Мануэль Арсе Поррес. Воспоминания "советского" испанца
Снова в Москве. Покупка машины
Итак, я снова оказался в Москве, в своей среде, среди своих, продолжал учиться на последнем, шестом курсе мединститута, и жил на стипендию. У меня была инвалидная мотоколяска, и о покупке машины я и не мечтал.
Машин в то время было очень мало, стоили они дорого и, кроме того, была очередь на несколько лет. Как инвалид 2-й группы я имел право на покупку машины вне очереди за 50% стоимости, что было, конечно, очень хорошо, но проблема была в том, что денег у меня, как всегда, не было. «Москвич» стоил 5 тысяч рублей, и даже половина цены - 2500 рублей - для меня это были огромные деньги.
Еще с 1954 года я дружил со студентом Юридического факультета Гришей - Григорием Львовичем Перельманом, с которым дружу и по сей день. Как-то раз Гриша мне говорит, почему, мол, ты не купишь себе машину - за полцены и без очереди. Я ответил, что денег нет, на что он сказал, что деньги можно найти. Он позвонил в Горький своему другу Алику Муку, который работал инженером, объяснил, так, мол, и так, есть у меня друг испанец, у него есть возможность купить машину за полцены и без очереди, ты можешь ему помочь? Алик ответил, что да, может. Мы с Аликом не были знакомы и никогда не виделись, поэтому я взял телефон, поблагодарил и сказал, что не могу принять такое предложение, потому что не знаю, когда смогу вернуть и смогу ли вообще. Когда сможешь, тогда и вернешь, - был ответ. Я никак не согласился. Мой расчет был простой: когда я кончу институт, я буду получать 80 рублей в месяц, а 2 500 рублей - это зарплата за два с половиной года, и на нее надо жить, на большее не хватит. Так что я отказался.
Но деньги все-таки пришли, и я купил машину - светло-бежевый «Москвич 407», приспособленный для инвалидов. Потом я узнал, что несколько человек - мои друзья и их друзья, которых я вообще не знал, собрали эту сумму. Водить машину я не умел, водительских прав у меня не было, так что я обратился к знакомому испанцу Акилино, который работал водителем автобуса, и он стал учить меня водить на безлюдных улицах, на выезде из города. Недели через две-три я освоился и стал ездить самостоятельно.
Мысль о том, что я должен 2500 рублей не давала мне покоя, сумма казалась баснословной. Надо было как-то зарабатывать, чтобы расплатиться, и я стал подрабатывать по вечерам, брать пассажиров. Такси в то время в Москве было очень мало, и они часто отказывались брать пассажиров, хотя ехали пустые. Спрос, как известно, рождает предложение, так что клиентов у меня было много, и я неплохо подрабатывал. Права я получил, когда уже накатал 15 тысяч километров. Автоинспектор, который меня экзаменовал, все просил ехать потише, потому что ездил я лихо и уверенно. Гриша, Алик, который одолжил мне деньги, не зная меня, и Муля сейчас живут в Израиле. Мы сохранили дружбу, общаемся по телефону, они приезжали к нам в Мадрид на мое 75-летие.
Рокотов Как-то вечером, я проезжал по площади Маяковского (теперь это Триумфальная пл.). У дверей ресторана «София» меня остановил человек и попросил довезти до гостиницы «Москва». Человек был средних лет, невысокого роста, худой и слегка косил на один глаз. Пока мы ехали по улице Горького (теперь это Тверская), обменялись несколькими фразами. Он сразу уловил странный акцент и спросил, откуда я. Я рассказал ему, кто я, что я, и что подрабатываю, чтобы заплатить за машину. Когда мы подъехали к гостинице «Москва», он дал мне 100 рублей и сказал, чтобы я ждал его завтра, в то же время и на том же месте.
На следующий день я стоял на указанном месте в указанное время. История повторилась: я отвез его в гостиницу «Москва» и получил 100 рублей. И так это продолжалось каждый день на протяжении трех месяцев, но однажды он вдруг не явился, и хотя я его ждал и подъезжал несколько дней и к «Софии», и к «Москве», он пропал навсегда. Я даже не знал его имени. Больше я его никогда не встречал, но за эти три месяца я успел вернуть долг и вздохнул с облегчением. Некоторое время спустя я узнал из газет, что это был Рокотов, которого тогда арестовали за спекуляцию валютой. Позже, уже будучи в Испании, я узнал из книги Ю. Брохина (Yu. Brokhin. Los bajos fondos de la calle Gorki. Sedmay, Madrid, 1976) подробную историю этого человека. История, на мой взгляд, необыкновенная.
Ян Рокотов был сыном большевика из старой гвардии, из тех, кто делал революцию 1917 года, соратник Молотова и Литвинова. При Сталине отец был репрессирован и расстрелян в 1937 г., но сын продолжал быть убежденным, активным коммунистом. Ян учился на юрфаке, экономическое положение в семье было трудным, и сын решил продать на книжном развале книги из библиотеки отца, среди которых было несколько книг Троцкого. Ян был немедленно арестован и осужден по 58 статье на десять лет.
Когда Рокотов вышел на свободу, это был совсем другой человек. Летом 1957 года в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на который приехали несколько тысяч иностранцев, и Рокотов воспользовался случаем, начал заниматься валютой, нелегально менять доллары на рубли. Оперировал он в основном в районе улицы Горького, где находились лучшие гостиницы и рестораны, и очень быстро стал хозяином района.
Для своего валютного бизнеса он создал несколько точек и нелегальную типографию, где печатались доллары. Для этого он вошел в контакт с двумя сотрудниками Монетного Двора, обработал их соответственно, и те, за немалое количество денег и водки, сделали ему матрицы для печатания долларов. Была напечатана партия фальшивых долларов, после чего матрицы были тщательно спрятаны до новых указаний лично самого Рокотова. Теперь надо было обменять фальшивые доллары на настоящие, но и это тоже было предусмотрено.
В то время в Советском Союзе уже существовала так называемая теневая экономика, и было немало подпольных миллионеров. Это были люди, сумевшие нажить большой капитал в рублях, в условиях социалистической системы, где все было в руках государства. Имея большие деньги, они не могли, однако, тратить их по своему желанию в больших количествах, потому что было опасно светиться. Да и не на что было тогда тратить такие большие суммы. Таких теневых миллионеров было много на Кавказе и в Средней Азии. В Москве был один такой миллионер в рублях, старый еврей, который ходил играть в карты в закрытый, нелегальный клуб. Туда пускали только своих, но Рокотов сумел туда проникнуть, проиграть несколько раз по-крупному и, таким образом, войти в доверие к нужному человеку.
Выбрав благоприятный момент, Рокотов предложил миллионеру выгодную сделку по обмену долларов на рубли, на что тот согласился. Таким образом Рокотов поменял фальшивые доллары на настоящие рубли, а потом эти рубли на настоящие доллары.
Дело шло хорошо, Рокотову нужно было себя обезопасить, и он вступил в контакт с городской и валютной милицией. Вскоре начальники соответствующих отделов стали его регулярно информировать о готовящихся операциях и мероприятиях взамен на дополнительные поступления в семейный бюджет.
У Рокотова был свой, постоянный столик в ресторанах «София» и «Арагви». Как-то за ужином в «Арагви» Рокотов обратил внимание на соседний столик, за которым сидела группа иностранцев. Рокотов поинтересовался, и ему сказали, что это египетские военные летчики, на стажировке. В то время, при Нассере, между Египтом и Советским Союзом были хорошие отношения, советские специалисты строили Ассуанскую плотину. Рокотов обратил внимание на богатые золотые украшения, которые были на этих пилотах: часы, кольца, толстые цепи. Он позвал официанта и велел передать на тот стол несколько бутылок водки и шампанского, от себя, в знак симпатии и дружбы. Пилоты, естественно, отреагировали и пригласили Рокотова за свой стол.
