О короле Херле
Эта сказка опоздала в Заповедник ко дню рыжих. Ну ничего. Бывает)
В общем-то, мир не очень склонен меняться. Особенно когда из оврага поднимается молочно-белый холодный туман, когда ели стоят темной зубчатой стеной, заслоняя черно-синее небо, а костер еле горит, и жалкие язычки облизывают плачевно сырые дрова. Никого в округе не сыщешь, кто бы не был точной копией своих родителей, а те - дедов, а те - прадедов. Я шляюсь тут уже не первый год. Каждый июнь как заведенный тащусь в эти края, местные на меня уже не особенно обращают внимания - я для них нечто вроде летней приметы: вылез наружу первый комар, холостые лягухи по вечерам заорали у ручейка или, скажем, приезжает дурак из городских - значит, лето началось. Трудно сказать, что заставляет меня сюда приходить. Верней, сказать-то несложно: собираю сказки, фольклорист-браконьер. Вместо того чтобы работать по лицензии, с обязательным опросничком, с очаровательной кудряшкой-помощницей, молодой филологиней с первого курса, я лешим торчу по чащам и оврагам, выбираюсь лишь изредка, чтобы запастись провизией, все больше хлебом, мясом и луком, а все остальное время донимаю разговорами угрюмых пастухов - ну или кого Бог посылает. Они уже не дичатся - не то что в первые годы. Наверное, к лучшему, что все тут ко мне более-менее привыкли, вернее, терпят присутствие бледного горожанина и общаются меж собой как ни в чем не бывало.
Хрустят ветки под тяжелым каблуком. Бродяг здесь нет - бродяга здесь только я, а я у огня сижу, открытый всем ветрам, комарам и напастям. Крохотная палаточка - легкий матерчатый гробок, да супы из пакетика - вся с меня пожива. Вышел, однако, к огню из тумана человек, которого раньше мне видеть не доводилось. А, нет, все же доводилось. Мы виделись, когда я пытался договориться с мужиками, чтобы меня захватили утром на машине - они за сеном собирались ехать на какие-то дальние выкосы. Вот этот там рядом крутился, я его помню. Такого забудешь, пожалуй: волосы у него рыжее рыжего, голова как ржавая вся. "Здравствуй, добрый человек", - говорю я первым, потому что это все ж таки его дом. "Здравствуй-здравствуй, человече, ничего, коли у тебя погощу?" - хмыкает он, хлопает себя по коленям и садится на бревно у костерка. Я не возражаю, тем более, что и не с чего мне возражать. Ну забрел человек, ну сел себе спокойненько, пока все в порядке, лучше и не нарываться, а разделить ужин. Святость очага здесь пока еще в чести. У меня с собой есть хлеб, вино, еще от прошлого похода в магазин, немного сыра, здешнего, козьего. Козий сыр духовит и прян, атмосферная вещь, хотя мои домашние до него не охотники. "Убери эту противную гадость", - кричит мне Ольга, увидя хоть крошечку, пока разбирает белье для стирки: сама она нипочем не осквернит рук пахучими белесыми обломками со дна карманов моих штанов. Мой гость ничего против сыра не имеет, а вино и хлеб его, вроде, обрадовали. Он некоторое время напряженно ищет чего-то глазами, находит - это соль в стеклянной баночке, потом лезет в собственный мешковатый рюкзак, достает колбасу в тряпице и четыре крутых яйца, некоторое время мы добросовестно едим, молча и сосредоточенно. Колбаса в этих краях черная, жилистая и сухая, пахнет резко и по городским меркам не особенно аппетитно, зато ничего ей не сделается, хоть полгода ее с собой таскай. "Костерок у тебя погаснет сейчас - дровишек бы подбросить", - говорит гость, протягивает руку куда-то в темень, пихает в огонь пару здоровых, но безнадежно сырых веток, потом нагибается и лениво дует в жар. Пара минут - и высокое ровное пламя радостно обнимает шипящую хвою, смола закипает на древесине. Ловко это у него получилось. "Слушай, - говорю я, - я тебя вроде встречал, а имя не припомню". "Да ладно, - усмехается он, - припомнишь, конечно. Давай, припоминай. Я-то тебя знаю, ты байки собираешь". Тоже, невидаль, да последний тутошний грудной младенец - и тот обо мне знает. А если не знает, так ему старшая сестрица-нянька расскажет о дураке-профессоре из городских. "Ма... Маврисий?" - наугад спрашиваю я. Маврисием здесь зовут каждого четвертого - уж очень популярное имя. Гость мой, похоже, весельчак, как большинство рыжих, усмехается и качает головой - не угадал, продолжай-ка. "И ты вот тут ходишь, интересуешься, а потом что тебе с этими байками?" В сотый раз веду я такие разговоры. Здешние о своих делах распространяться не любят: куда пошел, да что нашел, да как живешь-можешь - на это тебе ответят уклончиво, либо откровенно соврут, - зато про соседа расскажут с избытком. И ты им о себе расскажи, уважь население. Потому по три раза на дню я объясняю всем желающим, что книги пишу, а потом их издают, а я потом деньги за них получаю. Про деньги тут понимают очень хорошо, но что есть дураки, способные платить деньги за байки, пока еще не поверили до конца, только городские - они же все с прибабахом. А я, очевидно, из них еще ничего, оборотистый, если и глупее меня есть. "Что ж ты, - спрашивает рыжий, - все наши секреты поди вызнал? Все бабкины сказочки собрал? А как звать меня запамятовал?" Как же его зовут? Не Себастьян. И не Григорий, только хохочет, скалит зубы и подливает себе вина. Бутылку мою он, кстати, прикончил - а я-то думал, на пару дней мне хватит.
