Справка-доклад
"На заседании Политбюро ЦК КПСС 10 ноября 1966 года Л. И. Брежнев поднял важнейший вопрос - об идеологии, и с тревогой говорил: "Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других наших изданиях то, что в сердцах нашего народа является самым святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа "Авроры", что это, мол, был холостой выстрел и т. д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочкова и не было его призыва, что "за нами Москва и отступать нам некуда". Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа"
...залпа не было. Был один-единственный холостой выстрел. В ответ на него буржуазная пресса подняла крик о залпе пушек революционного корабля, якобы повредившем исторические ценности Зимнего дворца. Эта клевета вызвала негодование матросов "Авроры", написавших гневное письмо в "Правду". И "Правда" 27 октября 1917 года в № 170 опубликовала его. Вот текст этого письма:
"Ко всем честным гражданам города Петрограда от команды крейсера "Аврора", которая выражает свой резкий протест по поводу брошенных обвинений, тем более обвинений не проверенных, но бросающих пятно позора на команду крейсера. Мы заявляем, что пришли не громить Зимний дворец, не убивать мирных жителей, а защитить и, если нужно, умереть за свободу и революцию от контрреволюционеров.
Печать пишет, что "Аврора" открыла огонь по Зимнему дворцу, но знают ли господа репортеры, что открытый нами огонь из пушек не оставил бы камня на камне не только от Зимнего дворца, но и от прилегающих к нему улиц? А разве это есть на самом деле?
К вам обращаемся, рабочие и солдаты г. Петрограда! Не верьте провокационным слухам. Не верьте им, что мы изменники и погромщики, и проверяйте сами слухи. Что касается выстрелов с крейсера, то был произведен только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающий их к бдительности и готовности. Просим все редакции перепечатать. Председатель судового комитета А. Белышев, Тов[арищ] председателя П. Андреев, Секретарь /подпись/". ( "Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции". М.-Л. 1957, стр 290-204.)
Сов. секретно. Экз. No 1
Справка-доклад "О 28 панфиловцах"
В ноябре 1947 года Военной Прокуратурой Харьковского гарнизона был арестован и привлечен к уголовной ответственности за измену Родине гражданин Добробабин Иван Евстафьевич.
Материалами следствия установлено, что, будучи на фронте, Добробабин добровольно сдался в плен немцам и весной 1942 года поступил к ним на службу. Служил начальником полиции временно оккупированного немцами с. Перекоп, Валковского района, Харьковской области. В марте 1943 года, при освобождении этого района от немцев, Добробабин, как изменник, был арестован советскими органами, но из-под стражи бежал, вновь перешел к немцам и опять устроился на работу в немецкой полиции, продолжая активную предательскую деятельность, аресты советских граждан и непосредственное осуществление принудительной отправки молодежи на каторжные работы в Германию.
Виновность Добробабина полностью установлена, и сам он признался в совершении преступлений.
При аресте у Добробабина была найдена книга о "28 героях-панфиловцах", и оказалось, что он числится одним из главных участников этого героического боя, за что ему и присвоено звание Героя Советского Союза.
Допросом Добробабина установлено, что в районе Дубосеково он действительно был легко ранен и пленен немцами, но никаких подвигов не совершал, и все, что написано о нем в книге о героях-панфиловцах, не соответствует действительности.
Далее было установлено, что кроме Добробабина остались в живых Васильев Илларион Романович, Шемякин Григорий Мелентьевич, Шадрин Иван Демидович и Кужебергенов Даниил Александрович, которые также числятся в списке 28 панфиловцев, погибших в бою с немецкими танками.
Поэтому возникла необходимость расследования и самих обстоятельств боя 28 гвардейцев из дивизии им. Панфилова, происходившего 16 ноября 1941 года у разъезда Дубосеково.
Расследование установило:
Впервые сообщение о бое гвардейцев дивизии Панфилова появилось в газете "Красная звезда" 27 ноября 1941 года.
В очерке фронтового корреспондента Коротеева описывались героические бои гвардейцев дивизии им. Панфилова с танками противника. В частности, сообщалось о бое 5-й роты Н-ского полка под командой политрука Диева с 54 немецкими танками, в котором было уничтожено 18 танков противника. Об участниках боя говорилось, что "погибли все до одного, но врага не пропустили".
28 ноября в "Красной звезде" была напечатана передовая статья под заголовком "Завещание 28 павших героев". В этой статье указывалось, что с танками противника сражались 29 панфиловцев.
"Свыше пятидесяти вражеских танков двинулись на рубежи, занимаемые двадцатью девятью советскими гвардейцами из дивизии им. Панфилова... Смалодушничал только один из двадцати девяти... только один поднял руки вверх... несколько гвардейцев одновременно, не сговариваясь, без команды, выстрелили в труса и предателя..."
Далее в передовой говорится, что оставшиеся 28 гвардейцев уничтожили 18 танков противника и... "сложили свои головы - все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага"...
Передовая была написана литературным секретарем "Красной звезды" Кривицким. Фамилий сражавшихся и погибших гвардейцев как в первой, так и во второй статье указано не было.
В 1942 году в газете "Красная звезда" от 22 января Кривицкий поместил очерк под заголовком "О 28 павших героях", в котором подробно написал о подвиге 28 панфиловцев. В этом очерке Кривицкий уверенно, как очевидец или человек, слышавший рассказ участников боя, пишет о личных переживаниях и поведении 28 гвардейцев, впервые называя их фамилии:
"Пусть армия и страна узнают наконец их гордые имена. В окопе были: Клочков Василий Георгиевич, Добробабин Иван Евстафьевич, Шепетков Иван Алексеевич, Крючков Абрам Иванович, Митин Гавриил Степанович, Касаев Аликбай, Петренко Григорий Алексеевич, Есибулатов Нарсутбай, Калейников Дмитрий Митрофанович, Натаров Иван Моисеевич, Шемякин Григорий Михайлович, Дутов Петр Данилович, Митченко Николай, Шапоков Душанкул, Конкин Григорий Ефимович, Шадрин Иван Демидович, Москаленко Николай, Емцов Петр Кузьмич, Кужебергенов Даниил Александрович, Тимофеев Дмитрий Фомич, Трофимов Николай Игнатьевич, Бондаренко Яков Александрович, Васильев Ларион Романович, Болотов Николай, Безродный Григорий, Сенгирбаев Мустафа, Максимов Николай, Ананьев Николай..."
Далее Кривицкий останавливается на обстоятельствах смерти 28 панфиловцев:
"...Бой длился более четырех часов. Уже четырнадцать танков недвижно застыли на поле боя. Уже убит сержант Добробабин, убит боец Шемякин... мертвы Конкин, Шадрин, Тимофеев и Трофимов... Воспаленными глазами Клочков посмотрел на товарищей - Тридцать танков, друзья, - сказал он бойцам, - придется всем нам умереть, наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва"... Прямо под дуло вражеского пулемета идет, скрестив на груди руки, Кужебергенов и падает замертво..."
Все очерки и рассказы, стихи и поэмы о 28 панфиловцах, появившиеся в печати позднее, написаны или Кривицким, или при его участии и в различных вариантах повторяют его очерк "О 28 павших героях".
Поэтом Н. Тихоновым в марте 1942 года написана поэма "Слово о 28 гвардейцах", в которой он, воспевая подвиг 28 панфиловцев, особо говорит о Кужебергенове Данииле:
Стоит на страже под Москвою
Кужебергенов Даниил,
Клянусь своею головою
Сражаться до последних сил!..
Допрошенный по поводу материалов, послуживших ему для написания поэмы, Н. Тихонов показал:
"По существу, материалами для написания поэмы послужили статьи Кривицкого, из которых я и взял фамилии, упоминаемые в поэме. Других материалов у меня не было... Вообще-то все, что написано о 28 героях-панфиловцах, исходит от Кривицкого или написано по его материалам".
В апреле 1942 года, после того, как во всех воинских частях стало известно из газет о подвиге 28 гвардейцев из дивизии Панфилова, по инициативе командования Западного фронта было возбуждено ходатайство перед Наркомом Обороны о присвоении им звания Героев Советского Союза. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 июля 1942 г. всем 28 гвардейцам, перечисленным в очерке Кривицкого, было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.
В мае 1942 г. Особым отделом Западного фронта был арестован за добровольную сдачу в плен немцам красноармеец 4-й роты 2 батальона 1075 стрелкового полка 8-й гвардейской им. Панфилова дивизии Кужебергенов Даниил Александрович, который при первых допросах показал, что он является тем самым Кужебергеновым Даниилом Александровичем, который считается погибшим в числе 28 героев-панфиловцев.
