Эмтегей 1985. (ч.13)
Продолжение. Читать начало...
Но вот мы обогнули живописную серую скалу, напоминающую лик сказочного великана, грубо вырубленный топором на стволе дерева, и повернули налево. Неожиданно, словно оборвалась плёнка кинофильма, пейзаж сменился, и мы, из сказочной чащи, оказались посреди тундры, наполненной звоном слепней и оводов. Раскалённый воздух колыхался над пустыней, покрытой кочками, усыпанными незрелыми ягодами морошки. Через эту пустыню, прямая как стрела, расстелилась по болоту грунтовая дорога. Для кого то это, конечно, простая насыпь, но на Колыме это принято считать автобаном.
Путь в зону.
Тут и там, по обе стороны грунтовки торчат из болота кривые засохшие стволы лиственниц. Идём ускорив шаг, отмахиваясь от налетевшей армады кровососущих тварей. Пахнет горячим торфом и иван чаем. Временами этот запах сменяется головокружительным, дурманящим ароматом багульника. А иногда, запахи тайги сменяются стойким амбре нефтепродуктов. На обочинах частенько встречаются пустые ржавые бочки из под солярки, автола и нигрола. Во многих остатки топлива до сих пор не испарились.
- Щас мертвяки попрут из под дороги. - Нарушил молчание Вася.
- Какие, в транду, мертвяки ещё? Кладбище отсюда верстах в трёх.
- Серёга! Вот ты баклан бакланом, а всё умным казаться хочешь. Я про грунтовку говорю. Она же на костях построена!
- Да иди ты! Сказки всё это.
- Не-е, Серёг! Вася правду говорит, - встреваю я в разговор, - у меня отец, когда на Тал-Юряхе работал, ездил каждый день туда обратно на мотоцикле. Так вот однажды, привёз в мешке половину черепа. Говорит остановился отлить, а у заднего колеса камень белеет из под полотна насыпи. Шевельнул ногой, - не камень! Отвёрткой расковырял, половинку чьей-то башки вытащил.
- Да это все знают, - подключился к разговору Лось, - мой батя сколько раз с дороги кости человеческие убирал. Колымскую трассу зеки же строили, и тех кто умирал, просто засыпали грунтом под насыпь. Так мы до сих пор по их трупам и ездим. Иногда колёсами разбивают покрытие, их кости наружу и лезут. Все дороги на Колыме построены на костях.
- Ну вот привёз твой отец пол-башки, что с ней потом сделали? - Спрашивает Серёга.
- Ничего, - говорю, - показал мужикам в гараже, те помянули неизвестного, и зарыли позади теплицы на болоте.
- Ёкрный бабай! - Завопил визгливо по бабьи Вася, - я же говорил, попрут мертвяки!
- Что?
- Где?
- Да вот же! Прямо на обочине! - Вася брезгливо ткнул пальцем в белеющую кость.
- Ха-ха-ха! Дурик ты Васька! Это же бивень мамонта! - Хохочем мы дружно.
Вася недоверчиво склоняется над находкой, шевелит её носком кирзача, потом, преодолев сладкий, волнующий страх, берётся рукой за острый конец, и выворачивает из речной гальки, которой отсыпана дорога на болоте, маленький бивень мамонта.
- Мамонтёнок был. Интересно, откуда его выковыряли? - Не успокаивается Вася через полчаса пути.
- Да какая разница? Тут кругом кладбища мамонтов.
- Я всё мечтаю не кости, и целого найти, как того, Мамонтёнка Диму.
- На хрена тебе, Вась?
- Котлеты сделать.
- Чё-о-о? - Мы все остановились, и с подозрением на лицах уставились на Васю. - Чё, пуля в голове?
- Сам дурак, Лосяра! Говорят вкуснятина нереальная! Чего ей, если она была заморожена свежей? Ну и что, что миллион лет в вечной мерзлоте пролежала, там же как в морозилке, не портится.
- Да ты ёбу дался! Мертвечину доисторическую жрать? А если хобот от неё вместо носа вырастет?
- Вот говорю же, Лось, что у тебя не все дома. Коля Мерин всю зиму мамонтятину жрал, и ничего ему не сталось. А хобот если и вырос, то между ног. Ты знаешь сколько он баб имеет? Это всё потому, что у него до колена.
- Так то Мерин! Дурья башка, что Коле будет то, если он денатурат без закуси стаканами глыщет! До колена у него... Сказки всё это. А ты веришь, и думаешь, что если мамонтятину жрать, то и у тебя до колена вырастет?
- Не, Лёх. Правда съедобно. - Говорю я. - Помню, пацаном ещё был, когда у отца гости были какие то, рассказывали, что якуты повадились мамонтятниу в ресторан сдавать под видом лосятины. И ничего. Все ели, не заморачивались.
- Оба-на, пацаны! Чёй то? - Серёга замер с вытянутой рукой, указывая куда то в сторону от дороги, в кочкарник.