Терпеть не могу такие глупые подначки. Или вот когда со спины подкрадутся, руки на глаза положат, и изволь отгадывать, кому взбрело в голову над тобой покуражиться - ненавижу, вот честно. Для меня было откровением, что такие вещи вообще могут хоть кому-то нравиться - а вот Ольга, например, говорит, что у них с подружками это была чуть не самая любимая игра. Я боюсь темноты, и шаги за спиной меня нервируют, и не люблю, когда кто-то трогает меня за лицо, а еще ненавижу, когда мне навязывают такие угадайки. Может, и вправду я слишком нервный? Может, для того сюда и езжу - никто меня тут не дергает, никому я не сдался, брожу себе - и всех проблем - не зарядят ли дожди... Михель? Нет. Максим? Нет. "Неужто не страшно тебе здесь, человече? Говорят, недалеко отсюда Красные Гончие пробегали - а тебе будто и горя мало?" Горя мне нормально, больше не хочу, а про Гончих интересно. Эту легенду здесь мне доводилось слышать однажды или дважды, и то обрывками, скомканно - говорить о Гончих здесь не любят, особенно под открытым небом, а чтоб ночью - так и вообще дело немыслимое. Молодые пастухи, значит, не столь суеверны. Это хорошо. Ну что же, Донал? Дуглас? - что за Красные Гончие? "Ох, ты и хитер, думаешь, так просто меня разведешь?" Не могу понять, что этому рыжему от меня надо, к чему бы он так со мной разговорился - на захмелевшего вроде не похож, - но чувствую, всем рабочим нутром чувствую: будет мне сейчас пожива, и, пожалуй, недурная. Не ошибаюсь. "Гончие - да вон они, смотри-ка. Видишь, собака по небу скачет? Вон, потянула, летит-летит. И еще там за ней. Куда же они... да точно, к северу, в холмы пошли, ох, ждет кого-то ночка..." По ночному небу и вправду низко проносится облако посветлее прочих - похоже на поджарую собаку в прыжке. За ней летит косматый лоскут, в котором угадываются длинные острые морды, хвосты палками, то есть при определенном желании, конечно. Но Гончие - не просто облако, похожее на собаку. Есть, разумеется, особые приметы: облако долго не меняет форму, летит ниже прочих облаков даже без ветра, не останавливаясь, но если где остановится - быть там беде. "И еще есть, - говорит рыжий. - От этих "облачков" за версту холодной песьей кровью разит. Они плотные, понимаешь ли. Слышишь, как тихо стало? То-то. Но беда не в них, они и мимо пройти могут. А вот от хозяина их, - тут он мельком глянул на меня и снова полез в свой мешок, - от хозяина пирожка ждать не приходится. Да и хозяин, если так рассудить, не своей волей живет. Винцо-то у тебя все вышло. Мое пить станем". Я пригубливаю "терновку" - самодельное крепкое вино, терпкое до горечи, и с трудом глотаю. Первое побуждение - выплюнуть эту гадость к чертовой матери, но через мгновение изнутри становится очень тепло, а во рту - стойкое послевкусие ежевики и каких-то трав. На второй глоток меня не хватит, это точно. Рыжий ухмыляется: непривычен ты, человече, к настоящему напитку, да ничего, привыкнешь. "А кто у Гончих хозяин", - спрашиваю я, отдышавшись. "Не заводи свою шарманку, - отрезает рыжий. Натан? Григорий?.. нет, Григорий был... - тогда расскажу". "Шарманка" - это он так про мой диктофон, - ну что ж, не бывает, чтобы все было хорошо. Значит, постараюсь запомнить все, как есть. Вот он выпрямился, положил руки на колени, прикрыл глаза - и рассказ заструился, зазвучал, кажется, даже голос у рыжего изменился. Рассказывает рыжий превосходно, в редкой старинной манере, я тридцать раз губы искусал, что он запретил мне сделать запись. Это вам не дилетантские старушечьи байки, каких у меня миллион, - это высокое мастерство, может, даже и фамильное дело. Постой, а не виделись ли мы у кого-нибудь из местных сказителей? Внук или сын кого-нибудь из моих кормильцев-любимцев, с тех пор меня и помнит? Точно! Эту манеру ни с чем не спутать - так же, с полуприкрытыми глазами, истово, изливаясь балладами, легендами и местными страшными былями, говорила госпожа Руда, старуха из Сонка.
Жил-был в древней древности, а когда - никто на земле не вспомнит, славный и добрый король по имени Херла. Вот поехал он раз на охоту, в далекие свои угодья, никого из свиты с собой не взял, кроме самых верных своих друзей числом 30 человек. Охота была удачной, ночь настала, много было съедено мяса, еще больше выпито вина, и вот все уснули, кроме короля. Видит король Херла, как подходит к огню человек, борода у него - рыжее рыжего, глаза горят, что твои угли, плечи крепкие и широкие, как у молотобойца, а сам он - королю много если по грудь будет. Подходит, садится напротив Херлы и говорит: "Здравствуй, сосед. Давно мы с тобой бок о бок живем, о тебе идет добрая слава и скажу тебе так: мы два великих короля, и не дело нам пренебрегать дружбой друг друга. Потому я почту тебя тем, что через месяц приду на свадьбу твоей дочери, а через год ты приходи в мои чертоги, как и надлежит добрым друзьям. Что скажешь, король Херла?" Удивился король Херла, ибо его дочь еще не была просватана, а могучий карлик говорил уже о свадебном пире. "Не думай худого, сосед, - сказал рыжий гость. - Уже едут в твою страну сваты от короля французов, который хочет с тобой породниться. Для меня же это не тайна, потому что они едут по моей земле". Король Херла счел эти слова доброй вестью и обрадовавшись им, сказал: "Если состоится эта свадьба, то коль скоро ты, сосед, первым узнал о ней, так и будь первым гостем, которого я приглашаю". Наутро Херла начисто забыл о ночной встрече, но вспомнил все, когда во двор его вошли послы от короля французов.
