Что увидели и не увидели Джон Стейнбек и Роберт Капа в СССР в 1947

Mar 04, 2006 03:17


Любопытная запись из 12 передач, где редактор В.Тольц сопоставляет путевые заметки Стейнбека, посетившего СССР в 1947,
с отчетами "сопровождающих лиц" и своими собственными впечатлениями от того же маршрута 1997.

"...после ужина хозяин взял с полки книгу и стал медленно переводить с русского:

Русские в Москве очень подозрительно относятся к иностранцам, за которыми постоянно следит тайная полиция. Каждый шаг становится известен, и о нем докладывают в центральный штаб. К каждому иностранцу приставлен агент. Кроме того, русские не принимают иностранцев у себя дома и даже боятся, кажется, с ними разговаривать. Письмо, посланное члену правительства, обычно остается без ответа, на последующие письма тоже не отвечают. Если же человек назойлив, ему говорят, что официальное лицо уехало из города или болеет. Иностранцы с большими трудностями получают разрешение поездить по России и во время путешествий за ними пристально наблюдают. Из-за всеобщей холодности и подозрительности приезжающие в Москву иностранцы вынуждены общаться исключительно друг с другом.

...Стейнбек с Капой узнали сразу и себя, и описание их путешествия; им непонятно было только, как это русские могли напечатать такое:

Стейнбек: Мы не думали, что это можно протащить через цензуру.

Хозяин объяснил:

Это было написано в 1634 году. Это из книги, которая называется "Путешествие в Московию, Татарию и Персию", написанной Адамом Олеарием

"Стейнбек был на удивление не осведомлен о российских делах в 1947 году, несмотря на то, что он был журналистом. Я думаю, что Стейнбек просто был типично американский журналист - американец до мозга костей. Он знал все об американской истории и политике, но российскую ситуацию он не мог себе представить. Ему, как и многим другим визитерам, не приходило в голову, что советское правительство выстраивает перед ним театральные декорации вместо реальной жизни, что он все время беседует с подставными лицами... Так что эти путевые заметки о России - "Russian Journal" - очень странная книга."

"Если считать РУССКИЙ ДНЕВНИК рассказом о стране, в нем много неточного, но ведь это скорее рассказ о том, как выглядела "потемкинская деревня", выстроенная для либеральных зарубежных визитеров и в течение десятилетий функционировавшая достаточно успешно."

http://www.svoboda.org/programs/Cicles/Stainbeck/st_01.asp



18 сентября ВОКС (а американцы решили, что Союз писателей) устроил для них прощальный ужин в "Арагви", где разыгралось нечто, позволившее Стейнбеку, по его словам, усомниться в неколебимости партийной линии в литературе.

Отвечая на бесконечные тосты за их здоровье, американцы выразили надежду, что смогут правдиво рассказать о увиденной ими жизни "простых русских людей".

Из "Русского дневника": Человек, который сидел с краю стола заявил, что существуют несколько видов правды, и что мы должны предложить такую правду, которая способствовала бы развитию добрых отношений между русским и американским народами.

Тут и началась битва. Вскочил Эренбург и произнес яростную речь. Он заявил, что указывать писателю, что писать, - оскорбление. Он сказал, что если у писателя репутация правдивого человека, то он не нуждается ни в каких советах. Он пригрозил своему коллеге и обратил внимание на его плохие манеры. Эренбурга мгновенно поддержал Симонов и выступил против первого оратора, который пытался хоть как-то отбиться.[...] Нам всегда внушали, что партийная линия настолько непоколебима, что среди писателей не может быть никаких расхождений. Атмосфера этого ужина показала нам, что это совсем не так. [...]

Ужин завершился на хорошей ноте около 11 вечера. Никто больше не рискнул советовать, что нам следует писать. /141/

Я прочел секретные отчеты об этом вечере. В них - ни слова о перепалке советских писателей. Сообщается, что подвыпив Стейнбек ругал президента Трумэна, а также (в который уже раз!) "шовинизм советской прессы":

Из секретного дневника С.Литвиновой: "Мне не нравится, - сказал Стейнбек, - что мою страну все время называют капиталистической, мы считаем себя демократической страной и гордимся этим.

"Американский народ, я уверен, не поддерживает реакционную политику Трумэна,- заметил тов. Кеменов,- однако она торжествует против воли народа". [...] "Подождите выборов, тогда народ проявит свою волю",- ответил Стейнбек.

"Выходит дело, что американский народ только раз в четыре года проявляет свою волю, а в промежутке правительство может делать все, что угодно против воли народа",- сказал т. Кеменов.

Стейнбек не мог найти на это ответа, пробовал что-то сказать о том, что в СССР жизнь регулируется законами и постановлениями, но понял, что это слабый аргумент и неожиданно закончил спор словами: "У вас свои средства, которые вы считаете справедливыми, мы считаем справедливыми свои средства, а цель у нас общая, так выпьем за эту общую цель."