Идём по кочкам, с трудом выдёргивая ноги из тесного пространства между этими растительными «прыщами», выросшими выше колена. Впереди видится какая то груда металла. Кверху днищем, лежат останки вездехода. Ни гусениц, ни катков нет, только полуоси торчат по сторонам, как зубы покойника.
- Ни фига себе! Он что, весь утонул? - Спрашиваю товарищей.
- Да похоже на то. Почему брюхом кверху то, не пойму. И есть ли кабина?
- Да есть кабина, Вася, есть. Но она в болото погрузилась, и в ней так и остались мертвяки за рычагами.
- Да иди ты, буцефал хренов!
- Не буцефал, а гидроцефал, - обиделся Серёга.
- А что, быть гидроцефалом лучше? - Ржу я во всё горло.
- Да пошли вы все! Умники, блин. И вообще, меня эти «мессеры» задрючили уже, идём скорее, недалеко ведь уже!
Да. Мошкара на Колыме, это стихийное бедствие. Кусок мяса, оставленный специально, для эксперимента, моей географичкой, на берегу Кадыкчанки летним вечером, стал абсолютно белым через считанные минуты, если мой друг по прозвищу Кришна, мне не врёт.
И мы, продолжая отбиваться от одолевающих крылатых кровососов, выбираемся обратно на дорогу, и ускоряем шаг. До Хатыннаха не более часа пути.
За этот час, мы всё-же ещё дважды делали остановки. Первую для осмотра останков старого трактора, с кабиной, изрешечённой пулями. А второй раз мы достаточно долго изучали неведомый нам агрегат, напоминающий паровоз и зерноуборочный комбайн одновременно. Что это было на самом деле, так и осталось для нас тайной за семью печатями.
Передний мост был, явно управляемой парой колёс. Барабаны со шпильками указывали на то, что когда то к ним крепились колёса. Сверху высилась ржавая громадина, на передней части которой, как на капоте автомобиля виднелась большая пятиконечная звезда в круге, и надпись по его периметру: - «Спец.завод МВД № 43».
- Я себя чувствую, как людоед, который нащёл останки парохода на пляже, и гадает теперь, что же это такое. - Сказал я.
- Скорее всего, это какая та секретная машина. Наверное её тут испытывали. - Авторитетно заявил Сергей. Но я в этот момент, видел не его чумазое лицо, с сощуренными от яркого солнца глазами, и дымящейся «беломориной» в зубах, а интеллигента в очках, с козлиной бородкой, как в телепередаче «Очевидное невероятное». Потряс головой, чтоб прогнать видение, и решительно зашагал к прииску.
В зоне.
В посёлок мы не пошли. Сразу свернули налево, когда дорога раздвоилась в виде рогатки. Правая часть вела в центр заброшенного посёлка старателей и служащих, обеспечивающих функционирование и охрану зоны, а левая вела в саму зону. Через двадцать минут пути мы оказались у ряда, покосившихся столбов, с оградой из колючей проволоки. Местами, «колючка» была порвана, и её ржавые «лианы» раскачивались, свисая со столбов.
- Что будет, если ёжик отдрючит змею? - Спросил Вася. И сам же ответил: - У них родится моток колючей проволоки! - И при этом глупо загоготал. Мы посмотрели на него молча, с сочувствием и пониманием. Вася смущённо затих, и прокашлялся.
Входим через, распахнутые ворота, в зону, где когда то жили и умирали от болезней, голода, и непосильного каторжного труда заключённые. Периметр лагеря сохранился отлично. Три линии заграждений, высотой около трёх метров высотой, и с горизонтальной перекладиной на вершине, каждая. Кое-где, подправить колючую проволоку, и: - «Добро пожаловать в ад»! Четыре охранных вышки высятся над прямоугольным периметром, площадью гектаров пять, примерно.
На этих пяти гектарах руины двухэтажного здания, видимо административного, с провалившейся внутрь крышей, и два ровных ряда бараков - близнецов, метров пятьдесят в длину, и шириной в двенадцать метров каждый. Входные двери расположены внутрь длинного узкого плаца, на котором, вероятно, проводились построения заключённых. На нескольких высоких столбах висят ржавые колпаки, внутри которых были электрические лампочки, для осещения территории.
Всего бараков по шесть штук с каждой стороны. Двенадцать. В каждом содержалось до трёхсот человек, наверное, а может и больше. В дальнем углу виднеются ещё какие то здания. Скорее всего хозяйственные. Баня, лазарет, ШИЗО, и дизельная электростанция, на которую указывает целый штабель из пустых ржавых бочек из под солярки. Эта картина напомнила мне кадры из документальных фильмов о фашистских концлагерях.
Всё сработано грубо, как времянка. Стволы лиственниц, которые шли на строительство срубов, местами даже не ошкурены от коры как следует. Комли брёвен не спилены, а срублены! Люди возводили всё это, не имея ничего кроме топоров. Решётки на окнах бараков грубой ковки, вероятно изготавливались здесь же, самими зеками.