Скоро назначена была свадьба, и король французский сам приехал за своей невестой, чтобы взять ее из рук отца. И вот когда уже готовы были вина, и еда, и питье, задрожала земля, пыль поднялась столбом, затрубили трубы, и в королевский замок вошел рыжий карлик. По правую руку его шагал отрок в зеленом плаще, а за ними попарно следовали триста воинов, под стать своему королю - могучие и невысокие ростом, в ярких одеждах из лучшего шелка и бархата, их мечи и кинжалы были украшены золотом столь ярким, что казалось, в зале вспыхнул пожар. Рыжие волосы короля карлов были заплетены в косы, а на голове сияла золотая корона. Король Херла, узнав гостя, встал ему навстречу и приветствовал как друга. А когда усадили новоприбывших и настало время чествовать молодых, король карлов дал знак, и десять его слуг поспешили к нему с золотыми ларцами. Богатые дары получили молодые, и сам Херла, и его супруга-королева - в ларцах лежали кубки, венцы, ожерелья и перстни, все из чистейшего золота, усыпанные драгоценностями и искуснейшей работы, а юной невесте и королеве-матери, кроме того, преподнес невысокий король два невиданных золотых цветка, столь тонко откованные, что лепестки их звенели, а на листьях сияли алмазные капли. Тот цветок, что увезла с собой невеста, говорят, долго еще хранился в сокровищнице франкских королей, как самая драгоценная драгоценность, пока не сгорел в великом пожаре. Все дивились великолепию и щедрости подарков, и в это время хлопнул король карлов в ладони - и тут же его слуги накинули на столы парадные скатерти и расставили золотые и серебряные кубки, а потом принесли вина, да такого густого и сладкого, что ни до того дня, ни после не пили в замке короля Херлы вина лучше. Все питье и еда на свадьбе были нездешние, из запасов короля карлов - так пожелали сами пришедшие, чтобы почтить бракосочетание. В тот день, и в следующие два дня, слуги Херлы - до последнего поваренка - только пили-ели и веселились, а все подносили и убирали слуги короля карлов, и музыканты были карлы, и о лошадях в конюшнях тоже пеклись карлы, и не было никого, кто в тот день остался бы не удоволен. Когда же три дня истекли, властитель карлов простился с королем Херлой и сказал: "Помни, сосед, о своем обещании, и если не передумаешь, жду тебя в гости через год". С тем отряд и отбыл, но долго в королевстве вспоминали, как на свадьбу королевны пришли волшебные карлы, чьи дорожные сундуки ломились от золота, а мечи сияли, как молнии в ночи. А как прошел год, король Херла вспомнил данное им слово, отобрал из своих воинов отряд чести, взял с собою богатые дары и вознамерился отправиться в гости к странному своему соседу. И вот когда сборы уже подходили к концу, в ворота замка въехал отряд из трех карлов, во главе с рыжим отроком в зеленом плаще. Отрок сказал: "Добро тебе, король Херла, что ты так верен своему слову; мой отец ждет тебя". Кони карлов были невысоки, но могучи и неутомимы, как и их хозяева, а тропы в королевство карлов были путаные и еле заметные, но провожатые не заплутали ни на единый краткий миг. На привалах карлы угощали своих гостей вином, и время текло незаметно. Скоро отряд короля Херлы стоял перед огромными каменными вратами, вырубленными прямо в высокой скале. Заиграли трубы, грохнули тамбурины, зазвонили подземные колокола, и король Херла со своими воинами вошли в парадный зал короля карлов. Всюду там горели факелы, не чадящие и не дымящие, но от них было светло как днем. Убран зал был великолепнее, чем мог себе представить смертный, на столах стояло угощение, гостей приняли с почетом, усадили на лучшие места - и три дня продолжался пир. На исходе первого дня к королю Херле подошла девица в зеленом, ее огненно-рыжие косы были схвачены золотым венчиком, а щеки пылали. Девица поднесла королю золотой кубок вина, и Херла выпил за ее здоровье и счастье. На исходе второго дня девица пригласила Херлу на танец, и он не отказал ей. В третий день девица приблизилась к королю и предложила ему себя в жены. Король Херла, хоть и был хмелен, учтиво ответствовал ей, что это невозможно, ибо в мире людей у него есть жена, да кроме того, он не сможет навеки остаться в царстве карлов, потому что человек не в силах жить без солнечного света. Что ж, сказала на то девица, тогда перед тем, как ты покинешь наш дом, пойдем в мои покои и возляжем вместе. Это просто сделать: ведь твоя жена далеко, я хочу узнать, что такое человеческая любовь, а среди человеков лишь ты равен мне по крови. Король Херла, услышав столь бесстыдную речь, отшатнулся от девицы и сказал: я вижу, что воистину разница меж нами велика. Ни одна высокородная дева из тех, кто ходит под солнцем, не вымолвит такие слова мужчине, и хотя ты воистину красива и богата, я смирю себя и не пойду с тобой. Великую обиду бы я нанес своему другу и соседу, если бы обесчестил его дочь, даже если она сама готова бесчестить себя. Девица отошла от него... слушай, профессор, а ты вина не хочешь? А то я все болтаю да болтаю...