В дальнейших показаниях Кужебергенов признался, что он не участвовал в бою под Дубосековом, а показания свои дал на основании газетных сообщений, в которых о нем писали как о герое, участвовавшем в бою с немецкими танками, в числе 28 героев-панфиловцев.
На основании показаний Кужебергенова и материалов следствия, командир 1075 стрелкового полка полковник Капров рапортом донес в наградной отдел ГУК НКО8 об ошибочном включении в число 28 гвардейцев, погибших в бою с немецкими танками, Кужебергенова Даниила и просил взамен его наградить Кужебергенова Аскара, якобы погибшего в этом бою.
Поэтому в Указ о награждении и был включен Кужебергенов Аскар.
Однако в списках 4 и 5 рот Кужебергенова Аскара не значится.
В августе 1942 года Военная Прокуратура Калининского фронта вела проверку в отношении Васильева Иллариона Романовича, Шемякина Григория Мелентьевича и Шадрина Ивана Демидовича, которые претендовали на получение награды и звания Героя Советского Союза, как участники героического боя 28 гвардейцев-панфиловцев с немецкими танками. Одновременно проверку в отношении этого боя производил старший инструктор 4-го отдела ГлавПУРККА старший батальонный комиссар Минин, который в августе 1942 года донес Начальнику Оргинспекторского отдела ГлавПУРККА дивизионному комиссару т. Пронину:
"4 рота 1075 стрелкового полка, в которой родились 28 героев-панфиловцев, занимала оборону Нелидово - Дубосеково - Петелино. 16 ноября 1941 года противник, упредив наступление наших частей, около 8 часов утра большими силами танков и пехоты перешел в наступление. В результате боев под воздействием превосходящих сил противника 1075 стрелковый полк понес большие потери и отошел на новый оборонительный рубеж.
За этот отход полка командир полка Капров и военком Мухомедьяров были отстранены от занимаемых должностей и восстановлены после того, когда дивизия вышла из боев и находилась на отдыхе и доукомплектовании. О подвиге 28 ни в ходе боев, ни непосредственно после боя никто не знал, и среди масс они не популяризировались.
Легенда о героически сражавшихся и погибших 28 героях началась статьей О. Огнева ("Казахстанская правда" от 2.4.42 г.), а затем статьями Кривицкого и других".
Опросом местных жителей выяснено, что бои дивизии им. Панфилова с немецкими танками происходили в ноябре 1941 года на территории Нелидовского с/совета, Московской области.
В своем объяснении председатель Нелидовского с/совета Смирнова рассказала: "Бой панфиловской дивизии у нашего села Нелидово и разъезда Дубосеково был 16 ноября 1941 г. Во время этого боя все наши жители, и я тоже в том числе, прятались в убежищах... В район нашего села и разъезда Дубосеково немцы зашли 16 ноября 1941 года и отбиты были частями Советской Армии 20 декабря 1941 г. В это время были большие снежные заносы, которые продолжались до феврал 1942 г., в силу чего трупы убитых на поле боя мы не собирали и похорон не производили.
...В первых числах февраля 1942 г. на поле боя мы нашли только три трупа, которые и похоронили в братской могиле на окраине нашего села. А затем уже в марте 1942 г., когда стало таять, воинские части к братской могиле снесли еще три трупа, в том числе и труп политрука Клочкова, которого опознали бойцы. Так что в братской могиле героев-панфиловцев, которая находится на окраине нашего села Нелидово, похоронено 6 бойцов Советской Армии. Больше трупов на территории Нелидовского с/совета не обнаруживали".
Примерно то же рассказали и другие жители села Нелидово, добавив, что на второй день после боя они видели оставшихся в живых гвардейцев Васильева и Добробабина.
Таким образом, следует считать установленным, что впервые сообщения о подвиге 28 героев-панфиловцев появились в газете "Красная звезда" в ноябре 1941 г., и авторами этих сообщений были фронтовой корреспондент Коротеев и литературный секретарь газеты Кривицкий.
По поводу своей корреспонденции, помещенной в газете "Красная звезда" от 27 ноября 1941 года, Коротеев показал: "Примерно 23 - 24 ноября 1941 г. я вместе с военным корреспондентом газеты "Комсомольская правда" Чернышевым был в штабе 16 армии... При выходе из штаба армии мы встретили комиссара 8-й панфиловской дивизии Егорова, который рассказал о чрезвычайно тяжелой обстановке на фронте и сообщил, что наши люди геройски дерутся на всех участках. В частности, Егоров привел пример геройского боя одной роты с немецкими танками, на рубеж роты наступало 54 танка, и рота их задержала, часть уничтожив. Егоров сам не был участником боя, а рассказывал со слов комиссара полка, который также не участвовал в бою с немецкими танками... Егоров порекомендовал написать в газете о героическом бое роты с танками противника, предварительно познакомившись с политдонесением, поступившим из полка... В политдонесении говорилось о бое пятой роты с танками противника и о том, что рота стояла "насмерть" - погибла, но не отошла, и только два человека оказались предателями, подняли руки, чтобы сдаться немцам, но они были уничтожены нашими бойцами. В донесении не говорилось о количестве бойцов роты, погибших в этом бою, и не упоминалось их фамилий. Этого мы не установили и из разговоров с командиром полка. Пробраться в полк было невозможно, и Егоров не советовал нам пытаться проникнуть в полк. По приезде в Москву я доложил редактору газеты "Красная звезда" Ортенбергу обстановку, рассказал о бое роты с танками противника.
Ортенберг меня спросил, сколько же людей было в роте. Я ему ответил, что состав роты, видимо, был неполный, примерно человек 30 - 40; я сказал также, что из этих людей двое оказались предателями... Я не знал, что готовилась передовая на эту тему, но Ортенберг меня еще раз вызывал и спрашивал, сколько людей было в роте. Я ему ответил, что примерно 30 человек. Таким образом и появилось количество сражавшихся 28 человек, так как из 30 двое оказались предателями. Ортенберг говорил, что о двух предателях писать нельзя, и, видимо, посоветовавшись с кем-то, решил в передовой написать только об одном предателе.
27 ноября 1941 г. в газете была напечатана моя короткая корреспонденция, а 28 ноября в "Красной звезде" была напечатана передовая "Завещание 28 павших героев", написанная Кривицким".
Допрошенный по настоящему делу Кривицкий показал, что когда редактор "Красной звезды" Ортенберг предложил ему написать передовую, помещенную в газете от 28 ноября 1941 г., то сам Ортенберг назвал число сражавшихся с танками противника гвардейцев-панфиловцев - 28. Откуда Ортенберг взял эти цифру, Кривицкий не знает, и только на основании разговоров с Ортенбергом он написал передовую, озаглавив ее "Завещание 28 павших героев". Когда стало известно, что место, где происходил бой, освобождено от немцев, Кривицкий по поручению Ортенберга выезжал к разъезду Дубосеково. Вместе с командиром полка Капровым, комиссаром Мухамедьяровым и командиром 4 роты Гундиловичем Кривицкий выезжал на место боя, где они обнаружили под снегом три трупа наших бойцов. Однако на вопрос Кривицкого о фамилиях павших героев Капров не смог ответить:
"Капров мне не назвал фамилий, а поручил это сделать Мухамедьярову и Гундиловичу, которые составили список, взяв сведения с какой-то ведомости или списка.
Таким образом, у меня появился список фамилий 28 панфиловцев, павших в бою с немецкими танками у разъезда Дубосеково. Приехав в Москву, я написал в газету подвал под заголовком "О 28 павших героях"; подвал был послан на визу в ПУР. При разговоре в ПУРе с т. Крапивиным он интересовался, откуда я взял слова политрука Клочкова, написанные в моем подвале: "Росси велика, а отступать некуда - позади Москва", - я ему ответил, что это выдумал я сам. Подвал был помещен в "Красной звезде" от 22 января 1942 г. Здесь я использовал рассказы Гундиловича, Капрова, Мухамедьярова, Егорова. В части же ощущений и действий 28 героев - это мой литературный домысел. Я ни с кем из раненых или оставшихся в живых гвардейцев не разговаривал. Из местного населения я говорил только с мальчиком лет 14 - 15, который показал могилу, где похоронен Клочков.
...В 1943 году мне из дивизии, где были и сражались 28 героев-панфиловцев, прислали грамоту о присвоении мне звания гвардейца. В дивизии я был всего три или четыре раза".
