Юрий Петрович Петров. Профессор , СПбГУ
В конце 1959 года у нашей группы на столе стоял уже исправно работающий макет машины, названный нами «Нева», и начались поиски завода, который бы принял машину к серийному изготовлению. Это оказалось очень не лёгким делом. Хорошо помню свой разговор с директором одного из заводов: «Нет, не возьмусь за освоение выпуска вашей машины. Она - слишком маленькая. Это - не „рапортоёмкая“ продукция. Вот если бы машина была бы большая, а лучше - гигантская, тогда возможны премии и награды. А ваша машина - нет, она не „рапортоёмкая“, наград не принесёт, я её не возьму».
Мы обратились к директору другого завода. Тот ответил подробнее и более обоснованно: «Я вообще не берусь никогда за освоение и выпуск новых машин. Ведь это - много работы и много риска. Ведь новая машина может „не пойти“, может оказаться неудачной. Тогда мне будет нагоняй. А в лучшем случае, если машина окажется хорошей и удачной, то мне всё равно нужно затратить много труда, а что будет в результате? Мизерная премия от Министерства - и всё. Она далеко не окупит моих трудов. Теперь Вы понимаете, почему и я, и другие директора будем обеими руками отказываться от вашей машины».
Я спрашиваю директора: «А как же за рубежом? Ведь там охотно берутся за освоение и выпуск новых машин. Почему у нас всё наоборот? В чём причины?» Директор: «Причина простая. За рубежом если владелец фирмы или её исполнительный директор возьмутся за освоение новой машины и она окажется удачной, то и владелец, и директор получают огромные деньги, которые сразу переводят их в другое социальное состояние, и хватает им этих денег на много лет, а то и на всю жизнь. При таком крупном вознаграждении за освоение нового они готовы и потрудиться не жалея сил, и рискнуть. А у нас, в СССР, и труд и риск не вознаграждаются сколько-нибудь заметно, поэтому наши директора бегут от всего нового, как от чумы, и я бегу тоже».
Мне крепко запомнились эти слова; они хорошо объясняли и всё то, что происходило с новой техникой, с изобретениями в СССР, и объясняли прогрессирующее техническое отставание нашей страны, которе с годами постепенно усиливалось и привело потом к неизбежному кризису и развалу Советского Союза.
...нам, изобретателям и разработчикам настольной машины «Нева», крупно повезло: как раз в это время в столице Литвы Вильнюсе был построен новый завод вычислительных машин, и он должен был что-то выпускать. Для нового завода освоение любой машины - и старой, и новой - было одинаково по трудности, и завод взялся за нашу «Неву», которую он скоро начал выпускать под своим фирменным названием «Вильнюс». Увидев успех завода в Вильнюсе, за выпуск машин взялся завод в г. Кирове, и он выпускал нашу «Неву» под названием «Вятка». Так что нашей группе помогло везение. Не будь его, наша машина могла остаться в чертежах. А благодаря везению (постройке в 1963 году нового, ещё не загруженного завода), наша машина начиная с 1964 года стала выпускаться сразу двумя заводами, по несколько тысяч в год. Работала она надёжно, потребители были довольны. Я всё чаще видел нашу машину в вычислительных центрах, в бухгалтериях, где она во многом облегчала труд вычислителей. От предложенного нами, разработчиками, названия «Нева» заводы отказались. Мы не возражали. Имя «Нева» нам нравилось больше, но приходилось уступить.
Запомнилось, как в один из дней 1969 года я зашёл в бухгалтерию института, где я работал. Нужно было проверить небольшую неувязку в начислении зарплаты, и я увидел, что зарплата мне вычисляется на нашей машине «Вильнюс». При мне бухгалтерша повторила расчёт, завертелись и щёлкнули колесики, выдали итоговую сумму зарплаты - и я убедился, что расчёт был верен. А когда бухгалтер узнала, что расчёты своему подопечному она производит на разработанной им машине, то преисполнилась ко мне великим почтением.
В 1974 году после 10 лет выпуска машина была снята с производства. Да, мы предчувствовали это, мы знали, что вычислительная техника быстро совершенствуется, и рассчитывали своей машине примерно 10 лет жизни. Думали, что она будет выпускаться с 1962 по 1973 год, реально она выпускалась с 1964 по 1974 год. Всего было выпущено 40 тысяч машин - это не плохо.
Между тем мой соавтор по созданию машины Николай Николаевич Поснов после снятия с поста директора Вычислительного центра и вынужденного отъезда из Ленинграда жил совсем небогато, и он начал хлопоты по получению авторского вознаграждения за наше широко используемое изобретение. Понятно, что каждая наша машина, заменяя более примитивные счётные средства, приносила существенную экономию. При 40 тысячах выпущенных машин экономия была многомиллионной, и мы, изобретатели, могли рассчитывать по закону об изобретениях на солидную сумму, но Министерство приборостроения платить отказалось. Пришлось обращаться в суд - сперва в районный, потом - в Московский городской, потом даже - в Верховный. Назначенная судом экспертиза тщательно подсчитала экономический эффект от нашего изобретения.
Каждый год оно приносило более 800 тысяч рублей экономии. Всего за 10 лет использования машины мы принесли государству примерно 8 миллионов тогдашних рублей - эквивалент примерно десяти миллионов тогдашних долларов (в пересчёте на российские деньги 2009 года это примерно миллиард рублей). По закону об изобретениях мы имели право получить 18 тысяч рублей. Мы их не получили. Многие годы - с 1970 по 1975 гг. - тянулась судебная волокита. Она хорошо познакомила меня с нашим изобретательским правом и с нашей судебной системой. Я увидел, как легко при этой системе оставить изобретателя ни с чем, как мизерны и эфемерны его права. Не буду писать о судебных перипетиях подробно. В конце концов к науке это отношения не имеет, а я пишу прежде всего о науке. Отмечу лишь, что настойчивость наша не пропала совсем даром. Не желая выглядеть беспредельно скаредным, министерство приборостроения всё же выплатило нам 5 тысяч рублей на троих - на этом дело закончилось. Я был рад за своего бывшего руководителя, Николая Николаевича. Для него эти деньги были тогда очень и очень важны.
