Столы накрыты белыми скатертями, уставлены цветами.
Через большие окна зал освещался осенним солнцем, всё дышало праздничным торжеством.
Приёмной комиссии помогали командиры отрядов. На площадке за домами парикмахеры всех подряд стригли под «нулёвку». Остриженных препровождали в баню. Оттуда переодетых в новое бельё и одежду Николай Фролович вёл в свою «больничку». Впрочем, теперь это уже новый двухэтажный дом, оборудованный по всем правилам медицины. После осмотра некоторых пришлось оставить в палатах для стационарного лечения. Вся приёмная процедура проходила с добрыми шутками, весело.
За время санобработки совет командиров сформировал новые отряды. Их стало 29 с половинным количеством новых воспитанников. Расширился и состав командиров отрядов. Это назначение не стало проблемой - каждый коммунар подготовлен на командира отряда, а многие побывали в этой роли по несколько раз. Подбирать в отряды новичков Антон Семёнович разрешил самим командирам на свою ответственность и с учётом разных возрастов.
Настало время, когда повели и в столовую, разместили за столами и сказали, что здесь их постоянные места. Дежурный Митя Гето усердно обслуживал свои столы и, слегка манерничая, вспоминал время, когда его так элегантно обслуживали Торский и Красная.
Деликатно, без «вякания», как бы мимоходом напоминали, как нужно себя вести, какие в коммуне требования и порядки.
Вечером, когда стемнело, по сигналу «общий сбор» все пошли не в «громкий» клуб, а на площадь перед зданиями, куда указал дежурный по коммуне. В окружении цветочных клумб возвышалась собранная горка из тряпичного хлама. К чему она здесь, кто позволил обезобразить прекрасный уголок благоухающих роз и левкоев? Возле горки похаживали Боярчук и Матвеев, что-то ещё ворочая в ней шестами. Когда все были в сборе, окружив тесным кольцом зловещую кучу, с парадного крыльца сошёл Антон Семёнович. Он попросил раздвинуть круг. На скамейку сзади круга поднялись фанфаристы. В напряжённой тишине кто-то из новичков почти догадался: «Пацаны, дело, кажись, керосином пахнет».
Алексюк тут же одёрнул болтуна.
Антон Семёнович поднял руку. Фанфары взметнулись вскинутые единым порывом вверх и раздался сигнал «внимание». Из парадной двери вышли с факелами три коммунарки, одетые под древних гречанок.
Круг разомкнулся и пропустил их в середину.
- Огонь зажечь! - скомандовал Никитин. Полыхнули в небо языки яркого пламени, поднялись клубами едкого дыма.
Стояли тихо, не шевелясь.
Когда костёр разгорелся, осветив призрачным светом весь парадный ряд домов, Никитин сказал: «Слово имеет Антон Семёнович».
- Товарищи новые воспитанники! Сегодня в этом огне с вашими вещами догорает всё страшное прошлое. Никто не должен вспоминать о нём. Пусть это яркое пламя станет счастливым символом вашего второго рождения, а чёрный пепел развеет ветер! Добро пожаловать в новый дом!»
С парадного крыльца оркестр грянул песню «Наш паровоз», и эту песню подхватили триста голосов.
В этот памятный вечер Сеня Марголин приготовил сюрприз - кинофильм «Путёвка в жизнь».
https://makarenko-museum.ru/lib/Foster_childs/Konisevich_L_Nas_vosp_Makarenko_1993.pdf
А вот слова самого Антона Семёновича, которые показывают, что за его сложными, отделанными мельчайшими деталями операциями стоят не менее сложные мысли и взаимоувязанные соображения:
В нашей ученой литературе было несколько попыток составить удовлетворительную систему классификации человеческих характеров; при этом очень старались, чтобы и для беспризорных было там отведено соответствующее антиморальное и дефективное место. Но из всех классификаций я считаю самой правильной ту, которую составили для практического употребления харьковские коммунары-дзержинцы.
По коммунарской рабочей гипотезе все беспризорные делятся на три сорта. «Первый сорт» - это те, которые самым деятельным образом учавствуют в составлении собственных гороскопов, не останавливаясь ни перед какими неприятностями; которые в погоне за идеалом металлиста готовы приклеиться к любой части пассажирского вагона, которые больше кого-нибудь другого обладают вкусом к вихрям курьерских и скорых поездов, будучи соблазняемы при этом отнюдь не вагонами-ресторанами, и не спальными принадлежностями, и не вежливостью проводников. Находятся люди, пытающиеся очернить этих путешественников, утверждая, будто они носятся по железным дорогам в расчете на крымские благоухания или сочинские воды. Это неправда. Их интересуют главным образом днепропетровские, донецкие и запорожские гиганты, одесские и николаевские пароходы, харьковские и московские предприятия.
