Изнаночная явь
Петроград.
Ведь должно же быть так,
чтобы человеку всегда можно было "куда пойти"...
Уже под самое закрытие
после четырёхмесячной раскачки
выбрался на выставку Павла Филонова.
Если бы пришлось жить в каком-нибудь столичном Измайлово
или на здешней Чёрной речке,
то, наверняка, оказался бы на ней намного раньше,
но сама близость,
соседство с Русским,
полное отсутствие дистанции
понуждает медлить.
Сама Елизавета Петровна
раз в году совершала пешее шествие
от Московского Кремля до Троице-Сергиевой лавры:
под вечер её везли в путевой дворец,
а на следующее утро
привозили к тому же самому месту,
чтобы все эти знаменитые шестьдесят вёрст
протопать самой.
До святаго Иерусалима паломники шли год,
а то и два,
и понятно,
что, когда аж через целых пять утомительных часов
нынешние пилигримы оказываются во Святой Земле,
где после скидывания пожиток в пятизвёздном люксе
их на автобусе везут,
прежде всего, на гору Преображения:
"Вышли,
пропели тропарь,
приложились,
взяли благословленье и...
поехали дальше!" -
и когда слышишь эти восторженные рассказы,
думаешь:
"А где же ночлег в стогу сена
с багрово огромадной луной на горизонте?
Где парное молоко из крынки
с коркой чёрствого хлебушка?
Где же эти "промокшие до нитки"
вместе с телятами в хлеву?".
Очевидно, что без всей этой
пешешествуемой "инициации",
без прохождения "из варяг в греки",
наконец, без "следования за Христом"
по камням и булыгам,
в сандалиях,
с посохом,
без спешки и
торопливого понуждения
на ту же самую гору Фавор,
невозможно то единственное воплощение крылатого
"Увидеть Париж и умереть"...
Вот так и я,
снова вздрогнув
от захлопнувшейся за моей спиной
утяжелённосейфовой парадной,
вершу инициацию памяти,
воспоминая о тех, кто уже "...совсем далече".
Вижу "Анипушкина",
кстати и нехудое изваянье:
Михаил Константиныч, по-молодости,
даже уже после одобрения и "принятия"
увозил его и всё "дорабатывал и дорабатывал".
После получения в 1958-м Ленинской,
он вместе с почётом,
мастерской и
деньгами
получил и право стать единственным ваятелем
на весь маленький Ленинград,
катком пройтись по поколению однокашников
и тех, кого Академия будет печь и выпекать впоследствии.
На целые сорок лет Михаил Аникушин воцарился
и по личному доверию партии и народа,
ваял неустанно
пьедестальных Лукичей.
Это о его шестнадцатиметровом
Владимире Ильиче на Московском,
лихо придумал,
не отходя от стойки в рюмочной у "Пяти углов",
автор "Заповедника":
"Одна кепка в руке,
другая на голове -
после снятия пелерины
пришлось везти и «стёсывать»..."
В Смольном,
где "вызванные на ковёр"
падали в обморок
только при вдохе наполеоновски мизерного
царского однофамильца,
Мишенька пресмыкающе
ползал на коленках,
вымогая милость сюзерена
на право победы в конкурсе
на "мемориал победы" -
так угрозливо и торчат эти
пятиметровые мужики и бабы,
гостеприимно приветствуя
пулковских прилетенцев,
лихо строча и
размахивая автоматами
вокруг гигантской "стамески".
Уже в собчачью эпоху
"Анипушкин" стал захаживать в храм Божий
и, когда сразу после Аллы Борисовны и Филиппушки
ему вручали регалии и знаки отличия "графского достоинства",
самолично помню,
как он восхищенно всплеснул в ладоши -
самому себе и захлопал в гулком зале.
На следующий день в Академии
он на полном сурьёзе требовал,
чтобы ученики обращались к нему "Ваше Сиятельство" -
те же по убожеству и безграмотнотности своей всё путали
и звали то "Ваше Величество",
то "...Высочество",
то "...Высопреосвященство",
к немалому огорчению
впавшего в детство
скульптурного олигарха...