В 1980 году в Ленинграде проходила международная выставка вычислительной техники. Одна из японских фирм, выпускающая прекрасные «карманные» электронные вычислительные машины, представила на стенде свою историю - все вычислительные машины, которые она выпускала со дня своего основания, с 1968 года. И я увидел, что в 1968 году фирма выпускала копию нашего «Вильнюса». Это была её отправная точка, нашу машину она взяла за основу, за образец. Ну а потом японская фирма быстро двинулась вперёд, далеко нас обогнала. Приходится утешаться тем, что наша работа 1957-1960 годов не оказалась совсем бесполезной. Она помогла немного нашей стране, позволив отказаться от импорта чужих машин за валюту в 1964-74 гг., а также оказалась небольшой ступенькой и в мировом техническом прогрессе. Да, в 1959 году у меня на столе пощёлкивала и считала первая в мире настольная не механическая вычислительная машина. Жаль, что это было так давно и дальнейшего развития не получило, зачахло. А всё же - было. Этого не отнимешь, не зачеркнёшь.
Министерство речного флота выделило нам 17 тысяч 800 рублей, и на эту скромную сумму наша лаборатория изготовила новую систему управления и испытала её. На теплоходе «Илья Муромец» мы спустились по Волге - от Горького до Волгограда, затем по Волго-Донскому каналу перешли на Дон, спустились до Ростова, потом вернулись обратно в Горький. На всём пути мы испытывали и совершенствовали нашу систему управления, которую назвали «однодатчиковым регулятором дизеля», сокращённо ОРД. Регулятор заработал, конечно, не сразу, пришлось лечить немало его «детских болезней», но пока мы доплыли до Дона, недостатки удалось устранить, и на сравнительно мелкой реке Дон эффект был очень нагляден: теплоход входит на мелководный участок, за кормой сразу вздувается «спутная волна» и начинает с громом обрушиваться на прибрежные кусты. Мы, наша группа, молодые инженеры и я, стоим рядом с капитаном на мостике. Все видят бешеную «спутную волну», несущуюся за кораблём и размывающую берега. Мы говорим капитану: «Включаем!», нажимаем кнопку - и «спутная волна» сразу усмиряется, стихает, а скорость теплохода ощутимо не снижается. Замеры показали, что расход топлива сразу снизился на 10-25 %, а на самых мелководных местах даже вдвое. Регулятор работал лучше, чем самый опытный из капитанов. По крайней мере в этом конкретном, но сложном деле удалось создать устройство, которое работало лучше человека, даже лучше опытного человека. Это была победа.
Триумфатором вернулся я в конце лета 1964 года в Ленинград, а уже осенью и зимой всё рухнуло.
Ещё весной, как только регулятор заработал на стенде, мы с Я. Г. Неуйминым подали заявку на изобретение, включив как соавторов и заведующего кафедрой и двух молодых инженеров, которые непосредственно собирали регулятор и испытывали его. К зиме мы получили авторское свидетельство. Выявилась возможность получить довольно большие деньги (20 тысяч рублей, в 1964 году это было очень много), поскольку регулятор действительно обеспечивал большую экономию топлива, на миллионы рублей каждый год. И вдруг Я. Г. Неуймин и я узнаём, что подана заявка на новое авторское свидетельство, где теперь уже осталось только три автора (завкафедрой и два молодых инженера), Неуймин и я вычеркнуты, а в заявке указывается, что старый регулятор (соответствующий первоначальной заявке) и только что прошедший испытания не эффективен, хорошо работать не может, а эффективной может быть только новая заявка, отличающаяся от старой небольшими деталями, но главное - новым составом соавторов. Той же осенью завкафедрой добился, чтобы Неуймин не был переизбран на заведывание лабораторией, появился новый заведующий, а Неуймин и я от работы по регулятору были отстранены. Молодые инженеры (наши соавторы по первой заявке) это дело поддержали, рассчитывая, возможно, что авторское вознаграждение за использование изобретения придётся теперь делить не на пятерых, а на троих - без меня и без Неуймина. Я пытался переубедить молодых инженеров, но у меня ничего не получилось.
Я и Неуймин сразу решили уйти с кафедры и вообще из Института водного транспорта. Неуймин был очень интеллигентным и мягким человеком, и вся эта история с перехватыванием заявки, с интригами при переизбрании на должность заведующего лабораторией ему очень не нравились, но для атмосферы, царившей в ЛИВТ, это было, к сожалению, характерно. Впрочем, подобная же атмосфера царила и в большинстве наших институтов (исключением был ЛОМИ, а не ЛИВТ).
Комитет по изобретениям и Министерство речного флота поступили очень просто: авторское свидетельство по второй заявке (в которой из списка авторов были вычеркнуты я и Неуймин) не было выдано. Комитет по изобретениям справедливо решил, что отличия новой заявки от старой слишком малы для того, чтобы признать её новым изобретением. А Министерство речного флота отказалось выплачивать авторское вознаграждение по старой заявке, не без злорадства указав, что три автора из пяти сами писали, что изобретение по старой заявке плохое и экономии не приносит. Так, в конечном счёте, денег не получил никто: ни мы с Неуйминым, ни те, кто нас вычеркнул.
Само же изобретение благодаря своей простоте и значительности достигаемой экономии топлива продолжало использоваться и выпускалось серийно на одном из заводов Министерства речного флота. К 1973 году «однодатчиковый регулятор дизеля» был установлен уже более чем на 400 теплоходах Волжского и Камского пароходств и ежегодно приносил экономии на топливе более 4 миллионов тогдашних полноценных рублей (в пересчёте на современные деньги вообще получается астрономическая сумма). Поскольку авторам ничего не заплатили, всё шло в доход государства. Но и тут была проявлена скаредность: не заплатив авторам изобретения, не стали платить никакого, даже самого малого, отчисления от экономии топлива механикам теплоходов. А ведь наш регулятор являлся хотя и очень простой, но всё же дополнительной приставкой к дизелю и требовал хотя и небольшого, но всё же дополнительного труда по его обслуживанию от механиков флота.
