Александр ПАНИКИН. Записки русского фабриканта 1.
Отслужив в учебном авиационном полку, вернулся в Краснодар и устроился на завод слесарем. Тетя настаивала на получении высшего образования, но я не мог определиться с профессией, требующей вузовского диплома. Пока решал и решался, отработал слесарем два года. Желание уйти с завода припекало настолько, что вознамерился поступать на математический факультет Кубанского университета - только потому, что на эту специальность было проще попасть. Рабфак закончил в 1971 году и был зачислен студентом первого курса.
И все-таки что-то не складывалось: слишком однообразно и тоскливо тянулись будни. Скрашивала существование дружба с моим однокурсником Володей Заикой, блестящим математиком и гитаристом. В восемнадцать лет он играл сложнейшее для исполнения гитарное переложение «Чаконы» Баха, под его влиянием увлекся игрой на гитаре и я. Музыкальных данных не было, но желание играть было превыше благоразумия. Результатом стало естественное решение взять академический отпуск, а фактически бросить институт еще до начала первой сессии. Этот поступок перечеркивал несколько предшествующих лет, но обручиться с математикой было мне не по силам.
Новую жизнь начал предельно просто: сел в поезд и поехал завоевывать Москву во второй раз. Уровень моей тогдашней самоуверенности был за гранью разумного. Не имея ровно никаких музыкальных способностей, в двадцать лет впервые взяв в руки гитару, уже через год ехать в столицу с желанием стать музыкантом-профессионалом! Разумеется, это было и не единственной, и не действительной причиной отъезда - скорее внешним поводом, предлогом, чтобы вырваться из Краснодара.
Из шестидесяти рублей, ежемесячно приходивших переводом, тридцать я платил за комнату, а на остальные жил «вполне нормально». Рацион стандартный: картошка, хлеб, молоко, вечером чай с сухарями. Новых знакомых в Москве не заводил; целыми днями фанатично твердил гаммы. Все же через полгода каторжного труда понял, что виртуозом не стану. Тогда решился круто все поменять и ехать в Сибирь на заработки. Однажды в воскресенье вдвоем с приятелем мы забрались через окно в какое-то учреждение и по междугородному телефону обзвонили райцентры Зауралья в поисках строительных объектов, на которые требовалась рабочая сила. Прилетев в Кемерово, организовали бригаду и подрядились строить коровник в захудалом совхозе.
Деньги нам обещали большие - по тринадцать тысяч каждому за полтора месяца. Как водится, начальство обманывало и платить нам не собиралось. Да к тому же случались конфликты с местными. Однажды даже схватился за топор, и кончилось бы все кровью, но противники мои дрогнули и отступили, все обошлось. Год академического отпуска оказался, что и говорить, очень насыщенным. Но в Кубанский университет я уже не вернулся.
...Возможность познакомиться с театральной средой показалась мне заманчивой, и я при первом удобном случае воспользовался приглашением Саши приехать к нему в Кемерово. Летом семьдесят второго театру предстояла гастрольная поездка в столицу, и меня приняли рабочим сцены. В Москве я извернулся и смог экстерном получить диплом гитариста. Ничего не пропадает даром - год отрешенных музыкальных упражнений в том числе.
Придя на работу в кемеровский театр ради разнообразия, ради возможности прокатиться в столицу, я с удивлением обнаружил, что в разлинованном однорядье государственных пастбищ театр - единственное место с привкусом свободы: провинциальный театр, но в нем кипела жизнь. И там, как и везде, присутствовал, конечно, коммунистический казенный идиотизм, но отчасти комичный. В театре не утихали внутренние склоки и войны, но властвовала игра как принцип существования. Театральная труппа представляла собой артель, и нравы там, при всем советском антураже и демагогии, царили особые.
После гастролей, вернувшись в Кемерово, я стал преподавать игру на гитаре. Организовав так называемые кружки самоокупаемости при дворцах культуры, я зарабатывал в месяц около двух тысяч рублей - сумасшедшие по тем временам деньги. Приобретя навыки у лучших московских педагогов, я давал весьма крепкую школу игры в отличие от обычной для музыкальных кружков халтуры. И даже создал ансамбль «Гитаристы Кузбасса».
Результатом кемеровского житья-бытья стало решение поступить в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии на факультет экономики и организации театрального дела. Другой такой подходящей для меня специальности в советское время было не найти. Нужно сказать, что и сам факультет открылся в институте совсем недавно.Так состоялся выбор пути. Поздновато, конечно, - к двадцати четырем годам.
Мне всегда нравилось придумывать способы зарабатывания денег. Первый опыт состоялся еще во втором классе. Далекий тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Изобретенная мной нехитрая проволочная ловушка не давала монетам сваливаться в поддон уличного телефонного автомата. Когда на вызов не отвечали и соединения не было, они накапливались в приемнике. Утром ставил капканы, после занятий собирал добычу. Посиживая за партой, я с наслаждением, как бы сверху, видел телефонные будки, в которых, уже независимо от меня, но по моей воле, копилась мелочь. Я здесь - и я там.
Были и другие опыты. Футбольный сезон шестьдесят второго года стал на редкость удачным для краснодарской команды «Кубань», когда она попала в пульку и играла за право выхода в высшую лигу. Подвернулся случай и мне перейти на другой уровень. Первая игра, во многом решающая, предстояла с командой «Труд» из Воронежа. За две недели до матча, не ленясь, загодя, задолго до открытия касс, тащусь на стадион. Я - первый в очереди, за мной - длинный хвост. Покупаю полсотни билетов ценой в двадцать копеек, а в день матча, когда в городе, понятно, ажиотаж, продаю их уже по червонцу. Впервые на руках такие деньги - двести пятьдесят рублей. Маме и за три месяца столько не заработать. Я - магнат, Крез, Демидов.
...За двенадцать лет, минувших после футбольной комбинации, мной было перепробовано многое: наверное, я изначально был склонен к предпринимательству - мне казалось, что мои действия естественны и вытекают из самой ситуации. Только позже я понял, что подавляющее большинство людей живет иначе: их действиям присущ автоматизм, они идут по раз найденной колее. Тем более, что социализм - «равенство в нищете» - не располагал к свободе выбора, и очень многих это устраивало. А я уже в двенадцать лет решил писать собственный сценарий.
Первое серьезное дело началось летним днем в Краснодаре в 1974 году, за месяц до поступления в институт. Моя одноклассница, c которой не виделся года два, за это время вышла замуж и обосновалась в Ленинграде. К моим планам поступить в театральный институт молодожены, как и следовало ожидать, отнеслись весьма скептически. Обычный незначащий разговор. Если бы не одна фраза мужа моей давней знакомой: - Масками занимаюсь. Обходятся гипсовые маски в копейки, а берут их по пять рублей. И берут хорошо. Обыватели украшали ими стены своих жилищ: стилизованные физиономии то ли африканских, то ли восточных идолов почему-то пришлись им очень по вкусу. Отнюдь не в отпуск приехал фраер из Питера в Краснодар, а поставить дело, но целую неделю не мог достать гипс. Настал мой черед - в своем пруду быть на виду. Через два часа гипс был.
Итак, мы начали. Первую заливку сделали вместе, и к концу дня появились первые маски. Такой прыти от себя не ждал, но впервые в жизни вышел продавать и к концу дня держал в руках аж двести рублей. Опытный делец Толя-Воркута никак не ожидал, что я поступлю в институт и окажусь в Ленинграде. Он готовил тылы, рассчитывая оставить меня на деле в Краснодаре. Действительно, шансов поступить в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на факультет экономики и организации театрального дела у меня практически не было. На первый курс набирались всего двадцать человек, и было очевидно, что еще до экзаменов почти все места расписаны для детей театральных именитостей. Ведь, разумеется, далеко не все чада из семей, причастных к богеме, имели способность к традиционным специальностям; эта околотеатральная молодежь и составляла основной круг абитуриентов нового факультета. Пусть не на сцене, да рядом. Как мне, в этой компании человеку случайному, без всякой протекции, удалось поступить в ЛГИТМИК, до сих пор ума не приложу.
Набранных баллов в обрез хватило для поступления. Предстояло жить в Ленинграде, и очень скоро я понял, какие необычайные возможности открылись передо мной.