«Второй сорт» беспризорных, отличаясь многими достоинствами, все же не обладает полным букетом благородных нравственных качеств, какими обладает «первый» Эти тоще ищут, но их взоры не отворачиваются с презрением от текстильных фабрик и кожевенных заводов, они готовы помириться даже на деревообделочной мастерской, хуже - они способны заняться картонажным делом, наконец, они не стыдятся собирать лекарственные растения.
«Второй сорт» тоже ездит, но предпочитает задний буфер трамвая, и ему неизвестно, какой прекрасный вокзал в Жмеринке и какие строгости в Москве.
Коммунары-дзержинцы всегда предпочитали привлекать в свою коммуну только граждан «первого сорта». Поэтому они пополняли свои ряды, развивая агитацию в скорых поездах. «Второй сорт» в представлении коммунаров гораздо слабее.
Но в Куряже преобладал не «первый сорт» и не «второй» даже, а «третий». В мире беспризорных, как и в мире ученых, «первого сорта» очень мало, немного больше «второго», а подавляющее большинство - «третий сорт»: подавляющее большинство никуда не бежит и ничего не ищет, а простодушно подставляет нежные лепестки своих детских душ организующему влиянию соцвоса.
В Куряже я напоролся на основательную жилу именно «третьего сорта». Эти дети в своих коротких историях тоже насчитывают три-четыре детских дома или колонии, а то и гораздо больше, иногда даже до одиннадцати, но это уже результат не их стремлений к лучшему будущему, а наробразовских стремлений к творчеству, стремлений, часто настолько туманных, что и самое опытное ухо неспособно бывает различить, где начинается или кончается реорганизация, уплотнение, разукрупнение, пополнение, свертывание, развертывание, ликвидация, восстановление, расширение, типизация, стандартизация, эвакуация и реэвакуация.
А так как и я тоже прибыл в Куряж с реорганизаторскими намерениями, то и встретить меня должно было то самое безразличие, которое является единственной защитной позой каждого беспризорного против педагогических пасьянсов наробраза.
Тупое безразличие было продуктом длительного воспитательного процесса и в известной мере доказывает великое могущество педагогики.
Большинство куряжан было в возрасте тринадцати-пятнадцати лет, но на их физиономиях уже успели крепко отпечататься разнообразные атавизмы. Прежде всего бросалось в глаза полное отсутствие у них чего бы то ни было социального, несмотря на то что с самого рождения они росли под знаком «социального воспитания». Первобытная растительная непосредственность ребенка, прямодушно отзывающегося на все явления жизни. Никакой жизни они не знали. Их горизонты ограничивались списком пищевых продуктов, к которым они влеклись в сонном и угрюмом рефлексе. До жратвенного котла нужно было дорваться через толпу таких же зверенышей - вот и вся задача. Иногда она решалась более благополучно, иногда менее, маятник их личной жизни других колебаний не знал. Куряжане и крали в порядке непосредственного действия только те предметы, которые действительно плохо лежат или на которые набрасывалась вся их толпа. Воля этих детей давно была подавлена насилями, тумаками и матюками старших, так называемых глотов, богато расцветших на поче соцвосовского непротивления и «самодисциплины».
В то же время эти дети вовсе не были идиотами, в сущности - они были обыкновенными детьми, поставленными судьбой в невероятно глупую обстановку: с одной стороны, они были лишены всех благ человеческого развития, с другой стороны, их оторвали и от спасительных условий простой борьбы за существование, подсунув им хотя и плохой, но все же ежедневный котел.
http://flibusta.is/b/69167/read
В буднях труда и учёбы коммуна готовилась к приёму новичков. Приём намечался из детских домов и с улицы. Ещё бродят на «воле» тысячи голодных, грязных, одичавших детей. Ликвидация беспризорности продолжается.
С постройкой нового корпуса у нас открылись 150 вакансий. В детские дома Кролевца, Нежина, Винницы, Богодухова за пополнением поехали Кравченко, Оноприенко, Захожай и Пихогская. Им даны полномочия подобрать 50 воспитанников, преимущественно девочек. 100 человек одним приёмом решили взять с улицы. Сторонники одновременного приёма видели плюсы в том, что не будут растянуты сроки и через один-два месяца новички придут в норму. Если принимать небольшими партиями, с меньшим риском анархических влияний, то появится больше мороки.
