Вкус детства
В яблоках лежат редкие апельсины.
Ну поехали, - сказал сам себе Юрка и включил карусель. Огромная конструкция карусели заскрипела и по заснеженному парку раздался вой колокольчиков. Двинулась, перебирая лакированые фигурки коней с недвижимыми, невесть откуда и куда смотрящими глазами. Внутри карусели, ближе к центровому цилиндру, висели зеркальные плитки, которые звенели от того, что сталкивались друг с другом. Карусель завелась, раскачалась и ржавый скрип превратился в ритмичное посвистывание несмазанных маслом шарниров.
Город засветился огнями на кухнях.
На всех кухнях сразу в семь часов тридцать минут включился свет, а уставшие их обитатели садились за ужин. Дети доедали последнюю ложку и выпивали горячий чай, а потом возвращались своим урокам: биология, математика, русский язык.
а стихотворение учим с понедельн ика по четверг - в пятницу отдых и в субботу на четвертом уроке, в одиннацать утра рассказываем на память.
Юрка сел на коняшку и поскакал. Через заснеженный парк и улицы, пустые от вечера, Юрка несется в чужие автобусы и странные магазины, начиненые аудиокассетами. Юрка бежит перед троллейбусом и размахивает портфелем - эх! Живой я! И весна мне всю жопу на брюках забрызгала лужами!
На тарелке лежит недоеденая котлета, а рядом перечница стоит. Кофе в банках спрятался по кухонным полкам. Разлилась конфетами дорога в будущие тетрадки. Пристроилась к плечу чужая гитарка, бренчала о ивановом детстве и Ванюше. Жить дороге радугой, жить обочинам супермаркетом. Спать весной в автобусах. Просыпаться осенью в самолетах на Стокгольм.
Юрка вынул из кармана фотокарточку и сразу же влюбился.
Приехали. - карусель резко стукнулась о борт Титаника и затихла. Только шум в ушах оттого, что вода смотрела будто бы через глаза прямо в затылок, а от этого она была похожа на дуло пистолета, который таже смотрит страшной пустотой дула в лицо и перед ним все чувства и желание что-то объяснить пропадают.
Ешь яблоки - полезно.
Мой руки - будешь пахнуть мылом. Зубы треснули в руках - время выжило под взглядами миллиардов людей и пошло себе дальше.
А небо то чуть выше казалось, то снова - ниже, приседало на темечко. Юрка прочитал Есенина на польском и заикался. Горло болело потом весь вечер. Деревья пропустили свет на книжки и осень сама начала говорить что-то по-венгерски, наверное, что-то из Надаша.
Пушкин сидел у костра, а Мицкевич жаловался на Лукашенко. Они долго то невпопад молчали, то не в лад говорили, и со стороны казалось, что спорят, а как подойдешь поближе - так нет же! Сидят себе тихо, вытаскивают печеную картошку из золы по краям костра и, обжигаясь, едят ее, запивая „Советским шампанским”.
Завтра снег ляжет на плечи, когда ты немного задержишься перед светофором, стоя и завороженно гляда на то, как он мигает желтым, пропуская все аварии.
Юрка прыгал в сугроб с крыши гаража, ловил кошку за хвост и убегал домой на обед. Карусель своими болшими коняжьими смотрела на уходящего по узенькой тропке мальчика и молча плакала - дождь осени.
Ты вернешься...
Ну поехали, - сказал сам себе Юрка и включил карусель. Огромная конструкция карусели заскрипела и по заснеженному парку раздался вой колокольчиков. Двинулась, перебирая лакированые фигурки коней с недвижимыми, невесть откуда и куда смотрящими глазами. Внутри карусели, ближе к центровому цилиндру, висели зеркальные плитки, которые звенели от того, что сталкивались друг с другом. Карусель завелась, раскачалась и ржавый скрип превратился в ритмичное посвистывание несмазанных маслом шарниров.
Город засветился огнями на кухнях.
На всех кухнях сразу в семь часов тридцать минут включился свет, а уставшие их обитатели садились за ужин. Дети доедали последнюю ложку и выпивали горячий чай, а потом возвращались своим урокам: биология, математика, русский язык.
а стихотворение учим с понедельн ика по четверг - в пятницу отдых и в субботу на четвертом уроке, в одиннацать утра рассказываем на память.
Юрка сел на коняшку и поскакал. Через заснеженный парк и улицы, пустые от вечера, Юрка несется в чужие автобусы и странные магазины, начиненые аудиокассетами. Юрка бежит перед троллейбусом и размахивает портфелем - эх! Живой я! И весна мне всю жопу на брюках забрызгала лужами!
На тарелке лежит недоеденая котлета, а рядом перечница стоит. Кофе в банках спрятался по кухонным полкам. Разлилась конфетами дорога в будущие тетрадки. Пристроилась к плечу чужая гитарка, бренчала о ивановом детстве и Ванюше. Жить дороге радугой, жить обочинам супермаркетом. Спать весной в автобусах. Просыпаться осенью в самолетах на Стокгольм.
Юрка вынул из кармана фотокарточку и сразу же влюбился.
Приехали. - карусель резко стукнулась о борт Титаника и затихла. Только шум в ушах оттого, что вода смотрела будто бы через глаза прямо в затылок, а от этого она была похожа на дуло пистолета, который таже смотрит страшной пустотой дула в лицо и перед ним все чувства и желание что-то объяснить пропадают.
Ешь яблоки - полезно.
Мой руки - будешь пахнуть мылом. Зубы треснули в руках - время выжило под взглядами миллиардов людей и пошло себе дальше.
А небо то чуть выше казалось, то снова - ниже, приседало на темечко. Юрка прочитал Есенина на польском и заикался. Горло болело потом весь вечер. Деревья пропустили свет на книжки и осень сама начала говорить что-то по-венгерски, наверное, что-то из Надаша.
Пушкин сидел у костра, а Мицкевич жаловался на Лукашенко. Они долго то невпопад молчали, то не в лад говорили, и со стороны казалось, что спорят, а как подойдешь поближе - так нет же! Сидят себе тихо, вытаскивают печеную картошку из золы по краям костра и, обжигаясь, едят ее, запивая „Советским шампанским”.
Завтра снег ляжет на плечи, когда ты немного задержишься перед светофором, стоя и завороженно гляда на то, как он мигает желтым, пропуская все аварии.
Юрка прыгал в сугроб с крыши гаража, ловил кошку за хвост и убегал домой на обед. Карусель своими болшими коняжьими смотрела на уходящего по узенькой тропке мальчика и молча плакала - дождь осени.
Ты вернешься...