Дело сестер Ляпуновых
"Когда Бог протоплазму из хаоса создал, за ним лишь голубь мира сквозь щелку наблюдал. И кое-кто еще, о ком болтать не надо, и кое-кто еще, о ком молчать нельзя". (Все знали тогда, что "голубь мира" - это Опарин.)
"Посадки гнездовые, посевы по стерне, скачки межвидовые похерены втуне. И кое-что еще, о чем болтать не надо, и кое-что еще о чем молчать нельзя".
"Из пеночки - кукушку, из елочки - сосну, зачешешь тут макушку, поверишь в сатану. И в кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Пастера мы прокляли и Моргана сожгли, и в содовом растворе бессмертье обрели. И кое-что еще, о чем болтать не надо..." (содовый раствор - это "изобретение" Лепешинской).
"Мы верили, бывало, в живое вещество, теперь оно пропало, с ним кое-кто еще..."
"Из вирусов - кристаллы, бактерии - в грибы, подобные забавы теперь осуждены, и кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Они не поверили нам, советским преподавателям, что мы научим их всему, чему нужно, а захотели узнать что-то сами!", - говорит преподаватель марксизма.
Доклады Академии Наук СССР. 1940. Том XXVIII, № 9.
ГЕНЕТИКА
Академик Т.Д. Лысенко.
По поводу статьи академика А.Н.Колмогорова.
В "Докладах Академии Наук СССР", том XXVII, № 1 за 1940 г. опубликована статья академика А.Н. Колмогорова “Об одном новом подтверждении законов Менделя". В этой статье автор, желая доказать "верность" и незыблемость статистического закона Менделя, приводит ряд доводов, формул и даже кривых. Я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы разбираться в этой системе математических доводов и доказательств. К тому же меня, как биолога сейчас не интересует хорошим или плохим математиком был Мендель. Свою же оценку статистических работ Менделя я уже неоднократно освещал в печати, заявляя, что эти работы никакого отношения к биологии не имеют.
В данной заметке мне хочется лишь указать, что названная выше статья известного математика А.Н. Колмогорова тоже никакого отношения к биологической науке не имеет.
А.Н. Колмогоров, объясняя в данной статье менделевское расщепление, как отношение 3:1, пишет, что безразлично, берется ли для анализа одно семейство или объединяется много семейств, полученных от различных пар гетерозиготных родителей типа Аа.
Академику Колмогорову, действительно, может казаться, что все растения от различных пар гетерозиготных родителей типа Аа совершенно одинаковы.
Мы же, биологи, знаем, что не может быть в природе двух растений, у которых были бы совершенно одинаковые наследственные свойства.
Нам известно, что в одном семействе второго поколения гибридной пшеницы, например, на 200 растений может быть 150 растений безостых и 50 остистых. В другой семье той же самой комбинации на такое же число растений (200) может быть 190 безостых и только 10 остистых растений. Можно найти и третью семью, в которой все 200 растений будут безостистыми и т.д. Иначе говоря, в каждой семье будет своЈ разнообразие.
Академик Колмогоров имеет право не интересоваться этим делом. Ему важно лишь, чтобы средняя совпадала с математически вычисленной.
Для нас же, генетиков и селекционеров, указанное явление не безразлично. Оставляя, к примеру, на племя растения из семьи, в которой много остистых растений (50 на 150), т.е. из семьи, в которой которая сильно разнообразится, можно быть уверенным, что и в следующих поколениях будет получаться большое разнообразие. Работа селекционера при таких условиях может оказаться трудной и бесплодной. Иное дело, если на племя оставить такую семью, в которой все 200 растений более однообразны. Исходя из этого, и не нужно смешивать семена с разных растений первого гибридного поколения. Необходимо высевать их раздельно по семьям.
Поэтому-то нас, биологов, и не интересуют математические выкладки, подтверждающие практически бесполезные статистические формулы менделистов.
Академик Колмогоров построил свою статью на результатах работы аспиранта Ермолаевой. Тов. Ермолаева своей работой показала, что потомства разных семейств растений гороха одной и той же гибридной комбинации по разному разнообразятся. Согласно же статьи акад. Колмогорова получается, что разнообразие растений разных семейств укладывается в пределах допустимой математической ошибки. Мы, биологи, не желаем подчиняться слепой случайности (хотя и математически допускаемой) и утверждаем, что биологические закономерности нельзя подменять математическими формулами и кривыми. Считаю, что в полемике акад. Колмогорова с аспирантом Ермолаевой прав не акад. Колмогоров, а аспирант Ермолаева.
Поступило 2 VII 1940.
"Ляля пошла в университетский кружок зоологии позвоночных. Вел его Коля Воронцов. Он был студентом четвертого курса, но это же был КЮБЗарь, они-то все какие знатоки были! (КЮБЗ - кружок юных биологов зоопарка, основанный профессором Мантейфелем). Занятия Коля проводил самые серьезные, со вскрытиями, с тушками, с определителями. До 1948 года на биофаке существовало прекрасное научное студенческое общество, шла бурная научная жизнь, которую в 48-м году запретили. НСО закрыли, студенты оказались не у дел, и те, кто оставался предан науке, стали реализовывать себя в школьных кружках при факультете, поскольку студенческих кружков не было никаких.