Генерал-майор Ортенберг, подтверждая по существу показания Коротеева и Кривицкого, объяснил: "Вопрос о стойкости советских воинов в тот период приобрел особое значение. Лозунг "Смерть или победа", особенно в борьбе с вражескими танками, был решающим лозунгом. Подвиги панфиловцев и являлись образцом такой стойкости. Исход из этого, я предложил Кривицкому написать передовую статью о героизме панфиловцев, которая и была напечатана в газете 28 ноября 1941 года. Как сообщил корреспондент, в роте было 30 панфиловцев, причем двое из них пытались сдаться немцам в плен. Считая политически нецелесообразным показать сразу двух предателей, оставил в передовой статье одного; как известно, с ним сами бойцы расправились. Передовая и была поэтому названа "Завещание 28 павших героев".
Фамилии героев для помещения в список по требованию Кривицкого дал ему командир роты Гундилович. Последний убит в бою в апреле 1942 г., и проверить, на каком основании он дал список, не представилось возможным.
Бывший командир 1075 стрелкового полка Капров Илья Васильевич, допрошенный об обстоятельствах бо 28 гвардейцев из дивизии Панфилова у разъезда Дубосеково и обстоятельствах представления их к награде, показал: "...Никакого боя 28 панфиловцев с немецкими танками у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 г. не было - это сплошной вымысел. В этот день у разъезда Дубосеково в составе 2-го батальона с немецкими танками дралась 4-я рота, и действительно дралась геройски. Из роты погибло свыше 100 человек, а не 28, как об этом писали в газетах. Никто из корреспондентов ко мне не обращался в этот период; никому никогда не говорил о бое 28 панфиловцев, да и не мог говорить, т. к. такого боя не было. Никакого политдонесения по этому поводу я не писал. Я не знаю, на основании каких материалов писали в газетах, в частности в "Красной звезде", о бое 28 гвардейцев из дивизии им. Панфилова. В конце декабря 1941 г., когда дивизия была отведена на формирование, ко мне в полк приехал корреспондент "Красной звезды" Кривицкий вместе с представителями политотдела дивизии Глушко и Егоровым. Тут я впервые услыхал о 28 гвардейцах-панфиловцах. В разговоре со мной Кривицкий заявил, что нужно, чтобы было 28 гвардейцев-панфиловцев, которые вели бой с немецкими танками. Я ему заявил, что с немецкими танками дрался весь полк и в особенности 4- рота 2-го батальона, но о бое 28 гвардейцев мне ничего не известно... Фамилии Кривицкому по памяти давал капитан Гундилович, который вел с ним разговоры на эту тему, никаких документов о бое 28 панфиловцев в полку не было и не могло быть. Меня о фамилиях никто не спрашивал. Впоследствии, после длительных уточнений фамилий, только в апреле 1942 года из штаба дивизии прислали уже готовые наградные листы и общий список 28 гвардейцев ко мне в полк дл подписи. Я подписал эти листы на присвоение 28 гвардейцам звания Героя Советского Союза. Кто был инициатором составления списка и наградных листов на 28 гвардейцев - я не знаю".
Таким образом, материалами расследования установлено, что подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев, освещенный в печати, является вымыслом корреспондента Коротеева, редактора "Красной звезды" Ортенберга и в особенности литературного секретаря газеты Кривицкого. Этот вымысел был повторен в произведениях писателей Н. Тихонова, В. Ставского, А. Бека, Н. Кузнецова, В. Липко, М. Светлова и других и широко популяризировался среди населения Советского Союза.
Память 28 панфиловцев увековечена установкой памятника в дер. Нелидово, Московской области. В Алма-Атинском парке культуры и отдыха установлен мраморный обелиск с мемориальной доской; их именем назван парк Федерации и несколько улиц столицы республики. Имена 28 панфиловцев присвоены многим школам, предприятиям и колхозам Советского Союза.
Главный военный прокурор ВС СССР, генерал-лейтенант юстиции Н. Афанасьев. 10 мая 1948 года.
В.Кардин:
В последней книге Василия Субботина "Как кончаются войны" (Военное издательство, 1965) есть такая фраза: "Если бы каждый рассказывал о своих товарищах. не было бы без вести пропавших". Это - благое и благородное пожелание. Сам В. Субботин, который руководствуется им в своей работе, понимает, сколь трудно его осуществить: "Странно сужен круг людей, бравших рейхстаг...
Не знаю, отчего это? Не потому ли, что и это характеризует целый период нашей истории. Известно, как было в то сложное время - бралось одно имя, одна какая-нибудь фигура, и за ее спиной похоронено очень много безымянных. Последние годы мы уже многое исправили, и все же-от юбилея к юбилею, от годовщины к годовщине рассказываем об одних и тех же людях. Инерция! Так создается впечатление, что рейхстаг - если уж говорить о рейхстаге - взяли несколько человек. Какая неправда!
Так уж привыкли при Сталине - все, и великое и малое сводилось к двум, к трем именам".
Привыкли мы, мы сами. Поэтому не каждый рассказывал о своих товарищах и не каждого готовы были слушать, поэтому нередко довольствовались считанными именами, становившимися юбилейно привычными.
Слова о массовом героизме не мешали канонизировать единичных, преимущественно погибших героев и сбрасывать со счетов остальных. Это было недоверием - не всегда и не всеми осознанным - к нашим людям. Оно укоренялось в сознании, вело мысль в соответствующем направлении и соответственно "укорачивало" память.
Мы свято чтим имя и подвиг гвардии рядового Александра Матросова, грудью своей закрывшего амбразуру вражеского дзота. Но знаем ли мы имена других воинов, совершивших такой же точно подвиг самопожертвования? А ведь их, как выяснилось в дни двадцатилетия победы, было около двухсот, и трое из них - А. А. Удодов, Т. X. Райз и в. П. Майборский - чудом остались живы и здравствуют поныне...
Я не люблю безымянных братских могил, как и условных символических памятников..."
Но у нас вошло в систему “улучшение” классиков, покрытие памятников бронзой и позолотой задним числом. Пушкина лукавый попутал, побудив сочинить “Гавриилиаду”, озорные эпиграммы, перечитывать окровавленные страницы отечественной истории. Не лукавый бы, он прожил свой век смиренно, со свечкой в руках и - никаких вольностей.Подумать только, Д. Писарев печатал о нем резкие статьи, пусть далеко не бесспорные, но талантливые, а не казенно-диссертационные, какими забиты наши научные библиотеки. Мало невзгод выпало на “нашего всё”, гордеца - его возвели в ранг постного “слуги царя”, окружив почетным караулом.
Да у нас о каком-нибудь Маркове-Сартакове не давали написать сотой доли того, что Писарев позволял себе о Пушкине.
Ходившая некогда эпиграмма на “Анну Каренину” (“Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,/Что женщине не следует гулять с каким-то модным франтом”) воспринимается как нечто запредельное.
Коленопреклонение присутствовало в кодексе советского человека. Особенно перед номенклатурой. (Классики рассматривались подобно своего рода номенклатуре.) И отказ от этого, а не только деидеологизация, как повелось считать, - одна из главных причин “развенчания” литературы. Само положение печатного слова изменилось. Нет больше “номенклатурных” изданий, наделенных правом размазывать по стене обычные, чем-то неугодные. Стартовое равенство открывает новые перспективы. Поминки по постсоветской литературе не грядут. Жаждущие их пускай спрячут платки и скорбные мины. Выживет. Одно из подтверждений тому - всплеск документалистики. Сборники архивных материалов открывают события, о масштабах которых не всегда и догадывались. История - политическая, военная, литературная - предстает в новом свете, взывая к новому осмыслению, отказу от цепких легенд. Писательские воспоминания - предмет оправданной полемики, в которой далеко не всегда рождается истина, но рождается живой интерес к подлинным судьбам.
Война 1812 года оставила по себе богатейшее собрание мемуаров, создававшихся годами. В первое десятилетие после Великой Отечественной армейские воспоминания по существу находились под запретом. Вспоминали бы наши солдаты, пехотные офицеры с малыми звездочками, но большим опытом, легенда о 28-ми панфиловцах и ей подобные исчезли бы, подобно утреннему туману. Право на бессмертие даровалось бы лишь тому, кто своей жизнью его купил. Нам бы не пришлось твердить: “Имя твое неизвестно...”
С горестным опозданием, с постоянной оглядкой (“можно - нельзя”) начался выход командирских мемуаров. О достоверности и основательности многих из них трудно судить, если “Воспоминания и размышления” маршала Г. Жукова подверглись крутой редактуре. Что подтверждают принципиальные подчас различия между изданиями.