За дружеским застольем Рокотов предложил пилотам компанию веселых девушек, на что те с удовольствием согласились. Рокотов вызвал по телефону девушек и все расходы взял на себя. Летчики и Рокотов обменялись телефонами и через несколько дней снова встретились в том же ресторане. За ужином Рокотов поинтересовался ценой на золото в Египте. Цена, которую ему назвали, сразу навела его на мысль, и он предложил пилотам сделку: за каждый грамм привезенного золота, он им будет платить цену в долларах плюс столько же, соответственно, в рублях. Золото в Москве было намного дороже, сделка была выгодна для всех, и летчики согласились.
Летчики летали домой, в Египет, почти каждую неделю, на выходные, и почти каждый раз привозили в чемодане 30 кг. золота в слитках, которые Рокотов продавал двум братьям грузинам, а те, в свою очередь, перепродавали по своим каналам. Это было первое звено длинной цепочки.
Когда дело наладилось, Рокотов решил обойтись без посредников братьев грузин, но для этого ему надо было узнать, кому те перепродавали товар. Этим, вторым посредником оказался другой грузин, известный в кругах по кличке «золотой король». Свои люди в милиции слили Рокотову информацию о том, что «золотой король» пригласил в ресторан «Арагви» всю футбольную команду тбилисское «Динамо» после матча с московским «Торпедо». Тогда Рокотов тоже пригласил московское «Торпедо» в тот же ресторан, в тот же день. Ресторан для публики закрыли, и обе команды отметили встречу.
Во время ужина Рокотов подошел к «королю золота» и объяснил ему, что то золото, которое он покупает у братьев, привозит он, Рокотов, и было бы целесообразно работать напрямую. Тот согласился, и с этого момента золото поступало непосредственно, из рук в руки, и бизнес пошел в гору.
Первую прямую партию привез в Тбилиси сам Рокотов. В аэропорту у трапа самолета его ожидала черная «Чайка», в которой сидела жена первого секретаря КП Грузии, которую в народе звали «царица Тамара». С этого момента Рокотов стал регулярно летать в Тбилиси с чемоданом золота.
Катастрофа нагрянула совершенно неожиданно. Один из египетских военных самолетов разбился на советской территории, и среди обломков самолета нашли чемодан с золотом, а также записную книжку с телефонами, среди которых был телефон Рокотова.
Так как дело оказалось серьезным, то расследование стали вести спецорганы, так что «свои люди» в милиции об этом не знали и предупредить Рокотова не смогли. Органы стали распутывать дело и дошли до Рокотова, а потом полетели головы в московской милиции, в ЦК Грузии и далее по цепочке.
Рокотова приговорили к смертной казни, несмотря на то, что по закону ему полагалось максимум 8 лет. По приказу Хрущева закон изменили и применили задним числом. В 1961 году Рокотов, мой благодетель, был расстрелян.
год 1958-й
* Окончание Медицинского института и Институт нейрохирургии им. Бурденко
В 1958 году я закончил Медицинский институт и намеревался получить специальность нейрорентгенолога в Институте нейрохирургии им. Бурденко. Поступить в ординатуру в Институте Бурденко было непросто, надо было серьезно готовиться, так что, пока, я стал работать рентгенологом в двух-трех местах одновременно: в первой градской больнице, в районных поликлиниках № 110 и № 26, в отделении туберкулеза легких в больнице № 24, и на протезном заводе. Через год я поступил в ординатуру в Институт им. Бурденко по специальности нейрорентге-нология.
Помимо этого, я нашел себе еще способ подзаработать. Я выполнял работу испанского редактора журнала «Советский фильм», который выходил на семи языках. Перевод на испанский делал мой друг Висенте Пертегас, из старшего поколения советских испанцев, а я был контрольным редактором. Работа была простая и приятная, текста было мало, в основном это были фотографии и кадры из фильмов, но платили очень хорошо, и за пару вечеров я получал 120 рублей - больше, чем работая врачом целый месяц. Вдобавок ко всему, мне приносили работу на дом и забирали её, так что даже не надо было никуда ехать. Я с благодарностью храню память о Висенте, который прожил в России 50 лет, и всегда мне помогал как мог.
Ординатура по нейрорентгенологии длилась 4 года, я работал и учился, и затем поступил в аспирантуру в том же Институте Бурденко. При поступлении в аспирантуру надо было сдать несколько экзаменов, в том числе и по марксизму-ленинизму. С этим предметом у меня всегда было туго, так что я зачислился в вечерний университет марксизма-ленинизма, потому что диплом, выдаваемый этим вечерним университетом, освобождал меня от сдачи экзамена в Институте. Ну, а ходить на вечерние занятия было вовсе не обязательно, можно было договориться.
В Москве я познакомился с мужем Долорес Ибаррури, тогда она была генеральным секретарем испанской компартии. Его звали Хулиан Руис, в Испании он был шахтером, и вследствие травмы, полученной на шахте, хромал на одну ногу. Жил он, почему-то, в доме для инвалидов и престарелых, под Москвой. Когда он приезжал в город, он всегда мне звонил, и мы с ним встречались, общались. Это был скромный, честный и порядочный человек, много знавший и много видевший на своем веку. Как-то раз я пригласил его в ресторан «Баку». Мы заказали суп «пети», и когда Хулиан увидел турецкий горох, на него вдруг нахлынули воспоминания об Испании, и он все говорил, говорил, все рассказывал об Испании, о себе, и не мог остановиться, а я его слушал, и все, что он рассказывал, для меня было ново и интересно.
Шел 1964-й год, я уже работал нейрорентгенологом в Институте Бурденко, которым руководил профессор Борис Григорьевич Егоров, отец первого врача космонавта Бориса Борисовича Егорова. Однажды ко мне подошла секретарь директора, очень встревоженная, и сказала, что меня вызывают по телефону. Это означало, что мне надо идти в кабинет директора, потому что телефон был только у него.
Когда я вошел в кабинет, там был сам директор и секретарь парткома Института. Оба они, как и секретарь директора, которая пришла за мной, были очень встревожены. Я взял трубку и услышал голос: Доктор Арсе? С Вами говорят из ЦК Партии. Вы можете быть свободны сейчас? Я посмотрел на директора и сказал: Ну, если из ЦК, то, наверное, могу. Тогда голос сказал, что за мной заедут на машине, и повесили трубку. Директор спросил, в чем дело, я передал то, что мне сказали. Что Вы наделали? - спросил директор. Да ничего, насколько мне
известно
Я вышел из здания и стал ждать машину. Пока я ждал, я все думал: если подъедет черный ворон, то дело плохо. Но вскоре подъехал черный ЗИЛ с белыми занавесочками на окнах, и я с облегчением вздохнул. Из окна директора Института наблюдали за происходящим. Я сел в машину и спросил водителя, куда едем, на что он сухо ответил: Мне велено отвезти Вас в Барвиху. Я не знал, что такое Барвиха, но больше расспрашивать не стал.
Мы выехали за черту города на шоссе, потом свернули куда-то налево, в лес, и остановились у больших ворот, перед которыми стоял солдат с автоматом. Водитель показал какой-то документ, и нас пропустили. Машина остановилась у двухэтажного здания, где меня уже ждали в холле и попросили подождать. Я сел в кресло перед столиком, на котором лежали всякие фрукты и сладости, стояли бутылки и рюмки. Слева от меня был длинный коридор, и там тоже, через несколько метров один от другого, стояли такие же столики с таким же набором. Я видел, как один человек прошел по корридору, остановился у столика, налил себе рюмку, выпил, чем-то закусил, и пошел дальше. Я, как обычно, не позавтракал, и с удовольствием тоже съел бы что-нибудь, но не решился.
Через некоторое время я увидел, что по коридору идет женщина с ребенком на руках. Когда она подошла, я увидел, что это была Тина, младшая сестра Фиделя Кастро, о которой я уже упоминал. Оказалось, что она с ребенком, родившимся в Москве, находилась в Барвихе. Ребенок вдруг приболел, вызвали педиатра, но педиатр по-испански, конечно, не говорил, а Тина, хотя говорила по-русски, но не настолько, чтобы объясниться с врачом. Тина вспомнила про меня и попросила вызвать, чтобы я помог объясниться с педиатром. Так я узнал, что Барвиха - это эксклюзивный санаторий для членов ЦК, их семей и приближенных, которые могли там отдыхать, пройти общий медосмотр, лечь на обследование, подлечиться. Туда также приглашали и руководителей компартий дружественных стран. Санаторий занимал несколько зданий, и места кругом были прекрасные, лес и пруд.