Не получая ни копейки за свой дополнительный труд, механики стали незаметно снимать наш регулятор с дизеля при очередных ремонтах, и к 1988 году уже все суда стали снова работать без регулятора. Он исчез с флота и даже документация была утеряна. «Спутная волна» снова разгуливает по нашим рекам и очень вредит рыболовству, разрушая нерестилища. В 1993 году, уже в новых экономических условиях, при переходе пароходств на хозрасчёт и при удорожании топлива я (и другие лица, использовавшие в своё время оптимальный регулятор) предлагал руководителям Северо-Западного речного пароходства восстановить регулятор и снова получать крупную экономию топлива. Но новые руководители заняты были тогда (да и в последующие годы) другим...
За то время, пока наш регулятор работал на судах (1967-1988 гг.), он принёс государству более 40 миллионов тогдашних рублей. Таков был итог работы нашей группы из пяти человек за один год (осень 1963 - осень 1964 года). Позже, читая лекции студентам, я использовал эти расчёты как иллюстрацию эффективности труда научных работников. «Посмотрите, - говорил я студентам, - на здание нашего факультета. Это - большое и красивое здание, оно стоило как раз 40 миллионов рублей, и его строили четыре года 500 рабочих (не считая тех, кто изготавливал строительные материалы для здания). Такова эффективность физического труда - эффективность неплохая, здание красивое, вы его видите. Но эквивалентный по стоимости результат (40 миллионов) был получен за 1 год пятью изобретателями. В данном случае эффективность интеллектуального труда (к которому вы, студенты, готовитесь) оказалась в 400 раз выше, чем эффективность труда рабочего». Студенты слушали с почтением.
Таким образом, чисто денежного результата от своей работы 1963-64 гг. я не получил (всё досталось государству), но у меня остались прекрасные воспоминания о том, как по нашей воле покорилась и утихла «спутная волна», о том, как посреди нашей красавицы, реки Волги, мы дружно настраивали наш регулятор вместе с молодыми инженерами, которые в тот момент ещё думали только о деле, а совсем не о будущих деньгах и склоках, которые так быстро разрушили наше сотрудничество и дружбу.
Вот как это выглядело на практике: поручалось, например, Н. И. Болтунову проверить лабораторию биологии при «почтовом ящике» номер такой-то. Болтунов перепоручал это мне, вручались нужные бумаги, давалось очень скупое описание места, где нам нужно искать засекреченный «ящик», поскольку адрес его был тоже засекречен. Выписывалась командировка, и вот мы вдвоём с помощником отправлялись в путь. Прибыв в указанный подмосковный посёлок, мы просто спрашивали местных жителей: «А где тут у вас здание примерно такого вида?» Жители сразу радостно откликались: «А, всё понимаем, вам наш секретный „ящик“ нужен. Сейчас, сейчас, мы покажем», - и они вели нас к огромному зданию из серого кирпича, почему-то в форме пятиугольника. Мы сразу между собой назвали его «Пентагоном». Мы показали свои документы, получили пропуск, и нас долго водили по длинным коридорам, заставленным разной техникой, пока не привели к нескольким тихим комнатам, где стояли клетки с кроликами и сидели биологи. Чем же они занимались? Судя по отчётам, вот чем: они отделяли молоденьких крольчат от матерей, уносили в другой конец здания и там подвергали несильным ударам электротока.
Крольчата пищали, крольчихи, находящиеся в другом конце здания, слышать их, конечно, не могли, но исследователи считали, что они будут получать от своих крольчат «парапсихологическое» воздействие через некие «торсионные поля», что внешне выражалось в том, что у крольчих дрожали уши. Это дрожание регистрировалось прибором и должно было использоваться как средство военной связи. Впрочем, за три года работы этой лаборатории никаких признаков чёткой связи биологам получить так и не удалось, что мы и записали в своем «отчёте» о результатах проверки.
Но «парапсихология» была тогда в моде. Вот рассказ профессора Л. Васильева (несколько позже он выпустил целую книжку о «парапсихологической связи»). Нам он рассказывал многие красочные подробности, не вошедшие в книгу. Попробую пересказать их. «В тридцатые годы, - со вкусом рассказывал Л. Васильев - я занимался гипнозом и внушением. И вот однажды в 1934 году меня вызвали в высшую, самую высочайшую инстанцию, - тут рассказчик поднял указательный палец прямо в зенит, - и сказали мне: „Товарищ Васильев, вы читали, конечно, роман „Властелин Мира?“ (а в романе шла речь об учёном, который разработал внушение на расстоянии, и стал с его помощью господствовать над миром). А раз читали, то должны нам помочь. Вы знаете, что наши надежды на мировую революцию не оправдались, внутренняя политика наша провалилась, в стране голодно и возможен бунт, который разрушит всё. Единственная надежда на Вас, товарищ Васильев, мы знаем ваши работы по внушению. Усильте их, мы дадим Вам денег, создадим условия. Но Вы должны добиться того, чтобы зарубежные правители подчинились нашей воле. В этом единственное спасение для нашей революции“». Васильев принял условия, оговорил, что скорого успеха не обещает, получил хорошие деньги и в режиме строжайшей секретности приступил к работе. Некоторые успехи были - оказалось, что многие женщины-истерички необычайно чувствительны к гипнозу и поддаются внушению даже на расстоянии.