Процесс мемуарного прояснения минувшего шел параллельно с процессом затемнения. Одно высвечивалось, другое отодвигалось в тень. Перепады в карьере полководцев окончательно сбивали с толку. Чего стоят одни лишь возвышения и развенчания самого Жукова. Не менее чудесные метаморфозы в “прохождении службы” маршала К. Рокоссовского: зэк, командующий армией, решающими фронтами, дважды Герой Союза - вдруг министр национальной обороны Польши, спустя несколько лет изгнанный взбунтовавшимися варшавянами (“Костю до дома!”), бесславное возвращение в Москву.
Легенда, по природе своей восходящая к житиям святых, сгодилась в эпоху воинствующего атеизма. Именно легенда, а не состоящая с ней в родстве сказка - воплощение народной мудрости, поэтической фантазии, иронии. Достаточно было обычное имя существительное предварить эпитетом “легендарный (ая)”, и нечто, обозначаемое существительным, уносилось в облака, где ему уготовано место сообразно с табелью о рангах. “Легендарный летчик” выше “легендарной доярки”, “легендарный разведчик” выше “легендарного сапера”, “легендарный революционер” выше “легендарной балерины”. Закрепляя новое положение “легендарных”, им вручали награды и подарки, селили в лучшие дома-новостройки.
“Человек из легенды” звучал более гордо, чем просто “человек”. Ему полагался орден на грудь и ордер на право вселения в новую комнату, а то и квартиру. Только это далеко не всё.
Осуществлялась многоплановая пропагандистская затея, непосредственно касавшаяся разных сфер. В обществе, декларировавшем стремление к бесклассовости, учреждалась привилегированная прослойка, как бы сохранявшая свои исконные социальные корни. Как бы. Привилегии связывались с производственными и профессиональными достижениями. Иногда рекорды, подвиги и впрямь совершались. Чувство соревновательства, свойственное человеку труда, стремление добиться большего, сделать лучше других не сошли на нет. Халтура не обязательно одерживала верх.
Но действительных достижений не всегда хватало. Приходилось их придумывать, что-то раздувать, расцвечивать, приукрашивать, добиваясь соответствия человека его “легендарному” предназначению. Увеличивая долю лжи и карьеризма. Творя мифическую жизнь, которая не ведала голода, нищеты, произвола, бездомности. И эта жизнь, слов нет, в человеческом сознании сплошь и рядом вытесняла горестно-драматическую повседневность. А если даже не вытесняла, то даровала утешительное “зато”. Насколько прочно она входила в сознание, оседала в душах, можно судить по трогательным воспоминаниям иных людей старших поколений, поныне приверженных ей. Далекое прошлое с его вечной трескотней о фантастических успехах, многотысячными демонстрациями, массовыми праздниками, физкультурными и военными парадами, приемами “легендарных” в Кремле, с его подчас простодушно-искренним энтузиазмом по сей день кому-то мило, дорого. Если и не скрашивает безрадостную старость, то минутами греет душу.
Когда прошлое было настоящим, оно могло вызывать энтузиазм, самоотверженность, надежду. Отмахиваться от этого также опрометчиво, как умиляться этим. Таков наш позавчерашний день со своими светотенями.
Перенося человека в разряд “легендарных”, его отрывали от обыденной действительности, остававшейся за порогом нового жилья. В надзвездной сфере свои правила пребывания и движения, своя субординация. Специальное освещение скрадывает индивидуальные черты, необязательные или нежелательные детали. Зато более подобающие черты и детали гиперболизируются.
Это относится к отдельному человеку и явлению истории. Дабы сподобиться звания “легендарной”, “Аврора” должна дать залп по Зимнему. Холостой выстрел на легенду не тянул.
Чаще всего человека, намеченного в “легендарные”, подбирали загодя, принимая в расчет не только анкету, но и внешность. Он должен был смотреться на плакате, на газетной странице.
Но с куда большей тщательностью формировалась другая категория суперлучших, сверхдостойнейших, но не всегда предназначенных для плакатов. На них не обязательно наводился луч прожектора. Да и сами они предпочитали обычно не мозолить глаза, не торчать на виду. Разве что в президиуме какого-нибудь собрания, своим присутствием поднимая вес мероприятия.
То была ее сиятельство номенклатура. Самая могущественная, всесильная часть советского общества.
Если “легендарных” предназначали напоказ, то номенклатура, существуя прочно и властно, избегала публичности. Каждое явление народу на счету. “Легендарные”, не отдавая себе в том отчета, прикрывали собой номенклатуру, выполняя роль одной из ее обслуг. Когда необходимость в прикрытии отпадет, “легендарные” почти исчезнут.
К 30-м годам герои гражданской войны утратили ореол легендарности. В фавор вошли “легендарные” летчики. Герои Перекопа и Каховки удерживали свои командные посты, не сознавая: их “звездный час” миновал.
Номенклатурные, в отличие от “легендарных”, вели полулегальный образ жизни. Спецстоловые, спецателье, спецмедицина. А “легендарные” - на виду. Их благодетельствуют открыто. Любимая тема святочных рассказов - въезд “легендарного” токаря в новую квартиру. О таком открытом триумфе обитатели “Дома на набережной” не мечтали. Но и “легендарные” не мечтали о лестницах с коврами, о консьержах в чине капитанов госбезопасности.
Обжегшись на “легендарных” времен гражданской войны (куда девать стихи и поэмы, посвященные Троцкому, оды во славу “шпионов и убийц” образца 37-го года?), советская литература не спешила воспевать маршалов и генералов. Воспеванию подлежал генералиссимус...
Но всегда ли оправданно лобовое противопоставление легенд фактам? Факт, попав в сферу художественного творчества, теряет свою первозданность. Истинная литература, сопряженная с действительными историческими событиями, отнюдь не обязательно документальна. Великий роман минувшего века “Тихий Дон” не совпадает с историческими хрониками. Хотя и не противоречит им.
Прошло еще 35 лет. В том числе четыре года с тех пор, как Петров и Эдельман опубликовали многократно процитированный нами документ 1948-го года. В 1997-м они сетовали, что миф панфиловцев жив, и находили объяснение тому в горькой фразе Александра Герцена "Русское правительство, как обратное провидение, устраивает к лучшему не будущее, но прошедшее"
Но миф по-прежнему жив и отпор его недоброжелателям-историкам и тиражирующим их находки журналистам дают "простые советские люди" (они-то, в отличие от Советского Союза, как и героический советский миф, остались!)
Василий Субботин:
"СИРЕНЬ
Бои за Берлин, не прекращаясь, шли десять дней и ночей. Десять дней и ночей мы не спали. Держались на одном только напряжении, да ещё, пожалуй, на коньяке и спирте. Хорошо, что немцы оказались запасливыми!
Мы двигались к центру по заграждённым улицам - не через город, а сквозь него. Гимнастёрки наши пропахли дымом, и мы все были грязны, грязны и осыпаны красной - кирпичной и белой - известковой пылью. Как каменщики, сошедшие с лесов.
Десять дней и ночей никто не спал. Напряжение и усталость были так велики, что мы едва держались на ногах.
Потому в полдень 2 мая, когда Берлин пал, когда стало тихо, - мы ничего не осматривали, мы даже к Бранденбургским воротам не пошли. Мы - спали! Спали все, солдаты и командиры. Тут же, возле Рейхстага. Спали - вповалку. Прямо на площади. Голова к голове. Без просыпу. Два дня!
А когда проснулись, сразу же начали приводить себя в порядок. Вот передо мной снимок. Все умытые, чистенькие, в чистых гимнастёрках со свежими подворотничками. Офицеры! И у каждого - ветка сирени в руках. Берлин лежал в развалинах, горел. А над развалинами буйствовала сирень. Везде, на всех углах цвела сирень. И мы ходили как пьяные. Ведь мы были мальчишками. Я начал войну с первого дня на западной границе 20-летним танкистом. А в Берлине той победной весной было мне 24 года…
ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ…
Месяца через два или три после Победы, отлежав в госпитале, я приехал в Берлин с какими-то незнакомыми мне людьми, числящимися по военному ведомству, но очень далеко отстоящими от войны.
Никогда не забуду этого дня! Я пытался подтащить этих людей к Рейхстагу, я что-то им рассказывал, объяснял, но они норовили как можно скорее нырнуть в толпу, в рыночную толпу, что толклась тут, в прилегающих улицах и на этой площади, на которой стоит Рейхстаг.
Никому уже не было дела до искорежённых его стен, до обожжённых плит и до его покрытых надписями колонн.
Так я и жил потом, всех пытался подтащить к нему, к Рейхстагу, к тем стенам, у которых закончилась война…
Жизнь вся уже позади, а я всё ещё, как будто и не было другой жизни, смотрю туда, в войну, во вчерашний день. Что я там пытаюсь высмотреть, разглядеть?"