Я очнулся как от толчка. Раньше, слыша эту фразу, думал: вот же пошлое выражение, а теперь и вправду - своим вопросом сказитель словно встряхнул меня. Костер чуть тлел - золотые искорки пробегали по головне, серой золой рассыпались прогоревшие ветки, потянуло промозглостью, туман спустился еще ниже, и стало особенно холодно и сыро. Но встать и пойти за дровами было выше моих сил - как будто сон меня сморил, - ноги не слушались. Рыжий усмехнулся, глотнул вина, протянул мне. "Ты... внук госпожи Руды? Она говорила, что у нее внук сказитель, Альвдис, это ты?" - спросил я, заранее зная ответ. Не Альвдис.
Этот разговор слышал один из воинов Херлы, пьяный не меньше, чем его господин, и когда девица удалилась, он спросил короля, смог бы он мужески утешить деву карлов, ежели бы не нарушение приличия, подобающего гостю? "Нет, - ответил тот, - по совести тебе скажу, не смог бы. Все же она не человек, и тешиться с ней было бы мне так же немыслимо, как миловаться со своей собакой". Не в добрый час прозвучала эта речь.
Когда же настало время покидать гостеприимный кров карлов, и все дары были розданы, песни спеты и вино выпито, король Херла отдал приказ своим воинам садиться на коней, а сам чуть замешкался. Хотел он найти ту девицу и проститься с ней, чтобы не держала она на него сердца, но девицы он нигде не увидел. У стены коридора подошел к нему отрок, сын короля карлов, и вручил Херле собачку с золотистыми глазами. "Прими эту собачку на память, король людей, но пока не выйдешь из царства моего отца, скрой ее под плащом - о том просит тебя моя сестра. Сама она занемогла и не может проститься с тобой, но велела сказать: посади собачку на седло перед собою и смотри, чтобы никто из твоих воинов, ни ты сам не сошли с коня прежде, чем собачка не спрыгнет с седла. Помни: первой на землю должна ступить эта собачка, да смотри, сохрани в тайне то, что я сказал тебе. Пусть ни один из моего и твоего народа не узнает, кто и зачем подарил тебе ее, обещай это". Славный король Херла не понял этой странной речи, но спросить уже было некого, ибо юнец исчез в тот же миг, как закончил говорить. Он скрыл собачку под плащом, а когда в последний раз пропели трубы и каменные врата сомкнулись за спинами отряда, король Херла пересадил собачку на седло перед собой, и та сидела не шевелясь, смотря на дорогу золотистыми глазами. Они ехали долго, и вот один из воинов, тот, что говорил тогда с Херлой, сказал: да не заблудились ли мы? разведаю-ка я дорогу, - и соскочил с лошади. В тот же миг, как ноги его коснулись земли, он рассыпался темной пылью, да так, что нечего было бы и похоронить. Ужас объял всех, и Херла, мигом отрезвев, запретил своим воинам спешиваться, пока собачка не спрыгнет с королевского седла, обозначив безопасную для них землю. Горьким в тот миг показался людям мед царства карлов, и все же отряд поехал вперед. Наступила ночь, но ни люди, ни кони не обнаружили усталости, лишь мчались и мчались наугад, не разбирая дороги. На исходе третьих суток увидели они стадо, пас его старый пастух с молодым пастушонком, и спросили, где дорога, что ведет в царство славного короля Херлы? Пастушонок смотрел на них, не понимая ни слова, а потом что-то сказал на странном наречии, но старый пастух поклонился знатным господам и ответил, что не знает ни такого царства, ни такого короля. Впрочем, во времена его детства ходила легенда о каком-то короле, который пропал без вести сразу после свадьбы, и говорили, что вон те руины на горе - это башня, которую построила его жена, чтобы ждать мужа да поглядывать с вершины на дорогу. Лес этот у нас зовут Харловым лесом. Только было это триста лет назад, сказал пастух, а может, и больше. И так, как говорите вы, господин, говорили древние старики в те времена, когда я был куда моложе этого мальца. Услышав эти слова, король Херла стремглав помчался прочь, а все воины его - за ним. Но куда бы они ни скакали, дорога неизменно возвращалась в Харлов лес, и собачка не трогалась с места - лишь смотрела и смотрела перед собой золотистыми пустыми глазами. Однажды собачка чуть шевельнулась, но все же не соскочила с седла - и отряд продолжил странствия. Когда дикий отряд Херлы проносится мимо, надобно лечь ничком и не смотреть на них, потому что все они давно уже безумны. И ни кони их, ни охотничьи псы, мчащиеся с ними о бок, не касаются земли - не оставляют следов, трава не гнется под ними, пыль не вздымается. Как и за что наказан Херла, и было ли это воздаяние или предательство - никому уже нет до того дела. И что сделал король карлов со своими детьми за заклятие гостя - тоже дело прошлое. Ну что, хватит ли тебе этой сказки?
Костер опять горел. Рыжий как-то умудрился вновь развести его и уже, кажется, собирался уходить. "Да, - сказал он мне, - так ты и не угадал, как меня зовут. Ну ничего, через год приедешь в наши края, так будешь у нас гостем. Милости просим".