Когда вопрос с ребенком уяснился (к счастью, оказалось, что ничего серьезного), Тина представила мне одного итальянца из ЦК итальянской компартии, который там отдыхал или лечился. Бедный итальянец находился там как в золотой клетке: выходить за пределы санатория не разрешалось, а в самой Барвихе общаться он ни с кем не мог: сам он не говорил по-русски, а в Барвихе никто не говорил по-итальянски. Так что он томился от скуки, и, когда Тина нас познакомила, он очень обрадовался, и мы разговорились, каждый на своем родном языке, но понимали друг друга без особых проблем. Он предложил мне выпить рюмку-другую коньяку, от которого, кстати, у меня немного закружилась голова и развязался язык, так как я был натощак.
Итальянец предложил мне покататься на лодке, на пруду. Потом уже, задним числом, я понял, что итальянец был человек опытный, и пригласил меня покататься на лодке не просто так, а чтобы быть уверенным, что нас не прослушивают. В лодке мы продолжали говорить о том, о сем, и он меня спросил, между прочим, что я думаю о положении в стране и конкретно о Хрущеве, который тогда стоял у власти. Я сказал то, что думал, что думали все: хорошо, что он разрешил какие-то контакты с Западом, но сельское хозяйство он развалил, что в народе его зовут «кукурузником», и что наступит день и он «упадет, как спелая груша» (такое испанское выражение).
Итальянец насторожился: Вы сказали «упадет»? Я понял, что наговорил лишнего и сразу протрезвел. Сказал, что, мол, так все говорят, и что мне пора возвращаться в город, на работу. Машина меня ждала у входа, и я уехал.
Через несколько дней Хрущева сняли. Мы все были ошарашены. Представляю себе, что подумал обо мне тот итальянец.
Мое первое жилье
Мне было уже 35 лет, я работал нейрорентгенологом, но у меня не было своего угла, как говорится, ни кола, ни двора, и до сих пор я всю жизнь мотался по детдомам и общежитиям. Я решил, что пора обзавестись хоть каким-то жильем, и начал ходатайствовать о предоставлении мне жилплощади.
Получить жилплощадь в Москве было непросто, надо было ждать несколько лет, но у меня была льгота по инвалидности (если это можно считать льготой), и мне полагалась жилплощадь вне очереди. Кроме того, испанцам жилплощадь тоже выдавалась отдельно. Я обратился в соответствующую советскую инстанцию, и когда подавал заявление, указал на оба эти обстоятельства - инвалид и испанский эмигрант - и надо сказать, что просчитался, потому что меня сразу отослали к нашим испанским товарищам из компартии, которые ведали всеми нашими делами, в том числе и распределением жилплощади. Как и следовало ожидать, наши испанские руководители мне отказали: я не был членом ни КПСС, ни КПИ, и вообще с ними не дружил, в их кругах не вертелся, и старался держаться подальше. В тот же самый день, когда мне отказали, незамужняя 24-летняя дочь Х.С., одного их наших партийных руководителей получила отдельную квартиру.
Руководители испанской компартии в Советском Союзе были своего рода мафией, они имели довольно большую власть и возможности в области бытовых проблем и злоупотребляли своим положением, заботились о себе, о своих родственниках, друзьях и приближенных. Судьба остальных их не интересовала. Я никогда не был членом компартии, ни советской, ни испанской, именно потому, что видел, что творят власть имущие, - и те, и эти, - какие создают себе привилегии, и мне это претило. Как и многие другие, я искренне верил в идеалы коммунизма: социальную справедливость, одинаковые возможности и благосостояние для всех - я честно верил в эту утопию, но не верил руководителям. Слишком много я их видел.
Ввиду того, что наши партийные товарищи отказали мне в предоставлении жилплощади, мне пришлось снова обратиться в советские инстанции, указывая в заявлении, что я инвалид и советский гражданин. Вопрос был решен быстро и положительно: мне дали комнату.
Наконец-то у меня был свой угол! Это была 12-метровая комната в коммунальной квартире, по адресу Ленинский проспект, дом 71. Моим соседом был тоже инвалид, преподаватель политэкономии Анатолий Сергеевич Радаев с женой. Анатолий и сейчас живет в этой квартире, и мы до сих пор поддерживаем контакт, иногда перезваниваемся. Квартира была на первом этаже в новом кирпичном доме, и помимо двух комнат, была кухня, ванная, туалет, центральное отопление, горячая вода, газ, телефон - мечта, а не квартира! И находилась она на одной из самых красивых улиц города. Я был абсолютно счастлив, и многие мне завидовали.
Однажды я выиграл в государственной лотерее рояль. Рояль в моей 12-метровой комнате, естественно, не помещался, да и играть на нем я не умел, так что я направился в музыкальный магазин с целью продать свой выигрышный билет. Купить рояль в частном порядке тогда было непросто, люди записывались в очередь и ждали по несколько лет. Так что я быстро нашел покупателя и продал билет в четыре раза дороже, чем он стоил в магазине, и получил хорошие деньги.
В 1965 году я женился на русской девушке, но брак оказался неудачным, и через несколько месяцев мы развелись. Делить 12-метровую комнату пополам было немыслимо, да и ввязываться во всякие тяжбы я не хотел, так что оставил комнату бывшей жене и ушел. Просить еще раз жилплощадь было невозможно, так как комната на Ленинском была выдана на мое имя. Пришлось снимать комнату.
В те годы между Кубой и Советским Союзом были очень тесные связи, и многие из советских испанцев уезжали работать на Кубу, где нуждались в специалистах. Куба для нас была очень заманчива: испанский язык, прекрасный климат и очень хорошие экономические условия.
В Институт Бурденко, где я работал, приезжали на специализацию кубинские врачи, и однажды меня прикрепили к такой группе кубинских врачей в качестве сопровождающего и переводчика. Я провел с ними три месяца в Ленинграде, сопровождал их при посещении больниц, помогал устраиваться, решать какие-то бытовые проблемы, и пр.
Это были отличные ребята, и мы подружились, особенно с доктором Хосе Салас. Прошло некторое время, и через кубинское Посольство в Москве мне пришло официальное приглашение из военного госпиталя Гаваны, меня приглашали работать по специальности, нейрорентгенологом. Я очень обрадовался, но, как всегда, надо было получить согласие от наших испанских партийных товарищей. Как и следовало ожидать, мне его не дали. Теперь, видя, как сложилась моя последующая жизнь, я им за это даже благодарен, но тогда это меня взорвало, это была последняя капля, которая переполнила мое терпение. Я решил вернуться в Испанию.
Некоторые размышления
Прежде чем закончить этот этап моей беспокойной, необустроенной жизни, я хотел бы высказать некоторые мысли и соображения касательно страны, в которой прожил 30 лет, и времени, в которое мне довелось жить.
В Советском Союзе была только одна партия, коммунистическая, или просто «партия», без дополнений, потому что всем было ясно, о чем речь. У нее была неограниченная, бесконтрольная власть. У граждан были две возможности выбора: быть партийным или беспартийным, другого было не дано.
Быть членом партии давало привилегии и открывало возможности. Чем выше пост, занимаемый в партии, тем больше возможностей и привилегий. Члену партии было легче получить жилплощадь, продвинуться по работе, получать путевки в санатории и дома отдыха, и даже выезжать за границу. На деле было невозможно далеко продвинуться в профессиональной карьере, встать на руководящую, ответственную должность, не став членом партии.
Многие вступали в партию потому, что не было другого выхода. Это не значит, что все, кто вступал в партию, слепо верили в ее постулаты, но это не означало и обратного, что они были антикоммунистами. Нет, просто людям надо было жить, выживать, работать, стараться улучшать жизненные условия своей семьи, а путь был один - через партию. Либо ты включался в систему и тогда мог продвигаться вперед, либо оказывался вне системы и оставался на месте. Та же система действовала и в испанской компартии, единственная разница заключалась в том, что она зависела от КПСС.