На заседаниях совета командиров и бюро комсомола Антон Семёнович доказывал необходимость риска, связанного с одновременным вводом 150 новичков.
* * *
Два часа ночи. Командир сторожевого отряда Звягин поднимает по списку ребят. Их приглашали в кабинет. Они не знали, зачем будят так рано, и спросонку недовольно бурчали на Жорку.
В кабинете собралось 20 человек. Антон Семёнович в гимнастёрке с портупеей через плечо, в кожаной тужурке, в военной фуражке, в брюках-галифе и сапогах походил на комиссара времён гражданской войны.
- Извините, товарищи, что разбудили так рано. Прошу одеться для операции. Что такое «операция», мы знали, но Антон Семёнович пояснил: «Остановимся на вокзале. Приёмная комиссия разместится в зале 1-го класса в составе Шершнёва, Акимова и Скребнёва. Район облавы -- привокзальные улицы, площадь и поезда. Брать по возможности добровольно. Не исключены сопротивления. В этих случаях будьте осторожными».
Ночи прохладные, и мы надели тёплые рубашки.
Через 10 минут грузовая машина катила всю компанию в Харьков. Прежде никому не приходилось бывать в такой роли. Совсем недавно нас самих ловили. И как ни благородна наша теперешняя задача - подобрать «корешков» с улицы и дать им новую человеческую жизнь, где-то в душевной глубине, против здравого смысла, копошились вздорные обрывки чувства непорядочности... В оперативную группу Антон Семёнович включил не только старших. В неё вошли в качестве агитаторов - Филя Куслий, Женя Зорин, Гриша Соколов и Алексюк - милые наши пацаны.
Город спал. На вокзал приехали около 3-х часов утра. Антон Семёнович, выйдя из кабины, взял с собой меня и Алексюка, и мы направились к начальнику вокзала.
Остальные остались у машины.
Начальник вокзала, узнав, что мы в качестве пункта сбора облюбовали зал первого класса, пришёл в ужас.
- Товарищ Макаренко, это невозможно. Вы забываетесь, вы... Собирайте их где угодно, но в первый класс я не позволю, это анархия! Вы представляете, что там будет? К чёрту ваших беспризорников, я не хочу сидеть в ДОПРе.
Антон Семёнович бесстрастно ответил: «Это наши дети, войдите в их положение. Даю вам слово, что краж не будет. Общий порядок гарантируем».
- Это ваша гарантия? - начальник вокзала ткнул пальцем в нашу сторону. - Это же смешно! Я умываю руки. За все последствия отвечать будете вы.
- Это нас устраивает, - ответил Антон Семёнович.
Когда мы вернулись к машине, возле наших уже стояли, кутаясь в клифты и переминаясь, несколько «новобранцев». Это Куслий сделал небольшой рейд и привёл пятерых добровольцев.
Комиссия, получив разрешение занять пост в зале первого класса, увела с собой и эту первую группу.
Разделившись по три человека, мы разошлись по участкам. Я был в группе с Глебовым и Гонтаренко. Нам поручили обследовать поезда и «обслужить» прибывающих и убывающих «зайцев». Не вызывая своим видом никакого подозрения, мы «накрывали» своих бывших коллег в ящиках под вагонами, в тамбурах, в станционных будках, в туалетах, возле буфетов. Задержанных вводили в зал. Убежать от нас было трудно, а после объяснений на «родном» диалекте многие «сдавались» добровольно. Кое-кто уже слышал о нашей коммуне и им не верилось, что их туда примут. Были и случаи активного сопротивления. Тут мы действовали решительно и не только убеждением.
К пяти часам утра комиссия зарегистрировала 148 человек, из них 7 девочек. На этом операция закончилась.
Пассажиры первого класса сами по себе переместились в более безопасные места ожидания и зал, когда мы вошли в него, показался обычной ночлежкой. На диванах вповалку спали грязные, одетые в лохмотьях подростки. Некоторые играли в карты прямо на полу. В воздухе плавал табачный дым. Отдельной группой в несколько человек сидели прилично одетые парни и с претензией на шик курили дорогие папиросы. Они успели перекинуться с членами комиссии парой слов на вполне цивилизованном языке и заверили, что они не шпана и попали сюда случайно.