Появились первые секретные отчёты о работе. «И вот, через два года работы, - продолжал он рассказывать, - меня вызвали в другую инстанцию, менее высокую, но более опасную и сказали: „Товарищ Васильев, несите деньги!“ „Какие деньги?“ - удивился я. „А те, которые вы получили от голландцев за передачу им результатов вашей работы“. И передо мной положили рядом, - продолжал Васильев, - мой секретный отчёт и голландский журнал, где были опубликованы результаты, очень сходные с моими. Сколько я не доказывал в этой „опасной инстанции“, что голландские учёные получили свои результаты независимо от меня, это не помогло, мне отвечали просто: „Не отговаривайтесь, товарищ Васильев, нам нужны деньги, нужна валюта, которую, как мы думаем, Вы получили от голландцев. Принесёте валюту, отпустим, не принесёте, будете сидеть и сидеть долго“. Валюты у меня не было, - продолжал Васильев, - и я сидел, сидел долго. Потом мне дали ссылку, но в ссылке разрешили работать профессором зоологии в провинциальном вузе. А вот сейчас, через 30 лет, вспомнили о моих старых работах и снова приглашали в Москву. Но первое условие, которое я поставил, - продолжал Васильев, - это условие, чтобы мои работы больше не были секретными. Слишком я от всей этой секретности натерпелся, слишком она опасна». Вышедшая вскоре после этого рассказа книга Васильева о биологической связи не была секретной, но красочных подробностей, звучавших в его устном рассказе, в книге не было. В своих «Записках» я пытаюсь эти интересные подробности восстановить. За истинность рассказанного Васильевым не ручаюсь, но звучит его рассказ правдоподобно.
В экспериментальной проверке возможностей «парапсихологической связи» наша лаборатория также активно участвовала. Эксперимент (в простейшем варианте) проводился так: человек, называемый «реципиентом» пытался напряжением мысли угадать: какая карточка, карточка с изображение звезды или изображением шара, лежит в этот момент перед другим человеком - «индуктором», который сидел в другой комнате за толстой стеной и пытался особенно наглядно, образно представить себе «колючую звезду» или «округлый шар». Считалось, что излучения его мозга достигнут реципиента и помогут правильному угадыванию. После длинной серии угадываний или неугадываний производилась математическая обработка результатов для того, чтобы выяснить - действительно ли доля правильно угаданных карт превышает ту, которая получилась бы при чисто случайном угадывании без всякой «парапсихологии». Беспристрастная математика подтвердила: процент угадываний не превышает случайного. Реальность «парапсихологической связи» не подтвердилась.
Мы проводили и более сложные эксперименты - с использованием методики «карт Зенера» и т. п. Результат неизменно сказывается отрицательным. Заодно мы установили, почему так часто появлялись в печати сообщения о якобы обнаруженной «парапсихологической» связи, о «процентах угадываний», превышающих случайные величины. Дело заключалось в недостаточной математической грамотности: сравнивали «процент угадываний» не в последовательности заранее заданной длины, а в серии, начинающейся с нескольких удач. Длина подобных серий уже не подчиняется закону Гаусса. В математике это известно, я это знал и учитывал, но незадачливым исследователям «парапсихологии» это явно было не известно. Отсюда и сенсационные сообщения о чудесной «парапсихологической связи» в печати. При детальной проверке (во всяком случае во всех опытах, в которых я участвовал) реальность «парапсихологии» ни разу не подтвердилась.
Большую поддержку оказал и назначенный одним из оппонентов по последней диссертации Владимир Александрович Мясников. Мы пересеклись с ним в Институте электромеханики в 1962 году, когда я был уже кандидатом наук, а он советовался со мной по работе над всей кандидатской диссертацией. После её защиты он участвовал в работе над знаменитым тогда Большим азимутальным телескопом, а затем - стремительный взлёт: уже в 1967 году он защитил докторскую диссертацию (помогло то, что он был членом КПСС и из рабочей семьи), а затем он был переведён в Москву на высокую должность начальника одного из отделов Государственного комитета по науке и технике, что примерно соответствовало рангу министра).
На этой должности он много и хорошо помогал нашей науке. Пытался помочь и мне. Он следил за моими работами, одобрял их, сумел пробить через свой Госкомитет по науке и технике разрешение университету дополнительно принять на работу 10 научных сотрудников специально под мою тематику. Но в Ленинграде хозяином был секретарь обкома Романов, который считал, что в Ленинграде нужно иметь как можно меньше научных работников и побольше рабочих. Узнав, что Москва выделила университету дополнительно 10 ставок, он «наложил вето». Так что помочь мне в создании своей группы исследователей В. А. Мясников не смог, зато его помощь явно просматривается в том, что Высшая аттестационная комиссия (ВАК) быстро утвердила результаты защиты моей докторской диссертации.
я понимал, что работа только на военных заказчиков не слишком много даст народному хозяйству страны и особенно - промышленности СССР, которая как раз в эти годы начала сильно отставать от промышленности капиталистических стран - и начала отставать именно потому, что основная часть науки СССР работала на военных. Делались попытки заключить «хоздоговора» с гражданскими предприятиями, но те суммы, которые они могли выделить на «хоздоговора», были во много раз меньше тех денег, которые платили военные. Поэтому подобные договоры руководством ПМ-ПУ отвергались. Например, я помню, как вел переговоры со станкостроительным заводом им. Свердлова, изготовлявшим копировально-фрезерные станки. Для завода был очень важен оптимальный закон управления фрезой, отслеживающей движение копира - не менее важен, чем для военных был важен закон управления рулями ракеты. Завод очень хотел заключить хоздоговор, но сумма, которую он мог выделить, оказалась столь не соразмерна с платежами военных, что договор заключить не разрешили (завод был готов выделить университету 15 тысяч рублей - что как раз соизмеримо с той суммой (17,8 тысяч рублей), которую выделило ЛИВТу гражданское Министерство речного флота на разработку однодатчикового регулятора дизеля, а военные дали университету 100 тысяч рублей. Понятно, кому отдали предпочтение.).
Оставалась единственная возможность помочь нашей промышленности: после выполнения договора с военными и сдачи им секретного «отчета» можно было общие теоретические результаты по методам вычисления оптимальных законов управления публиковать уже для всеобщего сведения, и наша промышленность могла эти результаты использовать - привязав их, разумеется, уже к своим объектам управления. Но эта привязка выполнялась, конечно, уже много проще. Так что деньги, получаемые факультетом ПМ-ПУ от военных, в какой-то небольшой мере все же шли на пользу промышленности и транспорту нашей страны, но, конечно, лишь в очень небольшой мере, гораздо меньшей, чем если бы были прямые связи, если бы промышленности разрешили более существенные деньги тратить на прямые договоры с наукой. Но этого не разрешали. Почти все деньги, зарабатываемые промышленностью, отдавались военным. Поэтому факультет ПМ-ПУ работал больше всего на военных, и основная часть конкретных результатов научных исследований, проводившихся в те годы, накапливалась в секретных «отчётах», которые сейчас неизвестно где находятся.