В общем-то, мир не очень склонен меняться. Особенно когда из оврага поднимается молочно-белый холодный туман, когда ели стоят темной зубчатой стеной, заслоняя черно-синее небо, а костер еле горит, и жалкие язычки облизывают плачевно сырые дрова. Никого в округе не сыщешь, кто бы не был точной копией своих родителей, а те - дедов, а те - прадедов. Я шляюсь тут уже не первый год. Каждый июнь как заведенный тащусь в эти края, местные на меня уже не особенно обращают внимания - я для них нечто вроде летней приметы: вылез наружу первый комар, холостые лягухи по вечерам заорали у ручейка или, скажем, приезжает дурак из городских - значит, лето началось. Трудно сказать, что заставляет меня сюда приходить. Верней, сказать-то несложно: собираю сказки, фольклорист-браконьер. Вместо того чтобы работать по лицензии, с обязательным опросничком, с очаровательной кудряшкой-помощницей, молодой филологиней с первого курса, я лешим торчу по чащам и оврагам, выбираюсь лишь изредка, чтобы запастись провизией, все больше хлебом, мясом и луком, а все остальное время донимаю разговорами угрюмых пастухов - ну или кого Бог посылает. Они уже не дичатся - не то что в первые годы. Наверное, к лучшему, что все тут ко мне более-менее привыкли, вернее, терпят присутствие бледного горожанина и общаются меж собой как ни в чем не бывало.
Хрустят ветки под тяжелым каблуком. Бродяг здесь нет - бродяга здесь только я, а я у огня сижу, открытый всем ветрам, комарам и напастям. Крохотная палаточка - легкий матерчатый гробок, да супы из пакетика - вся с меня пожива. Вышел, однако, к огню из тумана человек, которого раньше мне видеть не доводилось. А, нет, все же доводилось. Мы виделись, когда я пытался договориться с мужиками, чтобы меня захватили утром на машине - они за сеном собирались ехать на какие-то дальние выкосы. Вот этот там рядом крутился, я его помню. Такого забудешь, пожалуй: волосы у него рыжее рыжего, голова как ржавая вся. "Здравствуй, добрый человек", - говорю я первым, потому что это все ж таки его дом. "Здравствуй-здравствуй, человече, ничего, коли у тебя погощу?" - хмыкает он, хлопает себя по коленям и садится на бревно у костерка. Я не возражаю, тем более, что и не с чего мне возражать. Ну забрел человек, ну сел себе спокойненько, пока все в порядке, лучше и не нарываться, а разделить ужин. Святость очага здесь пока еще в чести. У меня с собой есть хлеб, вино, еще от прошлого похода в магазин, немного сыра, здешнего, козьего. Козий сыр духовит и прян, атмосферная вещь, хотя мои домашние до него не охотники. "Убери эту противную гадость", - кричит мне Ольга, увидя хоть крошечку, пока разбирает белье для стирки: сама она нипочем не осквернит рук пахучими белесыми обломками со дна карманов моих штанов. Мой гость ничего против сыра не имеет, а вино и хлеб его, вроде, обрадовали. Он некоторое время напряженно ищет чего-то глазами, находит - это соль в стеклянной баночке, потом лезет в собственный мешковатый рюкзак, достает колбасу в тряпице и четыре крутых яйца, некоторое время мы добросовестно едим, молча и сосредоточенно. Колбаса в этих краях черная, жилистая и сухая, пахнет резко и по городским меркам не особенно аппетитно, зато ничего ей не сделается, хоть полгода ее с собой таскай. "Костерок у тебя погаснет сейчас - дровишек бы подбросить", - говорит гость, протягивает руку куда-то в темень, пихает в огонь пару здоровых, но безнадежно сырых веток, потом нагибается и лениво дует в жар. Пара минут - и высокое ровное пламя радостно обнимает шипящую хвою, смола закипает на древесине. Ловко это у него получилось. "Слушай, - говорю я, - я тебя вроде встречал, а имя не припомню". "Да ладно, - усмехается он, - припомнишь, конечно. Давай, припоминай. Я-то тебя знаю, ты байки собираешь". Тоже, невидаль, да последний тутошний грудной младенец - и тот обо мне знает. А если не знает, так ему старшая сестрица-нянька расскажет о дураке-профессоре из городских. "Ма... Маврисий?" - наугад спрашиваю я. Маврисием здесь зовут каждого четвертого - уж очень популярное имя. Гость мой, похоже, весельчак, как большинство рыжих, усмехается и качает головой - не угадал, продолжай-ка. "И ты вот тут ходишь, интересуешься, а потом что тебе с этими байками?" В сотый раз веду я такие разговоры. Здешние о своих делах распространяться не любят: куда пошел, да что нашел, да как живешь-можешь - на это тебе ответят уклончиво, либо откровенно соврут, - зато про соседа расскажут с избытком. И ты им о себе расскажи, уважь население. Потому по три раза на дню я объясняю всем желающим, что книги пишу, а потом их издают, а я потом деньги за них получаю. Про деньги тут понимают очень хорошо, но что есть дураки, способные платить деньги за байки, пока еще не поверили до конца, только городские - они же все с прибабахом. А я, очевидно, из них еще ничего, оборотистый, если и глупее меня есть. "Что ж ты, - спрашивает рыжий, - все наши секреты поди вызнал? Все бабкины сказочки собрал? А как звать меня запамятовал?" Как же его зовут? Не Себастьян. И не Григорий, только хохочет, скалит зубы и подливает себе вина. Бутылку мою он, кстати, прикончил - а я-то думал, на пару дней мне хватит.