Антон Семёнович вышел на середину и обратился к пёстрой толпе с небольшой речью:
- Товарищи! Сегодня у вас начинается новая биография. Коммуна им. Дзержинского открывает вам свои двери и у вас будет свой дом. Будете учиться и работать. Будете строить новую жизнь.
Толпа заволновалась, загудела. Кто-то поднял руку, чтобы спросить. Но Антон Семёнович отвёл вопрос: «Поговорим на месте. Время будет. Сейчас мы торопимся, и я объявляю дальнейший порядок: мы вас пока оставляем здесь на вокзале. Через два часа придём со знаменем и оркестром. Охрану не оставляем. Милиции тоже не будет. Для поддержания порядка выберите старших. Просьба к вам единственная. До нашего возвращения уберите зал. Всё. До встречи через два часа.
Антон Семёнович двинулся было к выходу, но вдруг остановился как бы в нерешительности.
- Девочек мы, пожалуй, возьмём сразу. Доставим на машине, как настоящих леди. Согласны?
Всё совершилось в таком темпе, что если бы кто и возражал, всё равно вместе со всеми заорал бы во всю мочь: «Согласны». Девочки выбрались из толпы, жеманно пожимая плечиками.
- Пожалте в карету, - галантно развёл руками Филька Куслий.
Перед отъездом Антон Семёнович сказал начальнику вокзала, чтобы тот не вздумал входить на временно занятую территорию, если не хочет беды. И успокоил: «На два часа моего разговора хватит. Пока будут соображать, что к чему, спорить -- будем здесь. Пусть видят, что мы их не силой тащим. Так они будут озадачены и покладисты: «Что же дальше?»
- Ну и ну, - только и смог ответить начальник. Он точно был уже под гипнозом наших действий и, прежде всего, действий Антона Семёновича.
Ровно через два часа утреннюю тишину привокзальной площади расколол гром оркестра. Белый парадный строй подошёл к вокзалу. На звуки оркестра из помещений, как по сигналу ринулись навстречу лавины беспризорных.
Вокруг нас завертелась праздная публика, привлечённая необычным зрелищем.
Члены комиссии вышли из строя и построили толпу против нашей колонны. Это оказалось не простым делом. Строились долго, толкались, наступали на ноги, ругались, боялись уступить место, чтобы не оказаться лишними.
Наши вышколенные строевики смотрели на суетливую возню «клифтов» с сочувствием. Началась проверка по списку. Маленький Скребнёв громко называл фамилии и в списке ставил галочки. В строю оказалось больше, чем было зарегистрировано. Это Антон Семёнович тоже предвидел.
Отделив сверхплановых кандидатов в особую группу, он поручил ССК Никитину всех переписать. В это время приехала комиссия по делам несовершеннолетних, вызванная по телефону. Часть детей отправлялась в распределитель. Они умоляюще посмотрели на Антона Семёновича. Ему было очень тяжело, но и он не мог ничего сделать. Наши жилищные возможности были весьма скромными. А кроме того, по вопросу самой величины коллектива у Антона Семёновича были какие-то особые соображения. Он их не раз высказывал правлению, но в этих материях мы не разбирались.
Между тем Никитин строит общую колонну. Из новичков сформировали 3 взвода, рассредоточив через один между нашими взводами. Для похода по городу новые взводы приняли командиры Студецкий, Семёнов и Шейдин.
Невиданный в истории парад растянулся по площади в ожидании команды.
Пёстрое каре поразило начальника вокзала. Перед строем он крепко тряс руку Антона Семёновича и, глотая слёзы, говорил: «Докладываю, товарищ Макаренко. Ваши чумазые убрали зал. Можно сказать, вылизали. А я... ну простите старика, сомневался».
- Спасибо и вам, не во всё с первого раза можно поверить,- прощаясь, ответил Антон Семёнович и повернулся к строю.
Колонна двинулась. Ошеломлённые музыкой, блеском коммунарской формы, людским окружением, новички подтягивались и старались «держать ногу».
На Сумской стало тесно. Вся улица забита народом. На всех балконах тоже народ. Жители Харькова знают нас не первый год и всегда приветствуют наш строй вот так горячо, сердечно, но такое и они видят впервой.
В ярком контрасте колонны люди видели как бы весь путь жизни коммуны от кошмарного прошлого до прекрасного настоящего, так зримо воплощающего величие цели и сегодняшние достижения Советской власти.