Источник:
Ю. П. Петров Записки профессора
Мы обратились к директору другого завода. Тот ответил подробнее и более обоснованно: «Я вообще не берусь никогда за освоение и выпуск новых машин. Ведь это - много работы и много риска. Ведь новая машина может „не пойти“, может оказаться неудачной. Тогда мне будет нагоняй. А в лучшем случае, если машина окажется хорошей и удачной, то мне всё равно нужно затратить много труда, а что будет в результате? Мизерная премия от Министерства - и всё. Она далеко не окупит моих трудов. Теперь Вы понимаете, почему и я, и другие директора будем обеими руками отказываться от вашей машины».
Я спрашиваю директора: «А как же за рубежом? Ведь там охотно берутся за освоение и выпуск новых машин. Почему у нас всё наоборот? В чём причины?» Директор: «Причина простая. За рубежом если владелец фирмы или её исполнительный директор возьмутся за освоение новой машины и она окажется удачной, то и владелец, и директор получают огромные деньги, которые сразу переводят их в другое социальное состояние, и хватает им этих денег на много лет, а то и на всю жизнь. При таком крупном вознаграждении за освоение нового они готовы и потрудиться не жалея сил, и рискнуть. А у нас, в СССР, и труд и риск не вознаграждаются сколько-нибудь заметно, поэтому наши директора бегут от всего нового, как от чумы, и я бегу тоже».
Мне крепко запомнились эти слова; они хорошо объясняли и всё то, что происходило с новой техникой, с изобретениями в СССР, и объясняли прогрессирующее техническое отставание нашей страны, которе с годами постепенно усиливалось и привело потом к неизбежному кризису и развалу Советского Союза.
...нам, изобретателям и разработчикам настольной машины «Нева», крупно повезло: как раз в это время в столице Литвы Вильнюсе был построен новый завод вычислительных машин, и он должен был что-то выпускать. Для нового завода освоение любой машины - и старой, и новой - было одинаково по трудности, и завод взялся за нашу «Неву», которую он скоро начал выпускать под своим фирменным названием «Вильнюс». Увидев успех завода в Вильнюсе, за выпуск машин взялся завод в г. Кирове, и он выпускал нашу «Неву» под названием «Вятка». Так что нашей группе помогло везение. Не будь его, наша машина могла остаться в чертежах. А благодаря везению (постройке в 1963 году нового, ещё не загруженного завода), наша машина начиная с 1964 года стала выпускаться сразу двумя заводами, по несколько тысяч в год. Работала она надёжно, потребители были довольны. Я всё чаще видел нашу машину в вычислительных центрах, в бухгалтериях, где она во многом облегчала труд вычислителей. От предложенного нами, разработчиками, названия «Нева» заводы отказались. Мы не возражали. Имя «Нева» нам нравилось больше, но приходилось уступить.
Запомнилось, как в один из дней 1969 года я зашёл в бухгалтерию института, где я работал. Нужно было проверить небольшую неувязку в начислении зарплаты, и я увидел, что зарплата мне вычисляется на нашей машине «Вильнюс». При мне бухгалтерша повторила расчёт, завертелись и щёлкнули колесики, выдали итоговую сумму зарплаты - и я убедился, что расчёт был верен. А когда бухгалтер узнала, что расчёты своему подопечному она производит на разработанной им машине, то преисполнилась ко мне великим почтением.
В 1974 году после 10 лет выпуска машина была снята с производства. Да, мы предчувствовали это, мы знали, что вычислительная техника быстро совершенствуется, и рассчитывали своей машине примерно 10 лет жизни. Думали, что она будет выпускаться с 1962 по 1973 год, реально она выпускалась с 1964 по 1974 год. Всего было выпущено 40 тысяч машин - это не плохо.
Между тем мой соавтор по созданию машины Николай Николаевич Поснов после снятия с поста директора Вычислительного центра и вынужденного отъезда из Ленинграда жил совсем небогато, и он начал хлопоты по получению авторского вознаграждения за наше широко используемое изобретение. Понятно, что каждая наша машина, заменяя более примитивные счётные средства, приносила существенную экономию. При 40 тысячах выпущенных машин экономия была многомиллионной, и мы, изобретатели, могли рассчитывать по закону об изобретениях на солидную сумму, но Министерство приборостроения платить отказалось. Пришлось обращаться в суд - сперва в районный, потом - в Московский городской, потом даже - в Верховный. Назначенная судом экспертиза тщательно подсчитала экономический эффект от нашего изобретения.
Каждый год оно приносило более 800 тысяч рублей экономии. Всего за 10 лет использования машины мы принесли государству примерно 8 миллионов тогдашних рублей - эквивалент примерно десяти миллионов тогдашних долларов (в пересчёте на российские деньги 2009 года это примерно миллиард рублей). По закону об изобретениях мы имели право получить 18 тысяч рублей. Мы их не получили. Многие годы - с 1970 по 1975 гг. - тянулась судебная волокита. Она хорошо познакомила меня с нашим изобретательским правом и с нашей судебной системой. Я увидел, как легко при этой системе оставить изобретателя ни с чем, как мизерны и эфемерны его права. Не буду писать о судебных перипетиях подробно. В конце концов к науке это отношения не имеет, а я пишу прежде всего о науке. Отмечу лишь, что настойчивость наша не пропала совсем даром. Не желая выглядеть беспредельно скаредным, министерство приборостроения всё же выплатило нам 5 тысяч рублей на троих - на этом дело закончилось. Я был рад за своего бывшего руководителя, Николая Николаевича. Для него эти деньги были тогда очень и очень важны.