Дома у нас собирались ребята из кружка Смолина: Миша Шемякин, Феликс Дзержинский, Алеша Северцов, Коля Дроздов, Женя Панов, Эза Каляева... Биологией мы много занимались с Петром Петровичем. Но папа решил прочесть нам лекции по генетике: в школе генетику не преподавали, было ясно, что без нее нельзя! Быстро выяснилось, что он не может объяснить нам даже законы Менделя, поскольку мы не знаем принципов статистики. Вот тогда и зародились ляпуновские домашние семинары. У нас дома стали появляться и студенты...
- С 1948 года на биофаке было запрещено преподавание математики, потому что вся статистика подтверждала справедливость законов Менделя. Но поскольку все биологи были невежественны в математике, профессор мехмата Алексей Андреевич Ляпунов и стал вести домашний семинар по математике для биологов, - поясняет Николай Николаевич Воронцов.
Эти ляпуновские семинары, куда в основном приходили воспитанники Петра Петровича Смолина, были посвящены логическим основам теории вероятности и созданной на ее базе вариационной статистике. Ляпунов объяснял, какие естественнонаучные объекты подлежат статистической обработке и какие выводы позволяет статистика сделать. А после этого начал читать генетику с основами теории эволюции.
- Я потом уже поражалась тому, - говорит Наталья Алексеевна, - откуда папа так глубоко знал эти разделы биологии, спрашивала у него. "Ну как же этого не знать, это же основы...", - в свою очередь удивлялся Алексей Андреевич.
Осенью 1954 года мы поступили на биофак. А времена на биофаке были беспокойные... Только-только начали затухать явные репрессии, биофак был зажат, как в тиски. Хотя Сталин уже умер, но Лысенко-то был в силе. Ну это известно. Лишенные возможности работать, наши генетики устраивались, как могли, разговоры об этом у нас дома звучали все время. Мы не были во все посвящены, но я теперь понимаю, в каком состоянии был папа.
Папа к тому времени изложил нам законы так называемой формальной генетики, и ему пришла в голову гениальная идея - просить наших замечательных ученых-генетиков рассказывать о своих работах. По очереди начали докладывать генетики кольцовской школы. Несколько раз выступал Дмитрий Дмитриевич Ромашов, о генетике поведения рассказывал Леонид Викторович Крушинский, что-то докладывал и Дубинин. После каждого доклада накрывался стол, пили чай, обычно нас было человек 12.
Мы и сами стали ездить к разным ученым. В частности, были у Антона Романовича Жебрака и Владимира Владимировича Сахарова, на кафедре ботаники фармацевтического института, в гостях у Михаила Михайловича Завадовского. Побывали даже у Лысенко. Договорились через секретаря и пришли. Он принял нас в своем огромном кабинете президента ВАСХНИЛ. На вопросы отвечать отказался, но в течение почти трех часов излагал свои "теории". Это была какая-то феерическая белиберда. После этого мы написали заметку в факультетскую стенгазету "Студенты в гостях у Лысенко". Ее нам припомнили как издевательство над Т.Д. А заметка-то состояла из цитат его лекции...
На факультете я сразу оказалась назначенным комсомольским секретарем курса, так как еще в школе была членом Октябрьского райкома комсомола. Моя общественная деятельность всегда состояла в том, чтобы сделать жизнь как можно интереснее: походы, соревнования, кружки, газеты... Такой я и пришла на биофак. Куратором нашего курса назначили Митю Сахарова, Ляля Розанова - аспирант, работает в факультетском бюро, и Воронцов тоже здесь, он входит в биофаковскую концертную бригаду, у него красивый баритон...Мы с сестрой Лялей сразу стали любимицами старших, которые все были очень интересными, талантливыми людьми, но занимались главным образом культмассовой работой. В это время наступил расцвет биофаковской самодеятельности. Наукой-то заниматься им не давали, вокруг была какая-то чертовщина лысенковская, переливали белок из одного куриного яйца в другое...На кафедрах генетики, дарвинизма - кошмар, да и на других не многим лучше..
- У нас распределение по кафедрам еще впереди, - продолжает Наталья Алексеевна, - а пока, летом после первого курса, - практика в Чашниково и, как положено, в конце практики - заключительный костер. Приехали старшекурсники: Коля Воронцов, Слава Старобогатов, Егор Заварзин (он сейчас академик), Ляля Розанова и с ними папа. Я - организатор, суечусь, у костра идет концерт, предстоит отвальный банкет... И вдруг неожиданно просится выступить "доморощенный хор студентов биофака". Мы, говорят, споем вам частушки. Выходят к костру и поют... Когда я их слушала, то прямо умирала со страха, потому что понимала, что это - кошмар, и что последствия будут. А частушки были такие:
"Когда Бог протоплазму из хаоса создал, за ним лишь голубь мира сквозь щелку наблюдал. И кое-кто еще, о ком болтать не надо, и кое-кто еще, о ком молчать нельзя". (Все знали тогда, что "голубь мира" - это Опарин.)
"Посадки гнездовые, посевы по стерне, скачки межвидовые похерены втуне. И кое-что еще, о чем болтать не надо, и кое-что еще о чем молчать нельзя".
"Из пеночки - кукушку, из елочки - сосну, зачешешь тут макушку, поверишь в сатану. И в кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Пастера мы прокляли и Моргана сожгли, и в содовом растворе бессмертье обрели. И кое-что еще, о чем болтать не надо..." (содовый раствор - это "изобретение" Лепешинской).
"Мы верили, бывало, в живое вещество, теперь оно пропало, с ним кое-кто еще..."