Источники:
Н. Петрова, О. Эдельман. “Новое о советских героях” (“Новый мир”, 1997, № 6, с. 148).
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ, В.Кардин
“ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ”. ГОДЫ СПУСТЯ
“Собкор Истории"
...залпа не было. Был один-единственный холостой выстрел. В ответ на него буржуазная пресса подняла крик о залпе пушек революционного корабля, якобы повредившем исторические ценности Зимнего дворца. Эта клевета вызвала негодование матросов "Авроры", написавших гневное письмо в "Правду". И "Правда" 27 октября 1917 года в № 170 опубликовала его. Вот текст этого письма:
"Ко всем честным гражданам города Петрограда от команды крейсера "Аврора", которая выражает свой резкий протест по поводу брошенных обвинений, тем более обвинений не проверенных, но бросающих пятно позора на команду крейсера. Мы заявляем, что пришли не громить Зимний дворец, не убивать мирных жителей, а защитить и, если нужно, умереть за свободу и революцию от контрреволюционеров.
Печать пишет, что "Аврора" открыла огонь по Зимнему дворцу, но знают ли господа репортеры, что открытый нами огонь из пушек не оставил бы камня на камне не только от Зимнего дворца, но и от прилегающих к нему улиц? А разве это есть на самом деле?
К вам обращаемся, рабочие и солдаты г. Петрограда! Не верьте провокационным слухам. Не верьте им, что мы изменники и погромщики, и проверяйте сами слухи. Что касается выстрелов с крейсера, то был произведен только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающий их к бдительности и готовности. Просим все редакции перепечатать. Председатель судового комитета А. Белышев, Тов[арищ] председателя П. Андреев, Секретарь /подпись/". ( "Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции". М.-Л. 1957, стр 290-204.)
Сов. секретно. Экз. No 1
Справка-доклад "О 28 панфиловцах"
В ноябре 1947 года Военной Прокуратурой Харьковского гарнизона был арестован и привлечен к уголовной ответственности за измену Родине гражданин Добробабин Иван Евстафьевич.
Материалами следствия установлено, что, будучи на фронте, Добробабин добровольно сдался в плен немцам и весной 1942 года поступил к ним на службу. Служил начальником полиции временно оккупированного немцами с. Перекоп, Валковского района, Харьковской области. В марте 1943 года, при освобождении этого района от немцев, Добробабин, как изменник, был арестован советскими органами, но из-под стражи бежал, вновь перешел к немцам и опять устроился на работу в немецкой полиции, продолжая активную предательскую деятельность, аресты советских граждан и непосредственное осуществление принудительной отправки молодежи на каторжные работы в Германию.
Виновность Добробабина полностью установлена, и сам он признался в совершении преступлений.
При аресте у Добробабина была найдена книга о "28 героях-панфиловцах", и оказалось, что он числится одним из главных участников этого героического боя, за что ему и присвоено звание Героя Советского Союза.
Допросом Добробабина установлено, что в районе Дубосеково он действительно был легко ранен и пленен немцами, но никаких подвигов не совершал, и все, что написано о нем в книге о героях-панфиловцах, не соответствует действительности.
Далее было установлено, что кроме Добробабина остались в живых Васильев Илларион Романович, Шемякин Григорий Мелентьевич, Шадрин Иван Демидович и Кужебергенов Даниил Александрович, которые также числятся в списке 28 панфиловцев, погибших в бою с немецкими танками.
Поэтому возникла необходимость расследования и самих обстоятельств боя 28 гвардейцев из дивизии им. Панфилова, происходившего 16 ноября 1941 года у разъезда Дубосеково.
Расследование установило:
Впервые сообщение о бое гвардейцев дивизии Панфилова появилось в газете "Красная звезда" 27 ноября 1941 года.
В очерке фронтового корреспондента Коротеева описывались героические бои гвардейцев дивизии им. Панфилова с танками противника. В частности, сообщалось о бое 5-й роты Н-ского полка под командой политрука Диева с 54 немецкими танками, в котором было уничтожено 18 танков противника. Об участниках боя говорилось, что "погибли все до одного, но врага не пропустили".
28 ноября в "Красной звезде" была напечатана передовая статья под заголовком "Завещание 28 павших героев". В этой статье указывалось, что с танками противника сражались 29 панфиловцев.
"Свыше пятидесяти вражеских танков двинулись на рубежи, занимаемые двадцатью девятью советскими гвардейцами из дивизии им. Панфилова... Смалодушничал только один из двадцати девяти... только один поднял руки вверх... несколько гвардейцев одновременно, не сговариваясь, без команды, выстрелили в труса и предателя..."
Далее в передовой говорится, что оставшиеся 28 гвардейцев уничтожили 18 танков противника и... "сложили свои головы - все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага"...
Передовая была написана литературным секретарем "Красной звезды" Кривицким. Фамилий сражавшихся и погибших гвардейцев как в первой, так и во второй статье указано не было.
В 1942 году в газете "Красная звезда" от 22 января Кривицкий поместил очерк под заголовком "О 28 павших героях", в котором подробно написал о подвиге 28 панфиловцев. В этом очерке Кривицкий уверенно, как очевидец или человек, слышавший рассказ участников боя, пишет о личных переживаниях и поведении 28 гвардейцев, впервые называя их фамилии:
"Пусть армия и страна узнают наконец их гордые имена. В окопе были: Клочков Василий Георгиевич, Добробабин Иван Евстафьевич, Шепетков Иван Алексеевич, Крючков Абрам Иванович, Митин Гавриил Степанович, Касаев Аликбай, Петренко Григорий Алексеевич, Есибулатов Нарсутбай, Калейников Дмитрий Митрофанович, Натаров Иван Моисеевич, Шемякин Григорий Михайлович, Дутов Петр Данилович, Митченко Николай, Шапоков Душанкул, Конкин Григорий Ефимович, Шадрин Иван Демидович, Москаленко Николай, Емцов Петр Кузьмич, Кужебергенов Даниил Александрович, Тимофеев Дмитрий Фомич, Трофимов Николай Игнатьевич, Бондаренко Яков Александрович, Васильев Ларион Романович, Болотов Николай, Безродный Григорий, Сенгирбаев Мустафа, Максимов Николай, Ананьев Николай..."
Далее Кривицкий останавливается на обстоятельствах смерти 28 панфиловцев:
"...Бой длился более четырех часов. Уже четырнадцать танков недвижно застыли на поле боя. Уже убит сержант Добробабин, убит боец Шемякин... мертвы Конкин, Шадрин, Тимофеев и Трофимов... Воспаленными глазами Клочков посмотрел на товарищей - Тридцать танков, друзья, - сказал он бойцам, - придется всем нам умереть, наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва"... Прямо под дуло вражеского пулемета идет, скрестив на груди руки, Кужебергенов и падает замертво..."
Все очерки и рассказы, стихи и поэмы о 28 панфиловцах, появившиеся в печати позднее, написаны или Кривицким, или при его участии и в различных вариантах повторяют его очерк "О 28 павших героях".
Поэтом Н. Тихоновым в марте 1942 года написана поэма "Слово о 28 гвардейцах", в которой он, воспевая подвиг 28 панфиловцев, особо говорит о Кужебергенове Данииле:
Стоит на страже под Москвою
Кужебергенов Даниил,
Клянусь своею головою
Сражаться до последних сил!..
Допрошенный по поводу материалов, послуживших ему для написания поэмы, Н. Тихонов показал:
"По существу, материалами для написания поэмы послужили статьи Кривицкого, из которых я и взял фамилии, упоминаемые в поэме. Других материалов у меня не было... Вообще-то все, что написано о 28 героях-панфиловцах, исходит от Кривицкого или написано по его материалам".
В апреле 1942 года, после того, как во всех воинских частях стало известно из газет о подвиге 28 гвардейцев из дивизии Панфилова, по инициативе командования Западного фронта было возбуждено ходатайство перед Наркомом Обороны о присвоении им звания Героев Советского Союза. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 июля 1942 г. всем 28 гвардейцам, перечисленным в очерке Кривицкого, было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.
В мае 1942 г. Особым отделом Западного фронта был арестован за добровольную сдачу в плен немцам красноармеец 4-й роты 2 батальона 1075 стрелкового полка 8-й гвардейской им. Панфилова дивизии Кужебергенов Даниил Александрович, который при первых допросах показал, что он является тем самым Кужебергеновым Даниилом Александровичем, который считается погибшим в числе 28 героев-панфиловцев.
В дальнейших показаниях Кужебергенов признался, что он не участвовал в бою под Дубосековом, а показания свои дал на основании газетных сообщений, в которых о нем писали как о герое, участвовавшем в бою с немецкими танками, в числе 28 героев-панфиловцев.