- Что-то как то хреноватенько тут, не находите?
- Да, Андрюх. Смертью тут пахнет. Потом, кровью, болью и страданиями. Наверное души замученных, тут по сей день бродят.
- Серый заткнись уже! Задрючил со своими мертвяками и духами.
- Вась... Ва-ась... Не заморачивайся, тебя они не тронут. При виде твоих драных портков, все мертвяки сами в могилы позаползают от ужаса.
- Чем тебе мои «Монтаны» не нравятся? Смори как шикарно... О... - Вася смешно выпячивает напоказ задницу, с двумя огромными дырами в брезентовой ткани, из которой сшита спецовка, через которые виднеются «семейные» трусы. - Проветриваемые, видал?
Через сорванную с петель дверь в фронтальной стене, входим в барак. Тишина гнетущая. Слышен лишь звон комаров, и жужжание мух. Ни единой доски! Всё построено из стволов лиственниц. На полу брёвна, стёсанные с одной стороны, чтоб сверху пол был плоским, с виду дощатым. Через щели растут длиннющие белые от недостатка освещения побеги растений.
По обе стороны барака, бесконечные ряды двухъярусных нар, у торцевых стен стоят длинные столы со скамейками по бокам. По всюду валяются ржавые консервные банки, алюминиевые ложки, смятые миски. На одном из столов стоит керосиновая лампа без стелянной трубки. И две печи «буржуйки», сваренные из бочек, стоят в разных концах помещения.
- Как же они тут жили зимой, когда мороз пятьдесят градусов? - Недоумевает Лёха.
- Вот тоже, только подумал. - Меня посетила такая же мысль, и я почувствовал холодный озноб, пробежавший по позвоночнику. - Пойдём на свежий воздух.
Ещё около часа мы обследовали один за другим бараки и другие строения, но картина повсюду была одинаково удручающей. Воздух сгустился, стал плотным и липким. Непередаваемое ощущение ужаса поселилось в моей душе, и никак не проходило. Прямо физически я почувствовал страх и боль, пережитые теми людьми, которые прошли через этот кошмар. Тогда подумалось, что в будущем, я всё сделаю, чтобы только никогда не узнать, что такое зона. Лучше смерть при попытке к бегству, чем жить вот так вот!
- Ну что делать будем? Есть уже хочется. - Спрашиваю друзей.
- Не знаю, что мы будем делать, но знаю, что мне здесь не по себе. Хочется драпать скорее отсюда. И снова, глядя на Серёгу, я увидел «академика» в очках и с бородкой. Что за наваждение!
- Предлагаю развести костёр, и пожрать, а потом уж решим, что делать дальше.
- Ва-ася! Ты маньяк! Как можно есть в этом месте? Идём отсюда!
Вася надул губы, обиженно засопел, но вступать в перепалку не стал. Он первым зашагал к воротам лагеря. По пути я предложил компании именно то, о чём думал молча, каждый из нас. Хотелось увидеть огни в тайге, которые могли оказаться освещением взлётно-посадочной полосы. Ни единого возражения не последовало. Единственная заминка вышла, когда мы заспорили о том, в какой именно распадок могли зайти те мужики, которые заблудились, пропали, а потом через год вернулись сытые и холёные.
Резонно рассудил Сергей, предложив идти в тот, что посредине. По нему можно подняться на во-он ту лысую вершину сопки, и с неё будет видна вся округа как на ладони. Если что-то где-то мигнёт, то остаться незамеченным, шансов у него будет минимум.
Приняли решение, и бодро шагаем в сторону срединного распадка, с облегчением уносим ноги из этого гнетущего места. Отчётливо понимаю, что возвратиться сюда, я уже никогда не захочу.
Кладбище.
Идём по прямой дорожке, заросшей травой, и понимаем, что она явно не природного происхождения. Грунт под ногами твёрдый, и скорее всего это насыпь. Через пятнадцать минут, становится ясным, что это была дорога на кладбище, которую тайга поглотила почти без остатка.
Мне уже не раз доводилось встречать захоронения заключённых, но то, что открылось нашему взору, потрясло до глубины души. Поле, размером с футбольное, заросло карликовой берёзкой и багульником, вперемешку с кустами голубики. И мы даже не сразу поняли, где находимся, когда Вася обнаружил в кустике берёзы невысокий столбик, на котором была прибита двумя гвоздиками ржавая жестянка, вырезанная из консервной банки.
На прямоугольном кусочке, рассыпающегося от коррозии металла, гвоздём были пробиты отверстия, образующие цифры. Пять пяти, или семизначных номеров располагались в столбик. Нам всем известно, что это означает. Это значит, что прямо у нас под ногами, в вечной мерзлоте, покоятся друг на друге пять деревянных ящиков, с замороженными телами погибших заключённых. Они лежат там в том виде, как их хоронили. Не тронутые гниением, потому, что в мерзлоте трупы могут храниться в замороженном состоянии тысячелетиями.