В 1980 году в Ленинграде проходила международная выставка вычислительной техники. Одна из японских фирм, выпускающая прекрасные «карманные» электронные вычислительные машины, представила на стенде свою историю - все вычислительные машины, которые она выпускала со дня своего основания, с 1968 года. И я увидел, что в 1968 году фирма выпускала копию нашего «Вильнюса». Это была её отправная точка, нашу машину она взяла за основу, за образец. Ну а потом японская фирма быстро двинулась вперёд, далеко нас обогнала. Приходится утешаться тем, что наша работа 1957-1960 годов не оказалась совсем бесполезной. Она помогла немного нашей стране, позволив отказаться от импорта чужих машин за валюту в 1964-74 гг., а также оказалась небольшой ступенькой и в мировом техническом прогрессе. Да, в 1959 году у меня на столе пощёлкивала и считала первая в мире настольная не механическая вычислительная машина. Жаль, что это было так давно и дальнейшего развития не получило, зачахло. А всё же - было. Этого не отнимешь, не зачеркнёшь.
Министерство речного флота выделило нам 17 тысяч 800 рублей, и на эту скромную сумму наша лаборатория изготовила новую систему управления и испытала её. На теплоходе «Илья Муромец» мы спустились по Волге - от Горького до Волгограда, затем по Волго-Донскому каналу перешли на Дон, спустились до Ростова, потом вернулись обратно в Горький. На всём пути мы испытывали и совершенствовали нашу систему управления, которую назвали «однодатчиковым регулятором дизеля», сокращённо ОРД. Регулятор заработал, конечно, не сразу, пришлось лечить немало его «детских болезней», но пока мы доплыли до Дона, недостатки удалось устранить, и на сравнительно мелкой реке Дон эффект был очень нагляден: теплоход входит на мелководный участок, за кормой сразу вздувается «спутная волна» и начинает с громом обрушиваться на прибрежные кусты. Мы, наша группа, молодые инженеры и я, стоим рядом с капитаном на мостике. Все видят бешеную «спутную волну», несущуюся за кораблём и размывающую берега. Мы говорим капитану: «Включаем!», нажимаем кнопку - и «спутная волна» сразу усмиряется, стихает, а скорость теплохода ощутимо не снижается. Замеры показали, что расход топлива сразу снизился на 10-25 %, а на самых мелководных местах даже вдвое. Регулятор работал лучше, чем самый опытный из капитанов. По крайней мере в этом конкретном, но сложном деле удалось создать устройство, которое работало лучше человека, даже лучше опытного человека. Это была победа.
Триумфатором вернулся я в конце лета 1964 года в Ленинград, а уже осенью и зимой всё рухнуло.
Ещё весной, как только регулятор заработал на стенде, мы с Я. Г. Неуйминым подали заявку на изобретение, включив как соавторов и заведующего кафедрой и двух молодых инженеров, которые непосредственно собирали регулятор и испытывали его. К зиме мы получили авторское свидетельство. Выявилась возможность получить довольно большие деньги (20 тысяч рублей, в 1964 году это было очень много), поскольку регулятор действительно обеспечивал большую экономию топлива, на миллионы рублей каждый год. И вдруг Я. Г. Неуймин и я узнаём, что подана заявка на новое авторское свидетельство, где теперь уже осталось только три автора (завкафедрой и два молодых инженера), Неуймин и я вычеркнуты, а в заявке указывается, что старый регулятор (соответствующий первоначальной заявке) и только что прошедший испытания не эффективен, хорошо работать не может, а эффективной может быть только новая заявка, отличающаяся от старой небольшими деталями, но главное - новым составом соавторов. Той же осенью завкафедрой добился, чтобы Неуймин не был переизбран на заведывание лабораторией, появился новый заведующий, а Неуймин и я от работы по регулятору были отстранены. Молодые инженеры (наши соавторы по первой заявке) это дело поддержали, рассчитывая, возможно, что авторское вознаграждение за использование изобретения придётся теперь делить не на пятерых, а на троих - без меня и без Неуймина. Я пытался переубедить молодых инженеров, но у меня ничего не получилось.
Я и Неуймин сразу решили уйти с кафедры и вообще из Института водного транспорта. Неуймин был очень интеллигентным и мягким человеком, и вся эта история с перехватыванием заявки, с интригами при переизбрании на должность заведующего лабораторией ему очень не нравились, но для атмосферы, царившей в ЛИВТ, это было, к сожалению, характерно. Впрочем, подобная же атмосфера царила и в большинстве наших институтов (исключением был ЛОМИ, а не ЛИВТ).
Комитет по изобретениям и Министерство речного флота поступили очень просто: авторское свидетельство по второй заявке (в которой из списка авторов были вычеркнуты я и Неуймин) не было выдано. Комитет по изобретениям справедливо решил, что отличия новой заявки от старой слишком малы для того, чтобы признать её новым изобретением. А Министерство речного флота отказалось выплачивать авторское вознаграждение по старой заявке, не без злорадства указав, что три автора из пяти сами писали, что изобретение по старой заявке плохое и экономии не приносит. Так, в конечном счёте, денег не получил никто: ни мы с Неуйминым, ни те, кто нас вычеркнул.
Само же изобретение благодаря своей простоте и значительности достигаемой экономии топлива продолжало использоваться и выпускалось серийно на одном из заводов Министерства речного флота. К 1973 году «однодатчиковый регулятор дизеля» был установлен уже более чем на 400 теплоходах Волжского и Камского пароходств и ежегодно приносил экономии на топливе более 4 миллионов тогдашних полноценных рублей (в пересчёте на современные деньги вообще получается астрономическая сумма). Поскольку авторам ничего не заплатили, всё шло в доход государства. Но и тут была проявлена скаредность: не заплатив авторам изобретения, не стали платить никакого, даже самого малого, отчисления от экономии топлива механикам теплоходов. А ведь наш регулятор являлся хотя и очень простой, но всё же дополнительной приставкой к дизелю и требовал хотя и небольшого, но всё же дополнительного труда по его обслуживанию от механиков флота.