Став студентом, по-наезженному подрабатывал преподаванием игры на гитаре. Но у меня никак не шла из головы идея серьезно наладить производство масок. С сырьем и материалами проблем не предвиделось, основная трудность была с помещением, в котором можно было бы работать с большими объемами гипса и резко пахнущим лаком. Волка ноги кормят: исходил центральную часть города вдоль и поперек, нашел-таки пустующую мастерскую для художников на последнем, шестом, этаже старинного дома, всего в квартале от Невского. Как студент театрального института, я вполне мог причислять себя к художественной богеме. С этой уверенностью и свободными манерами познакомился с начальницей местного ЖЭКа, опрятной ядреной бабенкой, немногим старше меня, почти ровесницей, к тому же холостячкой. Красивая женщина хороша сама по себе, а подступиться неловко, будто ищу благосклонности по делу. И все ж решился: пригласил ее на свадьбу сокурсников...Встречались мы недолго, но расстались по-доброму.
Вскоре на мое имя была оформлена аренда помещения в сто квадратных метров. Явление совершенно невероятное по тем временам. Чисто организационно поставить производство масок было делом несложным. Основная трудность - изготовление форм для заливки гипса. Известные мне дельцы хранили тайну строго. Я упорно крутился среди кустарей и постепенно по обрывкам фраз разузнал, что формы отливаются из формопласта. Засел в библиотеке, пересмотрел горы справочников; познакомился с самим изобретателем формопласта, но он не помог, так как с производством связан не был. Вдруг недавний знакомец, художник Виктор, без всяких просьб однажды спрашивает: - Тебе вроде формы нужны были? На, Сашок, возьми три штуки. Я от неожиданности опешил, не соображу, что и сказать. А он продолжает: - Знаешь, как формы лить? Не знаешь? Ничего, я сейчас тебе покажу. - И открыл все секреты, все тонкости, которых ни по каким книгам не узнать.
Его жест казался необъяснимым - он поступал вопреки коммерческой логике: маски приносили ему основной доход, а я становился конкурентом. А он, зная мои планы, поделился от широты души. Позже мы подружились. Именно Виктор придумал гипсовые маски и изобрел всю технологию. Я пыжился, хитрил, разведывал, а он секретов своих не хранил и благодетельствовал направо-налево - вот такой бессребреник. Только позднее я понял, что мы были по-разному устроены: я уже тогда смотрел на маски как на бизнес, а для него важнее был не конечный результат, а образ жизни. Ему нравилось заниматься модным делом, быть «нужным человеком», вокруг которого кипит жизнь: деловые связи, престижные знакомства. Для меня смысл изготовления масок заключался в получении денег, которые сами по себе, правда, тоже не были самоцелью, а являлись абстрактным инструментом достижения больших степеней свободы. И все же я мыслил предметно и хорошо видел последствия всех действий в коммерческой плоскости.
Наличие огромного помещения требовало иной схемы производства, отличающейся от принятой другими кустарями, работавшими в своих квартирах и привлекавшими домочадцев. Чтобы производить ежемесячно несколько cотен изделий, для мастерской понадобились примитивные приспособления. Их быстро изготовили по моим чертежам. Не использовать дневные часы для работы в мастерской было просто не по-хозяйски. Поскольку днем я учился, естественным решением стал найм подсобного рабочего. Сам того не ведая, как какой-то средневековый капиталист, я преодолел следующую важную ступень на пути развития соб-ственного дела. Маски пошли потоком. Предстояла их реализация.
Можно, конечно, было ориентироваться на сбыт через других. Но в этом случае я попал бы в зависимость, не говоря уже о потере существенной части доходов. Поэтому торговал сам на ступенях одного универмага на окраине Ленинграда. Рисковал непомерно, достаточно было одного привода в милицию, чтобы вылететь из вуза. Преодолеть стеснение и неловкость помогли прохожие, проявлявшие явный интерес к моему товару. В разговорах и пересмешках пообвыкся с новой ролью, прилюдным актерством. Фартовость и удачливость выбирают веселых и уверенных. С милицией тоже как-то обошлось.
Впервые в жизни я почувствовал себя независимым. Первым из студентов института купил автомашину и полгода просто наслаждался возможностью тратить деньги почти не считая. В двадцать пять лет у меня уже было все, что я хотел бы иметь. Впрочем, период легковесного времяпровождения, детски-наивного восхищения собственным могуществом длился недолго, всего несколько месяцев: удовольствия наскучили и навалилась хандра. К собственному удивлению, я обнаружил, что мера свободы и счастья не связана напрямую с деньгами. Обладание ими - все же очень важный момент. Либо жажда еще больших денег неутолима и потребление становится самоцелью, либо человек продолжает поиски собственного предназначения. Деньги - хорошие слуги, но плохие хозяева. Не стоит тратить жизнь, чтобы убедиться в этой житейской мудрости.
Набег на Москву. В тот момент за неимением четких критериев и ясного мировоззрения я поставил перед собой цель вполне земную - заработать круглую сумму денег, которая при всех обстоятельствах обеспечила бы жизнь по собственному разумению. Некий, пусть иллюзорный, бастион свободы.
Начал искать новые подходы к организации дела. Со своим напарником мы рассматривали два варианта. Он предлагал летом ехать в Иркутск поездом и по пути продавать маски. Меня же необъяснимо тянуло в Москву. Решено: едем в столицу. Невероятные приключения вихрем закружились с первых шагов. Главным горем-злосчастьем оказался наш кованый сундук дореволюционных лет. В него без труда влезал взрослый человек, вмещал он под сотню масок и весил груженый сто двадцать кило, мы вдвоем его едва поднимали.
Тронулись в путь за час до отхода поезда. Предстояло поймать грузовик, в легковушку сундук просто не влезал. Посидев по русскому обычаю на дорожку, подтаскиваем сундук к выходу. Неожиданно дверной замок заклинивает, с трудом выбиваем дверь и выбираемся на улицу. До поезда сорок минут. Улицы пустынны. Как успеть? И вдруг из переулка выползает на живую нитку схваченная, дребезжащая полуторка, какую только в музее увидишь. На вокзале лихорадочно ищем тележку, мечемся в поисках вагона. Под номером ноль - зарылся в центре состава. Проводники, лицезрея нашего мастодонта, отчаянно отбиваются; нахрапом заносим сундук в тамбур. Поехали.
В Москве опереться не на кого. Город помнился плохо. Договариваемся с бабулей из дома, что напротив магазина «Подарки» в Столешниковом переулке, присмотреть за сундуком, пока будем торговать. Загружаем сумки, движемся к ЦУМу. Наползает страх. В Ленинграде-то продавал по окраинам, а тут центр Москвы, везде милиция. Так и не решившись открыть сумки, отправились на ВДНХ. И там продавать некому - на выставке выходной. Тут началась цепочка оказий, приведших к небывалой удаче. Маршрутка от выставки до метро по дороге сломалась. Ну, невезучий день, и все тут! На последние берем такси. Тянет выговориться, излить желчь. Как-то интуитивно чувствую, что таксист, мужик тертый, может подсказать дельное. Кляну столицу на чем свет стоит: студенты мечтали заработать, а маски никто не берет. Шофер проникся и посоветовал двинуться в магазин «Весна», что возле театра «Ромэн».
Заходим. Снова липкий страх, сердце вот-вот выскочит. Беру в каждую руку по маске, становлюсь возле прилавка с сувенирами. Продавщица, слава Богу, пока молчит. Тягостная минута. Похоже, будет хорошо, если нас отсюда просто выставят, а то и можем угодить прямиком в милицию. И вот когда внутри дрогнуло, подходит изысканная, уверенная дама средних лет и громким голосом - даже вздрагиваю - на весь магазин спрашивает: - Молодой человек, вы эти маски продаете? Сколько стоят? Набираюсь наглости и тихо так: - Десять рублей. Почему такую безумную цену загнул, сам не понимаю. В основном маски по пятерке шли. - Боже мой! Неужели всего десять рублей? Какая прелесть! У вас еще есть? Заклубилась толпа, сразу продали на четыре сотни.
Окрыленные, мчимся в Столешников, загружаемся и едем уже на Калининский проспект. Становимся с масками по-наглому, открыто. За полчаса продали все. Выручка под тысячу рублей - по пятьсот на брата. Если сейчас на меня свалится нежданно миллиард, уже не испытаю и доли того восторга, который выпал в тот день в Москве. Настоящее Эльдорадо! Никем не разработанное. В Ленинграде масками кормилось человек сорок. В Москве не было никого! Наша продукция в диковинку. Милиция в сравнении с питерской явно сговорчивее. Когда служивым выгодно, вдесятером тебя в упор не видят. Карты ложились в масть. Освоить Эльдорадо предстояло мне.