За 30 лет, прожитых в Советском Союзе, я так и не вступил ни в КПСС, ни в КПИ, и не сделал этого по соображениям персонального характера. Да, у меня были свои идеалы, я верил, что когда-нибудь мир станет лучше, справедливее, что не будет бедных, и, действительно, будет «каждому по потребностям, от каждого по способностям». Все это я считал нужным и справедливым, но за это можно бороться и без партийного аппарата. Идеи коммунизма были мне не чужды, но классизм и номенклатурность партийных лидеров, как испанских, так и советских, вызывали у меня полное отторжение. Все они проповедовали одно, а делали другое, и все они покрывали свои потребности сполна и в первую очередь.
Советская партийная номенклатура образовала настоящую касту. У них были свои, закрытые магазины, т.н. спецраспределители, где было абсолютно все по дешевым ценам, у них были спецзаказы, спецпайки, в то время как прилавки в магазинах были пустые, и люди часами стояли в очередях. Были больницы, санатории и дома отдыха только для них и их семей. У них были квартиры, в то время как простые люди жили в коммуналках и общежитиях, у них были дачи и машины с водителем, у них была бронь на авиабилеты и поезда, на билеты в любой театр, и пр. и пр.
Наша испанская партийная номенклатура тоже не отставала. У наших партийных товарищей давно были квартиры, а кое-кто из них даже умудрился каким-то образом пересылать деньги в Испанию (это в советские времена!) и купить там квартиру, о чем остальные не могли даже мечтать. Некоторые из этих высших руководителей подолгу жили в Париже, Праге, и жили неплохо.
Я хочу, чтобы моя позиция была предельно ясна: я ничего не имею против рядовых членов компартии, порядочных и работящих людей, которые честно зарабытывали себе на жизнь, верили в идеалы коммунизма или просто пытались выжить в той системе, так как другого выхода не было. Но я решительно против наших испанских партийных руководителей, которые распоряжались нашими жизнями, решали кого куда отправить, кому учиться, а кому идти на завод, кому дать комнату, путевку, разрешение на выезд, а кому не давать. И самое ужасное это то, что все мы зависели от них.
Помню однажды выступал по телевидению Хрущев, он сказал, что через десять лет наступит коммунизм, и у каждого будет по два костюма. Я встревожился, потому что у меня было три, значит один могли отобрать.
Все это было так, но были и другие, положительные стороны в нашей жизни. Прежде всего - образование, всеобщее, обязательное, доступное и на очень высоком уровне, особенно высшее. Фактически кто хотел учиться, мог получить высшее образование, специальность и работу. Безработицы не было. Другое дело, что зарплаты были невысокие, но и цены на продукты были доступные, а квартплата, включая все услуги, была чисто символическая. Медицина также была на высоком уровне.
Многие из нас, испанских детей, как мальчики так и девочки, получили в СССР высшее образование и стали врачами, инженерами, агрономами, архитекторами, геологами, физиками, химиками, и т.д. Из 45 первых инженеров-гидроэнергетиков, выпускников Московского энергетического института 23 человека были испанцы. В 1956-1957 году, когда в отсталую Испанию стали приезжать первые репатрианты из Советского Союза, среди них были девушки архитекторы, инженеры, авиаконструкторы, экономисты - для испанского обывателя это был шок: как это может быть - женщина инженер?, и вызывало у испанских мужчин смешанное чувство недоверия, скрытого восхищения и некоторой ущемленности своего мужского достоинства. Те из нас, кто хотел, смог учиться, ему были предоставлены все возможности. Этим и многим другим мы обязаны этой великой стране.
...Однажды, в конце октября 1975 года, во время дежурства в больнице Ла Пас мне было приказано ехать в Эль Пардо, резиденцию генералиссимуса Франко, чтобы сделать ему рентгеновский снимок. Приказ пришел из Дирекции. Я думаю, что приказ пришел не лично мне, а просто дежурному рентгенологу, которым в тот день оказался я. Я, признаться, удивился и невольно вспомнил порядки в СССР: там было немыслимо, чтобы к генералиссимусу вызвали дежурного врача из государственной, публичной больницы, не проверив его личность, да еще и чтобы этот врач оказался политэмигрантом, вернувшимся из т.н. «вражеского лагеря», где прожил без малого 30 лет.
Но меня никто проверять не стал. Я сел в свою машину и поехал в Эль Пардо. Приехал, припарковался у входа, подошел к солдату, который стоял у ворот, предъявил документ и объяснил, кто я и зачем приехал. Меня пропустили и проводили в медпункт. Это была небольшая комната, в 10-12 квадратных метров. Меня поразила скудность обстановки: там была кушетка, стеклянный шкафчик со шприцами, пинцетами и чем-то еще, и небольшой рентгеновский аппарат, передвижной, на колесиках. Аппарат был допотопный, я даже никогда с таким аппаратом не работал. Я решил посмотреть, есть ли рентгеновские пленки и кассеты - ни пленок, ни кассет не было, как не было ни проявителя, ни темной комнаты, словом - ничего. Тогда я подумал, что надо позвонить в больницу Ла Пас, чтобы оттуда привезли пленки, сделать снимки, а потом проявить их в лаборатории в больнице. Прежде, чем звонить в больницу, я решил попробовать сам аппарат. Я включил его в сеть, тут же посыпались искры и погас свет - получилось замыкание. Я невольно вспомнил про Барвиху...
Источник: Воспоминания испанского мальчика, Мануэль Арсе Поррес
Испанская хроника из фильма Тарковского "Зеркало"
https://youtu.be/3EjsdDfSzgw
Мануэль Арсе Поррес
http://www.newizv.ru/society/2012-09-27/170472-ispanec-s-russkoju-dushoj.html
"В далеком 1937 году, во время Гражданской войны в Испании, восьмилетнего Мануэля и его старшего брата Сесаря вместе с другими 3,5 тысячи испанских детей отправили в СССР. Дети испанских коммунистов и республиканцев уезжали, как тогда думали, на короткий срок, а в итоге Советский Союз стал для них новой родиной если не навсегда, то на большую часть их жизни. Мануэль Арсе прожил в нашей стране 30 лет…
Сначала был испанский детский дом в Обнинске под Москвой, потом, когда началась война, детей эвакуировали в Саратовскую область. В 1943 году Мануэля вместе со сверстниками направили в ремесленное училище при саратовском заводе «Комбайн», подростки работали наравне со взрослыми - по 14-16 часов в сутки. Первого октября он, как обычно, ехал в битком набитом трамвае на работу, но не доехал… Трамвай сошел с рельсов, многие погибли. Мануэль выжил, но ему ампутировали обе ноги. В 1947 году он поступил в педагогическое училище в Лебедяни и, получив диплом, начал работать там учителем начальной школы. Потом Мануэль станет врачом-нейрорентгенологом, окончив в 1958 году 1-й Московский мединститут им. Сеченова и ординатуру Московского института нейрохирургии им. Бурденко. Он уедет в столицу, но не забудет своих друзей, знакомых, учителей и учеников из Лебедяни.
В 1966 году Мануэль Арсе вернулся в Испанию, но как и многих «детей войны» русская родина не отпускала его. Он не раз ездил в нашу страну, в те места, где прошли его детство и юность, особенно в тот самый город Лебедянь, где начинал работать учителем. Сеньор Арсе создал в Испании благотворительный фонд Nostalgia, который добился от властей королевства выплаты пенсий бывшим «детям войны», оставшимся в России. В память об испанцах, воевавших в рядах советской армии и погибших во время Великой Отечественной войны, Мануэль Арсе издал книгу-альбом Memoria («Память»). В списках павших героев есть и имя его брата Сесаря Арсе, погибшего, защищая страну, которая его приняла. Еще одна его книга-альбом Universitarios de la guerra («Универститеты войны») посвящена «детям войны», получившим высшее образование в СССР. О советских добровольцах, воевавших на стороне интербригад и погибших в испанской Гражданской войне, Мануэль Арсе издал два компакт-диска: «Памяти советских добровольцев 1936-1939» и «Памяти советских летчиков-добровольцев в Испании 1936-1939». Одна из его последних книг - мемуары «Воспоминания о России» - издана на испанском и русском языках."