За городским парком публика отстала. Незнакомые люди прощались и говорили нам самые добрые слова. До лесопарка перед нами первая свободная дорога. Под марши оркестра пошли быстрее. С поворота на нашу дорогу мы почувствовали себя дома.
Для приёма пополнения коммуна приготовилась. Натоплена баня. Карпо Филиппович в белой куртке, накрахмаленном колпаке, весь сияющий, ожидал в раздаточной с праздничным обедом и с «добавкой». Столы накрыты белыми скатертями, уставлены цветами.
Через большие окна зал освещался осенним солнцем, всё дышало праздничным торжеством.
Приёмной комиссии помогали командиры отрядов. На площадке за домами парикмахеры всех подряд стригли под «нулёвку». Остриженных препровождали в баню. Оттуда переодетых в новое бельё и одежду Николай Фролович вёл в свою «больничку». Впрочем, теперь это уже новый двухэтажный дом, оборудованный по всем правилам медицины. После осмотра некоторых пришлось оставить в палатах для стационарного лечения. Вся приёмная процедура проходила с добрыми шутками, весело.
За время санобработки совет командиров сформировал новые отряды. Их стало 29 с половинным количеством новых воспитанников. Расширился и состав командиров отрядов. Это назначение не стало проблемой - каждый коммунар подготовлен на командира отряда, а многие побывали в этой роли по несколько раз. Подбирать в отряды новичков Антон Семёнович разрешил самим командирам на свою ответственность и с учётом разных возрастов.
Настало время, когда повели и в столовую, разместили за столами и сказали, что здесь их постоянные места. Дежурный Митя Гето усердно обслуживал свои столы и, слегка манерничая, вспоминал время, когда его так элегантно обслуживали Торский и Красная.
Деликатно, без «вякания», как бы мимоходом напоминали, как нужно себя вести, какие в коммуне требования и порядки.
Вечером, когда стемнело, по сигналу «общий сбор» все пошли не в «громкий» клуб, а на площадь перед зданиями, куда указал дежурный по коммуне. В окружении цветочных клумб возвышалась собранная горка из тряпичного хлама. К чему она здесь, кто позволил обезобразить прекрасный уголок благоухающих роз и левкоев? Возле горки похаживали Боярчук и Матвеев, что-то ещё ворочая в ней шестами. Когда все были в сборе, окружив тесным кольцом зловещую кучу, с парадного крыльца сошёл Антон Семёнович. Он попросил раздвинуть круг. На скамейку сзади круга поднялись фанфаристы. В напряжённой тишине кто-то из новичков почти догадался: «Пацаны, дело, кажись, керосином пахнет».
Алексюк тут же одёрнул болтуна.
Антон Семёнович поднял руку. Фанфары взметнулись вскинутые единым порывом вверх и раздался сигнал «внимание». Из парадной двери вышли с факелами три коммунарки, одетые под древних гречанок.
Круг разомкнулся и пропустил их в середину.
- Огонь зажечь! - скомандовал Никитин. Полыхнули в небо языки яркого пламени, поднялись клубами едкого дыма.
Стояли тихо, не шевелясь.
Когда костёр разгорелся, осветив призрачным светом весь парадный ряд домов, Никитин сказал: «Слово имеет Антон Семёнович».
- Товарищи новые воспитанники! Сегодня в этом огне с вашими вещами догорает всё страшное прошлое. Никто не должен вспоминать о нём. Пусть это яркое пламя станет счастливым символом вашего второго рождения, а чёрный пепел развеет ветер! Добро пожаловать в новый дом!»
С парадного крыльца оркестр грянул песню «Наш паровоз», и эту песню подхватили триста голосов.
В этот памятный вечер Сеня Марголин приготовил сюрприз - кинофильм «Путёвка в жизнь».
https://makarenko-museum.ru/lib/Foster_childs/Konisevich_L_Nas_vosp_Makarenko_1993.pdf
А вот слова самого Антона Семёновича, которые показывают, что за его сложными, отделанными мельчайшими деталями операциями стоят не менее сложные мысли и взаимоувязанные соображения:
В нашей ученой литературе было несколько попыток составить удовлетворительную систему классификации человеческих характеров; при этом очень старались, чтобы и для беспризорных было там отведено соответствующее антиморальное и дефективное место. Но из всех классификаций я считаю самой правильной ту, которую составили для практического употребления харьковские коммунары-дзержинцы.