"Из вирусов - кристаллы, бактерии - в грибы, подобные забавы теперь осуждены, и кое-что еще, о чем болтать не надо..."
Часть куплетов писал Старобогатов, что-то Боря Юрцев, что-то Егор Заварзин, что-то папа. Среди исполнителей из девочек была только сестра Ляля. Остальной состав хора: Андрей Антонов, Коля Воронцов, Лева Киселев, Миша Критский, Алеша Северцов, Егор Заварзин.
Представляете себе! А ведь это 1955 год, Хрущев еще не выступал. Вдобавок, после этого они спели гимн морганистов, переделанный генетиками из "Катюши": " Ой, ты песня, песня менделистов, ты лети к Трофиму в кабинет. И новатору, гиганту мысли наш формальный передай привет. Пусть он помнит гены и гаметы, хромосом редукцию поймет, пусть картофель бережет на лето, а науку - Мендель сбережет". Поднялось что-то невообразимое, писк, визг, вопли: "Позор!". Ведь у костра сидели и преподаватели. Да и факультет тогда был биолого-почвенный, а почвоведы были в основном не москвичи, все воспитанные на агробиологии. В общем - скандал. Утром, когда мы уезжали, меня пока еще под общий хохот вынесли из лагеря вперед ногами, как покойника. Так закончился первый курс.
Один из наших однокурсников возьми, да и расскажи куратору своей группы на биофаке - какая, мол, интересная жизнь у Ляпуновых, рассказал и про доклад Тимофеева. В их группе, говорит, даже комсомольские собрания по-другому происходят. А у нас с Лялей был такой стиль. Надо провести тематическое комсомольское собрание - мы предлагаем тему "Теория наследственности Менделя-Моргана". Чем не тема для собрания? Группе очень нравится. Народ у нас симпатичный. Проходит одно такое собрание, другое...
Наступил день, когда секретарю парторганизации пришел донос. События начали разворачиваться с бешеной скоростью.
Во время зимней сессии ко мне подошел Митя Сахаров и сказал, что был на партсобрании, там шел разговор о неблагополучии в воспитательной работе на факультете, несколько раз как-то загадочно звучала наша фамилия. Тогда я пошла к секретарю партбюро Добровольскому и прямо спросила его, в чем дело. "Как хорошо, что вы пришли, - сказал Глеб Всеволодович, - а что это у вас там за домашний кружок?" Я откровенно все ему рассказала, что кружок у нас с детства, что всегда у нас дома собираются интересные люди, мы никогда не делали из этого тайны. Перечислила даже темы докладов. Добровольский меня поблагодарил, теперь, говорит, мне все стало намного понятнее.
В зимнюю сессию мне ставят незачет по истории партии и не допускают к экзаменам. Затем на доске появляется приказ, которым, в числе других, мне объявляется строгий выговор с предупреждением об отчислении за неуспеваемость, хотя я всегда была отличницей. Вскоре нас с Лялей вызывают на комсомольский актив курса, где обсуждают наши домашние семинары.
Меня обвиняют в "двурушничестве" - комсомольский вожак, а дома - тайный кружок (я ведь была членом факультетского бюро комсомола и отвечала за научный сектор). Мы опять пытаемся объяснить, что у нас дома так принято, что никакой тайны из этого никто никогда не делал.
- Что же, вы менделизм-морганизм считаете наукой?
Мы отвечаем: "Лысенко - не наука, это скоро пройдет".
- А вы знаете, что сессия 48-го года полностью поддержала Лысенко?
- Да, знаем, ну и что?
Мы абсолютно четко понимали, какой громадный урон нанесла сессия 48-го года, какую чудовищную ошибку она совершила. Мы точно знали, что эта сессия нанесла страшный вред науке и рано или поздно в этом разберутся. Именно так мы и формулировали.
- Значит вы против решений сессии 48-го года?
И тут Ляля, вспылив, топает ногой и говорит: "Да, против". И пошло: "А вы знаете, что доклад Лысенко одобрен ЦК? Вы отдаете себе отчет, что это линия нашей партии?"
Выступают возмущенные студенты... Неожиданно оказывается, что на нашем курсе множество ярых противников Тимофеева-Ресовского, "осведомленных" о его "работе на нацистов". Все это студенты, которые еще вчера и фамилии его не знали. Ясно, что кто-то их подготовил. Это вполне мог быть Фейгинсон, особенно опасный тем, что был проводником идей Лысенко, зная настоящую, дрозофилиную генетику...
Начинается буря. Но мы еще надеемся, что во всем можно разобраться.
"Обезьяний процесс"
В одночасье оказывается подготовленным "персональное дело сестер Ляпуновых", и в Большой Биологической аудитории биофака назначают собрание. Слух о нем разнесся по всему университету, пришли студенты с мехмата, с физфака. То, что пришло очень много народа, моментально идет в "дело" и используется для обвинения в наличии "разветвленной организации", специально подготовившей явку людей.
В президиуме - партийные и комсомольские активисты, факультетское начальство.
- Когда я попросил слова и начал говорить в защиту настоящей генетики, - вступает в разговор Николай Николаевич Воронцов, - тогдашний декан биофака, грамотный физиолог, профессор Леонид Григорьевич Воронин задал в аудиторию вопрос: "Неужели нужно вызывать милицию, чтобы убрать отсюда этого распоясавшегося морганиста?" Просят слова и другие. Аудитория переполнена, дело принимает опасный оборот. Тогда всех выставляют за дверь, и обратно впускают по комсомольским билетам только второй курс, но и это около 350 человек.