Терпеть не могу такие глупые подначки. Или вот когда со спины подкрадутся, руки на глаза положат, и изволь отгадывать, кому взбрело в голову над тобой покуражиться - ненавижу, вот честно. Для меня было откровением, что такие вещи вообще могут хоть кому-то нравиться - а вот Ольга, например, говорит, что у них с подружками это была чуть не самая любимая игра. Я боюсь темноты, и шаги за спиной меня нервируют, и не люблю, когда кто-то трогает меня за лицо, а еще ненавижу, когда мне навязывают такие угадайки. Может, и вправду я слишком нервный? Может, для того сюда и езжу - никто меня тут не дергает, никому я не сдался, брожу себе - и всех проблем - не зарядят ли дожди... Михель? Нет. Максим? Нет. "Неужто не страшно тебе здесь, человече? Говорят, недалеко отсюда Красные Гончие пробегали - а тебе будто и горя мало?" Горя мне нормально, больше не хочу, а про Гончих интересно. Эту легенду здесь мне доводилось слышать однажды или дважды, и то обрывками, скомканно - говорить о Гончих здесь не любят, особенно под открытым небом, а чтоб ночью - так и вообще дело немыслимое. Молодые пастухи, значит, не столь суеверны. Это хорошо. Ну что же, Донал? Дуглас? - что за Красные Гончие? "Ох, ты и хитер, думаешь, так просто меня разведешь?" Не могу понять, что этому рыжему от меня надо, к чему бы он так со мной разговорился - на захмелевшего вроде не похож, - но чувствую, всем рабочим нутром чувствую: будет мне сейчас пожива, и, пожалуй, недурная. Не ошибаюсь. "Гончие - да вон они, смотри-ка. Видишь, собака по небу скачет? Вон, потянула, летит-летит. И еще там за ней. Куда же они... да точно, к северу, в холмы пошли, ох, ждет кого-то ночка..." По ночному небу и вправду низко проносится облако посветлее прочих - похоже на поджарую собаку в прыжке. За ней летит косматый лоскут, в котором угадываются длинные острые морды, хвосты палками, то есть при определенном желании, конечно. Но Гончие - не просто облако, похожее на собаку. Есть, разумеется, особые приметы: облако долго не меняет форму, летит ниже прочих облаков даже без ветра, не останавливаясь, но если где остановится - быть там беде. "И еще есть, - говорит рыжий. - От этих "облачков" за версту холодной песьей кровью разит. Они плотные, понимаешь ли. Слышишь, как тихо стало? То-то. Но беда не в них, они и мимо пройти могут. А вот от хозяина их, - тут он мельком глянул на меня и снова полез в свой мешок, - от хозяина пирожка ждать не приходится. Да и хозяин, если так рассудить, не своей волей живет. Винцо-то у тебя все вышло. Мое пить станем". Я пригубливаю "терновку" - самодельное крепкое вино, терпкое до горечи, и с трудом глотаю. Первое побуждение - выплюнуть эту гадость к чертовой матери, но через мгновение изнутри становится очень тепло, а во рту - стойкое послевкусие ежевики и каких-то трав. На второй глоток меня не хватит, это точно. Рыжий ухмыляется: непривычен ты, человече, к настоящему напитку, да ничего, привыкнешь. "А кто у Гончих хозяин", - спрашиваю я, отдышавшись. "Не заводи свою шарманку, - отрезает рыжий. Натан? Григорий?.. нет, Григорий был... - тогда расскажу". "Шарманка" - это он так про мой диктофон, - ну что ж, не бывает, чтобы все было хорошо. Значит, постараюсь запомнить все, как есть. Вот он выпрямился, положил руки на колени, прикрыл глаза - и рассказ заструился, зазвучал, кажется, даже голос у рыжего изменился. Рассказывает рыжий превосходно, в редкой старинной манере, я тридцать раз губы искусал, что он запретил мне сделать запись. Это вам не дилетантские старушечьи байки, каких у меня миллион, - это высокое мастерство, может, даже и фамильное дело. Постой, а не виделись ли мы у кого-нибудь из местных сказителей? Внук или сын кого-нибудь из моих кормильцев-любимцев, с тех пор меня и помнит? Точно! Эту манеру ни с чем не спутать - так же, с полуприкрытыми глазами, истово, изливаясь балладами, легендами и местными страшными былями, говорила госпожа Руда, старуха из Сонка.
Жил-был в древней древности, а когда - никто на земле не вспомнит, славный и добрый король по имени Херла. Вот поехал он раз на охоту, в далекие свои угодья, никого из свиты с собой не взял, кроме самых верных своих друзей числом 30 человек. Охота была удачной, ночь настала, много было съедено мяса, еще больше выпито вина, и вот все уснули, кроме короля. Видит король Херла, как подходит к огню человек, борода у него - рыжее рыжего, глаза горят, что твои угли, плечи крепкие и широкие, как у молотобойца, а сам он - королю много если по грудь будет. Подходит, садится напротив Херлы и говорит: "Здравствуй, сосед. Давно мы с тобой бок о бок живем, о тебе идет добрая слава и скажу тебе так: мы два великих короля, и не дело нам пренебрегать дружбой друг друга. Потому я почту тебя тем, что через месяц приду на свадьбу твоей дочери, а через год ты приходи в мои чертоги, как и надлежит добрым друзьям. Что скажешь, король Херла?" Удивился король Херла, ибо его дочь еще не была просватана, а могучий карлик говорил уже о свадебном пире. "Не думай худого, сосед, - сказал рыжий гость. - Уже едут в твою страну сваты от короля французов, который хочет с тобой породниться. Для меня же это не тайна, потому что они едут по моей земле". Король Херла счел эти слова доброй вестью и обрадовавшись им, сказал: "Если состоится эта свадьба, то коль скоро ты, сосед, первым узнал о ней, так и будь первым гостем, которого я приглашаю". Наутро Херла начисто забыл о ночной встрече, но вспомнил все, когда во двор его вошли послы от короля французов.
