Движущая сила перемен - часть вторая (5)
Родина-мать
А разве благотворительность диаспорных армян на армянской земле не есть образец национальной деятельности? Нет, потому что благотворительность, как бы она ни была оптимизирована, остается по сути прихотью частного лица или группы лиц. Благотворительность как раз и подтверждает отсутствие системных национальных механизмов и там, откуда она исходит, и там, куда поступают средства. Да, какие-то успешные предприниматели время от времени отваливают миллионы на проекты, которые им самим кажутся наиболее важными и нужными. Иногда они привлекают экспертов, в самом лучшем случае пытаются понять общественные запросы, но, в конечном счете, все опирается на частное решение, индивидуальную волю. Воля одного продиктована памятью о покойных родителях, другого - рождением ребенка, третьего - ностальгией по своей малой родине (городу, селу или, еще конкретнее, школе, где он учился). Это годилось в Средние века для душеспасительных даров близлежащему монастырю, но не годится для нации в XXI веке. То же самое касается телемарафонов, где жертвователей гораздо больше. Нет обязывающей системы, когда отчисления собираются автоматически и регулярно, как налоги в цивилизованной стране, и расходуются тоже централизованно, а не по воле плательщика.
Не случайно в противовес слову «Հայրենիք» («Отечество»), которое остро подчеркивает ответственность за полученное от предков наследие, за земельную вотчину, мы видим постоянное использование самой диаспорой другой метафоры - образа Армении как матери - «Մայր-Հայաստան». Образ Родины-матери используют многие народы, подчеркивая тем самым двойственный характер связи с землей. Кроме коллективного права хозяина, получившего родовую вотчину от предков по мужской линии (отсюда вырастают политические идеи прав народа и национальной государственности именно на этой территории), есть еще иная по своему характеру, индивидуальная связь сына (дочери) с землей как плодоносящим и любящим материнским лоном.
При жизни на родной земле обе эти важные связи дополняют и усиливают друг друга. При жизни на чужой земле чувство прав и ответственности («Հայրենիք») естественным образом истощается - точно так же, как ослабевают мышцы, когда они десятилетиями не действуют. В диаспорном дискурсе начинает явно преобладать образ Родины-матери (Матери-Армении). Причем в отрыве от отцовского он не имеет обязывающего характера. Это отношение взрослого семейного сына и престарелой матери, которые живут порознь. С одной стороны, мать нельзя поменять, как жену (страну проживания), с другой - такого рода отношения с матерью предполагают главным образом эмоциональную, ностальгическую связь на расстоянии или во время кратких наездов в гости. И если завтра от армянской государственности не останется камня на камне, такая связь может продолжаться своим чередом. Реальная, повседневная, деятельная связь - совместное воспитание детей, ведение хозяйства и общее владение собственностью - поддерживается именно с женой, и в этом смысле не суть важно, насколько нежно она любима.
Как видим, из двух архаичных символов - материнского и отцовского - диаспора выбирает не тот, который был успешно адаптирован современностью, имеет потенциал вырасти в политическую и гражданскую ответственность. Характерен в этом смысле фрагмент из книги Джованни Гуайты «Жизнь человека: встреча неба и земли», составленной из бесед автора с католикосом Гарегином I:
«- Я вспомнил, как однажды вы сказали «My motherland of Armenia and my country of Lebanon» (Католикос высказался тогда по-английски, и Гуайта приводит цитату в оригинале: «Моя родина (букв. «материнская земля») - Армения и моя страна - Ливан». - К.А.) - Да, это так. - Вы родились в Сирии, но в армянской семье; самый большой период своей жизни Вы прожили в Ливане. Кто Вы, Католикос Гарегин I: армянин, ливанец или сириец? - Я бы сказал, что соединяю в себе одновременно три национальности».
Как ни удивительно, но это говорил уже не Киликийский Католикос в ливанском Антилиасе, а Католикос всех армян в сердце Армении, в Эчмиадзине, глава одной из самых глубоко национальных Церквей. Мыслителю-богослову, человеку, посвятившему ААЦ и своему народу всю жизнь, даже ему, не имевшему никаких оснований сомневаться, что он до конца своих дней проживет в Армении и будет здесь похоронен, было трудно переступить через психологический барьер, скорректировать свои прежние слова и назвать эту страну своей.