Не получая ни копейки за свой дополнительный труд, механики стали незаметно снимать наш регулятор с дизеля при очередных ремонтах, и к 1988 году уже все суда стали снова работать без регулятора. Он исчез с флота и даже документация была утеряна. «Спутная волна» снова разгуливает по нашим рекам и очень вредит рыболовству, разрушая нерестилища. В 1993 году, уже в новых экономических условиях, при переходе пароходств на хозрасчёт и при удорожании топлива я (и другие лица, использовавшие в своё время оптимальный регулятор) предлагал руководителям Северо-Западного речного пароходства восстановить регулятор и снова получать крупную экономию топлива. Но новые руководители заняты были тогда (да и в последующие годы) другим...
За то время, пока наш регулятор работал на судах (1967-1988 гг.), он принёс государству более 40 миллионов тогдашних рублей. Таков был итог работы нашей группы из пяти человек за один год (осень 1963 - осень 1964 года). Позже, читая лекции студентам, я использовал эти расчёты как иллюстрацию эффективности труда научных работников. «Посмотрите, - говорил я студентам, - на здание нашего факультета. Это - большое и красивое здание, оно стоило как раз 40 миллионов рублей, и его строили четыре года 500 рабочих (не считая тех, кто изготавливал строительные материалы для здания). Такова эффективность физического труда - эффективность неплохая, здание красивое, вы его видите. Но эквивалентный по стоимости результат (40 миллионов) был получен за 1 год пятью изобретателями. В данном случае эффективность интеллектуального труда (к которому вы, студенты, готовитесь) оказалась в 400 раз выше, чем эффективность труда рабочего». Студенты слушали с почтением.
Таким образом, чисто денежного результата от своей работы 1963-64 гг. я не получил (всё досталось государству), но у меня остались прекрасные воспоминания о том, как по нашей воле покорилась и утихла «спутная волна», о том, как посреди нашей красавицы, реки Волги, мы дружно настраивали наш регулятор вместе с молодыми инженерами, которые в тот момент ещё думали только о деле, а совсем не о будущих деньгах и склоках, которые так быстро разрушили наше сотрудничество и дружбу.
Вот как это выглядело на практике: поручалось, например, Н. И. Болтунову проверить лабораторию биологии при «почтовом ящике» номер такой-то. Болтунов перепоручал это мне, вручались нужные бумаги, давалось очень скупое описание места, где нам нужно искать засекреченный «ящик», поскольку адрес его был тоже засекречен. Выписывалась командировка, и вот мы вдвоём с помощником отправлялись в путь. Прибыв в указанный подмосковный посёлок, мы просто спрашивали местных жителей: «А где тут у вас здание примерно такого вида?» Жители сразу радостно откликались: «А, всё понимаем, вам наш секретный „ящик“ нужен. Сейчас, сейчас, мы покажем», - и они вели нас к огромному зданию из серого кирпича, почему-то в форме пятиугольника. Мы сразу между собой назвали его «Пентагоном». Мы показали свои документы, получили пропуск, и нас долго водили по длинным коридорам, заставленным разной техникой, пока не привели к нескольким тихим комнатам, где стояли клетки с кроликами и сидели биологи. Чем же они занимались? Судя по отчётам, вот чем: они отделяли молоденьких крольчат от матерей, уносили в другой конец здания и там подвергали несильным ударам электротока.
Крольчата пищали, крольчихи, находящиеся в другом конце здания, слышать их, конечно, не могли, но исследователи считали, что они будут получать от своих крольчат «парапсихологическое» воздействие через некие «торсионные поля», что внешне выражалось в том, что у крольчих дрожали уши. Это дрожание регистрировалось прибором и должно было использоваться как средство военной связи. Впрочем, за три года работы этой лаборатории никаких признаков чёткой связи биологам получить так и не удалось, что мы и записали в своем «отчёте» о результатах проверки.
Но «парапсихология» была тогда в моде. Вот рассказ профессора Л. Васильева (несколько позже он выпустил целую книжку о «парапсихологической связи»). Нам он рассказывал многие красочные подробности, не вошедшие в книгу. Попробую пересказать их. «В тридцатые годы, - со вкусом рассказывал Л. Васильев - я занимался гипнозом и внушением. И вот однажды в 1934 году меня вызвали в высшую, самую высочайшую инстанцию, - тут рассказчик поднял указательный палец прямо в зенит, - и сказали мне: „Товарищ Васильев, вы читали, конечно, роман „Властелин Мира?“ (а в романе шла речь об учёном, который разработал внушение на расстоянии, и стал с его помощью господствовать над миром). А раз читали, то должны нам помочь. Вы знаете, что наши надежды на мировую революцию не оправдались, внутренняя политика наша провалилась, в стране голодно и возможен бунт, который разрушит всё. Единственная надежда на Вас, товарищ Васильев, мы знаем ваши работы по внушению. Усильте их, мы дадим Вам денег, создадим условия. Но Вы должны добиться того, чтобы зарубежные правители подчинились нашей воле. В этом единственное спасение для нашей революции“». Васильев принял условия, оговорил, что скорого успеха не обещает, получил хорошие деньги и в режиме строжайшей секретности приступил к работе. Некоторые успехи были - оказалось, что многие женщины-истерички необычайно чувствительны к гипнозу и поддаются внушению даже на расстоянии.
Появились первые секретные отчёты о работе. «И вот, через два года работы, - продолжал он рассказывать, - меня вызвали в другую инстанцию, менее высокую, но более опасную и сказали: „Товарищ Васильев, несите деньги!“ „Какие деньги?“ - удивился я. „А те, которые вы получили от голландцев за передачу им результатов вашей работы“. И передо мной положили рядом, - продолжал Васильев, - мой секретный отчёт и голландский журнал, где были опубликованы результаты, очень сходные с моими. Сколько я не доказывал в этой „опасной инстанции“, что голландские учёные получили свои результаты независимо от меня, это не помогло, мне отвечали просто: „Не отговаривайтесь, товарищ Васильев, нам нужны деньги, нужна валюта, которую, как мы думаем, Вы получили от голландцев. Принесёте валюту, отпустим, не принесёте, будете сидеть и сидеть долго“. Валюты у меня не было, - продолжал Васильев, - и я сидел, сидел долго. Потом мне дали ссылку, но в ссылке разрешили работать профессором зоологии в провинциальном вузе. А вот сейчас, через 30 лет, вспомнили о моих старых работах и снова приглашали в Москву. Но первое условие, которое я поставил, - продолжал Васильев, - это условие, чтобы мои работы больше не были секретными. Слишком я от всей этой секретности натерпелся, слишком она опасна». Вышедшая вскоре после этого рассказа книга Васильева о биологической связи не была секретной, но красочных подробностей, звучавших в его устном рассказе, в книге не было. В своих «Записках» я пытаюсь эти интересные подробности восстановить. За истинность рассказанного Васильевым не ручаюсь, но звучит его рассказ правдоподобно.