А ещё я знал, что на их руках и ногах у них длиннющие ногти, а на лице и голове, волосы в несколько сантиметров длиной. Однажды приятель, который был старше меня лет на семь, рассказал мне потрясающую вещь. Оказывается, после смерти, у человека ещё какое то время продолжают расти волосы и ногти! У покойников! И у меня была возможность убедиться в этом лично. Я помню, с каким чувством мы вскрывали одну такую могилу. Это была безумная смесь ужаса и восторга. Потом пришло осознание, что мы были настоящими идиотами, когда тревожили прах покойников, но это было позже.
А тогда... Не забуду, как под крышкой деревянного ящика, нам открылось тело мужчины, примерно лет пятидесяти с виду. Одет в белую нательную фуфайку, и серые рваные брюки. Босой, со сложенными на груди руками. На тыльной стороне левой ладони синела наколка в виде паука. Это значит - вор. Ногти на руках и ногах, действительно были длинные. Не такие, что прям из ящика торчат, но очень длинные. Тёмно - русые волосы на голове тоже были бы до плеч, если бы умершего хоронили с волосами такой длинны. А так они были спутаны на голове, как птичье гнездо. На щеках и подбородке, рыжеватая редкая бородка. Глаза закрыты, бледное лицо спокойное, даже умиротворённое, словно человек спит.
А сейчас, мы огляделись по сторонам, и... Вот ещё столбик, рядом ещё, и ещё... Сколько же их тут! На некоторых выбито по три номера, на некоторых один, иногда попадались пять, или даже семь номеров на одной жестянке. Пять или семь тел, которые были когда то живыми людьми. Ходили, разговаривали, ели, курили, читали газеты и книги... У них были родители, жёны и дети. Они мечтали о чём то, к чему то стремились. И наверняка не думали о том, что над их останками будет стоять только столбик с выбитым на нём, с помощью гвоздика, номер. Ни имени - фамилии, ни дат рождения и смерти, ни эпитафии, просто номер!
Как это страшно. Я понимаю, они сами виноваты. Не нужно было совершать преступлений. Ведь почти все они здесь были урками. Убийцы, насильники, налётчики, воры, грабители, дезертиры, мародёры. У большинства из них, руки были по локоть в крови, как говорится. И тем не менее, они всё-таки были люди.
- Да что за день то сегодня тако-ой! - Заскулил опять Вася. - Одни покойники с привидениями, сколько можно!
- Вась! Ты что, правда их боишься?
- С детства! Помню как бабушку в Туле хоронили, мне тогда лет пять было. И всё. С тех пор терпеть не могу оркестры с трубами и тарелками, и гробы с покойниками.
Остальные покойников не боятся, но тем не менее, дружно шагаем прочь с этого скорбного места.
Обед и шишки.
Вход в распадок оказался не очень гостеприимным. Мшаник был такой высоты, что ноги в него проваливались по колено. А для того, чтоб освободить ногу для следующего шага, нужно приложить неимоверные усилия. Так мы на один километр потратили времени почти столько же, сколько от вершины перевала до самой зоны на Хатыннахе.
Обессиленные, мы выбрались на каменистый твёрдый склон подошвы сопки, и рухнули на бережке крохотного прозрачного ручейка, стекающего с вершины сопки. Кто не промок до нитки от собственного пота, после прогулки по мшанику в жаркий летний день на Колыме, тот никогда не узнает о том, как счастлив может быть человек, который лежит на замшелых камнях, и пьёт, пьёт, пьёт бесконечно сладкую, чистую, студёную воду.
А потом лицо полностью в ручей, и наслаждаться холодными струями, которые, исцеляют изъеденную паразитами кожу головы и рук. Счастье, это не уси-пуси с невестой на перине. Это не новенькие «Жигули» шестой модели. Это не выигрыш в денежно-вещевую государственную лотерею. Это не отпуск в Батуми. Счастье, это когда ты снимаешь сапоги и куртку, садишься на ствол поваленного дерева, опускаешь стёртые в кровь ноги в ледяную воду, и понимаешь, что ветер сдувает комаров и мошку, и ты можешь бесконечно долго, и главное, безнаказанно сидеть с голым торсом, наслаждаясь прохладой, и глотать, невероятно ароматный дым «Беломарканала», за 22 копейки пачка, в которой 25 папирос.
Конечно, теперь и аппетит проснулся зверский. Сергей быстро развёл костерок, достал из ножен на поясе охотничий нож, вскрыл им две банки тушёной говядины, и расположил их у огня. Вскоре, дивный аромат тушёнки поплыл над лесом, смешиваясь со смолистым запахом дыма от сухих как порох веток стланника. А чифир-бачки уже наполнены студёной водой, и ждут своего часа, когда прогорит первая охапка дров, чтобы затем, почётно разместиться на раскалённых углях.