В другом месте Католикос отмечает: «Мы не чувствуем себя иностранцами в странах, в которых живем (…) Армяне диаспоры - полноценные граждане той страны, в которой они родились и живут. В то же время вовлеченность в социальную жизнь этих стран не мешает им сохранять чувство принадлежности к другой стране - стране своих предков, которую мы любим называть родиной-матерью. Армения - страна, из которой мы произошли, и армяне очень глубоко это осознают. В чувстве принадлежности к двум странам нет никакого противоречия».
По-человечески понятно, что человек, родившийся и воспитанный в диаспоре, священнослужитель, всю жизнь имевший дело с диаспорной паствой, стремится не просто оправдать каждого армянина диаспоры, но представить сам статус диаспоры в наилучшем, непротиворечивом свете при помощи таких обтекаемых выражений, как «полноценные граждане», «принадлежность к стране». Чтобы расставить все по местам, правильнее говорить о более конкретных вещах - в первую очередь о патриотизме, который либо есть, либо отсутствует.
Двоебожие
Патриотизм часто и достаточно метко называют гражданской религией. Человек может вообще не верить в этого земного «Бога», может сменить «веру» - отказаться от прежнего «Бога» ради нового, может совмещать веру в земного «Бога» и Бога небесного. Но «вера» в двух земных «Богов» противоестественна, потому что сама суть патриотизма делает его «монотеистичным» в той же степени, как монотеистичны христианство, иудаизм, ислам. Кроме того, патриотизм, как и религиозность, дело ежедневное, тесно связанное не только с духовной, но и вещественной стороной жизни. Патриотом двух стран невозможно быть не только психологически, но и физически. А от «чувства принадлежности к стране» самой стране в девяти случаях из десяти ни жарко ни холодно.
Если все же допустить в некотором виде сосуществование в диаспорном сообществе двух «Богов», оно, конечно, никак не может быть равноправным. Его можно проиллюстрировать на примере долгого сосуществования христианства с некоторыми так называемыми «пережитками» язычества. Люди стали верить в нового христианского Бога, соблюдать религиозные предписания, творить молитвы, посещать Церковь, жертвовать ей долю своего труда, имущества. Они утратили языческую веру, которая выродилась в остаточные обычаи и суеверия, передававшиеся от старших поколений. В определенных, достаточно редких ситуациях проявлись пережитки язычества - дольше всего они удерживались в праздничных и похоронных обрядах (ср. сегодняшние армянские ритуалы праздников и скорби в диаспоре). Доминирующая религия существенно влияла на жизнь общества, социальное бытие человека, а языческие суеверия и обычаи оставались в качестве небольшой «ниши» частной жизни (гадания, приметы, поверья, игры и пр.). Сегодня объектом нормативного патриотизма, нормативной гражданской лояльности для армян Спюрка является страна проживания, с которой связано их личное благополучие и благополучие их семей. А ритуалы «женского божества», Матери-Армении, существуют как «пережиток прошлого», как языческий обычай - прыгать раз или два в году через костер.
Тут возникает вопрос: что лучше - такие чувства или вообще никаких? Подобный вопрос не может не возникать каждый раз, когда заходит речь о проблемах Армянства. Любой из вариантов ответа будет неверным. Необходимо вначале ответить на вопрос о целях. Если есть желание по-прежнему видеть свою общую судьбу в чужих руках, быть использованными оптом и в розницу для успехов чужих дел, бесконечно подстраиваться и подлаживаться и все равно периодически оказываться под угрозой, а потом, после очередной беды, при встрече «смеяться и разговаривать на своем языке», «вышучивать большие идеи мира», тогда можно и сегодня быть довольным положением вещей в Армянстве. Если есть желание что-то изменить, надо начинать с реальных самооценок. И тогда ответ на первоначальный вопрос очевиден: конечно, лучше хоть что-то, чем ничего, при условии, что малое не выдается за большое, ощущается как опасный дефицит.