Скоро назначена была свадьба, и король французский сам приехал за своей невестой, чтобы взять ее из рук отца. И вот когда уже готовы были вина, и еда, и питье, задрожала земля, пыль поднялась столбом, затрубили трубы, и в королевский замок вошел рыжий карлик. По правую руку его шагал отрок в зеленом плаще, а за ними попарно следовали триста воинов, под стать своему королю - могучие и невысокие ростом, в ярких одеждах из лучшего шелка и бархата, их мечи и кинжалы были украшены золотом столь ярким, что казалось, в зале вспыхнул пожар. Рыжие волосы короля карлов были заплетены в косы, а на голове сияла золотая корона. Король Херла, узнав гостя, встал ему навстречу и приветствовал как друга. А когда усадили новоприбывших и настало время чествовать молодых, король карлов дал знак, и десять его слуг поспешили к нему с золотыми ларцами. Богатые дары получили молодые, и сам Херла, и его супруга-королева - в ларцах лежали кубки, венцы, ожерелья и перстни, все из чистейшего золота, усыпанные драгоценностями и искуснейшей работы, а юной невесте и королеве-матери, кроме того, преподнес невысокий король два невиданных золотых цветка, столь тонко откованные, что лепестки их звенели, а на листьях сияли алмазные капли. Тот цветок, что увезла с собой невеста, говорят, долго еще хранился в сокровищнице франкских королей, как самая драгоценная драгоценность, пока не сгорел в великом пожаре. Все дивились великолепию и щедрости подарков, и в это время хлопнул король карлов в ладони - и тут же его слуги накинули на столы парадные скатерти и расставили золотые и серебряные кубки, а потом принесли вина, да такого густого и сладкого, что ни до того дня, ни после не пили в замке короля Херлы вина лучше. Все питье и еда на свадьбе были нездешние, из запасов короля карлов - так пожелали сами пришедшие, чтобы почтить бракосочетание. В тот день, и в следующие два дня, слуги Херлы - до последнего поваренка - только пили-ели и веселились, а все подносили и убирали слуги короля карлов, и музыканты были карлы, и о лошадях в конюшнях тоже пеклись карлы, и не было никого, кто в тот день остался бы не удоволен. Когда же три дня истекли, властитель карлов простился с королем Херлой и сказал: "Помни, сосед, о своем обещании, и если не передумаешь, жду тебя в гости через год". С тем отряд и отбыл, но долго в королевстве вспоминали, как на свадьбу королевны пришли волшебные карлы, чьи дорожные сундуки ломились от золота, а мечи сияли, как молнии в ночи. А как прошел год, король Херла вспомнил данное им слово, отобрал из своих воинов отряд чести, взял с собою богатые дары и вознамерился отправиться в гости к странному своему соседу. И вот когда сборы уже подходили к концу, в ворота замка въехал отряд из трех карлов, во главе с рыжим отроком в зеленом плаще. Отрок сказал: "Добро тебе, король Херла, что ты так верен своему слову; мой отец ждет тебя". Кони карлов были невысоки, но могучи и неутомимы, как и их хозяева, а тропы в королевство карлов были путаные и еле заметные, но провожатые не заплутали ни на единый краткий миг. На привалах карлы угощали своих гостей вином, и время текло незаметно. Скоро отряд короля Херлы стоял перед огромными каменными вратами, вырубленными прямо в высокой скале. Заиграли трубы, грохнули тамбурины, зазвонили подземные колокола, и король Херла со своими воинами вошли в парадный зал короля карлов. Всюду там горели факелы, не чадящие и не дымящие, но от них было светло как днем. Убран зал был великолепнее, чем мог себе представить смертный, на столах стояло угощение, гостей приняли с почетом, усадили на лучшие места - и три дня продолжался пир. На исходе первого дня к королю Херле подошла девица в зеленом, ее огненно-рыжие косы были схвачены золотым венчиком, а щеки пылали. Девица поднесла королю золотой кубок вина, и Херла выпил за ее здоровье и счастье. На исходе второго дня девица пригласила Херлу на танец, и он не отказал ей. В третий день девица приблизилась к королю и предложила ему себя в жены. Король Херла, хоть и был хмелен, учтиво ответствовал ей, что это невозможно, ибо в мире людей у него есть жена, да кроме того, он не сможет навеки остаться в царстве карлов, потому что человек не в силах жить без солнечного света. Что ж, сказала на то девица, тогда перед тем, как ты покинешь наш дом, пойдем в мои покои и возляжем вместе. Это просто сделать: ведь твоя жена далеко, я хочу узнать, что такое человеческая любовь, а среди человеков лишь ты равен мне по крови. Король Херла, услышав столь бесстыдную речь, отшатнулся от девицы и сказал: я вижу, что воистину разница меж нами велика. Ни одна высокородная дева из тех, кто ходит под солнцем, не вымолвит такие слова мужчине, и хотя ты воистину красива и богата, я смирю себя и не пойду с тобой. Великую обиду бы я нанес своему другу и соседу, если бы обесчестил его дочь, даже если она сама готова бесчестить себя. Девица отошла от него... слушай, профессор, а ты вина не хочешь? А то я все болтаю да болтаю...