В экспериментальной проверке возможностей «парапсихологической связи» наша лаборатория также активно участвовала. Эксперимент (в простейшем варианте) проводился так: человек, называемый «реципиентом» пытался напряжением мысли угадать: какая карточка, карточка с изображение звезды или изображением шара, лежит в этот момент перед другим человеком - «индуктором», который сидел в другой комнате за толстой стеной и пытался особенно наглядно, образно представить себе «колючую звезду» или «округлый шар». Считалось, что излучения его мозга достигнут реципиента и помогут правильному угадыванию. После длинной серии угадываний или неугадываний производилась математическая обработка результатов для того, чтобы выяснить - действительно ли доля правильно угаданных карт превышает ту, которая получилась бы при чисто случайном угадывании без всякой «парапсихологии». Беспристрастная математика подтвердила: процент угадываний не превышает случайного. Реальность «парапсихологической связи» не подтвердилась.
Мы проводили и более сложные эксперименты - с использованием методики «карт Зенера» и т. п. Результат неизменно сказывается отрицательным. Заодно мы установили, почему так часто появлялись в печати сообщения о якобы обнаруженной «парапсихологической» связи, о «процентах угадываний», превышающих случайные величины. Дело заключалось в недостаточной математической грамотности: сравнивали «процент угадываний» не в последовательности заранее заданной длины, а в серии, начинающейся с нескольких удач. Длина подобных серий уже не подчиняется закону Гаусса. В математике это известно, я это знал и учитывал, но незадачливым исследователям «парапсихологии» это явно было не известно. Отсюда и сенсационные сообщения о чудесной «парапсихологической связи» в печати. При детальной проверке (во всяком случае во всех опытах, в которых я участвовал) реальность «парапсихологии» ни разу не подтвердилась.
Большую поддержку оказал и назначенный одним из оппонентов по последней диссертации Владимир Александрович Мясников. Мы пересеклись с ним в Институте электромеханики в 1962 году, когда я был уже кандидатом наук, а он советовался со мной по работе над всей кандидатской диссертацией. После её защиты он участвовал в работе над знаменитым тогда Большим азимутальным телескопом, а затем - стремительный взлёт: уже в 1967 году он защитил докторскую диссертацию (помогло то, что он был членом КПСС и из рабочей семьи), а затем он был переведён в Москву на высокую должность начальника одного из отделов Государственного комитета по науке и технике, что примерно соответствовало рангу министра).
На этой должности он много и хорошо помогал нашей науке. Пытался помочь и мне. Он следил за моими работами, одобрял их, сумел пробить через свой Госкомитет по науке и технике разрешение университету дополнительно принять на работу 10 научных сотрудников специально под мою тематику. Но в Ленинграде хозяином был секретарь обкома Романов, который считал, что в Ленинграде нужно иметь как можно меньше научных работников и побольше рабочих. Узнав, что Москва выделила университету дополнительно 10 ставок, он «наложил вето». Так что помочь мне в создании своей группы исследователей В. А. Мясников не смог, зато его помощь явно просматривается в том, что Высшая аттестационная комиссия (ВАК) быстро утвердила результаты защиты моей докторской диссертации.
я понимал, что работа только на военных заказчиков не слишком много даст народному хозяйству страны и особенно - промышленности СССР, которая как раз в эти годы начала сильно отставать от промышленности капиталистических стран - и начала отставать именно потому, что основная часть науки СССР работала на военных. Делались попытки заключить «хоздоговора» с гражданскими предприятиями, но те суммы, которые они могли выделить на «хоздоговора», были во много раз меньше тех денег, которые платили военные. Поэтому подобные договоры руководством ПМ-ПУ отвергались. Например, я помню, как вел переговоры со станкостроительным заводом им. Свердлова, изготовлявшим копировально-фрезерные станки. Для завода был очень важен оптимальный закон управления фрезой, отслеживающей движение копира - не менее важен, чем для военных был важен закон управления рулями ракеты. Завод очень хотел заключить хоздоговор, но сумма, которую он мог выделить, оказалась столь не соразмерна с платежами военных, что договор заключить не разрешили (завод был готов выделить университету 15 тысяч рублей - что как раз соизмеримо с той суммой (17,8 тысяч рублей), которую выделило ЛИВТу гражданское Министерство речного флота на разработку однодатчикового регулятора дизеля, а военные дали университету 100 тысяч рублей. Понятно, кому отдали предпочтение.).
Оставалась единственная возможность помочь нашей промышленности: после выполнения договора с военными и сдачи им секретного «отчета» можно было общие теоретические результаты по методам вычисления оптимальных законов управления публиковать уже для всеобщего сведения, и наша промышленность могла эти результаты использовать - привязав их, разумеется, уже к своим объектам управления. Но эта привязка выполнялась, конечно, уже много проще. Так что деньги, получаемые факультетом ПМ-ПУ от военных, в какой-то небольшой мере все же шли на пользу промышленности и транспорту нашей страны, но, конечно, лишь в очень небольшой мере, гораздо меньшей, чем если бы были прямые связи, если бы промышленности разрешили более существенные деньги тратить на прямые договоры с наукой. Но этого не разрешали. Почти все деньги, зарабатываемые промышленностью, отдавались военным. Поэтому факультет ПМ-ПУ работал больше всего на военных, и основная часть конкретных результатов научных исследований, проводившихся в те годы, накапливалась в секретных «отчётах», которые сейчас неизвестно где находятся.
Источник:
Ю. П. Петров Записки профессора