А разве благотворительность диаспорных армян на армянской земле не есть образец национальной деятельности? Нет, потому что благотворительность, как бы она ни была оптимизирована, остается по сути прихотью частного лица или группы лиц. Благотворительность как раз и подтверждает отсутствие системных национальных механизмов и там, откуда она исходит, и там, куда поступают средства. Да, какие-то успешные предприниматели время от времени отваливают миллионы на проекты, которые им самим кажутся наиболее важными и нужными. Иногда они привлекают экспертов, в самом лучшем случае пытаются понять общественные запросы, но, в конечном счете, все опирается на частное решение, индивидуальную волю. Воля одного продиктована памятью о покойных родителях, другого - рождением ребенка, третьего - ностальгией по своей малой родине (городу, селу или, еще конкретнее, школе, где он учился). Это годилось в Средние века для душеспасительных даров близлежащему монастырю, но не годится для нации в XXI веке. То же самое касается телемарафонов, где жертвователей гораздо больше. Нет обязывающей системы, когда отчисления собираются автоматически и регулярно, как налоги в цивилизованной стране, и расходуются тоже централизованно, а не по воле плательщика.
Не случайно в противовес слову «Հայրենիք» («Отечество»), которое остро подчеркивает ответственность за полученное от предков наследие, за земельную вотчину, мы видим постоянное использование самой диаспорой другой метафоры - образа Армении как матери - «Մայր-Հայաստան». Образ Родины-матери используют многие народы, подчеркивая тем самым двойственный характер связи с землей. Кроме коллективного права хозяина, получившего родовую вотчину от предков по мужской линии (отсюда вырастают политические идеи прав народа и национальной государственности именно на этой территории), есть еще иная по своему характеру, индивидуальная связь сына (дочери) с землей как плодоносящим и любящим материнским лоном.
При жизни на родной земле обе эти важные связи дополняют и усиливают друг друга. При жизни на чужой земле чувство прав и ответственности («Հայրենիք») естественным образом истощается - точно так же, как ослабевают мышцы, когда они десятилетиями не действуют. В диаспорном дискурсе начинает явно преобладать образ Родины-матери (Матери-Армении). Причем в отрыве от отцовского он не имеет обязывающего характера. Это отношение взрослого семейного сына и престарелой матери, которые живут порознь. С одной стороны, мать нельзя поменять, как жену (страну проживания), с другой - такого рода отношения с матерью предполагают главным образом эмоциональную, ностальгическую связь на расстоянии или во время кратких наездов в гости. И если завтра от армянской государственности не останется камня на камне, такая связь может продолжаться своим чередом. Реальная, повседневная, деятельная связь - совместное воспитание детей, ведение хозяйства и общее владение собственностью - поддерживается именно с женой, и в этом смысле не суть важно, насколько нежно она любима.
Как видим, из двух архаичных символов - материнского и отцовского - диаспора выбирает не тот, который был успешно адаптирован современностью, имеет потенциал вырасти в политическую и гражданскую ответственность. Характерен в этом смысле фрагмент из книги Джованни Гуайты «Жизнь человека: встреча неба и земли», составленной из бесед автора с католикосом Гарегином I:
«- Я вспомнил, как однажды вы сказали «My motherland of Armenia and my country of Lebanon» (Католикос высказался тогда по-английски, и Гуайта приводит цитату в оригинале: «Моя родина (букв. «материнская земля») - Армения и моя страна - Ливан». - К.А.) - Да, это так. - Вы родились в Сирии, но в армянской семье; самый большой период своей жизни Вы прожили в Ливане. Кто Вы, Католикос Гарегин I: армянин, ливанец или сириец? - Я бы сказал, что соединяю в себе одновременно три национальности».
Как ни удивительно, но это говорил уже не Киликийский Католикос в ливанском Антилиасе, а Католикос всех армян в сердце Армении, в Эчмиадзине, глава одной из самых глубоко национальных Церквей. Мыслителю-богослову, человеку, посвятившему ААЦ и своему народу всю жизнь, даже ему, не имевшему никаких оснований сомневаться, что он до конца своих дней проживет в Армении и будет здесь похоронен, было трудно переступить через психологический барьер, скорректировать свои прежние слова и назвать эту страну своей.