Итак, я снова оказался в Москве, в своей среде, среди своих, продолжал учиться на последнем, шестом курсе мединститута, и жил на стипендию. У меня была инвалидная мотоколяска, и о покупке машины я и не мечтал.
Машин в то время было очень мало, стоили они дорого и, кроме того, была очередь на несколько лет. Как инвалид 2-й группы я имел право на покупку машины вне очереди за 50% стоимости, что было, конечно, очень хорошо, но проблема была в том, что денег у меня, как всегда, не было. «Москвич» стоил 5 тысяч рублей, и даже половина цены - 2500 рублей - для меня это были огромные деньги.
Еще с 1954 года я дружил со студентом Юридического факультета Гришей - Григорием Львовичем Перельманом, с которым дружу и по сей день. Как-то раз Гриша мне говорит, почему, мол, ты не купишь себе машину - за полцены и без очереди. Я ответил, что денег нет, на что он сказал, что деньги можно найти. Он позвонил в Горький своему другу Алику Муку, который работал инженером, объяснил, так, мол, и так, есть у меня друг испанец, у него есть возможность купить машину за полцены и без очереди, ты можешь ему помочь? Алик ответил, что да, может. Мы с Аликом не были знакомы и никогда не виделись, поэтому я взял телефон, поблагодарил и сказал, что не могу принять такое предложение, потому что не знаю, когда смогу вернуть и смогу ли вообще. Когда сможешь, тогда и вернешь, - был ответ. Я никак не согласился. Мой расчет был простой: когда я кончу институт, я буду получать 80 рублей в месяц, а 2 500 рублей - это зарплата за два с половиной года, и на нее надо жить, на большее не хватит. Так что я отказался.
Но деньги все-таки пришли, и я купил машину - светло-бежевый «Москвич 407», приспособленный для инвалидов. Потом я узнал, что несколько человек - мои друзья и их друзья, которых я вообще не знал, собрали эту сумму. Водить машину я не умел, водительских прав у меня не было, так что я обратился к знакомому испанцу Акилино, который работал водителем автобуса, и он стал учить меня водить на безлюдных улицах, на выезде из города. Недели через две-три я освоился и стал ездить самостоятельно.
Мысль о том, что я должен 2500 рублей не давала мне покоя, сумма казалась баснословной. Надо было как-то зарабатывать, чтобы расплатиться, и я стал подрабатывать по вечерам, брать пассажиров. Такси в то время в Москве было очень мало, и они часто отказывались брать пассажиров, хотя ехали пустые. Спрос, как известно, рождает предложение, так что клиентов у меня было много, и я неплохо подрабатывал. Права я получил, когда уже накатал 15 тысяч километров. Автоинспектор, который меня экзаменовал, все просил ехать потише, потому что ездил я лихо и уверенно. Гриша, Алик, который одолжил мне деньги, не зная меня, и Муля сейчас живут в Израиле. Мы сохранили дружбу, общаемся по телефону, они приезжали к нам в Мадрид на мое 75-летие.
Рокотов Как-то вечером, я проезжал по площади Маяковского (теперь это Триумфальная пл.). У дверей ресторана «София» меня остановил человек и попросил довезти до гостиницы «Москва». Человек был средних лет, невысокого роста, худой и слегка косил на один глаз. Пока мы ехали по улице Горького (теперь это Тверская), обменялись несколькими фразами. Он сразу уловил странный акцент и спросил, откуда я. Я рассказал ему, кто я, что я, и что подрабатываю, чтобы заплатить за машину. Когда мы подъехали к гостинице «Москва», он дал мне 100 рублей и сказал, чтобы я ждал его завтра, в то же время и на том же месте.
На следующий день я стоял на указанном месте в указанное время. История повторилась: я отвез его в гостиницу «Москва» и получил 100 рублей. И так это продолжалось каждый день на протяжении трех месяцев, но однажды он вдруг не явился, и хотя я его ждал и подъезжал несколько дней и к «Софии», и к «Москве», он пропал навсегда. Я даже не знал его имени. Больше я его никогда не встречал, но за эти три месяца я успел вернуть долг и вздохнул с облегчением. Некоторое время спустя я узнал из газет, что это был Рокотов, которого тогда арестовали за спекуляцию валютой. Позже, уже будучи в Испании, я узнал из книги Ю. Брохина (Yu. Brokhin. Los bajos fondos de la calle Gorki. Sedmay, Madrid, 1976) подробную историю этого человека. История, на мой взгляд, необыкновенная.
Ян Рокотов был сыном большевика из старой гвардии, из тех, кто делал революцию 1917 года, соратник Молотова и Литвинова. При Сталине отец был репрессирован и расстрелян в 1937 г., но сын продолжал быть убежденным, активным коммунистом. Ян учился на юрфаке, экономическое положение в семье было трудным, и сын решил продать на книжном развале книги из библиотеки отца, среди которых было несколько книг Троцкого. Ян был немедленно арестован и осужден по 58 статье на десять лет.
Когда Рокотов вышел на свободу, это был совсем другой человек. Летом 1957 года в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на который приехали несколько тысяч иностранцев, и Рокотов воспользовался случаем, начал заниматься валютой, нелегально менять доллары на рубли. Оперировал он в основном в районе улицы Горького, где находились лучшие гостиницы и рестораны, и очень быстро стал хозяином района.
Для своего валютного бизнеса он создал несколько точек и нелегальную типографию, где печатались доллары. Для этого он вошел в контакт с двумя сотрудниками Монетного Двора, обработал их соответственно, и те, за немалое количество денег и водки, сделали ему матрицы для печатания долларов. Была напечатана партия фальшивых долларов, после чего матрицы были тщательно спрятаны до новых указаний лично самого Рокотова. Теперь надо было обменять фальшивые доллары на настоящие, но и это тоже было предусмотрено.
В то время в Советском Союзе уже существовала так называемая теневая экономика, и было немало подпольных миллионеров. Это были люди, сумевшие нажить большой капитал в рублях, в условиях социалистической системы, где все было в руках государства. Имея большие деньги, они не могли, однако, тратить их по своему желанию в больших количествах, потому что было опасно светиться. Да и не на что было тогда тратить такие большие суммы. Таких теневых миллионеров было много на Кавказе и в Средней Азии. В Москве был один такой миллионер в рублях, старый еврей, который ходил играть в карты в закрытый, нелегальный клуб. Туда пускали только своих, но Рокотов сумел туда проникнуть, проиграть несколько раз по-крупному и, таким образом, войти в доверие к нужному человеку.
Выбрав благоприятный момент, Рокотов предложил миллионеру выгодную сделку по обмену долларов на рубли, на что тот согласился. Таким образом Рокотов поменял фальшивые доллары на настоящие рубли, а потом эти рубли на настоящие доллары.
Дело шло хорошо, Рокотову нужно было себя обезопасить, и он вступил в контакт с городской и валютной милицией. Вскоре начальники соответствующих отделов стали его регулярно информировать о готовящихся операциях и мероприятиях взамен на дополнительные поступления в семейный бюджет.
У Рокотова был свой, постоянный столик в ресторанах «София» и «Арагви». Как-то за ужином в «Арагви» Рокотов обратил внимание на соседний столик, за которым сидела группа иностранцев. Рокотов поинтересовался, и ему сказали, что это египетские военные летчики, на стажировке. В то время, при Нассере, между Египтом и Советским Союзом были хорошие отношения, советские специалисты строили Ассуанскую плотину. Рокотов обратил внимание на богатые золотые украшения, которые были на этих пилотах: часы, кольца, толстые цепи. Он позвал официанта и велел передать на тот стол несколько бутылок водки и шампанского, от себя, в знак симпатии и дружбы. Пилоты, естественно, отреагировали и пригласили Рокотова за свой стол.
За дружеским застольем Рокотов предложил пилотам компанию веселых девушек, на что те с удовольствием согласились. Рокотов вызвал по телефону девушек и все расходы взял на себя. Летчики и Рокотов обменялись телефонами и через несколько дней снова встретились в том же ресторане. За ужином Рокотов поинтересовался ценой на золото в Египте. Цена, которую ему назвали, сразу навела его на мысль, и он предложил пилотам сделку: за каждый грамм привезенного золота, он им будет платить цену в долларах плюс столько же, соответственно, в рублях. Золото в Москве было намного дороже, сделка была выгодна для всех, и летчики согласились.