На основании показаний Кужебергенова и материалов следствия, командир 1075 стрелкового полка полковник Капров рапортом донес в наградной отдел ГУК НКО8 об ошибочном включении в число 28 гвардейцев, погибших в бою с немецкими танками, Кужебергенова Даниила и просил взамен его наградить Кужебергенова Аскара, якобы погибшего в этом бою.
Поэтому в Указ о награждении и был включен Кужебергенов Аскар.
Однако в списках 4 и 5 рот Кужебергенова Аскара не значится.
В августе 1942 года Военная Прокуратура Калининского фронта вела проверку в отношении Васильева Иллариона Романовича, Шемякина Григория Мелентьевича и Шадрина Ивана Демидовича, которые претендовали на получение награды и звания Героя Советского Союза, как участники героического боя 28 гвардейцев-панфиловцев с немецкими танками. Одновременно проверку в отношении этого боя производил старший инструктор 4-го отдела ГлавПУРККА старший батальонный комиссар Минин, который в августе 1942 года донес Начальнику Оргинспекторского отдела ГлавПУРККА дивизионному комиссару т. Пронину:
"4 рота 1075 стрелкового полка, в которой родились 28 героев-панфиловцев, занимала оборону Нелидово - Дубосеково - Петелино. 16 ноября 1941 года противник, упредив наступление наших частей, около 8 часов утра большими силами танков и пехоты перешел в наступление. В результате боев под воздействием превосходящих сил противника 1075 стрелковый полк понес большие потери и отошел на новый оборонительный рубеж.
За этот отход полка командир полка Капров и военком Мухомедьяров были отстранены от занимаемых должностей и восстановлены после того, когда дивизия вышла из боев и находилась на отдыхе и доукомплектовании. О подвиге 28 ни в ходе боев, ни непосредственно после боя никто не знал, и среди масс они не популяризировались.
Легенда о героически сражавшихся и погибших 28 героях началась статьей О. Огнева ("Казахстанская правда" от 2.4.42 г.), а затем статьями Кривицкого и других".
Опросом местных жителей выяснено, что бои дивизии им. Панфилова с немецкими танками происходили в ноябре 1941 года на территории Нелидовского с/совета, Московской области.
В своем объяснении председатель Нелидовского с/совета Смирнова рассказала: "Бой панфиловской дивизии у нашего села Нелидово и разъезда Дубосеково был 16 ноября 1941 г. Во время этого боя все наши жители, и я тоже в том числе, прятались в убежищах... В район нашего села и разъезда Дубосеково немцы зашли 16 ноября 1941 года и отбиты были частями Советской Армии 20 декабря 1941 г. В это время были большие снежные заносы, которые продолжались до феврал 1942 г., в силу чего трупы убитых на поле боя мы не собирали и похорон не производили.
...В первых числах февраля 1942 г. на поле боя мы нашли только три трупа, которые и похоронили в братской могиле на окраине нашего села. А затем уже в марте 1942 г., когда стало таять, воинские части к братской могиле снесли еще три трупа, в том числе и труп политрука Клочкова, которого опознали бойцы. Так что в братской могиле героев-панфиловцев, которая находится на окраине нашего села Нелидово, похоронено 6 бойцов Советской Армии. Больше трупов на территории Нелидовского с/совета не обнаруживали".
Примерно то же рассказали и другие жители села Нелидово, добавив, что на второй день после боя они видели оставшихся в живых гвардейцев Васильева и Добробабина.
Таким образом, следует считать установленным, что впервые сообщения о подвиге 28 героев-панфиловцев появились в газете "Красная звезда" в ноябре 1941 г., и авторами этих сообщений были фронтовой корреспондент Коротеев и литературный секретарь газеты Кривицкий.
По поводу своей корреспонденции, помещенной в газете "Красная звезда" от 27 ноября 1941 года, Коротеев показал: "Примерно 23 - 24 ноября 1941 г. я вместе с военным корреспондентом газеты "Комсомольская правда" Чернышевым был в штабе 16 армии... При выходе из штаба армии мы встретили комиссара 8-й панфиловской дивизии Егорова, который рассказал о чрезвычайно тяжелой обстановке на фронте и сообщил, что наши люди геройски дерутся на всех участках. В частности, Егоров привел пример геройского боя одной роты с немецкими танками, на рубеж роты наступало 54 танка, и рота их задержала, часть уничтожив. Егоров сам не был участником боя, а рассказывал со слов комиссара полка, который также не участвовал в бою с немецкими танками... Егоров порекомендовал написать в газете о героическом бое роты с танками противника, предварительно познакомившись с политдонесением, поступившим из полка... В политдонесении говорилось о бое пятой роты с танками противника и о том, что рота стояла "насмерть" - погибла, но не отошла, и только два человека оказались предателями, подняли руки, чтобы сдаться немцам, но они были уничтожены нашими бойцами. В донесении не говорилось о количестве бойцов роты, погибших в этом бою, и не упоминалось их фамилий. Этого мы не установили и из разговоров с командиром полка. Пробраться в полк было невозможно, и Егоров не советовал нам пытаться проникнуть в полк. По приезде в Москву я доложил редактору газеты "Красная звезда" Ортенбергу обстановку, рассказал о бое роты с танками противника.
Ортенберг меня спросил, сколько же людей было в роте. Я ему ответил, что состав роты, видимо, был неполный, примерно человек 30 - 40; я сказал также, что из этих людей двое оказались предателями... Я не знал, что готовилась передовая на эту тему, но Ортенберг меня еще раз вызывал и спрашивал, сколько людей было в роте. Я ему ответил, что примерно 30 человек. Таким образом и появилось количество сражавшихся 28 человек, так как из 30 двое оказались предателями. Ортенберг говорил, что о двух предателях писать нельзя, и, видимо, посоветовавшись с кем-то, решил в передовой написать только об одном предателе.
27 ноября 1941 г. в газете была напечатана моя короткая корреспонденция, а 28 ноября в "Красной звезде" была напечатана передовая "Завещание 28 павших героев", написанная Кривицким".
Допрошенный по настоящему делу Кривицкий показал, что когда редактор "Красной звезды" Ортенберг предложил ему написать передовую, помещенную в газете от 28 ноября 1941 г., то сам Ортенберг назвал число сражавшихся с танками противника гвардейцев-панфиловцев - 28. Откуда Ортенберг взял эти цифру, Кривицкий не знает, и только на основании разговоров с Ортенбергом он написал передовую, озаглавив ее "Завещание 28 павших героев". Когда стало известно, что место, где происходил бой, освобождено от немцев, Кривицкий по поручению Ортенберга выезжал к разъезду Дубосеково. Вместе с командиром полка Капровым, комиссаром Мухамедьяровым и командиром 4 роты Гундиловичем Кривицкий выезжал на место боя, где они обнаружили под снегом три трупа наших бойцов. Однако на вопрос Кривицкого о фамилиях павших героев Капров не смог ответить:
"Капров мне не назвал фамилий, а поручил это сделать Мухамедьярову и Гундиловичу, которые составили список, взяв сведения с какой-то ведомости или списка.
Таким образом, у меня появился список фамилий 28 панфиловцев, павших в бою с немецкими танками у разъезда Дубосеково. Приехав в Москву, я написал в газету подвал под заголовком "О 28 павших героях"; подвал был послан на визу в ПУР. При разговоре в ПУРе с т. Крапивиным он интересовался, откуда я взял слова политрука Клочкова, написанные в моем подвале: "Росси велика, а отступать некуда - позади Москва", - я ему ответил, что это выдумал я сам. Подвал был помещен в "Красной звезде" от 22 января 1942 г. Здесь я использовал рассказы Гундиловича, Капрова, Мухамедьярова, Егорова. В части же ощущений и действий 28 героев - это мой литературный домысел. Я ни с кем из раненых или оставшихся в живых гвардейцев не разговаривал. Из местного населения я говорил только с мальчиком лет 14 - 15, который показал могилу, где похоронен Клочков.
...В 1943 году мне из дивизии, где были и сражались 28 героев-панфиловцев, прислали грамоту о присвоении мне звания гвардейца. В дивизии я был всего три или четыре раза".
Генерал-майор Ортенберг, подтверждая по существу показания Коротеева и Кривицкого, объяснил: "Вопрос о стойкости советских воинов в тот период приобрел особое значение. Лозунг "Смерть или победа", особенно в борьбе с вражескими танками, был решающим лозунгом. Подвиги панфиловцев и являлись образцом такой стойкости. Исход из этого, я предложил Кривицкому написать передовую статью о героизме панфиловцев, которая и была напечатана в газете 28 ноября 1941 года. Как сообщил корреспондент, в роте было 30 панфиловцев, причем двое из них пытались сдаться немцам в плен. Считая политически нецелесообразным показать сразу двух предателей, оставил в передовой статье одного; как известно, с ним сами бойцы расправились. Передовая и была поэтому названа "Завещание 28 павших героев".