В другом месте Католикос отмечает: «Мы не чувствуем себя иностранцами в странах, в которых живем (…) Армяне диаспоры - полноценные граждане той страны, в которой они родились и живут. В то же время вовлеченность в социальную жизнь этих стран не мешает им сохранять чувство принадлежности к другой стране - стране своих предков, которую мы любим называть родиной-матерью. Армения - страна, из которой мы произошли, и армяне очень глубоко это осознают. В чувстве принадлежности к двум странам нет никакого противоречия».
По-человечески понятно, что человек, родившийся и воспитанный в диаспоре, священнослужитель, всю жизнь имевший дело с диаспорной паствой, стремится не просто оправдать каждого армянина диаспоры, но представить сам статус диаспоры в наилучшем, непротиворечивом свете при помощи таких обтекаемых выражений, как «полноценные граждане», «принадлежность к стране». Чтобы расставить все по местам, правильнее говорить о более конкретных вещах - в первую очередь о патриотизме, который либо есть, либо отсутствует.
Двоебожие
Патриотизм часто и достаточно метко называют гражданской религией. Человек может вообще не верить в этого земного «Бога», может сменить «веру» - отказаться от прежнего «Бога» ради нового, может совмещать веру в земного «Бога» и Бога небесного. Но «вера» в двух земных «Богов» противоестественна, потому что сама суть патриотизма делает его «монотеистичным» в той же степени, как монотеистичны христианство, иудаизм, ислам. Кроме того, патриотизм, как и религиозность, дело ежедневное, тесно связанное не только с духовной, но и вещественной стороной жизни. Патриотом двух стран невозможно быть не только психологически, но и физически. А от «чувства принадлежности к стране» самой стране в девяти случаях из десяти ни жарко ни холодно.
Если все же допустить в некотором виде сосуществование в диаспорном сообществе двух «Богов», оно, конечно, никак не может быть равноправным. Его можно проиллюстрировать на примере долгого сосуществования христианства с некоторыми так называемыми «пережитками» язычества. Люди стали верить в нового христианского Бога, соблюдать религиозные предписания, творить молитвы, посещать Церковь, жертвовать ей долю своего труда, имущества. Они утратили языческую веру, которая выродилась в остаточные обычаи и суеверия, передававшиеся от старших поколений. В определенных, достаточно редких ситуациях проявлись пережитки язычества - дольше всего они удерживались в праздничных и похоронных обрядах (ср. сегодняшние армянские ритуалы праздников и скорби в диаспоре). Доминирующая религия существенно влияла на жизнь общества, социальное бытие человека, а языческие суеверия и обычаи оставались в качестве небольшой «ниши» частной жизни (гадания, приметы, поверья, игры и пр.). Сегодня объектом нормативного патриотизма, нормативной гражданской лояльности для армян Спюрка является страна проживания, с которой связано их личное благополучие и благополучие их семей. А ритуалы «женского божества», Матери-Армении, существуют как «пережиток прошлого», как языческий обычай - прыгать раз или два в году через костер.
Тут возникает вопрос: что лучше - такие чувства или вообще никаких? Подобный вопрос не может не возникать каждый раз, когда заходит речь о проблемах Армянства. Любой из вариантов ответа будет неверным. Необходимо вначале ответить на вопрос о целях. Если есть желание по-прежнему видеть свою общую судьбу в чужих руках, быть использованными оптом и в розницу для успехов чужих дел, бесконечно подстраиваться и подлаживаться и все равно периодически оказываться под угрозой, а потом, после очередной беды, при встрече «смеяться и разговаривать на своем языке», «вышучивать большие идеи мира», тогда можно и сегодня быть довольным положением вещей в Армянстве. Если есть желание что-то изменить, надо начинать с реальных самооценок. И тогда ответ на первоначальный вопрос очевиден: конечно, лучше хоть что-то, чем ничего, при условии, что малое не выдается за большое, ощущается как опасный дефицит.