Летчики летали домой, в Египет, почти каждую неделю, на выходные, и почти каждый раз привозили в чемодане 30 кг. золота в слитках, которые Рокотов продавал двум братьям грузинам, а те, в свою очередь, перепродавали по своим каналам. Это было первое звено длинной цепочки.
Когда дело наладилось, Рокотов решил обойтись без посредников братьев грузин, но для этого ему надо было узнать, кому те перепродавали товар. Этим, вторым посредником оказался другой грузин, известный в кругах по кличке «золотой король». Свои люди в милиции слили Рокотову информацию о том, что «золотой король» пригласил в ресторан «Арагви» всю футбольную команду тбилисское «Динамо» после матча с московским «Торпедо». Тогда Рокотов тоже пригласил московское «Торпедо» в тот же ресторан, в тот же день. Ресторан для публики закрыли, и обе команды отметили встречу.
Во время ужина Рокотов подошел к «королю золота» и объяснил ему, что то золото, которое он покупает у братьев, привозит он, Рокотов, и было бы целесообразно работать напрямую. Тот согласился, и с этого момента золото поступало непосредственно, из рук в руки, и бизнес пошел в гору.
Первую прямую партию привез в Тбилиси сам Рокотов. В аэропорту у трапа самолета его ожидала черная «Чайка», в которой сидела жена первого секретаря КП Грузии, которую в народе звали «царица Тамара». С этого момента Рокотов стал регулярно летать в Тбилиси с чемоданом золота.
Катастрофа нагрянула совершенно неожиданно. Один из египетских военных самолетов разбился на советской территории, и среди обломков самолета нашли чемодан с золотом, а также записную книжку с телефонами, среди которых был телефон Рокотова.
Так как дело оказалось серьезным, то расследование стали вести спецорганы, так что «свои люди» в милиции об этом не знали и предупредить Рокотова не смогли. Органы стали распутывать дело и дошли до Рокотова, а потом полетели головы в московской милиции, в ЦК Грузии и далее по цепочке.
Рокотова приговорили к смертной казни, несмотря на то, что по закону ему полагалось максимум 8 лет. По приказу Хрущева закон изменили и применили задним числом. В 1961 году Рокотов, мой благодетель, был расстрелян.
год 1958-й
* Окончание Медицинского института и Институт нейрохирургии им. Бурденко
В 1958 году я закончил Медицинский институт и намеревался получить специальность нейрорентгенолога в Институте нейрохирургии им. Бурденко. Поступить в ординатуру в Институте Бурденко было непросто, надо было серьезно готовиться, так что, пока, я стал работать рентгенологом в двух-трех местах одновременно: в первой градской больнице, в районных поликлиниках № 110 и № 26, в отделении туберкулеза легких в больнице № 24, и на протезном заводе. Через год я поступил в ординатуру в Институт им. Бурденко по специальности нейрорентге-нология.
Помимо этого, я нашел себе еще способ подзаработать. Я выполнял работу испанского редактора журнала «Советский фильм», который выходил на семи языках. Перевод на испанский делал мой друг Висенте Пертегас, из старшего поколения советских испанцев, а я был контрольным редактором. Работа была простая и приятная, текста было мало, в основном это были фотографии и кадры из фильмов, но платили очень хорошо, и за пару вечеров я получал 120 рублей - больше, чем работая врачом целый месяц. Вдобавок ко всему, мне приносили работу на дом и забирали её, так что даже не надо было никуда ехать. Я с благодарностью храню память о Висенте, который прожил в России 50 лет, и всегда мне помогал как мог.
Ординатура по нейрорентгенологии длилась 4 года, я работал и учился, и затем поступил в аспирантуру в том же Институте Бурденко. При поступлении в аспирантуру надо было сдать несколько экзаменов, в том числе и по марксизму-ленинизму. С этим предметом у меня всегда было туго, так что я зачислился в вечерний университет марксизма-ленинизма, потому что диплом, выдаваемый этим вечерним университетом, освобождал меня от сдачи экзамена в Институте. Ну, а ходить на вечерние занятия было вовсе не обязательно, можно было договориться.
В Москве я познакомился с мужем Долорес Ибаррури, тогда она была генеральным секретарем испанской компартии. Его звали Хулиан Руис, в Испании он был шахтером, и вследствие травмы, полученной на шахте, хромал на одну ногу. Жил он, почему-то, в доме для инвалидов и престарелых, под Москвой. Когда он приезжал в город, он всегда мне звонил, и мы с ним встречались, общались. Это был скромный, честный и порядочный человек, много знавший и много видевший на своем веку. Как-то раз я пригласил его в ресторан «Баку». Мы заказали суп «пети», и когда Хулиан увидел турецкий горох, на него вдруг нахлынули воспоминания об Испании, и он все говорил, говорил, все рассказывал об Испании, о себе, и не мог остановиться, а я его слушал, и все, что он рассказывал, для меня было ново и интересно.
Шел 1964-й год, я уже работал нейрорентгенологом в Институте Бурденко, которым руководил профессор Борис Григорьевич Егоров, отец первого врача космонавта Бориса Борисовича Егорова. Однажды ко мне подошла секретарь директора, очень встревоженная, и сказала, что меня вызывают по телефону. Это означало, что мне надо идти в кабинет директора, потому что телефон был только у него.
Когда я вошел в кабинет, там был сам директор и секретарь парткома Института. Оба они, как и секретарь директора, которая пришла за мной, были очень встревожены. Я взял трубку и услышал голос: Доктор Арсе? С Вами говорят из ЦК Партии. Вы можете быть свободны сейчас? Я посмотрел на директора и сказал: Ну, если из ЦК, то, наверное, могу. Тогда голос сказал, что за мной заедут на машине, и повесили трубку. Директор спросил, в чем дело, я передал то, что мне сказали. Что Вы наделали? - спросил директор. Да ничего, насколько мне
известно
Я вышел из здания и стал ждать машину. Пока я ждал, я все думал: если подъедет черный ворон, то дело плохо. Но вскоре подъехал черный ЗИЛ с белыми занавесочками на окнах, и я с облегчением вздохнул. Из окна директора Института наблюдали за происходящим. Я сел в машину и спросил водителя, куда едем, на что он сухо ответил: Мне велено отвезти Вас в Барвиху. Я не знал, что такое Барвиха, но больше расспрашивать не стал.
Мы выехали за черту города на шоссе, потом свернули куда-то налево, в лес, и остановились у больших ворот, перед которыми стоял солдат с автоматом. Водитель показал какой-то документ, и нас пропустили. Машина остановилась у двухэтажного здания, где меня уже ждали в холле и попросили подождать. Я сел в кресло перед столиком, на котором лежали всякие фрукты и сладости, стояли бутылки и рюмки. Слева от меня был длинный коридор, и там тоже, через несколько метров один от другого, стояли такие же столики с таким же набором. Я видел, как один человек прошел по корридору, остановился у столика, налил себе рюмку, выпил, чем-то закусил, и пошел дальше. Я, как обычно, не позавтракал, и с удовольствием тоже съел бы что-нибудь, но не решился.
Через некоторое время я увидел, что по коридору идет женщина с ребенком на руках. Когда она подошла, я увидел, что это была Тина, младшая сестра Фиделя Кастро, о которой я уже упоминал. Оказалось, что она с ребенком, родившимся в Москве, находилась в Барвихе. Ребенок вдруг приболел, вызвали педиатра, но педиатр по-испански, конечно, не говорил, а Тина, хотя говорила по-русски, но не настолько, чтобы объясниться с врачом. Тина вспомнила про меня и попросила вызвать, чтобы я помог объясниться с педиатром. Так я узнал, что Барвиха - это эксклюзивный санаторий для членов ЦК, их семей и приближенных, которые могли там отдыхать, пройти общий медосмотр, лечь на обследование, подлечиться. Туда также приглашали и руководителей компартий дружественных стран. Санаторий занимал несколько зданий, и места кругом были прекрасные, лес и пруд.