Я очнулся как от толчка. Раньше, слыша эту фразу, думал: вот же пошлое выражение, а теперь и вправду - своим вопросом сказитель словно встряхнул меня. Костер чуть тлел - золотые искорки пробегали по головне, серой золой рассыпались прогоревшие ветки, потянуло промозглостью, туман спустился еще ниже, и стало особенно холодно и сыро. Но встать и пойти за дровами было выше моих сил - как будто сон меня сморил, - ноги не слушались. Рыжий усмехнулся, глотнул вина, протянул мне. "Ты... внук госпожи Руды? Она говорила, что у нее внук сказитель, Альвдис, это ты?" - спросил я, заранее зная ответ. Не Альвдис.
Этот разговор слышал один из воинов Херлы, пьяный не меньше, чем его господин, и когда девица удалилась, он спросил короля, смог бы он мужески утешить деву карлов, ежели бы не нарушение приличия, подобающего гостю? "Нет, - ответил тот, - по совести тебе скажу, не смог бы. Все же она не человек, и тешиться с ней было бы мне так же немыслимо, как миловаться со своей собакой". Не в добрый час прозвучала эта речь.
Когда же настало время покидать гостеприимный кров карлов, и все дары были розданы, песни спеты и вино выпито, король Херла отдал приказ своим воинам садиться на коней, а сам чуть замешкался. Хотел он найти ту девицу и проститься с ней, чтобы не держала она на него сердца, но девицы он нигде не увидел. У стены коридора подошел к нему отрок, сын короля карлов, и вручил Херле собачку с золотистыми глазами. "Прими эту собачку на память, король людей, но пока не выйдешь из царства моего отца, скрой ее под плащом - о том просит тебя моя сестра. Сама она занемогла и не может проститься с тобой, но велела сказать: посади собачку на седло перед собою и смотри, чтобы никто из твоих воинов, ни ты сам не сошли с коня прежде, чем собачка не спрыгнет с седла. Помни: первой на землю должна ступить эта собачка, да смотри, сохрани в тайне то, что я сказал тебе. Пусть ни один из моего и твоего народа не узнает, кто и зачем подарил тебе ее, обещай это". Славный король Херла не понял этой странной речи, но спросить уже было некого, ибо юнец исчез в тот же миг, как закончил говорить. Он скрыл собачку под плащом, а когда в последний раз пропели трубы и каменные врата сомкнулись за спинами отряда, король Херла пересадил собачку на седло перед собой, и та сидела не шевелясь, смотря на дорогу золотистыми глазами. Они ехали долго, и вот один из воинов, тот, что говорил тогда с Херлой, сказал: да не заблудились ли мы? разведаю-ка я дорогу, - и соскочил с лошади. В тот же миг, как ноги его коснулись земли, он рассыпался темной пылью, да так, что нечего было бы и похоронить. Ужас объял всех, и Херла, мигом отрезвев, запретил своим воинам спешиваться, пока собачка не спрыгнет с королевского седла, обозначив безопасную для них землю. Горьким в тот миг показался людям мед царства карлов, и все же отряд поехал вперед. Наступила ночь, но ни люди, ни кони не обнаружили усталости, лишь мчались и мчались наугад, не разбирая дороги. На исходе третьих суток увидели они стадо, пас его старый пастух с молодым пастушонком, и спросили, где дорога, что ведет в царство славного короля Херлы? Пастушонок смотрел на них, не понимая ни слова, а потом что-то сказал на странном наречии, но старый пастух поклонился знатным господам и ответил, что не знает ни такого царства, ни такого короля. Впрочем, во времена его детства ходила легенда о каком-то короле, который пропал без вести сразу после свадьбы, и говорили, что вон те руины на горе - это башня, которую построила его жена, чтобы ждать мужа да поглядывать с вершины на дорогу. Лес этот у нас зовут Харловым лесом. Только было это триста лет назад, сказал пастух, а может, и больше. И так, как говорите вы, господин, говорили древние старики в те времена, когда я был куда моложе этого мальца. Услышав эти слова, король Херла стремглав помчался прочь, а все воины его - за ним. Но куда бы они ни скакали, дорога неизменно возвращалась в Харлов лес, и собачка не трогалась с места - лишь смотрела и смотрела перед собой золотистыми пустыми глазами. Однажды собачка чуть шевельнулась, но все же не соскочила с седла - и отряд продолжил странствия. Когда дикий отряд Херлы проносится мимо, надобно лечь ничком и не смотреть на них, потому что все они давно уже безумны. И ни кони их, ни охотничьи псы, мчащиеся с ними о бок, не касаются земли - не оставляют следов, трава не гнется под ними, пыль не вздымается. Как и за что наказан Херла, и было ли это воздаяние или предательство - никому уже нет до того дела. И что сделал король карлов со своими детьми за заклятие гостя - тоже дело прошлое. Ну что, хватит ли тебе этой сказки?
Костер опять горел. Рыжий как-то умудрился вновь развести его и уже, кажется, собирался уходить. "Да, - сказал он мне, - так ты и не угадал, как меня зовут. Ну ничего, через год приедешь в наши края, так будешь у нас гостем. Милости просим".