В Русском церемонно раскланиваюсь,
пью кофий в экскурсоводной будке
и, как "дамский угодник",
целую ручки у
восьмидесятилетней смотрительницы:
"Вы, как всегда, бесподобны!"
Филонова показывают за чёрными шторами
в полном ночном мраке,
где отдельным верхним фонарём высвечена каждая работа.
Останавливаюсь у "Пира королей",
под какой
с кистью в закоченевшей руке
и нашли одержимого творца
"аналитического" дерзновения
в декабре 41-го,
уже как неделю почившего "с голодухи"
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post12816726/.
Он ведь так ни одной своей работы никому и не продал -
даже Бродскому, президенту тогдашней Академии художеств,
даже Третьяковке -
жил на хлебе и воде
у себя в мастерской на Карповке
и веровал в безусловную свою гениальность
и способность собственным священнодействием
переделать этот Божий мир.
Всматриваюсь в многочисленные его "Головы",
где являет он свой собственный
оголённый автопортрет,
будто это и есть продолжение "Записок из подполья".
Как и у Фёдора Михалыча -
лишённая всякого эроса
изнаночная явь,
в какую,
словно в кошмарах толстовского Ивана Ильича,
тебя и "пихают" в мешок
кромешной пустоты.
Точно это лик Смердякова
и его беззвучный посмех
"Про неправду ведь всё написано!"
Хотя и пишут сейчас многие
об иконописности его полотен,
о его особой религиозности,
но ведь им самим и было когда-то брошено
ученице, указуя на иконы в красном углу:
«Зачем Вы держите в доме эту сволочь?»
Как и 18-ть лет назад
на первой его выставке,
словно "конь блед" в топоте чёрных молний,
Вий, какому открыли только что веки,
смурное дыхание апокалиптической бездны,
на краю какой оказался,
с подлетевшей вдруг пророкной лжеколесницей
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post12817177/...
Ведь должно же быть так,
чтобы человеку всегда можно было "куда пойти"...
Уже под самое закрытие
после четырёхмесячной раскачки
выбрался на выставку Павла Филонова.
Если бы пришлось жить в каком-нибудь столичном Измайлово
или на здешней Чёрной речке,
то, наверняка, оказался бы на ней намного раньше,
но сама близость,
соседство с Русским,
полное отсутствие дистанции
понуждает медлить.
Сама Елизавета Петровна
раз в году совершала пешее шествие
от Московского Кремля до Троице-Сергиевой лавры:
под вечер её везли в путевой дворец,
а на следующее утро
привозили к тому же самому месту,
чтобы все эти знаменитые шестьдесят вёрст
протопать самой.
До святаго Иерусалима паломники шли год,
а то и два,
и понятно,
что, когда аж через целых пять утомительных часов
нынешние пилигримы оказываются во Святой Земле,
где после скидывания пожиток в пятизвёздном люксе
их на автобусе везут,
прежде всего, на гору Преображения:
"Вышли,
пропели тропарь,
приложились,
взяли благословленье и...
поехали дальше!" -
и когда слышишь эти восторженные рассказы,
думаешь:
"А где же ночлег в стогу сена
с багрово огромадной луной на горизонте?
Где парное молоко из крынки
с коркой чёрствого хлебушка?
Где же эти "промокшие до нитки"
вместе с телятами в хлеву?".
Очевидно, что без всей этой
пешешествуемой "инициации",
без прохождения "из варяг в греки",
наконец, без "следования за Христом"
по камням и булыгам,
в сандалиях,
с посохом,
без спешки и
торопливого понуждения
на ту же самую гору Фавор,
невозможно то единственное воплощение крылатого
"Увидеть Париж и умереть"...
Вот так и я,
снова вздрогнув
от захлопнувшейся за моей спиной
утяжелённосейфовой парадной,
вершу инициацию памяти,
воспоминая о тех, кто уже "...совсем далече".