Когда вопрос с ребенком уяснился (к счастью, оказалось, что ничего серьезного), Тина представила мне одного итальянца из ЦК итальянской компартии, который там отдыхал или лечился. Бедный итальянец находился там как в золотой клетке: выходить за пределы санатория не разрешалось, а в самой Барвихе общаться он ни с кем не мог: сам он не говорил по-русски, а в Барвихе никто не говорил по-итальянски. Так что он томился от скуки, и, когда Тина нас познакомила, он очень обрадовался, и мы разговорились, каждый на своем родном языке, но понимали друг друга без особых проблем. Он предложил мне выпить рюмку-другую коньяку, от которого, кстати, у меня немного закружилась голова и развязался язык, так как я был натощак.
Итальянец предложил мне покататься на лодке, на пруду. Потом уже, задним числом, я понял, что итальянец был человек опытный, и пригласил меня покататься на лодке не просто так, а чтобы быть уверенным, что нас не прослушивают. В лодке мы продолжали говорить о том, о сем, и он меня спросил, между прочим, что я думаю о положении в стране и конкретно о Хрущеве, который тогда стоял у власти. Я сказал то, что думал, что думали все: хорошо, что он разрешил какие-то контакты с Западом, но сельское хозяйство он развалил, что в народе его зовут «кукурузником», и что наступит день и он «упадет, как спелая груша» (такое испанское выражение).
Итальянец насторожился: Вы сказали «упадет»? Я понял, что наговорил лишнего и сразу протрезвел. Сказал, что, мол, так все говорят, и что мне пора возвращаться в город, на работу. Машина меня ждала у входа, и я уехал.
Через несколько дней Хрущева сняли. Мы все были ошарашены. Представляю себе, что подумал обо мне тот итальянец.
Мое первое жилье
Мне было уже 35 лет, я работал нейрорентгенологом, но у меня не было своего угла, как говорится, ни кола, ни двора, и до сих пор я всю жизнь мотался по детдомам и общежитиям. Я решил, что пора обзавестись хоть каким-то жильем, и начал ходатайствовать о предоставлении мне жилплощади.
Получить жилплощадь в Москве было непросто, надо было ждать несколько лет, но у меня была льгота по инвалидности (если это можно считать льготой), и мне полагалась жилплощадь вне очереди. Кроме того, испанцам жилплощадь тоже выдавалась отдельно. Я обратился в соответствующую советскую инстанцию, и когда подавал заявление, указал на оба эти обстоятельства - инвалид и испанский эмигрант - и надо сказать, что просчитался, потому что меня сразу отослали к нашим испанским товарищам из компартии, которые ведали всеми нашими делами, в том числе и распределением жилплощади. Как и следовало ожидать, наши испанские руководители мне отказали: я не был членом ни КПСС, ни КПИ, и вообще с ними не дружил, в их кругах не вертелся, и старался держаться подальше. В тот же самый день, когда мне отказали, незамужняя 24-летняя дочь Х.С., одного их наших партийных руководителей получила отдельную квартиру.
Руководители испанской компартии в Советском Союзе были своего рода мафией, они имели довольно большую власть и возможности в области бытовых проблем и злоупотребляли своим положением, заботились о себе, о своих родственниках, друзьях и приближенных. Судьба остальных их не интересовала. Я никогда не был членом компартии, ни советской, ни испанской, именно потому, что видел, что творят власть имущие, - и те, и эти, - какие создают себе привилегии, и мне это претило. Как и многие другие, я искренне верил в идеалы коммунизма: социальную справедливость, одинаковые возможности и благосостояние для всех - я честно верил в эту утопию, но не верил руководителям. Слишком много я их видел.
Ввиду того, что наши партийные товарищи отказали мне в предоставлении жилплощади, мне пришлось снова обратиться в советские инстанции, указывая в заявлении, что я инвалид и советский гражданин. Вопрос был решен быстро и положительно: мне дали комнату.
Наконец-то у меня был свой угол! Это была 12-метровая комната в коммунальной квартире, по адресу Ленинский проспект, дом 71. Моим соседом был тоже инвалид, преподаватель политэкономии Анатолий Сергеевич Радаев с женой. Анатолий и сейчас живет в этой квартире, и мы до сих пор поддерживаем контакт, иногда перезваниваемся. Квартира была на первом этаже в новом кирпичном доме, и помимо двух комнат, была кухня, ванная, туалет, центральное отопление, горячая вода, газ, телефон - мечта, а не квартира! И находилась она на одной из самых красивых улиц города. Я был абсолютно счастлив, и многие мне завидовали.
Однажды я выиграл в государственной лотерее рояль. Рояль в моей 12-метровой комнате, естественно, не помещался, да и играть на нем я не умел, так что я направился в музыкальный магазин с целью продать свой выигрышный билет. Купить рояль в частном порядке тогда было непросто, люди записывались в очередь и ждали по несколько лет. Так что я быстро нашел покупателя и продал билет в четыре раза дороже, чем он стоил в магазине, и получил хорошие деньги.
В 1965 году я женился на русской девушке, но брак оказался неудачным, и через несколько месяцев мы развелись. Делить 12-метровую комнату пополам было немыслимо, да и ввязываться во всякие тяжбы я не хотел, так что оставил комнату бывшей жене и ушел. Просить еще раз жилплощадь было невозможно, так как комната на Ленинском была выдана на мое имя. Пришлось снимать комнату.
В те годы между Кубой и Советским Союзом были очень тесные связи, и многие из советских испанцев уезжали работать на Кубу, где нуждались в специалистах. Куба для нас была очень заманчива: испанский язык, прекрасный климат и очень хорошие экономические условия.
В Институт Бурденко, где я работал, приезжали на специализацию кубинские врачи, и однажды меня прикрепили к такой группе кубинских врачей в качестве сопровождающего и переводчика. Я провел с ними три месяца в Ленинграде, сопровождал их при посещении больниц, помогал устраиваться, решать какие-то бытовые проблемы, и пр.
Это были отличные ребята, и мы подружились, особенно с доктором Хосе Салас. Прошло некторое время, и через кубинское Посольство в Москве мне пришло официальное приглашение из военного госпиталя Гаваны, меня приглашали работать по специальности, нейрорентгенологом. Я очень обрадовался, но, как всегда, надо было получить согласие от наших испанских партийных товарищей. Как и следовало ожидать, мне его не дали. Теперь, видя, как сложилась моя последующая жизнь, я им за это даже благодарен, но тогда это меня взорвало, это была последняя капля, которая переполнила мое терпение. Я решил вернуться в Испанию.
Некоторые размышления
Прежде чем закончить этот этап моей беспокойной, необустроенной жизни, я хотел бы высказать некоторые мысли и соображения касательно страны, в которой прожил 30 лет, и времени, в которое мне довелось жить.
В Советском Союзе была только одна партия, коммунистическая, или просто «партия», без дополнений, потому что всем было ясно, о чем речь. У нее была неограниченная, бесконтрольная власть. У граждан были две возможности выбора: быть партийным или беспартийным, другого было не дано.
Быть членом партии давало привилегии и открывало возможности. Чем выше пост, занимаемый в партии, тем больше возможностей и привилегий. Члену партии было легче получить жилплощадь, продвинуться по работе, получать путевки в санатории и дома отдыха, и даже выезжать за границу. На деле было невозможно далеко продвинуться в профессиональной карьере, встать на руководящую, ответственную должность, не став членом партии.
Многие вступали в партию потому, что не было другого выхода. Это не значит, что все, кто вступал в партию, слепо верили в ее постулаты, но это не означало и обратного, что они были антикоммунистами. Нет, просто людям надо было жить, выживать, работать, стараться улучшать жизненные условия своей семьи, а путь был один - через партию. Либо ты включался в систему и тогда мог продвигаться вперед, либо оказывался вне системы и оставался на месте. Та же система действовала и в испанской компартии, единственная разница заключалась в том, что она зависела от КПСС.