"Согласен, - ответил т. Кеменов, - справедливость наших средств доказана самой жизнью, тем, что мы уже добились своей цели".(11)

На даче Симонова однако никаких политических стычек не произошло. Литвинова так и сообщила начальству:

Острых политических разговоров в Переделкино не было.(4)

Развлекались мирно. Симонов показал свой дачный участок, затем осмотрели деревенскую церковь и окрестности Переделкино. Утомившись, сели обедать.

Из секретного дневника "Суит Ланы":

За обедом Симонов заявил, что "никаких тостов сегодня не будет", чему Стейнбек страшно обрадовался. Как обед, так и весь проведенный день прошел в очень непринужденной обстановке.(5)

Стейнбеку действительно осточертели все эти казенные тосты, в том числе обязательный - "за здоровье товарища Сталина". (А попытки его уклониться от ритуала фиксировались в секретных отчетах). И "инженеры человеческих душ" тонко почувствовали это и сумели завоевать симпатии американцев.

Из "Русского дневника": Симонов очень милый человек. Он пригласил нас к себе в загородный дом - простой удобный маленький домик посреди большого сада. Здесь он спокойно живет со своей женой. В доме нет никакой роскоши, все очень просто. Нас угостили отличным обедом. Ему нравятся хорошие машины, у него есть "кадиллак" и джип. Овощи, фрукты и птица поступают на стол из его собственного хозяйства. По всей видимости, он ведет хорошую, простую и удобную ему жизнь. /137/

Так автор пьесы, которую еще недавно Стейнбек охарактеризовал, как антиамериканскую дешевку, превратился в его глазах в некое подобие простого американского фермера, оставаясь при этом, как сказано в "Русском дневнике", "любимцем правительства" и "вообще русских".

Для тех, кто не слышал нашей предыдущей передачи, стоит, наверное, привести краткий стейнбековский пересказ содержания пьесы Симонова "Русский вопрос", удостоенной Сталинской премии 1 степени:

Из "Русского дневника": Один американский корреспондент, много лет назад съездивший в Россию и написавший о ней доброжелательную книгу, работает на газетного воротилу, капиталиста, тяжелого, жестокого, властного газетного магната, беспринципного и бездуховного человека. Магнат, чтобы победить на выборах, хочет напечатать в своей газете о том, что русские собираются напасть на Америку. Он дает корреспонденту задание поехать в Россию и по возвращении в Америку написать, что русские хотят войны с американцами. Шеф предлагает ему огромную сумму денег - 30 тысяч долларов, чтобы быть точным, - и полную обеспеченность на будущее, если корреспондент исполнит указание. Корреспондент, который к тому же разорен, хочет жениться на девушке и купить маленький загородный домик в Лонг-Айленде. Он соглашается на условия хозяина. Он едет в Россию и видит, что русские не хотят воевать с американцами. Он возвращается и тайно пишет свою книгу - совершенно противоположное тому, чего хотел хозяин.

Тем временем, корреспондент корреспондент покупает на аванс загородный дом в Лонг-Айленде, женится и уже рассчитывает на спокойную жизнь. Когда выходит его книга, магнат не только пускает ее под нож, но и делает невозможным для корреспондента напечатать ее в любом другом месте. Власть газетного магната такова, что журналист даже не может найти работу, не может напечатать свою книгу и будущие статьи. Он теряет дом за городом, жена, которая хочет жить обеспеченно, уходит от него. [...] И наш журналист остается один, разоренный и несчастный, но с чувством, что сказал людям правду, а это лучшее, что можно сделать. /75/

Стейнбек и Капа просто осатанели от бесконечного повторения объяснений, почему эта, идущая в трехстах театрах Союза пропагандистская дешевка, плоха. И тогда они сочинили свою пьесу - "Американский вопрос", которую стали рассказывать всем, кто интересовался, как им понравилось сочинение советского поэта на американскую тему.

Из "Русского дневника": В нашей пьесе господин Симонов едет от газеты "Правда" в Америку, чтобы написать ряд статей, что Америка представляет собой пример загнивающей западной демократии. Симонов приезжает в Америку и видит, что американская демократия не только не вырождается, но и не является западной, если только не смотреть на нее из Москвы. Он передает свою рукопись в "Правду". Его моментально выводят из Союза писателей. Он теряет свой загородный дом. Его жена, честная коммунистка, бросает его, а он умирает от голода - так же, как этим кончает и американец в пьесе Симонова. /75-76/

Когда слушатели этой пародии начинали сдержанно хихикать (все-таки заместитель генерального секретаря Союза советских писателей, которому благоволил лично товарищ Сталин, был очень большой шишкой!), американцы говорили, что это не более смешно, чем пьеса "Русский вопрос".