Фамилии героев для помещения в список по требованию Кривицкого дал ему командир роты Гундилович. Последний убит в бою в апреле 1942 г., и проверить, на каком основании он дал список, не представилось возможным.
Бывший командир 1075 стрелкового полка Капров Илья Васильевич, допрошенный об обстоятельствах бо 28 гвардейцев из дивизии Панфилова у разъезда Дубосеково и обстоятельствах представления их к награде, показал: "...Никакого боя 28 панфиловцев с немецкими танками у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 г. не было - это сплошной вымысел. В этот день у разъезда Дубосеково в составе 2-го батальона с немецкими танками дралась 4-я рота, и действительно дралась геройски. Из роты погибло свыше 100 человек, а не 28, как об этом писали в газетах. Никто из корреспондентов ко мне не обращался в этот период; никому никогда не говорил о бое 28 панфиловцев, да и не мог говорить, т. к. такого боя не было. Никакого политдонесения по этому поводу я не писал. Я не знаю, на основании каких материалов писали в газетах, в частности в "Красной звезде", о бое 28 гвардейцев из дивизии им. Панфилова. В конце декабря 1941 г., когда дивизия была отведена на формирование, ко мне в полк приехал корреспондент "Красной звезды" Кривицкий вместе с представителями политотдела дивизии Глушко и Егоровым. Тут я впервые услыхал о 28 гвардейцах-панфиловцах. В разговоре со мной Кривицкий заявил, что нужно, чтобы было 28 гвардейцев-панфиловцев, которые вели бой с немецкими танками. Я ему заявил, что с немецкими танками дрался весь полк и в особенности 4- рота 2-го батальона, но о бое 28 гвардейцев мне ничего не известно... Фамилии Кривицкому по памяти давал капитан Гундилович, который вел с ним разговоры на эту тему, никаких документов о бое 28 панфиловцев в полку не было и не могло быть. Меня о фамилиях никто не спрашивал. Впоследствии, после длительных уточнений фамилий, только в апреле 1942 года из штаба дивизии прислали уже готовые наградные листы и общий список 28 гвардейцев ко мне в полк дл подписи. Я подписал эти листы на присвоение 28 гвардейцам звания Героя Советского Союза. Кто был инициатором составления списка и наградных листов на 28 гвардейцев - я не знаю".
Таким образом, материалами расследования установлено, что подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев, освещенный в печати, является вымыслом корреспондента Коротеева, редактора "Красной звезды" Ортенберга и в особенности литературного секретаря газеты Кривицкого. Этот вымысел был повторен в произведениях писателей Н. Тихонова, В. Ставского, А. Бека, Н. Кузнецова, В. Липко, М. Светлова и других и широко популяризировался среди населения Советского Союза.
Память 28 панфиловцев увековечена установкой памятника в дер. Нелидово, Московской области. В Алма-Атинском парке культуры и отдыха установлен мраморный обелиск с мемориальной доской; их именем назван парк Федерации и несколько улиц столицы республики. Имена 28 панфиловцев присвоены многим школам, предприятиям и колхозам Советского Союза.
Главный военный прокурор ВС СССР, генерал-лейтенант юстиции Н. Афанасьев. 10 мая 1948 года.
В.Кардин:
В последней книге Василия Субботина "Как кончаются войны" (Военное издательство, 1965) есть такая фраза: "Если бы каждый рассказывал о своих товарищах. не было бы без вести пропавших". Это - благое и благородное пожелание. Сам В. Субботин, который руководствуется им в своей работе, понимает, сколь трудно его осуществить: "Странно сужен круг людей, бравших рейхстаг...
Не знаю, отчего это? Не потому ли, что и это характеризует целый период нашей истории. Известно, как было в то сложное время - бралось одно имя, одна какая-нибудь фигура, и за ее спиной похоронено очень много безымянных. Последние годы мы уже многое исправили, и все же-от юбилея к юбилею, от годовщины к годовщине рассказываем об одних и тех же людях. Инерция! Так создается впечатление, что рейхстаг - если уж говорить о рейхстаге - взяли несколько человек. Какая неправда!
Так уж привыкли при Сталине - все, и великое и малое сводилось к двум, к трем именам".
Привыкли мы, мы сами. Поэтому не каждый рассказывал о своих товарищах и не каждого готовы были слушать, поэтому нередко довольствовались считанными именами, становившимися юбилейно привычными.
Слова о массовом героизме не мешали канонизировать единичных, преимущественно погибших героев и сбрасывать со счетов остальных. Это было недоверием - не всегда и не всеми осознанным - к нашим людям. Оно укоренялось в сознании, вело мысль в соответствующем направлении и соответственно "укорачивало" память.
Мы свято чтим имя и подвиг гвардии рядового Александра Матросова, грудью своей закрывшего амбразуру вражеского дзота. Но знаем ли мы имена других воинов, совершивших такой же точно подвиг самопожертвования? А ведь их, как выяснилось в дни двадцатилетия победы, было около двухсот, и трое из них - А. А. Удодов, Т. X. Райз и в. П. Майборский - чудом остались живы и здравствуют поныне...
Я не люблю безымянных братских могил, как и условных символических памятников..."
Но у нас вошло в систему “улучшение” классиков, покрытие памятников бронзой и позолотой задним числом. Пушкина лукавый попутал, побудив сочинить “Гавриилиаду”, озорные эпиграммы, перечитывать окровавленные страницы отечественной истории. Не лукавый бы, он прожил свой век смиренно, со свечкой в руках и - никаких вольностей.Подумать только, Д. Писарев печатал о нем резкие статьи, пусть далеко не бесспорные, но талантливые, а не казенно-диссертационные, какими забиты наши научные библиотеки. Мало невзгод выпало на “нашего всё”, гордеца - его возвели в ранг постного “слуги царя”, окружив почетным караулом.
Да у нас о каком-нибудь Маркове-Сартакове не давали написать сотой доли того, что Писарев позволял себе о Пушкине.
Ходившая некогда эпиграмма на “Анну Каренину” (“Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,/Что женщине не следует гулять с каким-то модным франтом”) воспринимается как нечто запредельное.
Коленопреклонение присутствовало в кодексе советского человека. Особенно перед номенклатурой. (Классики рассматривались подобно своего рода номенклатуре.) И отказ от этого, а не только деидеологизация, как повелось считать, - одна из главных причин “развенчания” литературы. Само положение печатного слова изменилось. Нет больше “номенклатурных” изданий, наделенных правом размазывать по стене обычные, чем-то неугодные. Стартовое равенство открывает новые перспективы. Поминки по постсоветской литературе не грядут. Жаждущие их пускай спрячут платки и скорбные мины. Выживет. Одно из подтверждений тому - всплеск документалистики. Сборники архивных материалов открывают события, о масштабах которых не всегда и догадывались. История - политическая, военная, литературная - предстает в новом свете, взывая к новому осмыслению, отказу от цепких легенд. Писательские воспоминания - предмет оправданной полемики, в которой далеко не всегда рождается истина, но рождается живой интерес к подлинным судьбам.
Война 1812 года оставила по себе богатейшее собрание мемуаров, создававшихся годами. В первое десятилетие после Великой Отечественной армейские воспоминания по существу находились под запретом. Вспоминали бы наши солдаты, пехотные офицеры с малыми звездочками, но большим опытом, легенда о 28-ми панфиловцах и ей подобные исчезли бы, подобно утреннему туману. Право на бессмертие даровалось бы лишь тому, кто своей жизнью его купил. Нам бы не пришлось твердить: “Имя твое неизвестно...”
С горестным опозданием, с постоянной оглядкой (“можно - нельзя”) начался выход командирских мемуаров. О достоверности и основательности многих из них трудно судить, если “Воспоминания и размышления” маршала Г. Жукова подверглись крутой редактуре. Что подтверждают принципиальные подчас различия между изданиями.
Процесс мемуарного прояснения минувшего шел параллельно с процессом затемнения. Одно высвечивалось, другое отодвигалось в тень. Перепады в карьере полководцев окончательно сбивали с толку. Чего стоят одни лишь возвышения и развенчания самого Жукова. Не менее чудесные метаморфозы в “прохождении службы” маршала К. Рокоссовского: зэк, командующий армией, решающими фронтами, дважды Герой Союза - вдруг министр национальной обороны Польши, спустя несколько лет изгнанный взбунтовавшимися варшавянами (“Костю до дома!”), бесславное возвращение в Москву.