Собрание хорошо подготовлено. Вот выдержки из проекта решения собрания, сохранившегося в семейном архиве Ляпуновых.
"Наталья Ляпунова... совершила проступки, несовместимые со званием комсомольца и заслуживающие строгого общественного осуждения...
...Она способствовала и явилась соучастницей организации на дому, за спиной партийной и комсомольской организации и деканата кружка, который занимался наряду с изучением статистики, формальной генетикой с приглашением лекторов чуждого нам вейсманистско-морганистского направления в генетике и проявила вредную активность в популяризации этого учения путем вовлечения в кружок новых членов.
Будучи секретарем комсомольского бюро курса она не приняла никаких мер к осуждению участников хора, выступивших на костре в Чашникове с пошлыми частушками, оплевывающими достижения мичуринской науки, видных советских ученых и популяризирующими чуждое нам морганистское направление. Кроме того, эти же частушки, по признанию Н. и Е.Ляпуновых, распевались ими дома в присутствии участников кружка.
Идеи, культивируемые кружком, ...давали повод для вредных, необоснованных толкований по вопросам правильности решений сессии ВАСХНИЛ по вопросам биологической науки.
Это способствовало крайне вредному явлению - расколу коллектива курса".
На голосование поставлено исключение из комсомола, что равносильно отчислению из университета с "волчьим" билетом. Но голоса раскололись и предложение не прошло! Неужели что-то дрогнуло в душах?
По иронии судьбы это разгромное заседание проходило в тот самый вечер, когда Никита Сергеевич Хрущев выступал на XX съезде со своим докладом о культе личности. В те самые часы...
Из семейного архива Ляпуновых.
"Выписка из протокола заседания бюро ВЛКСМ биолого-почвенного факультета.
За верхоглядство в изучении науки, выразившееся в некритическом отношении к идеям, проводимым на домашнем кружке, за потерю комсомольской бдительности, за непринципиальное отношение к общественной работе, что вместе с существованием кружка, привело к расколу курса, за некомсомольское отношение к изучению общественно-политических дисциплин, за плохую учебную дисциплину вынести Н.Ляпуновой выговор с занесением в личное дело и вывести из состава факультетского бюро.
С аналогичной формулировкой Е.Ляпуновой вынесен строгий выговор с предупреждением, а секретарю курсового комитета комсомола - Л.Киселеву выговор без занесения в личное дело".
"Дело" Алексея Андреевича Ляпунова подготовлено и направлено для рассмотрения в парторганизацию мехмата МГУ (Алексей Андреевич вступил в партию в 1943 году, на фронте).
Николай Николаевич Воронцов, взволнованный воспоминаниями, заканчивает разговор мрачно: "Даже на сегодняшний день этот этап истории не пройден, потому что лысенковцы подбирали себе подобных на ведущие посты и в Академии, и повсюду. В широком смысле слова лысенковщина продолжается до сих пор. Понимаете, за эти годы произошло нравственное растление молодежи... Средневековье господствовало в Московском университете и в провинциальных вузах слишком много лет. Мракобесие надолго стало символом нашей науки. Разрушены традиции, прервана связь поколений..."
Но разве собственной жизнью и поступками наши собеседники не доказали обратного?
СССР
КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
пои СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР
8 декабря 1976г.
№ 2772-А
гор. Москва
Секретно
О некоторых архивных документах академика Лысенко т.д.
В результате осмотра архивов после смерти академика ЛЫСЕНКО Т.Д. в его рабочих кабинетах в Москве и на Экспериментальной научно-исследовательской базе "Горки Ленинские" была обнаружена его переписка с ЦК КПСС, МК КПСС, Советом Министров СССР и Академией наук СССР по вопросам научной деятельности и сложившейся вокруг него обстановки.
Кроме того, в процессе беседы с сыновьями ЛЫСЕНКО Т.Д. ЛЫСЕНКО Олегом Трофимовичем и ЛЫСЕНКО Юрием Трофимовичем
было установлено, что они, их мать и сестра хранят по одному экземпляру фотокопии доклада "о положении в советской
биологической науке" с поправками И.В.СТАЛИНА, с которым академик выступал в августе 1948 года на сессии Всесоюзной
академии сельхознаук им.В.И.ЛЕНИНА. Один из этих экземпляров фотокопии доклада был получен от ЛЫСЕНКО Ю.Т. Три других фотокопий доклада родственники академика ЛЫСЕНКО Т.Д. передать отказались, хранят их в качестве семейной реликвии и заверили, что они никому не передадут и не допустят использование их в негативных целях.
Подлинник доклада академика ЛЫСЕНКО Т.Д. "О положении в советской биологической науке" с мая 1953 года хранится в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в фонде материалов И.В.СТАЛИНА.
В связи с тем, что в случае попадания на Запад указанные документы могут быть использованы в невыгодном для СССР плане, они были взяты в КГБ при СМ СССР и направляются в ЦК КПСС.
Просим рассмотреть
Приложение:
I. Фотокопия доклада ЛЫСЕНКО Т.Д. "о положении в советской биологической науке", на 48 листах, несекретно.
2. Переписка ЛЫСЕНКО Т.Д. с ЦК КПСС, МК КПСС, Советом Министров СССР, Академией Наук СССР, на 426 листах, несекретно.