С осени жизнь определилась. Недельный распорядок одинаков: первые четыре дня в Ленинграде, ночь в поезде, три дня в Москве, ночь в поезде. По четвергам загружал триста масок в чемоданы, затаскивал их в московский поезд. Пассажиров донимал запах свежего лака, и скандалы не утихали всю дорогу. Наконец вокзальная камера хранения. Продавал по накатанному маршруту: ГУМ, ЦУМ, Калининский. В месяц в среднем выходило чистыми три тысячи рублей.
Несмотря на вынужденные отлучки, учился я неплохо. Рассчитывать на снисхождение со стороны преподавателей и помощь однокурсников не приходилось. На лекциях появлялся нерегулярно, надолго исчезал, то смотрелся франтом, то босяком. Свои пятерки и четверки зарабатывал с большими усилиями. Камнем преткновения был английский. И надо же так случиться, что семинар приходился на пятницу, день активной коммерции в столице. Дай Бог здоровья англичанке, как бы не замечавшей мое отсутствие по пятницам. В видах Москвы задумал летом заработать одним чохом тысяч двадцать. Для изготовления трех тысяч масок нужно было переработать более пяти тонн гипса.
Риск вырос неимоверно. Я начинал игру с крупными ставками и, соответственно, должен был быть готов, в случае неудачи, к серьезным последствиям. Приходилось опасаться милиции уже по-настоящему: при обнаружении бизнеса в таких масштабах меня однозначно ждали бы тюремные нары, и не на один год. Операция предстояла небывалая.
Договорился в Москве с работягами о складировании товара в одном из выселяемых домов, имевшем удобные подходы. Грузовой транспорт жестко контролировался ГАИ, особенно на въезде в столицу. О заявленной транспортировке не могло быть и речи. Знающие люди подсказали ловить попутку на выезде из Ленинграда. И надо же было так случиться, что первая остановленная мною машина везла сигареты в коробках точно таких же, как и те, в которые мы упаковали свои маски! Совпал даже цвет упаковочной бечевки, и нам не пришлось маскировать груз. С шофером я договорился всего за пятьдесят рублей. А рисковал он, между прочим, по тогдашним законам годом тюрьмы. Тем не менее на мое предостережение философски заметил: - Живем один раз, а год можно и на одной ноге простоять.
За этой фразой стояло очень многое. И не в пятидесяти рублях было для него в конечном счете дело - просто он оставался самим собой. Национальные «авось да небось» спасали от рабства, с одной стороны - милиция и суды, а с другой - вот такие неробейки, безалаберные и свободные. Я был не один.
Разогнавшись, с выключенным мотором подъехали к нужному подъезду в пять утра без свидетелей. Быстро в мертвой тишине разгрузились. Чистая прибыль в день набегала до пятисот рублей. Всего трижды подвозили к временному складу маски по той же простой, как все гениальное, схеме. В конце концов истинно советские граждане, милые соседи, настучали в милицию, почувствовав что-то неладное в обилии коробок из-под сигарет. От серьезных неприятностей спасла нехитрая техника безопасности: пустые коробки немедленно уничтожались; милиция не смогла определить масштабов всей операции.
Я жалостливо и искренне разъяснил свое положение сотрудникам ОБХСС, что женюсь, что продаю продукт своего труда, что гипс купил в магазине. Талон на посещение салона для новобрачных переломил ситуацию. Единственной потерей в финале оказались двести рублей, все же вытянутые следователем.
К августу желанные двадцать пять тысяч обратились в реальность.
Документы для перевода в московский ГИТИС мне выдали в альма-матер с нескрываемым удовольствием: одним трудным меньше. И в новом деканате встретили на удивление благосклонно: парней на факультете не хватало. Сразу подписали письмо о переводе и попросили зайти через несколько дней. Но при следующем обращении в учебную часть повеяло ледяным холодом. С деланной любезностью пояснили, что звонил из Ленинграда неназвавшийся доброжелатель, предупреждал о тяжком счастье иметь такого студента. Выставили требование отучиться семестр на заочном отделении - вот так, без привода и суда получи испытательный срок. В конечном счете казенные условности перевесили их опасения. Первую положительную резолюцию не смоешь, а формальных оснований для отказа не нашли, зачислили-таки на второй курс дневного отделения.
Наш факультет - «подвал», как мы его звали, - размещался в темном подвальном помещении, что меня особенно поразило после ленинградского дворцового великолепия. Еще меньше факультет походил на храм искусства внутренней стороной - формализм и откровенная скука. Мельпомена сей чертог не жаловала, и как следствие - посредственность и преподавания, и студенческой среды. Замечу, что почти все выпускники моего курса не только не состоялись как профессионалы, но и просто не смогли прижиться в театре.
Не стараясь, да и не желая вписываться в устоявшиеся порядки, я безотложно превратился для деканата в головную боль: в суждениях независим, откровенно нечинопочитаем, на занятия является когда хочет, еще и увлекается карате - подмывает опоры просто своим присутствием. Поскольку рассчитывать на снисхождения при неудачах было бы опрометчиво, пришлось основательно взяться за науки. Первую сессию, включая - о, небывальщина! - высшую математику, сдал на безупречные пять баллов.
...Запущенный мной механизм безостановочно приносил доходы для безбедного проживания. Столичное житье-бытье походило на прежние качели, кольцевые гонки, но теперь уже в обратную сторону. На одной стороне - учебные тяготы, на другой - по-мусульмански непреложный пятничный обряд: выезд за продукцией в Ленинград. В мастерской маски множились с кроличьей плодовитостью, но без хозяйского присмотра делу грозила кома.
Потихоньку-полегоньку за неполный год удалось переместить производство в Москву. Поначалу отказался от еженедельных поездок в Ленинград, маски стал привозить посыльный. А когда удалось устроиться с помещениями - начальники ЖЭКов за пятьдесят целковых в месяц охотно предоставляли их в аренду, - пуповина с Ленинградом оборвалась окончательно. Два года жизни в величественном, строгом, соразмерном городе освободили меня от провинциальной безыскусности. И я уже другим ступил на жесткую московскую землю, более подходящую для практичного человека и рискового дела. Моей жене казалось, что все уже состоялось. Доходы превышали потребности, и устоявшееся размеренное существование для нее было достаточным. Мне до сих пор удивительно, как еще до свадьбы - а мы встречались около года - она не смогла разглядеть, что я живу по иным законам, по собственным представлениям. Я все больше уходил в дело и этим выстраивал свою жизнь. Я был свободным человеком, которого дом, семья, государство могли привязать к себе сколько-нибудь крепко, только когда совпадали с внутренней сверхидеей. Никто и ничто не может меня заставить принять что-либо вне этого. Если в искушении или по слабости уступлю, то ненадолго. Так и до сих пор.
...на третьем курсе отношения с администрацией приняли фантасмагорический оттенок. Дело в том, что однокурсники, как говорится, приподняли головы и попытались выбраться из-под железной пяты деканата. К тому же нас покинула дама от политэкономии, злой гений вуза, затейница и кружевница по части интриг. На какой-то период деканат утратил контроль за происходящим, мое влияние на однокашников возросло, и они в пику администрации избрали меня старостой курса. Это стало сенсацией. В деканате пришлось со мной считаться как с должностным лицом.
Вообще странное было время - застой. С одной стороны, процветали советские лженауки вроде той же сталинской политэкономии, с другой - страна, несмотря на все коммунистические догмы, жила и развивалась все больше не по щучьему велению, по коммунистическому хотению, а по своим собственным законам - естественным законам социальной жизни, правда изуродованным донельзя. Всерьез я над этим тогда не задумывался, хотя моя собственная экономическая деятельность подпольного предпринимателя последовательно перечеркивала всю коммунистическую премудрость каждый день пункт за пунктом. И в душе отдельно взятого «советского человека» до поры до времени уживались совершенно разные тенденции: тяга к коллективной жизни - и махровый индивидуализм, презрение к «совку» - и гордость за победу в великой войне, покорность коммунистическим табу - и ежедневное их нарушение. В этом отношении я, сочетавший в одном лице одновременно черты «общественника» и «антиобщественного элемента», был типичным представителем своего времени.