Легенда, по природе своей восходящая к житиям святых, сгодилась в эпоху воинствующего атеизма. Именно легенда, а не состоящая с ней в родстве сказка - воплощение народной мудрости, поэтической фантазии, иронии. Достаточно было обычное имя существительное предварить эпитетом “легендарный (ая)”, и нечто, обозначаемое существительным, уносилось в облака, где ему уготовано место сообразно с табелью о рангах. “Легендарный летчик” выше “легендарной доярки”, “легендарный разведчик” выше “легендарного сапера”, “легендарный революционер” выше “легендарной балерины”. Закрепляя новое положение “легендарных”, им вручали награды и подарки, селили в лучшие дома-новостройки.
“Человек из легенды” звучал более гордо, чем просто “человек”. Ему полагался орден на грудь и ордер на право вселения в новую комнату, а то и квартиру. Только это далеко не всё.
Осуществлялась многоплановая пропагандистская затея, непосредственно касавшаяся разных сфер. В обществе, декларировавшем стремление к бесклассовости, учреждалась привилегированная прослойка, как бы сохранявшая свои исконные социальные корни. Как бы. Привилегии связывались с производственными и профессиональными достижениями. Иногда рекорды, подвиги и впрямь совершались. Чувство соревновательства, свойственное человеку труда, стремление добиться большего, сделать лучше других не сошли на нет. Халтура не обязательно одерживала верх.
Но действительных достижений не всегда хватало. Приходилось их придумывать, что-то раздувать, расцвечивать, приукрашивать, добиваясь соответствия человека его “легендарному” предназначению. Увеличивая долю лжи и карьеризма. Творя мифическую жизнь, которая не ведала голода, нищеты, произвола, бездомности. И эта жизнь, слов нет, в человеческом сознании сплошь и рядом вытесняла горестно-драматическую повседневность. А если даже не вытесняла, то даровала утешительное “зато”. Насколько прочно она входила в сознание, оседала в душах, можно судить по трогательным воспоминаниям иных людей старших поколений, поныне приверженных ей. Далекое прошлое с его вечной трескотней о фантастических успехах, многотысячными демонстрациями, массовыми праздниками, физкультурными и военными парадами, приемами “легендарных” в Кремле, с его подчас простодушно-искренним энтузиазмом по сей день кому-то мило, дорого. Если и не скрашивает безрадостную старость, то минутами греет душу.
Когда прошлое было настоящим, оно могло вызывать энтузиазм, самоотверженность, надежду. Отмахиваться от этого также опрометчиво, как умиляться этим. Таков наш позавчерашний день со своими светотенями.
Перенося человека в разряд “легендарных”, его отрывали от обыденной действительности, остававшейся за порогом нового жилья. В надзвездной сфере свои правила пребывания и движения, своя субординация. Специальное освещение скрадывает индивидуальные черты, необязательные или нежелательные детали. Зато более подобающие черты и детали гиперболизируются.
Это относится к отдельному человеку и явлению истории. Дабы сподобиться звания “легендарной”, “Аврора” должна дать залп по Зимнему. Холостой выстрел на легенду не тянул.
Чаще всего человека, намеченного в “легендарные”, подбирали загодя, принимая в расчет не только анкету, но и внешность. Он должен был смотреться на плакате, на газетной странице.
Но с куда большей тщательностью формировалась другая категория суперлучших, сверхдостойнейших, но не всегда предназначенных для плакатов. На них не обязательно наводился луч прожектора. Да и сами они предпочитали обычно не мозолить глаза, не торчать на виду. Разве что в президиуме какого-нибудь собрания, своим присутствием поднимая вес мероприятия.
То была ее сиятельство номенклатура. Самая могущественная, всесильная часть советского общества.
Если “легендарных” предназначали напоказ, то номенклатура, существуя прочно и властно, избегала публичности. Каждое явление народу на счету. “Легендарные”, не отдавая себе в том отчета, прикрывали собой номенклатуру, выполняя роль одной из ее обслуг. Когда необходимость в прикрытии отпадет, “легендарные” почти исчезнут.
К 30-м годам герои гражданской войны утратили ореол легендарности. В фавор вошли “легендарные” летчики. Герои Перекопа и Каховки удерживали свои командные посты, не сознавая: их “звездный час” миновал.
Номенклатурные, в отличие от “легендарных”, вели полулегальный образ жизни. Спецстоловые, спецателье, спецмедицина. А “легендарные” - на виду. Их благодетельствуют открыто. Любимая тема святочных рассказов - въезд “легендарного” токаря в новую квартиру. О таком открытом триумфе обитатели “Дома на набережной” не мечтали. Но и “легендарные” не мечтали о лестницах с коврами, о консьержах в чине капитанов госбезопасности.
Обжегшись на “легендарных” времен гражданской войны (куда девать стихи и поэмы, посвященные Троцкому, оды во славу “шпионов и убийц” образца 37-го года?), советская литература не спешила воспевать маршалов и генералов. Воспеванию подлежал генералиссимус...
Но всегда ли оправданно лобовое противопоставление легенд фактам? Факт, попав в сферу художественного творчества, теряет свою первозданность. Истинная литература, сопряженная с действительными историческими событиями, отнюдь не обязательно документальна. Великий роман минувшего века “Тихий Дон” не совпадает с историческими хрониками. Хотя и не противоречит им.
Прошло еще 35 лет. В том числе четыре года с тех пор, как Петров и Эдельман опубликовали многократно процитированный нами документ 1948-го года. В 1997-м они сетовали, что миф панфиловцев жив, и находили объяснение тому в горькой фразе Александра Герцена "Русское правительство, как обратное провидение, устраивает к лучшему не будущее, но прошедшее"
Но миф по-прежнему жив и отпор его недоброжелателям-историкам и тиражирующим их находки журналистам дают "простые советские люди" (они-то, в отличие от Советского Союза, как и героический советский миф, остались!)
Василий Субботин:
"СИРЕНЬ
Бои за Берлин, не прекращаясь, шли десять дней и ночей. Десять дней и ночей мы не спали. Держались на одном только напряжении, да ещё, пожалуй, на коньяке и спирте. Хорошо, что немцы оказались запасливыми!
Мы двигались к центру по заграждённым улицам - не через город, а сквозь него. Гимнастёрки наши пропахли дымом, и мы все были грязны, грязны и осыпаны красной - кирпичной и белой - известковой пылью. Как каменщики, сошедшие с лесов.
Десять дней и ночей никто не спал. Напряжение и усталость были так велики, что мы едва держались на ногах.
Потому в полдень 2 мая, когда Берлин пал, когда стало тихо, - мы ничего не осматривали, мы даже к Бранденбургским воротам не пошли. Мы - спали! Спали все, солдаты и командиры. Тут же, возле Рейхстага. Спали - вповалку. Прямо на площади. Голова к голове. Без просыпу. Два дня!
А когда проснулись, сразу же начали приводить себя в порядок. Вот передо мной снимок. Все умытые, чистенькие, в чистых гимнастёрках со свежими подворотничками. Офицеры! И у каждого - ветка сирени в руках. Берлин лежал в развалинах, горел. А над развалинами буйствовала сирень. Везде, на всех углах цвела сирень. И мы ходили как пьяные. Ведь мы были мальчишками. Я начал войну с первого дня на западной границе 20-летним танкистом. А в Берлине той победной весной было мне 24 года…
ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ…
Месяца через два или три после Победы, отлежав в госпитале, я приехал в Берлин с какими-то незнакомыми мне людьми, числящимися по военному ведомству, но очень далеко отстоящими от войны.
Никогда не забуду этого дня! Я пытался подтащить этих людей к Рейхстагу, я что-то им рассказывал, объяснял, но они норовили как можно скорее нырнуть в толпу, в рыночную толпу, что толклась тут, в прилегающих улицах и на этой площади, на которой стоит Рейхстаг.
Никому уже не было дела до искорежённых его стен, до обожжённых плит и до его покрытых надписями колонн.
Так я и жил потом, всех пытался подтащить к нему, к Рейхстагу, к тем стенам, у которых закончилась война…
Жизнь вся уже позади, а я всё ещё, как будто и не было другой жизни, смотрю туда, в войну, во вчерашний день. Что я там пытаюсь высмотреть, разглядеть?"
Источники:
Н. Петрова, О. Эдельман. “Новое о советских героях” (“Новый мир”, 1997, № 6, с. 148).
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ, В.Кардин
“ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ”. ГОДЫ СПУСТЯ
“Собкор Истории"