Читать продолжение...
Посетителей:
Но вот мы обогнули живописную серую скалу, напоминающую лик сказочного великана, грубо вырубленный топором на стволе дерева, и повернули налево. Неожиданно, словно оборвалась плёнка кинофильма, пейзаж сменился, и мы, из сказочной чащи, оказались посреди тундры, наполненной звоном слепней и оводов. Раскалённый воздух колыхался над пустыней, покрытой кочками, усыпанными незрелыми ягодами морошки. Через эту пустыню, прямая как стрела, расстелилась по болоту грунтовая дорога. Для кого то это, конечно, простая насыпь, но на Колыме это принято считать автобаном.
Путь в зону.
Тут и там, по обе стороны грунтовки торчат из болота кривые засохшие стволы лиственниц. Идём ускорив шаг, отмахиваясь от налетевшей армады кровососущих тварей. Пахнет горячим торфом и иван чаем. Временами этот запах сменяется головокружительным, дурманящим ароматом багульника. А иногда, запахи тайги сменяются стойким амбре нефтепродуктов. На обочинах частенько встречаются пустые ржавые бочки из под солярки, автола и нигрола. Во многих остатки топлива до сих пор не испарились.
- Щас мертвяки попрут из под дороги. - Нарушил молчание Вася.
- Какие, в транду, мертвяки ещё? Кладбище отсюда верстах в трёх.
- Серёга! Вот ты баклан бакланом, а всё умным казаться хочешь. Я про грунтовку говорю. Она же на костях построена!
- Да иди ты! Сказки всё это.
- Не-е, Серёг! Вася правду говорит, - встреваю я в разговор, - у меня отец, когда на Тал-Юряхе работал, ездил каждый день туда обратно на мотоцикле. Так вот однажды, привёз в мешке половину черепа. Говорит остановился отлить, а у заднего колеса камень белеет из под полотна насыпи. Шевельнул ногой, - не камень! Отвёрткой расковырял, половинку чьей-то башки вытащил.
- Да это все знают, - подключился к разговору Лось, - мой батя сколько раз с дороги кости человеческие убирал. Колымскую трассу зеки же строили, и тех кто умирал, просто засыпали грунтом под насыпь. Так мы до сих пор по их трупам и ездим. Иногда колёсами разбивают покрытие, их кости наружу и лезут. Все дороги на Колыме построены на костях.
- Ну вот привёз твой отец пол-башки, что с ней потом сделали? - Спрашивает Серёга.
- Ничего, - говорю, - показал мужикам в гараже, те помянули неизвестного, и зарыли позади теплицы на болоте.
- Ёкрный бабай! - Завопил визгливо по бабьи Вася, - я же говорил, попрут мертвяки!
- Что?
- Где?
- Да вот же! Прямо на обочине! - Вася брезгливо ткнул пальцем в белеющую кость.
- Ха-ха-ха! Дурик ты Васька! Это же бивень мамонта! - Хохочем мы дружно.
Вася недоверчиво склоняется над находкой, шевелит её носком кирзача, потом, преодолев сладкий, волнующий страх, берётся рукой за острый конец, и выворачивает из речной гальки, которой отсыпана дорога на болоте, маленький бивень мамонта.
- Мамонтёнок был. Интересно, откуда его выковыряли? - Не успокаивается Вася через полчаса пути.
- Да какая разница? Тут кругом кладбища мамонтов.
- Я всё мечтаю не кости, и целого найти, как того, Мамонтёнка Диму.
- На хрена тебе, Вась?
- Котлеты сделать.
- Чё-о-о? - Мы все остановились, и с подозрением на лицах уставились на Васю. - Чё, пуля в голове?
- Сам дурак, Лосяра! Говорят вкуснятина нереальная! Чего ей, если она была заморожена свежей? Ну и что, что миллион лет в вечной мерзлоте пролежала, там же как в морозилке, не портится.
- Да ты ёбу дался! Мертвечину доисторическую жрать? А если хобот от неё вместо носа вырастет?
- Вот говорю же, Лось, что у тебя не все дома. Коля Мерин всю зиму мамонтятину жрал, и ничего ему не сталось. А хобот если и вырос, то между ног. Ты знаешь сколько он баб имеет? Это всё потому, что у него до колена.
- Так то Мерин! Дурья башка, что Коле будет то, если он денатурат без закуси стаканами глыщет! До колена у него... Сказки всё это. А ты веришь, и думаешь, что если мамонтятину жрать, то и у тебя до колена вырастет?
- Не, Лёх. Правда съедобно. - Говорю я. - Помню, пацаном ещё был, когда у отца гости были какие то, рассказывали, что якуты повадились мамонтятниу в ресторан сдавать под видом лосятины. И ничего. Все ели, не заморачивались.
- Оба-на, пацаны! Чёй то? - Серёга замер с вытянутой рукой, указывая куда то в сторону от дороги, в кочкарник.