За 30 лет, прожитых в Советском Союзе, я так и не вступил ни в КПСС, ни в КПИ, и не сделал этого по соображениям персонального характера. Да, у меня были свои идеалы, я верил, что когда-нибудь мир станет лучше, справедливее, что не будет бедных, и, действительно, будет «каждому по потребностям, от каждого по способностям». Все это я считал нужным и справедливым, но за это можно бороться и без партийного аппарата. Идеи коммунизма были мне не чужды, но классизм и номенклатурность партийных лидеров, как испанских, так и советских, вызывали у меня полное отторжение. Все они проповедовали одно, а делали другое, и все они покрывали свои потребности сполна и в первую очередь.
Советская партийная номенклатура образовала настоящую касту. У них были свои, закрытые магазины, т.н. спецраспределители, где было абсолютно все по дешевым ценам, у них были спецзаказы, спецпайки, в то время как прилавки в магазинах были пустые, и люди часами стояли в очередях. Были больницы, санатории и дома отдыха только для них и их семей. У них были квартиры, в то время как простые люди жили в коммуналках и общежитиях, у них были дачи и машины с водителем, у них была бронь на авиабилеты и поезда, на билеты в любой театр, и пр. и пр.
Наша испанская партийная номенклатура тоже не отставала. У наших партийных товарищей давно были квартиры, а кое-кто из них даже умудрился каким-то образом пересылать деньги в Испанию (это в советские времена!) и купить там квартиру, о чем остальные не могли даже мечтать. Некоторые из этих высших руководителей подолгу жили в Париже, Праге, и жили неплохо.
Я хочу, чтобы моя позиция была предельно ясна: я ничего не имею против рядовых членов компартии, порядочных и работящих людей, которые честно зарабытывали себе на жизнь, верили в идеалы коммунизма или просто пытались выжить в той системе, так как другого выхода не было. Но я решительно против наших испанских партийных руководителей, которые распоряжались нашими жизнями, решали кого куда отправить, кому учиться, а кому идти на завод, кому дать комнату, путевку, разрешение на выезд, а кому не давать. И самое ужасное это то, что все мы зависели от них.
Помню однажды выступал по телевидению Хрущев, он сказал, что через десять лет наступит коммунизм, и у каждого будет по два костюма. Я встревожился, потому что у меня было три, значит один могли отобрать.
Все это было так, но были и другие, положительные стороны в нашей жизни. Прежде всего - образование, всеобщее, обязательное, доступное и на очень высоком уровне, особенно высшее. Фактически кто хотел учиться, мог получить высшее образование, специальность и работу. Безработицы не было. Другое дело, что зарплаты были невысокие, но и цены на продукты были доступные, а квартплата, включая все услуги, была чисто символическая. Медицина также была на высоком уровне.
Многие из нас, испанских детей, как мальчики так и девочки, получили в СССР высшее образование и стали врачами, инженерами, агрономами, архитекторами, геологами, физиками, химиками, и т.д. Из 45 первых инженеров-гидроэнергетиков, выпускников Московского энергетического института 23 человека были испанцы. В 1956-1957 году, когда в отсталую Испанию стали приезжать первые репатрианты из Советского Союза, среди них были девушки архитекторы, инженеры, авиаконструкторы, экономисты - для испанского обывателя это был шок: как это может быть - женщина инженер?, и вызывало у испанских мужчин смешанное чувство недоверия, скрытого восхищения и некоторой ущемленности своего мужского достоинства. Те из нас, кто хотел, смог учиться, ему были предоставлены все возможности. Этим и многим другим мы обязаны этой великой стране.
...Однажды, в конце октября 1975 года, во время дежурства в больнице Ла Пас мне было приказано ехать в Эль Пардо, резиденцию генералиссимуса Франко, чтобы сделать ему рентгеновский снимок. Приказ пришел из Дирекции. Я думаю, что приказ пришел не лично мне, а просто дежурному рентгенологу, которым в тот день оказался я. Я, признаться, удивился и невольно вспомнил порядки в СССР: там было немыслимо, чтобы к генералиссимусу вызвали дежурного врача из государственной, публичной больницы, не проверив его личность, да еще и чтобы этот врач оказался политэмигрантом, вернувшимся из т.н. «вражеского лагеря», где прожил без малого 30 лет.
Но меня никто проверять не стал. Я сел в свою машину и поехал в Эль Пардо. Приехал, припарковался у входа, подошел к солдату, который стоял у ворот, предъявил документ и объяснил, кто я и зачем приехал. Меня пропустили и проводили в медпункт. Это была небольшая комната, в 10-12 квадратных метров. Меня поразила скудность обстановки: там была кушетка, стеклянный шкафчик со шприцами, пинцетами и чем-то еще, и небольшой рентгеновский аппарат, передвижной, на колесиках. Аппарат был допотопный, я даже никогда с таким аппаратом не работал. Я решил посмотреть, есть ли рентгеновские пленки и кассеты - ни пленок, ни кассет не было, как не было ни проявителя, ни темной комнаты, словом - ничего. Тогда я подумал, что надо позвонить в больницу Ла Пас, чтобы оттуда привезли пленки, сделать снимки, а потом проявить их в лаборатории в больнице. Прежде, чем звонить в больницу, я решил попробовать сам аппарат. Я включил его в сеть, тут же посыпались искры и погас свет - получилось замыкание. Я невольно вспомнил про Барвиху...
Источник: Воспоминания испанского мальчика, Мануэль Арсе Поррес
Испанская хроника из фильма Тарковского "Зеркало"
https://youtu.be/3EjsdDfSzgw
Мануэль Арсе Поррес
http://www.newizv.ru/society/2012-09-27/170472-ispanec-s-russkoju-dushoj.html
"В далеком 1937 году, во время Гражданской войны в Испании, восьмилетнего Мануэля и его старшего брата Сесаря вместе с другими 3,5 тысячи испанских детей отправили в СССР. Дети испанских коммунистов и республиканцев уезжали, как тогда думали, на короткий срок, а в итоге Советский Союз стал для них новой родиной если не навсегда, то на большую часть их жизни. Мануэль Арсе прожил в нашей стране 30 лет…
Сначала был испанский детский дом в Обнинске под Москвой, потом, когда началась война, детей эвакуировали в Саратовскую область. В 1943 году Мануэля вместе со сверстниками направили в ремесленное училище при саратовском заводе «Комбайн», подростки работали наравне со взрослыми - по 14-16 часов в сутки. Первого октября он, как обычно, ехал в битком набитом трамвае на работу, но не доехал… Трамвай сошел с рельсов, многие погибли. Мануэль выжил, но ему ампутировали обе ноги. В 1947 году он поступил в педагогическое училище в Лебедяни и, получив диплом, начал работать там учителем начальной школы. Потом Мануэль станет врачом-нейрорентгенологом, окончив в 1958 году 1-й Московский мединститут им. Сеченова и ординатуру Московского института нейрохирургии им. Бурденко. Он уедет в столицу, но не забудет своих друзей, знакомых, учителей и учеников из Лебедяни.
В 1966 году Мануэль Арсе вернулся в Испанию, но как и многих «детей войны» русская родина не отпускала его. Он не раз ездил в нашу страну, в те места, где прошли его детство и юность, особенно в тот самый город Лебедянь, где начинал работать учителем. Сеньор Арсе создал в Испании благотворительный фонд Nostalgia, который добился от властей королевства выплаты пенсий бывшим «детям войны», оставшимся в России. В память об испанцах, воевавших в рядах советской армии и погибших во время Великой Отечественной войны, Мануэль Арсе издал книгу-альбом Memoria («Память»). В списках павших героев есть и имя его брата Сесаря Арсе, погибшего, защищая страну, которая его приняла. Еще одна его книга-альбом Universitarios de la guerra («Универститеты войны») посвящена «детям войны», получившим высшее образование в СССР. О советских добровольцах, воевавших на стороне интербригад и погибших в испанской Гражданской войне, Мануэль Арсе издал два компакт-диска: «Памяти советских добровольцев 1936-1939» и «Памяти советских летчиков-добровольцев в Испании 1936-1939». Одна из его последних книг - мемуары «Воспоминания о России» - издана на испанском и русском языках."