3. Переводы иностранных статей на 110 листах, несекретно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
АНДРОПОВ
http://www.biometrica.tomsk.ru/misc/a9.htm
http://www.znanie-sila.ru/projects/issue_65.html
"Посадки гнездовые, посевы по стерне, скачки межвидовые похерены втуне. И кое-что еще, о чем болтать не надо, и кое-что еще о чем молчать нельзя".
"Из пеночки - кукушку, из елочки - сосну, зачешешь тут макушку, поверишь в сатану. И в кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Пастера мы прокляли и Моргана сожгли, и в содовом растворе бессмертье обрели. И кое-что еще, о чем болтать не надо..." (содовый раствор - это "изобретение" Лепешинской).
"Мы верили, бывало, в живое вещество, теперь оно пропало, с ним кое-кто еще..."
"Из вирусов - кристаллы, бактерии - в грибы, подобные забавы теперь осуждены, и кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Они не поверили нам, советским преподавателям, что мы научим их всему, чему нужно, а захотели узнать что-то сами!", - говорит преподаватель марксизма.
Доклады Академии Наук СССР. 1940. Том XXVIII, № 9.
ГЕНЕТИКА
Академик Т.Д. Лысенко.
По поводу статьи академика А.Н.Колмогорова.
В "Докладах Академии Наук СССР", том XXVII, № 1 за 1940 г. опубликована статья академика А.Н. Колмогорова “Об одном новом подтверждении законов Менделя". В этой статье автор, желая доказать "верность" и незыблемость статистического закона Менделя, приводит ряд доводов, формул и даже кривых. Я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы разбираться в этой системе математических доводов и доказательств. К тому же меня, как биолога сейчас не интересует хорошим или плохим математиком был Мендель. Свою же оценку статистических работ Менделя я уже неоднократно освещал в печати, заявляя, что эти работы никакого отношения к биологии не имеют.
В данной заметке мне хочется лишь указать, что названная выше статья известного математика А.Н. Колмогорова тоже никакого отношения к биологической науке не имеет.
А.Н. Колмогоров, объясняя в данной статье менделевское расщепление, как отношение 3:1, пишет, что безразлично, берется ли для анализа одно семейство или объединяется много семейств, полученных от различных пар гетерозиготных родителей типа Аа.
Академику Колмогорову, действительно, может казаться, что все растения от различных пар гетерозиготных родителей типа Аа совершенно одинаковы.
Мы же, биологи, знаем, что не может быть в природе двух растений, у которых были бы совершенно одинаковые наследственные свойства.
Нам известно, что в одном семействе второго поколения гибридной пшеницы, например, на 200 растений может быть 150 растений безостых и 50 остистых. В другой семье той же самой комбинации на такое же число растений (200) может быть 190 безостых и только 10 остистых растений. Можно найти и третью семью, в которой все 200 растений будут безостистыми и т.д. Иначе говоря, в каждой семье будет своЈ разнообразие.
Академик Колмогоров имеет право не интересоваться этим делом. Ему важно лишь, чтобы средняя совпадала с математически вычисленной.
Для нас же, генетиков и селекционеров, указанное явление не безразлично. Оставляя, к примеру, на племя растения из семьи, в которой много остистых растений (50 на 150), т.е. из семьи, в которой которая сильно разнообразится, можно быть уверенным, что и в следующих поколениях будет получаться большое разнообразие. Работа селекционера при таких условиях может оказаться трудной и бесплодной. Иное дело, если на племя оставить такую семью, в которой все 200 растений более однообразны. Исходя из этого, и не нужно смешивать семена с разных растений первого гибридного поколения. Необходимо высевать их раздельно по семьям.
Поэтому-то нас, биологов, и не интересуют математические выкладки, подтверждающие практически бесполезные статистические формулы менделистов.
Академик Колмогоров построил свою статью на результатах работы аспиранта Ермолаевой. Тов. Ермолаева своей работой показала, что потомства разных семейств растений гороха одной и той же гибридной комбинации по разному разнообразятся. Согласно же статьи акад. Колмогорова получается, что разнообразие растений разных семейств укладывается в пределах допустимой математической ошибки. Мы, биологи, не желаем подчиняться слепой случайности (хотя и математически допускаемой) и утверждаем, что биологические закономерности нельзя подменять математическими формулами и кривыми. Считаю, что в полемике акад. Колмогорова с аспирантом Ермолаевой прав не акад. Колмогоров, а аспирант Ермолаева.
Поступило 2 VII 1940.
"Ляля пошла в университетский кружок зоологии позвоночных. Вел его Коля Воронцов. Он был студентом четвертого курса, но это же был КЮБЗарь, они-то все какие знатоки были! (КЮБЗ - кружок юных биологов зоопарка, основанный профессором Мантейфелем). Занятия Коля проводил самые серьезные, со вскрытиями, с тушками, с определителями. До 1948 года на биофаке существовало прекрасное научное студенческое общество, шла бурная научная жизнь, которую в 48-м году запретили. НСО закрыли, студенты оказались не у дел, и те, кто оставался предан науке, стали реализовывать себя в школьных кружках при факультете, поскольку студенческих кружков не было никаких.
Дома у нас собирались ребята из кружка Смолина: Миша Шемякин, Феликс Дзержинский, Алеша Северцов, Коля Дроздов, Женя Панов, Эза Каляева... Биологией мы много занимались с Петром Петровичем. Но папа решил прочесть нам лекции по генетике: в школе генетику не преподавали, было ясно, что без нее нельзя! Быстро выяснилось, что он не может объяснить нам даже законы Менделя, поскольку мы не знаем принципов статистики. Вот тогда и зародились ляпуновские домашние семинары. У нас дома стали появляться и студенты...