Идём по кочкам, с трудом выдёргивая ноги из тесного пространства между этими растительными «прыщами», выросшими выше колена. Впереди видится какая то груда металла. Кверху днищем, лежат останки вездехода. Ни гусениц, ни катков нет, только полуоси торчат по сторонам, как зубы покойника.
- Ни фига себе! Он что, весь утонул? - Спрашиваю товарищей.
- Да похоже на то. Почему брюхом кверху то, не пойму. И есть ли кабина?
- Да есть кабина, Вася, есть. Но она в болото погрузилась, и в ней так и остались мертвяки за рычагами.
- Да иди ты, буцефал хренов!
- Не буцефал, а гидроцефал, - обиделся Серёга.
- А что, быть гидроцефалом лучше? - Ржу я во всё горло.
- Да пошли вы все! Умники, блин. И вообще, меня эти «мессеры» задрючили уже, идём скорее, недалеко ведь уже!
Да. Мошкара на Колыме, это стихийное бедствие. Кусок мяса, оставленный специально, для эксперимента, моей географичкой, на берегу Кадыкчанки летним вечером, стал абсолютно белым через считанные минуты, если мой друг по прозвищу Кришна, мне не врёт.
И мы, продолжая отбиваться от одолевающих крылатых кровососов, выбираемся обратно на дорогу, и ускоряем шаг. До Хатыннаха не более часа пути.
За этот час, мы всё-же ещё дважды делали остановки. Первую для осмотра останков старого трактора, с кабиной, изрешечённой пулями. А второй раз мы достаточно долго изучали неведомый нам агрегат, напоминающий паровоз и зерноуборочный комбайн одновременно. Что это было на самом деле, так и осталось для нас тайной за семью печатями.
Передний мост был, явно управляемой парой колёс. Барабаны со шпильками указывали на то, что когда то к ним крепились колёса. Сверху высилась ржавая громадина, на передней части которой, как на капоте автомобиля виднелась большая пятиконечная звезда в круге, и надпись по его периметру: - «Спец.завод МВД № 43».
- Я себя чувствую, как людоед, который нащёл останки парохода на пляже, и гадает теперь, что же это такое. - Сказал я.
- Скорее всего, это какая та секретная машина. Наверное её тут испытывали. - Авторитетно заявил Сергей. Но я в этот момент, видел не его чумазое лицо, с сощуренными от яркого солнца глазами, и дымящейся «беломориной» в зубах, а интеллигента в очках, с козлиной бородкой, как в телепередаче «Очевидное невероятное». Потряс головой, чтоб прогнать видение, и решительно зашагал к прииску.
В зоне.
В посёлок мы не пошли. Сразу свернули налево, когда дорога раздвоилась в виде рогатки. Правая часть вела в центр заброшенного посёлка старателей и служащих, обеспечивающих функционирование и охрану зоны, а левая вела в саму зону. Через двадцать минут пути мы оказались у ряда, покосившихся столбов, с оградой из колючей проволоки. Местами, «колючка» была порвана, и её ржавые «лианы» раскачивались, свисая со столбов.
- Что будет, если ёжик отдрючит змею? - Спросил Вася. И сам же ответил: - У них родится моток колючей проволоки! - И при этом глупо загоготал. Мы посмотрели на него молча, с сочувствием и пониманием. Вася смущённо затих, и прокашлялся.
Входим через, распахнутые ворота, в зону, где когда то жили и умирали от болезней, голода, и непосильного каторжного труда заключённые. Периметр лагеря сохранился отлично. Три линии заграждений, высотой около трёх метров высотой, и с горизонтальной перекладиной на вершине, каждая. Кое-где, подправить колючую проволоку, и: - «Добро пожаловать в ад»! Четыре охранных вышки высятся над прямоугольным периметром, площадью гектаров пять, примерно.
На этих пяти гектарах руины двухэтажного здания, видимо административного, с провалившейся внутрь крышей, и два ровных ряда бараков - близнецов, метров пятьдесят в длину, и шириной в двенадцать метров каждый. Входные двери расположены внутрь длинного узкого плаца, на котором, вероятно, проводились построения заключённых. На нескольких высоких столбах висят ржавые колпаки, внутри которых были электрические лампочки, для осещения территории.
Всего бараков по шесть штук с каждой стороны. Двенадцать. В каждом содержалось до трёхсот человек, наверное, а может и больше. В дальнем углу виднеются ещё какие то здания. Скорее всего хозяйственные. Баня, лазарет, ШИЗО, и дизельная электростанция, на которую указывает целый штабель из пустых ржавых бочек из под солярки. Эта картина напомнила мне кадры из документальных фильмов о фашистских концлагерях.
Всё сработано грубо, как времянка. Стволы лиственниц, которые шли на строительство срубов, местами даже не ошкурены от коры как следует. Комли брёвен не спилены, а срублены! Люди возводили всё это, не имея ничего кроме топоров. Решётки на окнах бараков грубой ковки, вероятно изготавливались здесь же, самими зеками.