Конфликт с руководством продолжился и на четвертом курсе. Поскольку исключить меня за неуспеваемость не удавалось, мастера закулисья решили взять реванш, направив на практику в Московский областной театр драмы. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Замысел старателей учитывал, что этот никому не известный, забытый и Богом, и зрителями театр находился в Ногинске. Ежедневно три часа туда-сюда электричкой. Следовать предписанию - чистое безумие. Жесткий график моего дела был бы сломан и я бы понес безвозвратные потери.
Как переоформить направление? Вспомнил, что волгоградский дружок из зеркальной мастерской как-то поведал, что недавно маялся с зеркалами по заказу директора Московского театра эстрады. Гладкий, как хорошее яблоко, Павел Макарович принял и уверил, что с его стороны препон не будет, но поменять место практики через голову декана возможно только при визе министра либо заместителя оного. Всего-навсего! Однако собираюсь в министерство. Одеваюсь неброско, с легким шармом: опытному глазу должны быть заметны и определенный стиль, и привычка к независимости. Фланирую по зданию. По коридорам во множестве снуют клерки, но все не те. Наконец примечаю человека с усталым от постоянного общения с просителями лицом. Извиняясь, осведомляюсь, как пройти в приемную министра. Столоначальник оглядывает оценивающе: - В чем дело, молодой человек? В двух словах объясняюсь, ненавязчиво кладу на подоконник в полупрозрачном пакете презент - блок «Мальборо» и бутылку коньяка. - Я - референт министра. Ждите. Через час выносит подписанное министром письмо.
Подходит к концу преддипломная практика, получаю блистательную, просто восторженную характеристику. Захожу в родное гнездо, а там уже пребывают в предвкушении удовольствия от вытяжения жил - выяснили, что в Ногинске ноги моей не было. Вкрадчиво, участливо расспрашивают, где же я был все это время. Показываю отношение из Театра эстрады. Мне объясняют: - Мы же вас направляли в Ногинск, под вас специальная программа была. Вы, Саша, целых полгода отсутствовали. У нас просто нет другого выхода. Вы уж готовьтесь, голубчик... к худшему, вынуждены вас исключить. Когда они слегка подустали, я как бы между прочим: - Вот тут документ один есть. - Да? Что же это за документ? Давайте посмотрим этот ваш документик.
Когда разглядели бланк с подписью министра культуры РСФСР, на них нашел столбняк. Воздух раскрытыми ртами глотают, наглотаться не могут - немая сцена из «Ревизора». Раз в пять лет видели в ГИТИСе министра Мелентьева живьем. И потом еще год в кабинетах шелестели, ощущая всю свою чиновную малость: «Министр был. Министр видел. Министр сказал...» И вдруг какой-то студентик, шпак, козявка безродная, приносит из заоблачных высот письмо самого.На полгода радетели оставили меня в покое.
Госэкзамен по специальности встречал во всеоружии. Юное создание, беспросветная отличница, по договоренности и задешево заготовила ответы из двух-трех прописных истин на все их мыслимые вопросы. Нам год за годом скармливали наукообразные вирши типа: «Театр заполняется на тридцать процентов случайными зрителями, это критический предел для того-то, и потому-то...» Наставники, будто по уговору, воплощали в деяниях пословицу: «Кто умеет - тот делает, кто не умеет - тот учит». Наскребли по сусекам осколки идей по организации промышленного поточного производства, перенесли их на ниву театра, слепили колобок - и давай раскатывать лапшу, принуждая ошалелых слушателей исследовать глубины пересохшей лужи. Способ защиты очевиден: превратить экзекуцию в доверительную дискуссию. Выход на авансцену - в середине экзамена. Госкомиссия, предвидел, притомится от правильностей, ослабеет, помягчает. С веселым отчаянием полемизирую, словно задыхаюсь от полноты знаний. Нахала оценивают на четверку. Диплом ГИТИСа в кармане.
Филармония, куда pаспpеделили служить во втоpостепенном отделе на ближайшие три года, не привлекала. Прозябать ничтожным клерком? Колея не для бульдозера. Бреду по Неглинной без определенной цели, подумываю, за что зацепиться. Боковым зрением отмечаю вывеску «Управление культуры Мосгорисполкома». Рабочий день закончился, и секретаря в приемной нет. Cтучусь в дверь кабинета начальника отдела кадров. За столом - кустодиевская красавица лет под сорок. Вначале веду необязывающий разговор, наконец излагаю и свою заботу. И вдруг - в ответ: - Для вас все складывается удачно, сейчас как раз в Театре имени Ермоловой освободилось место главного администратора.
...Цепь обстоятельств, приведшая к свободной вакансии, завязалась с приходом в Ермоловский нового директора, Кирилла Адамовича Сухинича, функционера из Моссовета. Подвизался когда-то в кордебалете, из-за касательства к искусству партия бросила на театр. По советским традициям, он первым делом уволил опытного заместителя. С ним ушли и администраторы. На освободившееся место свежеиспеченный назначенец устроил своего приятеля Кирилла Сергеевича Бителева, тоже в прошлом балеруна, человека невредного и незлобивого, но на редкость неспособного оpганизатора. Потом из нашего театра он перешел в швейцары, да и в гостинице надолго не задержался.
Опасения за карьеру (гастроли на носу) заставили Сухинича срочно искать администратора всеми доступными способами, в том числе и официально, через отдел кадров. Из своих заветных нерестилищ первым забросом выловить подходящего большелобика не вышло. Но еще пару дней - и вакансия была бы занята, свято место пусто не бывает. Появление дипломированного разночинца явилось для руководства театра более чем своевременным, за меня ухватились обеими руками.
Как учили в институте, на первых порах я попытался ознакомиться с объемами продаж билетов за последние пять лет. На невинную просьбу показать отчеты среднепожилые голубицы из бухгалтерии пугано вспорхнули из-за конторок, затопали, запричитали, истерически заголосили. Ссылаюсь на свои права и их обязанности. В ответ - оскорбления, а в глазах - девственный ужас ожидания насильника. Но не начинать же в театре с поражения! Словно раскаленный, вырвавшийся из ухвата чугунок, предстаю перед директором. Сознательно пережимаю. Признаться, этот афpонт мне ничем не грозил - уволить молодого специалиста в течение трех лет против его желания законом не разрешалось.
Кирилл Адамович и сам в толк не мог взять, почему это мне отчеты не выдают. Переминался, озабоченно вздыхал, но воевать не хотел. И лишь замечание, что и от него что-то скрывают, подействовало. Получаю письменное подтверждение на карт-бланш. Запыленные папки отдают с молчанием, за которым чувствую тайну. Чего же это они так испугались? Ничего особенного, никаких подчисток, все оформлено надлежащим образом. Ведомость как ведомость. Единственная странность: все эти пять лет в любом месяце и практически независимо от постановки театр заполнялся на шестьдесят процентов. Центральный, из первой обоймы, со своим кругом почитателей театр с непостижимым постоянством из вечера в вечер оставался почти наполовину пуст! Своими глазами вижу: зал почти полон, зрителей много, по отчетам - мало. Дилемма.
Разгадка пришла позже. В это беспроигрышное лото играли не только в нашем театpе. Паpадоксально, но чем менее популярен театр, тем ощутимее был навар. Если популярный театр всегда заполнен полностью, то тут - привычны пустые места и есть возможность заработать. Схема проста: напечатать в типографии неучтенные, дополнительные комплекты билетов и сговориться с кассирами, работающими в самом театре. После начала спектакля билеты штамповались текущим днем и вкладывались как нераспроданные, а деньги изымались. Ревизоpов и в пpиpоде не было, а если бы они и были, не стали бы они, в самом деле, пересчитывать пустые места. Тем более нераскупленные билеты из сторонних касс возвращались в разные дни и приходовались раздельно. Так что ни в день спектакля, ни в последующие дни сопоставить число проданных билетов и число заполненных кресел никому в голову не приходило. Значительная часть выручки каждый день оседала в карманах посвященных. Наш новичок директор об этом не ведал. Не ведал и я, какое гнездо с ходу разворошил.
Растревоженный осиный рой кассирш вкупе с будущим швейцаром, пребывающим пока заместителем директора, стали методично оборудовать силки и расставлять капканы на зеленого правдоискателя. Решиться на бой с ними без союзника - значило проиграть до начала. Уязвимым местом в позиции моих противников было отсутствие у них поддержки главного режиссера. Недосягаем и возвышен, олимпийский бог над варварами, он являлся реальным хозяином в театре. Все остальные при нем, в свите, ходят на цыпочках, стеpегут священный покой. От главрежа Владимира Алексеевича Андреева я добился безусловного одобрения намеченных мной перемен.