Сказали они это и Симонову. И он... не обиделся, а угостил их вином. А потом танцевали и пели, и бросали дротики. И снова выпивали. И оценка симоновского сочинения стала постепенно меняться. В своем секретном отчете Светлана записала:

Стейнбек и Капа согласились, что основная идея пьесы правдива, но сказали, что преподнесена она плохо, неумело, без знания Америки. "На самом деле это все происходит гораздо тоньше и страшней",- сказал Стейнбек.(6)

А потом снова выпивали и болтали об Америке:

Из секретного дневника С.Литвиновой: Беседуя с Симоновым, Стейнбек вспоминал один из приемов в Нью-Йорке, устроенный в честь Симонова, Эренбурга и Галактионова, на котором также присутствовал американский драматург Клиффорд Одетс. Стейнбек с возмущением говорил о заявлении Одетса в тот вечер, что в мире не могут существовать две системы. "А я уверен, что в мире могут существовать хоть тысячи систем", - сказал Стейнбек.

Капа сказал, что Клиффорд Одетс просто троцкист, как и Дос-Пасос. "Дос-Пасоса я хорошо знаю. Сейчас я ему даже руки не подаю при встрече".(7)

Разъезжались очень поздно. Довольны были все:

Из секретного дневника С.Литвиновой: Уезжая, Стейнбек и Капа заявили, что именно о такой встрече они все время мечтали. "Этот один день стоит всего нашего пребывания в СССР,"- сказал Капа. "Нам так понравился Симонов как человек, что мы не будем писать о Симонове как авторе "Русского вопроса", - сказал Стейнбек.(8)

Разомлев ото всего этого благолепия, Стейнбек и Капа даже, как я уже говорил, подобрели к Хмарскому - стали над ним добродушно подшучивать.

Пока мы ели, к нашему столику подошел официант и сказал:

- Одна дама хотела бы потанцевать с кем-нибудь из вас, джентльмены.

Хмарский перевел нам это и неодобрительно взглянул на официанта. Он сказал:

- Скорее всего это падшая женщина.

Мы сказали:

- Ну и что из того, что падшая? Она красивая?

Хмарский скорчил гримасу. Он единственный за столом мог видеть ее.

- Нет, - ответил он.- Очень некрасивая.

Мы сказали:

- Мы думаем, что ее надо упразднить. Мы считаем, что это социальное зло. Нам кажется, что некрасивая падшая женщина представляет угрозу самой социальной структуре, угрозу дому, безопасности, материнской любви и тому подобное.

И Хмарский уныло кивнул, согласившись с нами. Это был практически первый случай, когда мы достигли с ним какого-то соглашения.

Но подвыпившим американцам хотелось не "соглашения", а куража:

Мы сказали:

- С другой стороны, если бы она была красива, то были бы смягчающие вину обстоятельства. Может, это результат социальной несправедливости. Если бы она была красивой, мы бы посоветовали изучить ее прошлое, чтобы узнать, какие общественные трудности заставили ее стать публичной женщиной, и, возможно, постараться убедить ее вернуться к честному предпринимательству.

Хмарский стал смотреть на нас подозрительным, пытливым взором. Он нам не слишком доверял.

"Мы хотели увидеть и сфотографировать Сталинградский тракторный завод. Именно на этом заводе рабочие продолжали собирать танки под немецким обстрелом. Господин Хмарский сказал, что попытается организовать нам посещение этого завода. А утром нам с достаточной уверенностью было сказано, что мы сможем увидеть завод."

Но когда дошло до дела, все обернулось иначе.

"Мы подъехали к воротам, откуда вышли двое охранников. Посмотрели на фотооборудование, которое осталось у Капы в автобусе, позвонили куда-то по телефону, и через секунду вышли еще охранники. Они посмотрели на наши камеры и стали звонить опять. Решение их было бесповоротным: нам не разрешили даже вынести камеры из автобусов."

Декларировавший еще в Киеве свою лояльность и готовность описывать преимущественно положительные стороны советской жизни, Стейнбек был потрясен.

"Нам было очень обидно, потому что в каком-то смысле этот тракторный завод был таким же положительным явлением, как и маленькие украинские фермы. Здесь, на заводе, который обороняли его рабочие и где эти же рабочие собирали тракторы, можно было ощутить дух русской обороны. И почему-то здесь, где дух проявился с такой силой и убежденностью, мы обнаружили, как страшатся они фотоаппарата. Мы не поняли, почему нам запретили здесь фотографировать. Потому, что - во время осмотра убедились - практически все оборудование было сделано в Америке. И сборочная линия, и методы сборки были разработаны американскими инженерами и техниками. Если рассуждать разумно, можно предположить, что если у американцев в отношении этого завода существовал какой-то свой умысел, скажем, бомбовый удар, то информацию о заводе можно было получить у американских специалистов, которые хорошо разбираются в технике и наверняка все помнят".