Вижу "Анипушкина",
кстати и нехудое изваянье:
Михаил Константиныч, по-молодости,
даже уже после одобрения и "принятия"
увозил его и всё "дорабатывал и дорабатывал".
После получения в 1958-м Ленинской,
он вместе с почётом,
мастерской и
деньгами
получил и право стать единственным ваятелем
на весь маленький Ленинград,
катком пройтись по поколению однокашников
и тех, кого Академия будет печь и выпекать впоследствии.
На целые сорок лет Михаил Аникушин воцарился
и по личному доверию партии и народа,
ваял неустанно
пьедестальных Лукичей.
Это о его шестнадцатиметровом
Владимире Ильиче на Московском,
лихо придумал,
не отходя от стойки в рюмочной у "Пяти углов",
автор "Заповедника":
"Одна кепка в руке,
другая на голове -
после снятия пелерины
пришлось везти и «стёсывать»..."
В Смольном,
где "вызванные на ковёр"
падали в обморок
только при вдохе наполеоновски мизерного
царского однофамильца,
Мишенька пресмыкающе
ползал на коленках,
вымогая милость сюзерена
на право победы в конкурсе
на "мемориал победы" -
так угрозливо и торчат эти
пятиметровые мужики и бабы,
гостеприимно приветствуя
пулковских прилетенцев,
лихо строча и
размахивая автоматами
вокруг гигантской "стамески".
Уже в собчачью эпоху
"Анипушкин" стал захаживать в храм Божий
и, когда сразу после Аллы Борисовны и Филиппушки
ему вручали регалии и знаки отличия "графского достоинства",
самолично помню,
как он восхищенно всплеснул в ладоши -
самому себе и захлопал в гулком зале.
На следующий день в Академии
он на полном сурьёзе требовал,
чтобы ученики обращались к нему "Ваше Сиятельство" -
те же по убожеству и безграмотнотности своей всё путали
и звали то "Ваше Величество",
то "...Высочество",
то "...Высопреосвященство",
к немалому огорчению
впавшего в детство
скульптурного олигарха...
В Русском церемонно раскланиваюсь,
пью кофий в экскурсоводной будке
и, как "дамский угодник",
целую ручки у
восьмидесятилетней смотрительницы:
"Вы, как всегда, бесподобны!"
Филонова показывают за чёрными шторами
в полном ночном мраке,
где отдельным верхним фонарём высвечена каждая работа.
Останавливаюсь у "Пира королей",
под какой
с кистью в закоченевшей руке
и нашли одержимого творца
"аналитического" дерзновения
в декабре 41-го,
уже как неделю почившего "с голодухи"
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post12816726/.
Он ведь так ни одной своей работы никому и не продал -
даже Бродскому, президенту тогдашней Академии художеств,
даже Третьяковке -
жил на хлебе и воде
у себя в мастерской на Карповке
и веровал в безусловную свою гениальность
и способность собственным священнодействием
переделать этот Божий мир.
Всматриваюсь в многочисленные его "Головы",
где являет он свой собственный
оголённый автопортрет,
будто это и есть продолжение "Записок из подполья".
Как и у Фёдора Михалыча -
лишённая всякого эроса
изнаночная явь,
в какую,
словно в кошмарах толстовского Ивана Ильича,
тебя и "пихают" в мешок
кромешной пустоты.
Точно это лик Смердякова
и его беззвучный посмех
"Про неправду ведь всё написано!"
Хотя и пишут сейчас многие
об иконописности его полотен,
о его особой религиозности,
но ведь им самим и было когда-то брошено
ученице, указуя на иконы в красном углу:
«Зачем Вы держите в доме эту сволочь?»
Как и 18-ть лет назад
на первой его выставке,
словно "конь блед" в топоте чёрных молний,
Вий, какому открыли только что веки,
смурное дыхание апокалиптической бездны,
на краю какой оказался,
с подлетевшей вдруг пророкной лжеколесницей
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post12817177/...