И все-таки что-то не складывалось: слишком однообразно и тоскливо тянулись будни. Скрашивала существование дружба с моим однокурсником Володей Заикой, блестящим математиком и гитаристом. В восемнадцать лет он играл сложнейшее для исполнения гитарное переложение «Чаконы» Баха, под его влиянием увлекся игрой на гитаре и я. Музыкальных данных не было, но желание играть было превыше благоразумия. Результатом стало естественное решение взять академический отпуск, а фактически бросить институт еще до начала первой сессии. Этот поступок перечеркивал несколько предшествующих лет, но обручиться с математикой было мне не по силам.
Новую жизнь начал предельно просто: сел в поезд и поехал завоевывать Москву во второй раз. Уровень моей тогдашней самоуверенности был за гранью разумного. Не имея ровно никаких музыкальных способностей, в двадцать лет впервые взяв в руки гитару, уже через год ехать в столицу с желанием стать музыкантом-профессионалом! Разумеется, это было и не единственной, и не действительной причиной отъезда - скорее внешним поводом, предлогом, чтобы вырваться из Краснодара.
Из шестидесяти рублей, ежемесячно приходивших переводом, тридцать я платил за комнату, а на остальные жил «вполне нормально». Рацион стандартный: картошка, хлеб, молоко, вечером чай с сухарями. Новых знакомых в Москве не заводил; целыми днями фанатично твердил гаммы. Все же через полгода каторжного труда понял, что виртуозом не стану. Тогда решился круто все поменять и ехать в Сибирь на заработки. Однажды в воскресенье вдвоем с приятелем мы забрались через окно в какое-то учреждение и по междугородному телефону обзвонили райцентры Зауралья в поисках строительных объектов, на которые требовалась рабочая сила. Прилетев в Кемерово, организовали бригаду и подрядились строить коровник в захудалом совхозе.
Деньги нам обещали большие - по тринадцать тысяч каждому за полтора месяца. Как водится, начальство обманывало и платить нам не собиралось. Да к тому же случались конфликты с местными. Однажды даже схватился за топор, и кончилось бы все кровью, но противники мои дрогнули и отступили, все обошлось. Год академического отпуска оказался, что и говорить, очень насыщенным. Но в Кубанский университет я уже не вернулся.
...Возможность познакомиться с театральной средой показалась мне заманчивой, и я при первом удобном случае воспользовался приглашением Саши приехать к нему в Кемерово. Летом семьдесят второго театру предстояла гастрольная поездка в столицу, и меня приняли рабочим сцены. В Москве я извернулся и смог экстерном получить диплом гитариста. Ничего не пропадает даром - год отрешенных музыкальных упражнений в том числе.
Придя на работу в кемеровский театр ради разнообразия, ради возможности прокатиться в столицу, я с удивлением обнаружил, что в разлинованном однорядье государственных пастбищ театр - единственное место с привкусом свободы: провинциальный театр, но в нем кипела жизнь. И там, как и везде, присутствовал, конечно, коммунистический казенный идиотизм, но отчасти комичный. В театре не утихали внутренние склоки и войны, но властвовала игра как принцип существования. Театральная труппа представляла собой артель, и нравы там, при всем советском антураже и демагогии, царили особые.
После гастролей, вернувшись в Кемерово, я стал преподавать игру на гитаре. Организовав так называемые кружки самоокупаемости при дворцах культуры, я зарабатывал в месяц около двух тысяч рублей - сумасшедшие по тем временам деньги. Приобретя навыки у лучших московских педагогов, я давал весьма крепкую школу игры в отличие от обычной для музыкальных кружков халтуры. И даже создал ансамбль «Гитаристы Кузбасса».
Результатом кемеровского житья-бытья стало решение поступить в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии на факультет экономики и организации театрального дела. Другой такой подходящей для меня специальности в советское время было не найти. Нужно сказать, что и сам факультет открылся в институте совсем недавно.Так состоялся выбор пути. Поздновато, конечно, - к двадцати четырем годам.
Мне всегда нравилось придумывать способы зарабатывания денег. Первый опыт состоялся еще во втором классе. Далекий тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Изобретенная мной нехитрая проволочная ловушка не давала монетам сваливаться в поддон уличного телефонного автомата. Когда на вызов не отвечали и соединения не было, они накапливались в приемнике. Утром ставил капканы, после занятий собирал добычу. Посиживая за партой, я с наслаждением, как бы сверху, видел телефонные будки, в которых, уже независимо от меня, но по моей воле, копилась мелочь. Я здесь - и я там.
Были и другие опыты. Футбольный сезон шестьдесят второго года стал на редкость удачным для краснодарской команды «Кубань», когда она попала в пульку и играла за право выхода в высшую лигу. Подвернулся случай и мне перейти на другой уровень. Первая игра, во многом решающая, предстояла с командой «Труд» из Воронежа. За две недели до матча, не ленясь, загодя, задолго до открытия касс, тащусь на стадион. Я - первый в очереди, за мной - длинный хвост. Покупаю полсотни билетов ценой в двадцать копеек, а в день матча, когда в городе, понятно, ажиотаж, продаю их уже по червонцу. Впервые на руках такие деньги - двести пятьдесят рублей. Маме и за три месяца столько не заработать. Я - магнат, Крез, Демидов.
...За двенадцать лет, минувших после футбольной комбинации, мной было перепробовано многое: наверное, я изначально был склонен к предпринимательству - мне казалось, что мои действия естественны и вытекают из самой ситуации. Только позже я понял, что подавляющее большинство людей живет иначе: их действиям присущ автоматизм, они идут по раз найденной колее. Тем более, что социализм - «равенство в нищете» - не располагал к свободе выбора, и очень многих это устраивало. А я уже в двенадцать лет решил писать собственный сценарий.
Первое серьезное дело началось летним днем в Краснодаре в 1974 году, за месяц до поступления в институт. Моя одноклассница, c которой не виделся года два, за это время вышла замуж и обосновалась в Ленинграде. К моим планам поступить в театральный институт молодожены, как и следовало ожидать, отнеслись весьма скептически. Обычный незначащий разговор. Если бы не одна фраза мужа моей давней знакомой: - Масками занимаюсь. Обходятся гипсовые маски в копейки, а берут их по пять рублей. И берут хорошо. Обыватели украшали ими стены своих жилищ: стилизованные физиономии то ли африканских, то ли восточных идолов почему-то пришлись им очень по вкусу. Отнюдь не в отпуск приехал фраер из Питера в Краснодар, а поставить дело, но целую неделю не мог достать гипс. Настал мой черед - в своем пруду быть на виду. Через два часа гипс был.
Итак, мы начали. Первую заливку сделали вместе, и к концу дня появились первые маски. Такой прыти от себя не ждал, но впервые в жизни вышел продавать и к концу дня держал в руках аж двести рублей. Опытный делец Толя-Воркута никак не ожидал, что я поступлю в институт и окажусь в Ленинграде. Он готовил тылы, рассчитывая оставить меня на деле в Краснодаре. Действительно, шансов поступить в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на факультет экономики и организации театрального дела у меня практически не было. На первый курс набирались всего двадцать человек, и было очевидно, что еще до экзаменов почти все места расписаны для детей театральных именитостей. Ведь, разумеется, далеко не все чада из семей, причастных к богеме, имели способность к традиционным специальностям; эта околотеатральная молодежь и составляла основной круг абитуриентов нового факультета. Пусть не на сцене, да рядом. Как мне, в этой компании человеку случайному, без всякой протекции, удалось поступить в ЛГИТМИК, до сих пор ума не приложу.
Набранных баллов в обрез хватило для поступления. Предстояло жить в Ленинграде, и очень скоро я понял, какие необычайные возможности открылись передо мной.