По коммунарской рабочей гипотезе все беспризорные делятся на три сорта. «Первый сорт» - это те, которые самым деятельным образом учавствуют в составлении собственных гороскопов, не останавливаясь ни перед какими неприятностями; которые в погоне за идеалом металлиста готовы приклеиться к любой части пассажирского вагона, которые больше кого-нибудь другого обладают вкусом к вихрям курьерских и скорых поездов, будучи соблазняемы при этом отнюдь не вагонами-ресторанами, и не спальными принадлежностями, и не вежливостью проводников. Находятся люди, пытающиеся очернить этих путешественников, утверждая, будто они носятся по железным дорогам в расчете на крымские благоухания или сочинские воды. Это неправда. Их интересуют главным образом днепропетровские, донецкие и запорожские гиганты, одесские и николаевские пароходы, харьковские и московские предприятия.
«Второй сорт» беспризорных, отличаясь многими достоинствами, все же не обладает полным букетом благородных нравственных качеств, какими обладает «первый» Эти тоще ищут, но их взоры не отворачиваются с презрением от текстильных фабрик и кожевенных заводов, они готовы помириться даже на деревообделочной мастерской, хуже - они способны заняться картонажным делом, наконец, они не стыдятся собирать лекарственные растения.
«Второй сорт» тоже ездит, но предпочитает задний буфер трамвая, и ему неизвестно, какой прекрасный вокзал в Жмеринке и какие строгости в Москве.
Коммунары-дзержинцы всегда предпочитали привлекать в свою коммуну только граждан «первого сорта». Поэтому они пополняли свои ряды, развивая агитацию в скорых поездах. «Второй сорт» в представлении коммунаров гораздо слабее.
Но в Куряже преобладал не «первый сорт» и не «второй» даже, а «третий». В мире беспризорных, как и в мире ученых, «первого сорта» очень мало, немного больше «второго», а подавляющее большинство - «третий сорт»: подавляющее большинство никуда не бежит и ничего не ищет, а простодушно подставляет нежные лепестки своих детских душ организующему влиянию соцвоса.
В Куряже я напоролся на основательную жилу именно «третьего сорта». Эти дети в своих коротких историях тоже насчитывают три-четыре детских дома или колонии, а то и гораздо больше, иногда даже до одиннадцати, но это уже результат не их стремлений к лучшему будущему, а наробразовских стремлений к творчеству, стремлений, часто настолько туманных, что и самое опытное ухо неспособно бывает различить, где начинается или кончается реорганизация, уплотнение, разукрупнение, пополнение, свертывание, развертывание, ликвидация, восстановление, расширение, типизация, стандартизация, эвакуация и реэвакуация.
А так как и я тоже прибыл в Куряж с реорганизаторскими намерениями, то и встретить меня должно было то самое безразличие, которое является единственной защитной позой каждого беспризорного против педагогических пасьянсов наробраза.
Тупое безразличие было продуктом длительного воспитательного процесса и в известной мере доказывает великое могущество педагогики.
Большинство куряжан было в возрасте тринадцати-пятнадцати лет, но на их физиономиях уже успели крепко отпечататься разнообразные атавизмы. Прежде всего бросалось в глаза полное отсутствие у них чего бы то ни было социального, несмотря на то что с самого рождения они росли под знаком «социального воспитания». Первобытная растительная непосредственность ребенка, прямодушно отзывающегося на все явления жизни. Никакой жизни они не знали. Их горизонты ограничивались списком пищевых продуктов, к которым они влеклись в сонном и угрюмом рефлексе. До жратвенного котла нужно было дорваться через толпу таких же зверенышей - вот и вся задача. Иногда она решалась более благополучно, иногда менее, маятник их личной жизни других колебаний не знал. Куряжане и крали в порядке непосредственного действия только те предметы, которые действительно плохо лежат или на которые набрасывалась вся их толпа. Воля этих детей давно была подавлена насилями, тумаками и матюками старших, так называемых глотов, богато расцветших на поче соцвосовского непротивления и «самодисциплины».
В то же время эти дети вовсе не были идиотами, в сущности - они были обыкновенными детьми, поставленными судьбой в невероятно глупую обстановку: с одной стороны, они были лишены всех благ человеческого развития, с другой стороны, их оторвали и от спасительных условий простой борьбы за существование, подсунув им хотя и плохой, но все же ежедневный котел.
http://flibusta.is/b/69167/read