с праздником
Сегодня с утра позвонила бабушке по матери Евгении. Чтоб поздравить.
Их все меньше с каждым годом. Бабушек, дедушек. Тех, кто вернулся оттуда. Они немногого хотят. Просто чтобы помнили и поминали.
Бабушка редко надевает награды. На моей памяти, по-моему, и не было такого. И телевизор она никогда не смотрит, радио вот слушает. Она зато каждое 9 мая идет в церковь и молится. За тех, кто жив, и за тех, кто не дошел. И за тех, кто умер с голоду в том блокадном городе. А умерла вся ее семья. А еще на ее семейном участке на старом кладбище есть в углу безымянный крест. Говорит, ребенок какой-то чужой умер в блокаду, она и подхоронила. Так и лежит с ее родителями, с прабабкой моей Феодосией Милецкой, с прадедом Григорием. Бабушка помнит, ездит в родительские субботы, убирается. И хочет, чтобы помнили.
Другая бабушка, архитектор, помню, доставала свои награды, показывала мне и сестре. Рассказывала. Как она реставрировала Питер и Выборг после войны. Какие дома подняла из руин. А про войну мало рассказывала, только медали лежали. Руки помню, широкие, и награды. Сейчас ее уже нет, давно нет. Я помню бабу Машу.
Дед по отцу не вернулся, художник и архитектор Гурий, из поморов, с беломорского севера, и могилы не найти. Где-то в общей, безымянной. Воспоминание осталось. Чтобы помнили.
Второй дед где-то под Питером лег. И тоже место неизвестно. Знаю имя, нет даже фотографии-блокада, жгли все, не до фотографий было. Сестра моя назвала своего первенца Александром в честь того, невернувшегося деда, которого никто из нас не видел, но помнит. Даже мама и тетя не видели, они родились в 44.
Сложно. Воспоминания срезами. Дядя Гриша, двоюродный дедушка, работал после войны фотографом. Фотографии остались, на них даже я, маленькая, есть. А его уже нет. У него был пиджак с медалями чуть ли не до самого низа и одна нога. Вернулся без ноги. Листаю желтые фотографии с резными краями, вспоминаю. Его жена, тетя Флора, еще жива. Она тоже помнит.
Папа. Под голодным Питером. Ребенок, который выжил, питаясь свеклой и ботвой на полях. Который ее в рот не берет. Он 39 года, сколько ему тогда было? Он тоже несет память.
Люди уходят. Остается помнить и поминать.
Их все меньше с каждым годом. Бабушек, дедушек. Тех, кто вернулся оттуда. Они немногого хотят. Просто чтобы помнили и поминали.
Бабушка редко надевает награды. На моей памяти, по-моему, и не было такого. И телевизор она никогда не смотрит, радио вот слушает. Она зато каждое 9 мая идет в церковь и молится. За тех, кто жив, и за тех, кто не дошел. И за тех, кто умер с голоду в том блокадном городе. А умерла вся ее семья. А еще на ее семейном участке на старом кладбище есть в углу безымянный крест. Говорит, ребенок какой-то чужой умер в блокаду, она и подхоронила. Так и лежит с ее родителями, с прабабкой моей Феодосией Милецкой, с прадедом Григорием. Бабушка помнит, ездит в родительские субботы, убирается. И хочет, чтобы помнили.
Другая бабушка, архитектор, помню, доставала свои награды, показывала мне и сестре. Рассказывала. Как она реставрировала Питер и Выборг после войны. Какие дома подняла из руин. А про войну мало рассказывала, только медали лежали. Руки помню, широкие, и награды. Сейчас ее уже нет, давно нет. Я помню бабу Машу.
Дед по отцу не вернулся, художник и архитектор Гурий, из поморов, с беломорского севера, и могилы не найти. Где-то в общей, безымянной. Воспоминание осталось. Чтобы помнили.
Второй дед где-то под Питером лег. И тоже место неизвестно. Знаю имя, нет даже фотографии-блокада, жгли все, не до фотографий было. Сестра моя назвала своего первенца Александром в честь того, невернувшегося деда, которого никто из нас не видел, но помнит. Даже мама и тетя не видели, они родились в 44.
Сложно. Воспоминания срезами. Дядя Гриша, двоюродный дедушка, работал после войны фотографом. Фотографии остались, на них даже я, маленькая, есть. А его уже нет. У него был пиджак с медалями чуть ли не до самого низа и одна нога. Вернулся без ноги. Листаю желтые фотографии с резными краями, вспоминаю. Его жена, тетя Флора, еще жива. Она тоже помнит.
Папа. Под голодным Питером. Ребенок, который выжил, питаясь свеклой и ботвой на полях. Который ее в рот не берет. Он 39 года, сколько ему тогда было? Он тоже несет память.
Люди уходят. Остается помнить и поминать.