Став студентом, по-наезженному подрабатывал преподаванием игры на гитаре. Но у меня никак не шла из головы идея серьезно наладить производство масок. С сырьем и материалами проблем не предвиделось, основная трудность была с помещением, в котором можно было бы работать с большими объемами гипса и резко пахнущим лаком. Волка ноги кормят: исходил центральную часть города вдоль и поперек, нашел-таки пустующую мастерскую для художников на последнем, шестом, этаже старинного дома, всего в квартале от Невского. Как студент театрального института, я вполне мог причислять себя к художественной богеме. С этой уверенностью и свободными манерами познакомился с начальницей местного ЖЭКа, опрятной ядреной бабенкой, немногим старше меня, почти ровесницей, к тому же холостячкой. Красивая женщина хороша сама по себе, а подступиться неловко, будто ищу благосклонности по делу. И все ж решился: пригласил ее на свадьбу сокурсников...Встречались мы недолго, но расстались по-доброму.
Вскоре на мое имя была оформлена аренда помещения в сто квадратных метров. Явление совершенно невероятное по тем временам. Чисто организационно поставить производство масок было делом несложным. Основная трудность - изготовление форм для заливки гипса. Известные мне дельцы хранили тайну строго. Я упорно крутился среди кустарей и постепенно по обрывкам фраз разузнал, что формы отливаются из формопласта. Засел в библиотеке, пересмотрел горы справочников; познакомился с самим изобретателем формопласта, но он не помог, так как с производством связан не был. Вдруг недавний знакомец, художник Виктор, без всяких просьб однажды спрашивает: - Тебе вроде формы нужны были? На, Сашок, возьми три штуки. Я от неожиданности опешил, не соображу, что и сказать. А он продолжает: - Знаешь, как формы лить? Не знаешь? Ничего, я сейчас тебе покажу. - И открыл все секреты, все тонкости, которых ни по каким книгам не узнать.
Его жест казался необъяснимым - он поступал вопреки коммерческой логике: маски приносили ему основной доход, а я становился конкурентом. А он, зная мои планы, поделился от широты души. Позже мы подружились. Именно Виктор придумал гипсовые маски и изобрел всю технологию. Я пыжился, хитрил, разведывал, а он секретов своих не хранил и благодетельствовал направо-налево - вот такой бессребреник. Только позднее я понял, что мы были по-разному устроены: я уже тогда смотрел на маски как на бизнес, а для него важнее был не конечный результат, а образ жизни. Ему нравилось заниматься модным делом, быть «нужным человеком», вокруг которого кипит жизнь: деловые связи, престижные знакомства. Для меня смысл изготовления масок заключался в получении денег, которые сами по себе, правда, тоже не были самоцелью, а являлись абстрактным инструментом достижения больших степеней свободы. И все же я мыслил предметно и хорошо видел последствия всех действий в коммерческой плоскости.
Наличие огромного помещения требовало иной схемы производства, отличающейся от принятой другими кустарями, работавшими в своих квартирах и привлекавшими домочадцев. Чтобы производить ежемесячно несколько cотен изделий, для мастерской понадобились примитивные приспособления. Их быстро изготовили по моим чертежам. Не использовать дневные часы для работы в мастерской было просто не по-хозяйски. Поскольку днем я учился, естественным решением стал найм подсобного рабочего. Сам того не ведая, как какой-то средневековый капиталист, я преодолел следующую важную ступень на пути развития соб-ственного дела. Маски пошли потоком. Предстояла их реализация.
Можно, конечно, было ориентироваться на сбыт через других. Но в этом случае я попал бы в зависимость, не говоря уже о потере существенной части доходов. Поэтому торговал сам на ступенях одного универмага на окраине Ленинграда. Рисковал непомерно, достаточно было одного привода в милицию, чтобы вылететь из вуза. Преодолеть стеснение и неловкость помогли прохожие, проявлявшие явный интерес к моему товару. В разговорах и пересмешках пообвыкся с новой ролью, прилюдным актерством. Фартовость и удачливость выбирают веселых и уверенных. С милицией тоже как-то обошлось.
Впервые в жизни я почувствовал себя независимым. Первым из студентов института купил автомашину и полгода просто наслаждался возможностью тратить деньги почти не считая. В двадцать пять лет у меня уже было все, что я хотел бы иметь. Впрочем, период легковесного времяпровождения, детски-наивного восхищения собственным могуществом длился недолго, всего несколько месяцев: удовольствия наскучили и навалилась хандра. К собственному удивлению, я обнаружил, что мера свободы и счастья не связана напрямую с деньгами. Обладание ими - все же очень важный момент. Либо жажда еще больших денег неутолима и потребление становится самоцелью, либо человек продолжает поиски собственного предназначения. Деньги - хорошие слуги, но плохие хозяева. Не стоит тратить жизнь, чтобы убедиться в этой житейской мудрости.
Набег на Москву. В тот момент за неимением четких критериев и ясного мировоззрения я поставил перед собой цель вполне земную - заработать круглую сумму денег, которая при всех обстоятельствах обеспечила бы жизнь по собственному разумению. Некий, пусть иллюзорный, бастион свободы.
Начал искать новые подходы к организации дела. Со своим напарником мы рассматривали два варианта. Он предлагал летом ехать в Иркутск поездом и по пути продавать маски. Меня же необъяснимо тянуло в Москву. Решено: едем в столицу. Невероятные приключения вихрем закружились с первых шагов. Главным горем-злосчастьем оказался наш кованый сундук дореволюционных лет. В него без труда влезал взрослый человек, вмещал он под сотню масок и весил груженый сто двадцать кило, мы вдвоем его едва поднимали.
Тронулись в путь за час до отхода поезда. Предстояло поймать грузовик, в легковушку сундук просто не влезал. Посидев по русскому обычаю на дорожку, подтаскиваем сундук к выходу. Неожиданно дверной замок заклинивает, с трудом выбиваем дверь и выбираемся на улицу. До поезда сорок минут. Улицы пустынны. Как успеть? И вдруг из переулка выползает на живую нитку схваченная, дребезжащая полуторка, какую только в музее увидишь. На вокзале лихорадочно ищем тележку, мечемся в поисках вагона. Под номером ноль - зарылся в центре состава. Проводники, лицезрея нашего мастодонта, отчаянно отбиваются; нахрапом заносим сундук в тамбур. Поехали.
В Москве опереться не на кого. Город помнился плохо. Договариваемся с бабулей из дома, что напротив магазина «Подарки» в Столешниковом переулке, присмотреть за сундуком, пока будем торговать. Загружаем сумки, движемся к ЦУМу. Наползает страх. В Ленинграде-то продавал по окраинам, а тут центр Москвы, везде милиция. Так и не решившись открыть сумки, отправились на ВДНХ. И там продавать некому - на выставке выходной. Тут началась цепочка оказий, приведших к небывалой удаче. Маршрутка от выставки до метро по дороге сломалась. Ну, невезучий день, и все тут! На последние берем такси. Тянет выговориться, излить желчь. Как-то интуитивно чувствую, что таксист, мужик тертый, может подсказать дельное. Кляну столицу на чем свет стоит: студенты мечтали заработать, а маски никто не берет. Шофер проникся и посоветовал двинуться в магазин «Весна», что возле театра «Ромэн».
Заходим. Снова липкий страх, сердце вот-вот выскочит. Беру в каждую руку по маске, становлюсь возле прилавка с сувенирами. Продавщица, слава Богу, пока молчит. Тягостная минута. Похоже, будет хорошо, если нас отсюда просто выставят, а то и можем угодить прямиком в милицию. И вот когда внутри дрогнуло, подходит изысканная, уверенная дама средних лет и громким голосом - даже вздрагиваю - на весь магазин спрашивает: - Молодой человек, вы эти маски продаете? Сколько стоят? Набираюсь наглости и тихо так: - Десять рублей. Почему такую безумную цену загнул, сам не понимаю. В основном маски по пятерке шли. - Боже мой! Неужели всего десять рублей? Какая прелесть! У вас еще есть? Заклубилась толпа, сразу продали на четыре сотни.
Окрыленные, мчимся в Столешников, загружаемся и едем уже на Калининский проспект. Становимся с масками по-наглому, открыто. За полчаса продали все. Выручка под тысячу рублей - по пятьсот на брата. Если сейчас на меня свалится нежданно миллиард, уже не испытаю и доли того восторга, который выпал в тот день в Москве. Настоящее Эльдорадо! Никем не разработанное. В Ленинграде масками кормилось человек сорок. В Москве не было никого! Наша продукция в диковинку. Милиция в сравнении с питерской явно сговорчивее. Когда служивым выгодно, вдесятером тебя в упор не видят. Карты ложились в масть. Освоить Эльдорадо предстояло мне.
С осени жизнь определилась. Недельный распорядок одинаков: первые четыре дня в Ленинграде, ночь в поезде, три дня в Москве, ночь в поезде. По четвергам загружал триста масок в чемоданы, затаскивал их в московский поезд. Пассажиров донимал запах свежего лака, и скандалы не утихали всю дорогу. Наконец вокзальная камера хранения. Продавал по накатанному маршруту: ГУМ, ЦУМ, Калининский. В месяц в среднем выходило чистыми три тысячи рублей.
Несмотря на вынужденные отлучки, учился я неплохо. Рассчитывать на снисхождение со стороны преподавателей и помощь однокурсников не приходилось. На лекциях появлялся нерегулярно, надолго исчезал, то смотрелся франтом, то босяком. Свои пятерки и четверки зарабатывал с большими усилиями. Камнем преткновения был английский. И надо же так случиться, что семинар приходился на пятницу, день активной коммерции в столице. Дай Бог здоровья англичанке, как бы не замечавшей мое отсутствие по пятницам. В видах Москвы задумал летом заработать одним чохом тысяч двадцать. Для изготовления трех тысяч масок нужно было переработать более пяти тонн гипса.
Риск вырос неимоверно. Я начинал игру с крупными ставками и, соответственно, должен был быть готов, в случае неудачи, к серьезным последствиям. Приходилось опасаться милиции уже по-настоящему: при обнаружении бизнеса в таких масштабах меня однозначно ждали бы тюремные нары, и не на один год. Операция предстояла небывалая.
Договорился в Москве с работягами о складировании товара в одном из выселяемых домов, имевшем удобные подходы. Грузовой транспорт жестко контролировался ГАИ, особенно на въезде в столицу. О заявленной транспортировке не могло быть и речи. Знающие люди подсказали ловить попутку на выезде из Ленинграда. И надо же было так случиться, что первая остановленная мною машина везла сигареты в коробках точно таких же, как и те, в которые мы упаковали свои маски! Совпал даже цвет упаковочной бечевки, и нам не пришлось маскировать груз. С шофером я договорился всего за пятьдесят рублей. А рисковал он, между прочим, по тогдашним законам годом тюрьмы. Тем не менее на мое предостережение философски заметил: - Живем один раз, а год можно и на одной ноге простоять.
За этой фразой стояло очень многое. И не в пятидесяти рублях было для него в конечном счете дело - просто он оставался самим собой. Национальные «авось да небось» спасали от рабства, с одной стороны - милиция и суды, а с другой - вот такие неробейки, безалаберные и свободные. Я был не один.
Разогнавшись, с выключенным мотором подъехали к нужному подъезду в пять утра без свидетелей. Быстро в мертвой тишине разгрузились. Чистая прибыль в день набегала до пятисот рублей. Всего трижды подвозили к временному складу маски по той же простой, как все гениальное, схеме. В конце концов истинно советские граждане, милые соседи, настучали в милицию, почувствовав что-то неладное в обилии коробок из-под сигарет. От серьезных неприятностей спасла нехитрая техника безопасности: пустые коробки немедленно уничтожались; милиция не смогла определить масштабов всей операции.
Я жалостливо и искренне разъяснил свое положение сотрудникам ОБХСС, что женюсь, что продаю продукт своего труда, что гипс купил в магазине. Талон на посещение салона для новобрачных переломил ситуацию. Единственной потерей в финале оказались двести рублей, все же вытянутые следователем.
К августу желанные двадцать пять тысяч обратились в реальность.
Документы для перевода в московский ГИТИС мне выдали в альма-матер с нескрываемым удовольствием: одним трудным меньше. И в новом деканате встретили на удивление благосклонно: парней на факультете не хватало. Сразу подписали письмо о переводе и попросили зайти через несколько дней. Но при следующем обращении в учебную часть повеяло ледяным холодом. С деланной любезностью пояснили, что звонил из Ленинграда неназвавшийся доброжелатель, предупреждал о тяжком счастье иметь такого студента. Выставили требование отучиться семестр на заочном отделении - вот так, без привода и суда получи испытательный срок. В конечном счете казенные условности перевесили их опасения. Первую положительную резолюцию не смоешь, а формальных оснований для отказа не нашли, зачислили-таки на второй курс дневного отделения.
Наш факультет - «подвал», как мы его звали, - размещался в темном подвальном помещении, что меня особенно поразило после ленинградского дворцового великолепия. Еще меньше факультет походил на храм искусства внутренней стороной - формализм и откровенная скука. Мельпомена сей чертог не жаловала, и как следствие - посредственность и преподавания, и студенческой среды. Замечу, что почти все выпускники моего курса не только не состоялись как профессионалы, но и просто не смогли прижиться в театре.
Не стараясь, да и не желая вписываться в устоявшиеся порядки, я безотложно превратился для деканата в головную боль: в суждениях независим, откровенно нечинопочитаем, на занятия является когда хочет, еще и увлекается карате - подмывает опоры просто своим присутствием. Поскольку рассчитывать на снисхождения при неудачах было бы опрометчиво, пришлось основательно взяться за науки. Первую сессию, включая - о, небывальщина! - высшую математику, сдал на безупречные пять баллов.
...Запущенный мной механизм безостановочно приносил доходы для безбедного проживания. Столичное житье-бытье походило на прежние качели, кольцевые гонки, но теперь уже в обратную сторону. На одной стороне - учебные тяготы, на другой - по-мусульмански непреложный пятничный обряд: выезд за продукцией в Ленинград. В мастерской маски множились с кроличьей плодовитостью, но без хозяйского присмотра делу грозила кома.
Потихоньку-полегоньку за неполный год удалось переместить производство в Москву. Поначалу отказался от еженедельных поездок в Ленинград, маски стал привозить посыльный. А когда удалось устроиться с помещениями - начальники ЖЭКов за пятьдесят целковых в месяц охотно предоставляли их в аренду, - пуповина с Ленинградом оборвалась окончательно. Два года жизни в величественном, строгом, соразмерном городе освободили меня от провинциальной безыскусности. И я уже другим ступил на жесткую московскую землю, более подходящую для практичного человека и рискового дела. Моей жене казалось, что все уже состоялось. Доходы превышали потребности, и устоявшееся размеренное существование для нее было достаточным. Мне до сих пор удивительно, как еще до свадьбы - а мы встречались около года - она не смогла разглядеть, что я живу по иным законам, по собственным представлениям. Я все больше уходил в дело и этим выстраивал свою жизнь. Я был свободным человеком, которого дом, семья, государство могли привязать к себе сколько-нибудь крепко, только когда совпадали с внутренней сверхидеей. Никто и ничто не может меня заставить принять что-либо вне этого. Если в искушении или по слабости уступлю, то ненадолго. Так и до сих пор.
...на третьем курсе отношения с администрацией приняли фантасмагорический оттенок. Дело в том, что однокурсники, как говорится, приподняли головы и попытались выбраться из-под железной пяты деканата. К тому же нас покинула дама от политэкономии, злой гений вуза, затейница и кружевница по части интриг. На какой-то период деканат утратил контроль за происходящим, мое влияние на однокашников возросло, и они в пику администрации избрали меня старостой курса. Это стало сенсацией. В деканате пришлось со мной считаться как с должностным лицом.
Вообще странное было время - застой. С одной стороны, процветали советские лженауки вроде той же сталинской политэкономии, с другой - страна, несмотря на все коммунистические догмы, жила и развивалась все больше не по щучьему велению, по коммунистическому хотению, а по своим собственным законам - естественным законам социальной жизни, правда изуродованным донельзя. Всерьез я над этим тогда не задумывался, хотя моя собственная экономическая деятельность подпольного предпринимателя последовательно перечеркивала всю коммунистическую премудрость каждый день пункт за пунктом. И в душе отдельно взятого «советского человека» до поры до времени уживались совершенно разные тенденции: тяга к коллективной жизни - и махровый индивидуализм, презрение к «совку» - и гордость за победу в великой войне, покорность коммунистическим табу - и ежедневное их нарушение. В этом отношении я, сочетавший в одном лице одновременно черты «общественника» и «антиобщественного элемента», был типичным представителем своего времени.
Конфликт с руководством продолжился и на четвертом курсе. Поскольку исключить меня за неуспеваемость не удавалось, мастера закулисья решили взять реванш, направив на практику в Московский областной театр драмы. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Замысел старателей учитывал, что этот никому не известный, забытый и Богом, и зрителями театр находился в Ногинске. Ежедневно три часа туда-сюда электричкой. Следовать предписанию - чистое безумие. Жесткий график моего дела был бы сломан и я бы понес безвозвратные потери.
Как переоформить направление? Вспомнил, что волгоградский дружок из зеркальной мастерской как-то поведал, что недавно маялся с зеркалами по заказу директора Московского театра эстрады. Гладкий, как хорошее яблоко, Павел Макарович принял и уверил, что с его стороны препон не будет, но поменять место практики через голову декана возможно только при визе министра либо заместителя оного. Всего-навсего! Однако собираюсь в министерство. Одеваюсь неброско, с легким шармом: опытному глазу должны быть заметны и определенный стиль, и привычка к независимости. Фланирую по зданию. По коридорам во множестве снуют клерки, но все не те. Наконец примечаю человека с усталым от постоянного общения с просителями лицом. Извиняясь, осведомляюсь, как пройти в приемную министра. Столоначальник оглядывает оценивающе: - В чем дело, молодой человек? В двух словах объясняюсь, ненавязчиво кладу на подоконник в полупрозрачном пакете презент - блок «Мальборо» и бутылку коньяка. - Я - референт министра. Ждите. Через час выносит подписанное министром письмо.
Подходит к концу преддипломная практика, получаю блистательную, просто восторженную характеристику. Захожу в родное гнездо, а там уже пребывают в предвкушении удовольствия от вытяжения жил - выяснили, что в Ногинске ноги моей не было. Вкрадчиво, участливо расспрашивают, где же я был все это время. Показываю отношение из Театра эстрады. Мне объясняют: - Мы же вас направляли в Ногинск, под вас специальная программа была. Вы, Саша, целых полгода отсутствовали. У нас просто нет другого выхода. Вы уж готовьтесь, голубчик... к худшему, вынуждены вас исключить. Когда они слегка подустали, я как бы между прочим: - Вот тут документ один есть. - Да? Что же это за документ? Давайте посмотрим этот ваш документик.
Когда разглядели бланк с подписью министра культуры РСФСР, на них нашел столбняк. Воздух раскрытыми ртами глотают, наглотаться не могут - немая сцена из «Ревизора». Раз в пять лет видели в ГИТИСе министра Мелентьева живьем. И потом еще год в кабинетах шелестели, ощущая всю свою чиновную малость: «Министр был. Министр видел. Министр сказал...» И вдруг какой-то студентик, шпак, козявка безродная, приносит из заоблачных высот письмо самого.На полгода радетели оставили меня в покое.
Госэкзамен по специальности встречал во всеоружии. Юное создание, беспросветная отличница, по договоренности и задешево заготовила ответы из двух-трех прописных истин на все их мыслимые вопросы. Нам год за годом скармливали наукообразные вирши типа: «Театр заполняется на тридцать процентов случайными зрителями, это критический предел для того-то, и потому-то...» Наставники, будто по уговору, воплощали в деяниях пословицу: «Кто умеет - тот делает, кто не умеет - тот учит». Наскребли по сусекам осколки идей по организации промышленного поточного производства, перенесли их на ниву театра, слепили колобок - и давай раскатывать лапшу, принуждая ошалелых слушателей исследовать глубины пересохшей лужи. Способ защиты очевиден: превратить экзекуцию в доверительную дискуссию. Выход на авансцену - в середине экзамена. Госкомиссия, предвидел, притомится от правильностей, ослабеет, помягчает. С веселым отчаянием полемизирую, словно задыхаюсь от полноты знаний. Нахала оценивают на четверку. Диплом ГИТИСа в кармане.
Филармония, куда pаспpеделили служить во втоpостепенном отделе на ближайшие три года, не привлекала. Прозябать ничтожным клерком? Колея не для бульдозера. Бреду по Неглинной без определенной цели, подумываю, за что зацепиться. Боковым зрением отмечаю вывеску «Управление культуры Мосгорисполкома». Рабочий день закончился, и секретаря в приемной нет. Cтучусь в дверь кабинета начальника отдела кадров. За столом - кустодиевская красавица лет под сорок. Вначале веду необязывающий разговор, наконец излагаю и свою заботу. И вдруг - в ответ: - Для вас все складывается удачно, сейчас как раз в Театре имени Ермоловой освободилось место главного администратора.
...Цепь обстоятельств, приведшая к свободной вакансии, завязалась с приходом в Ермоловский нового директора, Кирилла Адамовича Сухинича, функционера из Моссовета. Подвизался когда-то в кордебалете, из-за касательства к искусству партия бросила на театр. По советским традициям, он первым делом уволил опытного заместителя. С ним ушли и администраторы. На освободившееся место свежеиспеченный назначенец устроил своего приятеля Кирилла Сергеевича Бителева, тоже в прошлом балеруна, человека невредного и незлобивого, но на редкость неспособного оpганизатора. Потом из нашего театра он перешел в швейцары, да и в гостинице надолго не задержался.
Опасения за карьеру (гастроли на носу) заставили Сухинича срочно искать администратора всеми доступными способами, в том числе и официально, через отдел кадров. Из своих заветных нерестилищ первым забросом выловить подходящего большелобика не вышло. Но еще пару дней - и вакансия была бы занята, свято место пусто не бывает. Появление дипломированного разночинца явилось для руководства театра более чем своевременным, за меня ухватились обеими руками.
Как учили в институте, на первых порах я попытался ознакомиться с объемами продаж билетов за последние пять лет. На невинную просьбу показать отчеты среднепожилые голубицы из бухгалтерии пугано вспорхнули из-за конторок, затопали, запричитали, истерически заголосили. Ссылаюсь на свои права и их обязанности. В ответ - оскорбления, а в глазах - девственный ужас ожидания насильника. Но не начинать же в театре с поражения! Словно раскаленный, вырвавшийся из ухвата чугунок, предстаю перед директором. Сознательно пережимаю. Признаться, этот афpонт мне ничем не грозил - уволить молодого специалиста в течение трех лет против его желания законом не разрешалось.
Кирилл Адамович и сам в толк не мог взять, почему это мне отчеты не выдают. Переминался, озабоченно вздыхал, но воевать не хотел. И лишь замечание, что и от него что-то скрывают, подействовало. Получаю письменное подтверждение на карт-бланш. Запыленные папки отдают с молчанием, за которым чувствую тайну. Чего же это они так испугались? Ничего особенного, никаких подчисток, все оформлено надлежащим образом. Ведомость как ведомость. Единственная странность: все эти пять лет в любом месяце и практически независимо от постановки театр заполнялся на шестьдесят процентов. Центральный, из первой обоймы, со своим кругом почитателей театр с непостижимым постоянством из вечера в вечер оставался почти наполовину пуст! Своими глазами вижу: зал почти полон, зрителей много, по отчетам - мало. Дилемма.
Разгадка пришла позже. В это беспроигрышное лото играли не только в нашем театpе. Паpадоксально, но чем менее популярен театр, тем ощутимее был навар. Если популярный театр всегда заполнен полностью, то тут - привычны пустые места и есть возможность заработать. Схема проста: напечатать в типографии неучтенные, дополнительные комплекты билетов и сговориться с кассирами, работающими в самом театре. После начала спектакля билеты штамповались текущим днем и вкладывались как нераспроданные, а деньги изымались. Ревизоpов и в пpиpоде не было, а если бы они и были, не стали бы они, в самом деле, пересчитывать пустые места. Тем более нераскупленные билеты из сторонних касс возвращались в разные дни и приходовались раздельно. Так что ни в день спектакля, ни в последующие дни сопоставить число проданных билетов и число заполненных кресел никому в голову не приходило. Значительная часть выручки каждый день оседала в карманах посвященных. Наш новичок директор об этом не ведал. Не ведал и я, какое гнездо с ходу разворошил.
Растревоженный осиный рой кассирш вкупе с будущим швейцаром, пребывающим пока заместителем директора, стали методично оборудовать силки и расставлять капканы на зеленого правдоискателя. Решиться на бой с ними без союзника - значило проиграть до начала. Уязвимым местом в позиции моих противников было отсутствие у них поддержки главного режиссера. Недосягаем и возвышен, олимпийский бог над варварами, он являлся реальным хозяином в театре. Все остальные при нем, в свите, ходят на цыпочках, стеpегут священный покой. От главрежа Владимира Алексеевича Андреева я добился безусловного одобрения намеченных мной перемен.