- Что-то как то хреноватенько тут, не находите?
- Да, Андрюх. Смертью тут пахнет. Потом, кровью, болью и страданиями. Наверное души замученных, тут по сей день бродят.
- Серый заткнись уже! Задрючил со своими мертвяками и духами.
- Вась... Ва-ась... Не заморачивайся, тебя они не тронут. При виде твоих драных портков, все мертвяки сами в могилы позаползают от ужаса.
- Чем тебе мои «Монтаны» не нравятся? Смори как шикарно... О... - Вася смешно выпячивает напоказ задницу, с двумя огромными дырами в брезентовой ткани, из которой сшита спецовка, через которые виднеются «семейные» трусы. - Проветриваемые, видал?
Через сорванную с петель дверь в фронтальной стене, входим в барак. Тишина гнетущая. Слышен лишь звон комаров, и жужжание мух. Ни единой доски! Всё построено из стволов лиственниц. На полу брёвна, стёсанные с одной стороны, чтоб сверху пол был плоским, с виду дощатым. Через щели растут длиннющие белые от недостатка освещения побеги растений.
По обе стороны барака, бесконечные ряды двухъярусных нар, у торцевых стен стоят длинные столы со скамейками по бокам. По всюду валяются ржавые консервные банки, алюминиевые ложки, смятые миски. На одном из столов стоит керосиновая лампа без стелянной трубки. И две печи «буржуйки», сваренные из бочек, стоят в разных концах помещения.
- Как же они тут жили зимой, когда мороз пятьдесят градусов? - Недоумевает Лёха.
- Вот тоже, только подумал. - Меня посетила такая же мысль, и я почувствовал холодный озноб, пробежавший по позвоночнику. - Пойдём на свежий воздух.
Ещё около часа мы обследовали один за другим бараки и другие строения, но картина повсюду была одинаково удручающей. Воздух сгустился, стал плотным и липким. Непередаваемое ощущение ужаса поселилось в моей душе, и никак не проходило. Прямо физически я почувствовал страх и боль, пережитые теми людьми, которые прошли через этот кошмар. Тогда подумалось, что в будущем, я всё сделаю, чтобы только никогда не узнать, что такое зона. Лучше смерть при попытке к бегству, чем жить вот так вот!
- Ну что делать будем? Есть уже хочется. - Спрашиваю друзей.
- Не знаю, что мы будем делать, но знаю, что мне здесь не по себе. Хочется драпать скорее отсюда. И снова, глядя на Серёгу, я увидел «академика» в очках и с бородкой. Что за наваждение!
- Предлагаю развести костёр, и пожрать, а потом уж решим, что делать дальше.
- Ва-ася! Ты маньяк! Как можно есть в этом месте? Идём отсюда!
Вася надул губы, обиженно засопел, но вступать в перепалку не стал. Он первым зашагал к воротам лагеря. По пути я предложил компании именно то, о чём думал молча, каждый из нас. Хотелось увидеть огни в тайге, которые могли оказаться освещением взлётно-посадочной полосы. Ни единого возражения не последовало. Единственная заминка вышла, когда мы заспорили о том, в какой именно распадок могли зайти те мужики, которые заблудились, пропали, а потом через год вернулись сытые и холёные.
Резонно рассудил Сергей, предложив идти в тот, что посредине. По нему можно подняться на во-он ту лысую вершину сопки, и с неё будет видна вся округа как на ладони. Если что-то где-то мигнёт, то остаться незамеченным, шансов у него будет минимум.
Приняли решение, и бодро шагаем в сторону срединного распадка, с облегчением уносим ноги из этого гнетущего места. Отчётливо понимаю, что возвратиться сюда, я уже никогда не захочу.
Кладбище.
Идём по прямой дорожке, заросшей травой, и понимаем, что она явно не природного происхождения. Грунт под ногами твёрдый, и скорее всего это насыпь. Через пятнадцать минут, становится ясным, что это была дорога на кладбище, которую тайга поглотила почти без остатка.
Мне уже не раз доводилось встречать захоронения заключённых, но то, что открылось нашему взору, потрясло до глубины души. Поле, размером с футбольное, заросло карликовой берёзкой и багульником, вперемешку с кустами голубики. И мы даже не сразу поняли, где находимся, когда Вася обнаружил в кустике берёзы невысокий столбик, на котором была прибита двумя гвоздиками ржавая жестянка, вырезанная из консервной банки.
На прямоугольном кусочке, рассыпающегося от коррозии металла, гвоздём были пробиты отверстия, образующие цифры. Пять пяти, или семизначных номеров располагались в столбик. Нам всем известно, что это означает. Это значит, что прямо у нас под ногами, в вечной мерзлоте, покоятся друг на друге пять деревянных ящиков, с замороженными телами погибших заключённых. Они лежат там в том виде, как их хоронили. Не тронутые гниением, потому, что в мерзлоте трупы могут храниться в замороженном состоянии тысячелетиями.