- С 1948 года на биофаке было запрещено преподавание математики, потому что вся статистика подтверждала справедливость законов Менделя. Но поскольку все биологи были невежественны в математике, профессор мехмата Алексей Андреевич Ляпунов и стал вести домашний семинар по математике для биологов, - поясняет Николай Николаевич Воронцов.
Эти ляпуновские семинары, куда в основном приходили воспитанники Петра Петровича Смолина, были посвящены логическим основам теории вероятности и созданной на ее базе вариационной статистике. Ляпунов объяснял, какие естественнонаучные объекты подлежат статистической обработке и какие выводы позволяет статистика сделать. А после этого начал читать генетику с основами теории эволюции.
- Я потом уже поражалась тому, - говорит Наталья Алексеевна, - откуда папа так глубоко знал эти разделы биологии, спрашивала у него. "Ну как же этого не знать, это же основы...", - в свою очередь удивлялся Алексей Андреевич.
Осенью 1954 года мы поступили на биофак. А времена на биофаке были беспокойные... Только-только начали затухать явные репрессии, биофак был зажат, как в тиски. Хотя Сталин уже умер, но Лысенко-то был в силе. Ну это известно. Лишенные возможности работать, наши генетики устраивались, как могли, разговоры об этом у нас дома звучали все время. Мы не были во все посвящены, но я теперь понимаю, в каком состоянии был папа.
Папа к тому времени изложил нам законы так называемой формальной генетики, и ему пришла в голову гениальная идея - просить наших замечательных ученых-генетиков рассказывать о своих работах. По очереди начали докладывать генетики кольцовской школы. Несколько раз выступал Дмитрий Дмитриевич Ромашов, о генетике поведения рассказывал Леонид Викторович Крушинский, что-то докладывал и Дубинин. После каждого доклада накрывался стол, пили чай, обычно нас было человек 12.
Мы и сами стали ездить к разным ученым. В частности, были у Антона Романовича Жебрака и Владимира Владимировича Сахарова, на кафедре ботаники фармацевтического института, в гостях у Михаила Михайловича Завадовского. Побывали даже у Лысенко. Договорились через секретаря и пришли. Он принял нас в своем огромном кабинете президента ВАСХНИЛ. На вопросы отвечать отказался, но в течение почти трех часов излагал свои "теории". Это была какая-то феерическая белиберда. После этого мы написали заметку в факультетскую стенгазету "Студенты в гостях у Лысенко". Ее нам припомнили как издевательство над Т.Д. А заметка-то состояла из цитат его лекции...
На факультете я сразу оказалась назначенным комсомольским секретарем курса, так как еще в школе была членом Октябрьского райкома комсомола. Моя общественная деятельность всегда состояла в том, чтобы сделать жизнь как можно интереснее: походы, соревнования, кружки, газеты... Такой я и пришла на биофак. Куратором нашего курса назначили Митю Сахарова, Ляля Розанова - аспирант, работает в факультетском бюро, и Воронцов тоже здесь, он входит в биофаковскую концертную бригаду, у него красивый баритон...Мы с сестрой Лялей сразу стали любимицами старших, которые все были очень интересными, талантливыми людьми, но занимались главным образом культмассовой работой. В это время наступил расцвет биофаковской самодеятельности. Наукой-то заниматься им не давали, вокруг была какая-то чертовщина лысенковская, переливали белок из одного куриного яйца в другое...На кафедрах генетики, дарвинизма - кошмар, да и на других не многим лучше..
- У нас распределение по кафедрам еще впереди, - продолжает Наталья Алексеевна, - а пока, летом после первого курса, - практика в Чашниково и, как положено, в конце практики - заключительный костер. Приехали старшекурсники: Коля Воронцов, Слава Старобогатов, Егор Заварзин (он сейчас академик), Ляля Розанова и с ними папа. Я - организатор, суечусь, у костра идет концерт, предстоит отвальный банкет... И вдруг неожиданно просится выступить "доморощенный хор студентов биофака". Мы, говорят, споем вам частушки. Выходят к костру и поют... Когда я их слушала, то прямо умирала со страха, потому что понимала, что это - кошмар, и что последствия будут. А частушки были такие:
"Когда Бог протоплазму из хаоса создал, за ним лишь голубь мира сквозь щелку наблюдал. И кое-кто еще, о ком болтать не надо, и кое-кто еще, о ком молчать нельзя". (Все знали тогда, что "голубь мира" - это Опарин.)
"Посадки гнездовые, посевы по стерне, скачки межвидовые похерены втуне. И кое-что еще, о чем болтать не надо, и кое-что еще о чем молчать нельзя".
"Из пеночки - кукушку, из елочки - сосну, зачешешь тут макушку, поверишь в сатану. И в кое-что еще, о чем болтать не надо..."
"Пастера мы прокляли и Моргана сожгли, и в содовом растворе бессмертье обрели. И кое-что еще, о чем болтать не надо..." (содовый раствор - это "изобретение" Лепешинской).
"Мы верили, бывало, в живое вещество, теперь оно пропало, с ним кое-кто еще..."
"Из вирусов - кристаллы, бактерии - в грибы, подобные забавы теперь осуждены, и кое-что еще, о чем болтать не надо..."
Часть куплетов писал Старобогатов, что-то Боря Юрцев, что-то Егор Заварзин, что-то папа. Среди исполнителей из девочек была только сестра Ляля. Остальной состав хора: Андрей Антонов, Коля Воронцов, Лева Киселев, Миша Критский, Алеша Северцов, Егор Заварзин.
Представляете себе! А ведь это 1955 год, Хрущев еще не выступал. Вдобавок, после этого они спели гимн морганистов, переделанный генетиками из "Катюши": " Ой, ты песня, песня менделистов, ты лети к Трофиму в кабинет. И новатору, гиганту мысли наш формальный передай привет. Пусть он помнит гены и гаметы, хромосом редукцию поймет, пусть картофель бережет на лето, а науку - Мендель сбережет". Поднялось что-то невообразимое, писк, визг, вопли: "Позор!". Ведь у костра сидели и преподаватели. Да и факультет тогда был биолого-почвенный, а почвоведы были в основном не москвичи, все воспитанные на агробиологии. В общем - скандал. Утром, когда мы уезжали, меня пока еще под общий хохот вынесли из лагеря вперед ногами, как покойника. Так закончился первый курс.
Один из наших однокурсников возьми, да и расскажи куратору своей группы на биофаке - какая, мол, интересная жизнь у Ляпуновых, рассказал и про доклад Тимофеева. В их группе, говорит, даже комсомольские собрания по-другому происходят. А у нас с Лялей был такой стиль. Надо провести тематическое комсомольское собрание - мы предлагаем тему "Теория наследственности Менделя-Моргана". Чем не тема для собрания? Группе очень нравится. Народ у нас симпатичный. Проходит одно такое собрание, другое...
Наступил день, когда секретарю парторганизации пришел донос. События начали разворачиваться с бешеной скоростью.
Во время зимней сессии ко мне подошел Митя Сахаров и сказал, что был на партсобрании, там шел разговор о неблагополучии в воспитательной работе на факультете, несколько раз как-то загадочно звучала наша фамилия. Тогда я пошла к секретарю партбюро Добровольскому и прямо спросила его, в чем дело. "Как хорошо, что вы пришли, - сказал Глеб Всеволодович, - а что это у вас там за домашний кружок?" Я откровенно все ему рассказала, что кружок у нас с детства, что всегда у нас дома собираются интересные люди, мы никогда не делали из этого тайны. Перечислила даже темы докладов. Добровольский меня поблагодарил, теперь, говорит, мне все стало намного понятнее.
В зимнюю сессию мне ставят незачет по истории партии и не допускают к экзаменам. Затем на доске появляется приказ, которым, в числе других, мне объявляется строгий выговор с предупреждением об отчислении за неуспеваемость, хотя я всегда была отличницей. Вскоре нас с Лялей вызывают на комсомольский актив курса, где обсуждают наши домашние семинары.
Меня обвиняют в "двурушничестве" - комсомольский вожак, а дома - тайный кружок (я ведь была членом факультетского бюро комсомола и отвечала за научный сектор). Мы опять пытаемся объяснить, что у нас дома так принято, что никакой тайны из этого никто никогда не делал.
- Что же, вы менделизм-морганизм считаете наукой?
Мы отвечаем: "Лысенко - не наука, это скоро пройдет".
- А вы знаете, что сессия 48-го года полностью поддержала Лысенко?
- Да, знаем, ну и что?
Мы абсолютно четко понимали, какой громадный урон нанесла сессия 48-го года, какую чудовищную ошибку она совершила. Мы точно знали, что эта сессия нанесла страшный вред науке и рано или поздно в этом разберутся. Именно так мы и формулировали.
- Значит вы против решений сессии 48-го года?
И тут Ляля, вспылив, топает ногой и говорит: "Да, против". И пошло: "А вы знаете, что доклад Лысенко одобрен ЦК? Вы отдаете себе отчет, что это линия нашей партии?"
Выступают возмущенные студенты... Неожиданно оказывается, что на нашем курсе множество ярых противников Тимофеева-Ресовского, "осведомленных" о его "работе на нацистов". Все это студенты, которые еще вчера и фамилии его не знали. Ясно, что кто-то их подготовил. Это вполне мог быть Фейгинсон, особенно опасный тем, что был проводником идей Лысенко, зная настоящую, дрозофилиную генетику...
Начинается буря. Но мы еще надеемся, что во всем можно разобраться.
"Обезьяний процесс"
В одночасье оказывается подготовленным "персональное дело сестер Ляпуновых", и в Большой Биологической аудитории биофака назначают собрание. Слух о нем разнесся по всему университету, пришли студенты с мехмата, с физфака. То, что пришло очень много народа, моментально идет в "дело" и используется для обвинения в наличии "разветвленной организации", специально подготовившей явку людей.
В президиуме - партийные и комсомольские активисты, факультетское начальство.
- Когда я попросил слова и начал говорить в защиту настоящей генетики, - вступает в разговор Николай Николаевич Воронцов, - тогдашний декан биофака, грамотный физиолог, профессор Леонид Григорьевич Воронин задал в аудиторию вопрос: "Неужели нужно вызывать милицию, чтобы убрать отсюда этого распоясавшегося морганиста?" Просят слова и другие. Аудитория переполнена, дело принимает опасный оборот. Тогда всех выставляют за дверь, и обратно впускают по комсомольским билетам только второй курс, но и это около 350 человек.
Собрание хорошо подготовлено. Вот выдержки из проекта решения собрания, сохранившегося в семейном архиве Ляпуновых.
"Наталья Ляпунова... совершила проступки, несовместимые со званием комсомольца и заслуживающие строгого общественного осуждения...
...Она способствовала и явилась соучастницей организации на дому, за спиной партийной и комсомольской организации и деканата кружка, который занимался наряду с изучением статистики, формальной генетикой с приглашением лекторов чуждого нам вейсманистско-морганистского направления в генетике и проявила вредную активность в популяризации этого учения путем вовлечения в кружок новых членов.
Будучи секретарем комсомольского бюро курса она не приняла никаких мер к осуждению участников хора, выступивших на костре в Чашникове с пошлыми частушками, оплевывающими достижения мичуринской науки, видных советских ученых и популяризирующими чуждое нам морганистское направление. Кроме того, эти же частушки, по признанию Н. и Е.Ляпуновых, распевались ими дома в присутствии участников кружка.
Идеи, культивируемые кружком, ...давали повод для вредных, необоснованных толкований по вопросам правильности решений сессии ВАСХНИЛ по вопросам биологической науки.
Это способствовало крайне вредному явлению - расколу коллектива курса".
На голосование поставлено исключение из комсомола, что равносильно отчислению из университета с "волчьим" билетом. Но голоса раскололись и предложение не прошло! Неужели что-то дрогнуло в душах?
По иронии судьбы это разгромное заседание проходило в тот самый вечер, когда Никита Сергеевич Хрущев выступал на XX съезде со своим докладом о культе личности. В те самые часы...
Из семейного архива Ляпуновых.
"Выписка из протокола заседания бюро ВЛКСМ биолого-почвенного факультета.
За верхоглядство в изучении науки, выразившееся в некритическом отношении к идеям, проводимым на домашнем кружке, за потерю комсомольской бдительности, за непринципиальное отношение к общественной работе, что вместе с существованием кружка, привело к расколу курса, за некомсомольское отношение к изучению общественно-политических дисциплин, за плохую учебную дисциплину вынести Н.Ляпуновой выговор с занесением в личное дело и вывести из состава факультетского бюро.
С аналогичной формулировкой Е.Ляпуновой вынесен строгий выговор с предупреждением, а секретарю курсового комитета комсомола - Л.Киселеву выговор без занесения в личное дело".
"Дело" Алексея Андреевича Ляпунова подготовлено и направлено для рассмотрения в парторганизацию мехмата МГУ (Алексей Андреевич вступил в партию в 1943 году, на фронте).
Николай Николаевич Воронцов, взволнованный воспоминаниями, заканчивает разговор мрачно: "Даже на сегодняшний день этот этап истории не пройден, потому что лысенковцы подбирали себе подобных на ведущие посты и в Академии, и повсюду. В широком смысле слова лысенковщина продолжается до сих пор. Понимаете, за эти годы произошло нравственное растление молодежи... Средневековье господствовало в Московском университете и в провинциальных вузах слишком много лет. Мракобесие надолго стало символом нашей науки. Разрушены традиции, прервана связь поколений..."
Но разве собственной жизнью и поступками наши собеседники не доказали обратного?
СССР
КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
пои СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР
8 декабря 1976г.
№ 2772-А
гор. Москва
Секретно
О некоторых архивных документах академика Лысенко т.д.
В результате осмотра архивов после смерти академика ЛЫСЕНКО Т.Д. в его рабочих кабинетах в Москве и на Экспериментальной научно-исследовательской базе "Горки Ленинские" была обнаружена его переписка с ЦК КПСС, МК КПСС, Советом Министров СССР и Академией наук СССР по вопросам научной деятельности и сложившейся вокруг него обстановки.
Кроме того, в процессе беседы с сыновьями ЛЫСЕНКО Т.Д. ЛЫСЕНКО Олегом Трофимовичем и ЛЫСЕНКО Юрием Трофимовичем
было установлено, что они, их мать и сестра хранят по одному экземпляру фотокопии доклада "о положении в советской
биологической науке" с поправками И.В.СТАЛИНА, с которым академик выступал в августе 1948 года на сессии Всесоюзной
академии сельхознаук им.В.И.ЛЕНИНА. Один из этих экземпляров фотокопии доклада был получен от ЛЫСЕНКО Ю.Т. Три других фотокопий доклада родственники академика ЛЫСЕНКО Т.Д. передать отказались, хранят их в качестве семейной реликвии и заверили, что они никому не передадут и не допустят использование их в негативных целях.
Подлинник доклада академика ЛЫСЕНКО Т.Д. "О положении в советской биологической науке" с мая 1953 года хранится в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в фонде материалов И.В.СТАЛИНА.
В связи с тем, что в случае попадания на Запад указанные документы могут быть использованы в невыгодном для СССР плане, они были взяты в КГБ при СМ СССР и направляются в ЦК КПСС.
Просим рассмотреть
Приложение:
I. Фотокопия доклада ЛЫСЕНКО Т.Д. "о положении в советской биологической науке", на 48 листах, несекретно.
2. Переписка ЛЫСЕНКО Т.Д. с ЦК КПСС, МК КПСС, Советом Министров СССР, Академией Наук СССР, на 426 листах, несекретно.
3. Переводы иностранных статей на 110 листах, несекретно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
АНДРОПОВ
http://www.biometrica.tomsk.ru/misc/a9.htm
http://www.znanie-sila.ru/projects/issue_65.html