в секретном дневнике Ивана Хмарского об этом рассказывается так.

"Стейнбек саркастически заявил: я никогда не понимал и не пойму цензуру. Я ответил ему в тон, что меня это удивляет, так как в Америке он имел хорошую возможность изучить цензуру. Стейнбек начал было уверять, что в Америке цензуры не существует, но я опроверг его слова несколькими примерами."

Надо сказать, что к поездке в Сталинград Иван Дмитриевич Хмарский, прозванный Стейнбеком и Капой "кремлевским гремлином", стал их уже сильно раздражать своими политическими дискуссиями о пороках капитализма и преимуществах социализма, поучениями, как американцам надлежит себя вести, и полной, как им казалось, неспособностью что-либо организовать. В сталинградском аэропорту их никто не встретил. Пришлось полтора часа ждать автобуса. Виноват Хмарский. Не разрешили фотосъемку на тракторном заводе, а ведь он обещал, - опять же его вина. А когда уже на обратном пути в Москву выяснилось, что авиабилеты почему-то не заказаны и нужно из аэропорта несолоно хлебавши возвращаться в сталинградский "Интурист", Стейнбек и Капа готовы были просто растерзать бедного Ивана Дмитриевича.

"Мы взрывались, говорили ему неприятные вещи, только часть которых была правдой. Сказали, что он должен все-таки следить за своим злым гномом, который просто помыкаем им. Мы критиковали его позицию, его костюм, его галстуки. Мы были очень жестоки к нему. И все из-за того, что нам пришлось просидеть в душном аэропорту целый день."

Хмарский не сдавался. Вечером он зафиксировал в своем секретном дневнике.

"С аэродрома американцы приехали в самом мрачном настроении и сразу же попросили водки".

Он сообщил также начальству о своем находчивом ответе о причинах неорганизованности, в результате которой американцы бесплодно просидели в сталинградском аэропорту 6 часов.

"Я ответил, что одной из причин является пережиток в сознании людей, унаследованный еще от царской России, когда люди работали не на себя, а на хозяев".

"Я, - добавил в своем сообщении Иван Дмитриевич, - сказал, что советская пресса борется с неорганизованностью." Он вообще старательно обо всем сообщал из Сталинграда. Ну, к примеру, о неправильном отношении Стейнбека к упадочническому искусству и неверном толковании Капой основ марксистской диалектики. Всякий раз, и это американцев особенно бесило, Хмарский давал им отпор и разъяснения, которые в свою очередь тщательно фиксировал в своих донесениях о неудачной сталинградской поездке.

"Я объяснил Стейнбеку и Капа ошибочность фаталистического и релятивистского подхода к истории и искусству. Стейнбек, услышав слово "релятивизм", расстроился, обвинив меня в догматизме, и ушел. В тех случаях, когда речь заходит о марксистском толковании событий, он, видимо, чувствует шаткость своих идейных позиций, обычно начинает сердиться и прекращает беседу".

А вот как описал эту философскую перепалку Стейнбек.

"Во время споров Хмарский сказал нам, что мы релятивисты. И тогда мы, хоть и не совсем понимали, что это такое, успешно атаковали его с позиций релятивизма. Не то, чтобы мы его убедили, но, по крайней мере, мы не сдавались и не уступали, а потому кричали еще громче".

Когда Стейнбек был в Сталинграде, его решили ознакомить с подарками, полученными городом со всего света. Поскольку музея в разрушенном Сталинграде еще не было, все это добро принесли иностранцам прямо в гостиницу. Хмарского это возмутило как унижение советской гордости, и он не преминул сообщить об этом куда следует, а также отчитаться перед собственным начальством. Но на Стейнбека и Капу все эти бесконечные щиты из бархата и золота, тяжелые мечи, скатерти с вытканными на них именами дарителей, бесконечные дипломы и свитки с высокопарными словами произвели удручающее впечатление.

"Нас вдруг охватило чувство печали, когда мы увидели все эти подношения от глав правительств. Копию средневекового меча, копию старинного щита, несколько фраз, написанных на пергаменте, и множество напыщенных слов. Слова и подарки походили на гигантские, мускулистые, уродливые и идиотские скульптуры, которые обычно создавались, чтобы отметить какое-то скромное событие. А в эту минуту нам вспоминались только закрытые железными масками лица мужчин, стоящих у печей на тракторном заводе, девушки, выходящие из подземных нор и подправляющие волосы, да маленький мальчик, который каждый вечер приходит навестить своего отца на братскую могилу. И это были не пустые аллегорические фигуры. Это были маленькие люди, на которых напали и которые смогли себя защитить". Рецензия и фото http://statehistory.ru/984/Dzhon-Steynbek--Russkiy-dnevnik--Retsenziya-i-fotografii/

Previous post Next post
Up