А ещё я знал, что на их руках и ногах у них длиннющие ногти, а на лице и голове, волосы в несколько сантиметров длиной. Однажды приятель, который был старше меня лет на семь, рассказал мне потрясающую вещь. Оказывается, после смерти, у человека ещё какое то время продолжают расти волосы и ногти! У покойников! И у меня была возможность убедиться в этом лично. Я помню, с каким чувством мы вскрывали одну такую могилу. Это была безумная смесь ужаса и восторга. Потом пришло осознание, что мы были настоящими идиотами, когда тревожили прах покойников, но это было позже.
А тогда... Не забуду, как под крышкой деревянного ящика, нам открылось тело мужчины, примерно лет пятидесяти с виду. Одет в белую нательную фуфайку, и серые рваные брюки. Босой, со сложенными на груди руками. На тыльной стороне левой ладони синела наколка в виде паука. Это значит - вор. Ногти на руках и ногах, действительно были длинные. Не такие, что прям из ящика торчат, но очень длинные. Тёмно - русые волосы на голове тоже были бы до плеч, если бы умершего хоронили с волосами такой длинны. А так они были спутаны на голове, как птичье гнездо. На щеках и подбородке, рыжеватая редкая бородка. Глаза закрыты, бледное лицо спокойное, даже умиротворённое, словно человек спит.
А сейчас, мы огляделись по сторонам, и... Вот ещё столбик, рядом ещё, и ещё... Сколько же их тут! На некоторых выбито по три номера, на некоторых один, иногда попадались пять, или даже семь номеров на одной жестянке. Пять или семь тел, которые были когда то живыми людьми. Ходили, разговаривали, ели, курили, читали газеты и книги... У них были родители, жёны и дети. Они мечтали о чём то, к чему то стремились. И наверняка не думали о том, что над их останками будет стоять только столбик с выбитым на нём, с помощью гвоздика, номер. Ни имени - фамилии, ни дат рождения и смерти, ни эпитафии, просто номер!
Как это страшно. Я понимаю, они сами виноваты. Не нужно было совершать преступлений. Ведь почти все они здесь были урками. Убийцы, насильники, налётчики, воры, грабители, дезертиры, мародёры. У большинства из них, руки были по локоть в крови, как говорится. И тем не менее, они всё-таки были люди.
- Да что за день то сегодня тако-ой! - Заскулил опять Вася. - Одни покойники с привидениями, сколько можно!
- Вась! Ты что, правда их боишься?
- С детства! Помню как бабушку в Туле хоронили, мне тогда лет пять было. И всё. С тех пор терпеть не могу оркестры с трубами и тарелками, и гробы с покойниками.
Остальные покойников не боятся, но тем не менее, дружно шагаем прочь с этого скорбного места.
Обед и шишки.
Вход в распадок оказался не очень гостеприимным. Мшаник был такой высоты, что ноги в него проваливались по колено. А для того, чтоб освободить ногу для следующего шага, нужно приложить неимоверные усилия. Так мы на один километр потратили времени почти столько же, сколько от вершины перевала до самой зоны на Хатыннахе.
Обессиленные, мы выбрались на каменистый твёрдый склон подошвы сопки, и рухнули на бережке крохотного прозрачного ручейка, стекающего с вершины сопки. Кто не промок до нитки от собственного пота, после прогулки по мшанику в жаркий летний день на Колыме, тот никогда не узнает о том, как счастлив может быть человек, который лежит на замшелых камнях, и пьёт, пьёт, пьёт бесконечно сладкую, чистую, студёную воду.
А потом лицо полностью в ручей, и наслаждаться холодными струями, которые, исцеляют изъеденную паразитами кожу головы и рук. Счастье, это не уси-пуси с невестой на перине. Это не новенькие «Жигули» шестой модели. Это не выигрыш в денежно-вещевую государственную лотерею. Это не отпуск в Батуми. Счастье, это когда ты снимаешь сапоги и куртку, садишься на ствол поваленного дерева, опускаешь стёртые в кровь ноги в ледяную воду, и понимаешь, что ветер сдувает комаров и мошку, и ты можешь бесконечно долго, и главное, безнаказанно сидеть с голым торсом, наслаждаясь прохладой, и глотать, невероятно ароматный дым «Беломарканала», за 22 копейки пачка, в которой 25 папирос.
Конечно, теперь и аппетит проснулся зверский. Сергей быстро развёл костерок, достал из ножен на поясе охотничий нож, вскрыл им две банки тушёной говядины, и расположил их у огня. Вскоре, дивный аромат тушёнки поплыл над лесом, смешиваясь со смолистым запахом дыма от сухих как порох веток стланника. А чифир-бачки уже наполнены студёной водой, и ждут своего часа, когда прогорит первая охапка дров, чтобы затем, почётно разместиться на раскалённых углях.
Читать продолжение...
Посетителей: