Про шкаф, прабабушку и море
Ко дню Многоуважаемого шкафа. В Заповеднике сказок.
Когда моя прабабушка в первый раз вошла в шкаф, меня еще не было. То есть и не могло быть, потому что прабабушка была девочкой. В альбоме сохранилась ее фотография - у моей прабабушки были надменные глаза, насупленные брови и непомерный бант, вырастающий откуда-то за затылком. Бант нависал над прабабушкой. Прабабушкины брови и взгляд ясно говорили, что будь ее воля, недолго бы этому гадскому банту царевать.
Прабабушка сидела в кресле, и блестящие ее ботинки болтались высоко над ковром. Какого цвета были волосы и кресло, я примерно могу понять: волосы белые, детского льняного оттенка, а кресло, ясное дело, зеленоватое, с бордовыми полосками - оно у нас до сих пор стоит, чуть потрепанное, но вполне крепкое. Сколько стульев и табуреток уже рассыпались и ушли в сторону помойки, хромая на все четыре ножки, а креслу все нипочем, умели потому что. Ну да, я же о шкафе!
Шкаф стоит в детской. Передвинуть его нельзя никакими силами - он, кажется, уже врос в пол и в стены, так что трогать его не берется даже дядя Боря, муж маминой двоюродной сестры. Все равно в дверь он не пролезет... и в коридор, наверное, тоже. Его можно только топором раздолбать, как сказал дядя Боря, и то не всяким. Но тут на дядю Борю все стыдливо зашикали и замахали руками, а потом и вовсе ушли из детской. Ну ладно, не в этом же дело, хотя мать потом приходила к шкафу извиняться за дядю Борю и говорила, что он типа не хотел ничего плохого. Я это очень хорошо знаю, потому что, на самом деле, из шкафа все отлично слышно. Когда ты там, а в комнату кто-нибудь входит, главное - не чихнуть, а то сразу ясно, где ты. Вообще-то я терпеть не могу сидеть в шкафу. Что я, моль, что ли? Но хочешь или не хочешь, а приходится, потому что иначе прабабушка не может, ей выходить из шкафа гораздо тяжелее, чем мне в него входить. Она ничего не знает про Нарнию, даже слово это для нее было незнакомо, можно было бы затащить в шкаф книжку и оставить, открыв на какой-нибудь картинке, но там же темно.
Два раза в год в шкафу сами собой зарождаются подарки. На Рождество и на день рождения. Подарки такие, какие можно легко спрятать в карман и никому-никому не показывать. Чаще всего это стеклянные или каменные шарики, один раз досталась сломанная брошка, старинная, серебряная - яблоневая ветка с цветами и яблочком. Только без булавки, поэтому приколоть ее было нельзя. Еще был снежный шар с домиком, янтарная запонка, позолоченная крохотная ложечка на цепочке, а еще однажды - мешочек старинных пуговиц, из кости, из перламутра, несколько металлических - с розочками. Больше всего мне понравился снежный шар, но его быстро отобрали - сказали “ах, какая прелесть, откуда!” - и теперь он стоит в серванте, среди кофейного сервиза. Домик в шаре идеально подходит к рисунку на чашечках, наверняка шар входил в сервиз, а потом затерялся. Вот вы можете представить, зачем бы к кофейному сервизу прилагался снежный шар? Мама сказала, для украшения стола. Но так или иначе, а прабабушкин подарок у меня отняли, то есть, конечно, мне все были благодарны за его находку... Наша семья живет здесь уже несколько поколений, поэтому никто и не удивился, что какая-нибудь безделушка сто лет пылилась в углу, а потом нечаянно выкатилась наружу. Но я, разумеется, никому не говорю, что шар лежал в шкафу, под меховой шапкой. Шапку мама сама убирала туда, клала на полку, ну и все прочие зимние тяжелые вещи - толстые свитера, шубу в марлевом чехле с апельсиновыми корочками в кармане. И никакого шара под шапкой тогда не было, абсолютно точно! А если бы взрослые хотели надо мной подшутить - типа, сами подложили, а я пусть найду и решу, что произошло чудо, - так зачем бы тогда потребовалось отнимать мой шарик и ставить его в дурацкий сервант? Я уж молчу, где бы они его вообще нашли - в ларьках у метро такие шары не продают, чтобы в точности совпадали с немецким кофейным сервизом столетней давности. Ясное дело, кофе из него никто не пьет, только любуются и пыль стирают. И шарик мой теперь не при делах. Поэтому брошкой и запонкой мне даже в голову не пришло хвастаться. И пуговицами тоже.
Но, конечно, в первую очередь мне не пришо в голову хвастаться прабабушкой. Она ничего такого не говорила вроде “никому обо мне не рассказывай”, она вообще ничего не говорит. Это вам не в мультиках, когда из шкафа вываливается человечек в чем-то дурацком, - и начинается всякая возня, разговоры, танцы, только родители в соседней комнате ничего не видят и не слышат. Мне всегда казалось, что родители из таких мультиков - это такие специальные мультипликационные дураки, что-то вроде говорящих цветочков в горшке. Ну мои явно не такие - они бы мигом поняли, что я с кем-то говорю, и пришли бы разбираться. Еще неизвестно, кстати, что хуже, - найди они у меня под кроватью домовенка или реши, что я говорю в одиночестве разными голосами. Так что прабабушка ничего не говорит, но я отлично чувствую, когда в моей голове появляются ее мысли. Это чаще всего бывает в шкафу. Конечно, прабабушка не может ничего знать про компьютерные игрушки, про приставку “пи-эс-пи-вита”, да нам это и не нужно. Про такие дела можно и так сколько угодно наболтаться с кем попало. С прабабушкой все по-другому. С ней хорошо молчать. Особенно если на улице дождь, в школе на тебя наехали ни за что, а жаловаться как-то и некому.
В первый раз мы познакомились так: куда-то запропастилась спортивная форма, а если не выйдешь прямо сейчас, опоздаешь к звонку. Это раньше было просто: получил замечание в дневник - и иди себе спокойно в класс, а теперь с новой пропускной системой, опоздаешь на три минуты - и все, сиди в прихожей, а запишут тебе уже не опоздание, а прогул. И вот в самый такой кошмарный миг жизни, когда из-за чертовой спортивной формы чуть не рушится все, в голове моей загорелась картинка: лежит эта форма в левом нижнем ящике шкафа, где обычно свалены всякие кусачие рейтузы. И таки да, лежит! Мне уже некогда было удивляться, хватай да беги со всех ног, но сказать “спасибо” все же в голову пришло. Так мы познакомились с прабабушкой.
На самом деле, она вовсе не моя прабабушка. Мы с ней говорили, она сказала, что у нее не было никаких детей, и невестой она даже не была. На вопрос “почему” не ответила, только как-то захихикала - и в голове у меня сперва промелькнул высоченный темный храм с цветными стеклами, там еще орган играл, а потом сразу без перерыва - ярко-красные герани на подоконнике. Собственно, вот так, картинками, мы чаще всего и общаемся. Я спрашиваю словами, а в ответ - картинка. Эта картинка может быть ответом, а может и просто, потому что прабабушке так захотелось. Я ее часто спрашиваю о всяком. У нее было много сестер, одна из них - моя настоящая прабабушка, дедушкина мама, но тогда ни о каком дедушке и речи не шло. Ха-ха-ха, говорит прабабушка - и я вижу кисленькую девочку с косичками, которая тискает и укачивает младенца - лупоглазую куклу, завернутуя в платок. А где ты? - спрашиваю я. И вижу деву с мечом на поясе и в белых латах, у девы в руке копье, а на копье развевается флаг... ничего себе, прабабушка... а потом Алису, которая падает в колодец. Эту картинку я знаю хорошо, хотя вообще мне не очень нравятся те старинные черно-белые иллюстрации, на них Алиса с огромной шеей очень страшная - и кот такой, словно сейчас улыбнется пошире и съест. Я спрашиваю прабабушку - как она вообще попала в шкаф. И в ответ в голове возникает огромное море, без границ, и на песок накатывают волны. Даже в ушах шумит. На песке всякая тина, какие-то ломаные доски, чуть поодаль растут серо-зеленые кусты с желтыми мелкими цветочками. И ни одного человека, вообще никого. Но вообще прабабушка про себя не любит объяснять, она любит, когда я ей что-нибудь рассказываю. Ей можно очень хорошо рассказывать, она не перебивает, не учит, что мне надо бы получше следить за своим поведением, не обижать других людей, быть терпимее... То есть это все, конечно, правда, но я же и так это все знаю и мне от этого не легче. А прабабушка слушает меня и становится очень тепло. А потом я вижу речку, даже ручей - в лесу, под нависшими цветущими ветками, какие-то мелкие, белые цветы. Речка течет, журчит, а у берега, из темной глубины под ветвями, машет русалка с зелеными волосами, на голове у нее венок из желтых кувшинок. Однажды прабабушка рассердилась по-настоящему, это когда большие ребята запинали мой портфель в туалет и порвали книгу - им не нравилось, что я на переменках читаю. Они ее не нарочно порвали, просто когда пнули сильнее, портфель раскрылся, книга выпала, и кто-то на нее наступил со всей дури. Прабабушка разъярилась просто неимоверно. Какие-то черные фигурки дергались на виселице, черти в котлах пихали вилами орущих дураков, огонь пожирал город... Она успокоилась очень нескоро, опять подумала про храм с круглыми витражами в высоких узких окнах, а потом про чашку чая на столе, с тортом, вазочкой конфет, легким паром от чашки... Мне так захотелось чая, что мы даже сделали перерыв. Торта, конечно, в доме не было, особенно такого шикарного, с вишней и клубникой, на кружевной салфеточке... но конфеты еще оставались, батончики. Неожиданно чай запах земляникой. Чудеса, как есть! Кстати, за книгу меня не ругали, мои же тоже понимают, что мир - штука жестокая.
Так что я не знаю, как прабабушка попала в шкаф, почему именно туда. Зато я знаю, как ее зовут. Это было зимой, в феврале, в шкафу висели легкие летние платья, ветровка и рубашки с коротким рукавом, пахло пылью тканью и апельсиновыми корочками, а на улице уже давно смерклось. Вот тогда прабабушка обняла меня - не спрашивайте, как, это же ни с чем не перепутаешь, когда тебя кто-то обнимает с любовью. И сказала: когда у тебя родится дочь, пусть будет Ариадна! Откуда мне было знать, что больше я никогда ее не встречу...
Нет, один раз мы еще увиделись. Это было, когда мы ездили в гости к моей двоюродной бабушке, в другой город. У нее сохранился альбом семейных фотографий, в общем-то, она и вела архив семьи - и со всей родней переписывалась. Наверное, и сейчас переписывается. Мама спросила, кто эта девочка на кресле, потому что ей показалось, что там сижу я. Двоюродная бабушка улыбнулась и сказала, что эта девочка умерла от скарлатины, довольно рано. Ее звали... “Ариадна?” - спросила я. “Почему Ариадна? - удивилась двоюродная бабушка. - Ее звали Олей. Как тебя!”
Когда моя прабабушка в первый раз вошла в шкаф, меня еще не было. То есть и не могло быть, потому что прабабушка была девочкой. В альбоме сохранилась ее фотография - у моей прабабушки были надменные глаза, насупленные брови и непомерный бант, вырастающий откуда-то за затылком. Бант нависал над прабабушкой. Прабабушкины брови и взгляд ясно говорили, что будь ее воля, недолго бы этому гадскому банту царевать.
Прабабушка сидела в кресле, и блестящие ее ботинки болтались высоко над ковром. Какого цвета были волосы и кресло, я примерно могу понять: волосы белые, детского льняного оттенка, а кресло, ясное дело, зеленоватое, с бордовыми полосками - оно у нас до сих пор стоит, чуть потрепанное, но вполне крепкое. Сколько стульев и табуреток уже рассыпались и ушли в сторону помойки, хромая на все четыре ножки, а креслу все нипочем, умели потому что. Ну да, я же о шкафе!
Шкаф стоит в детской. Передвинуть его нельзя никакими силами - он, кажется, уже врос в пол и в стены, так что трогать его не берется даже дядя Боря, муж маминой двоюродной сестры. Все равно в дверь он не пролезет... и в коридор, наверное, тоже. Его можно только топором раздолбать, как сказал дядя Боря, и то не всяким. Но тут на дядю Борю все стыдливо зашикали и замахали руками, а потом и вовсе ушли из детской. Ну ладно, не в этом же дело, хотя мать потом приходила к шкафу извиняться за дядю Борю и говорила, что он типа не хотел ничего плохого. Я это очень хорошо знаю, потому что, на самом деле, из шкафа все отлично слышно. Когда ты там, а в комнату кто-нибудь входит, главное - не чихнуть, а то сразу ясно, где ты. Вообще-то я терпеть не могу сидеть в шкафу. Что я, моль, что ли? Но хочешь или не хочешь, а приходится, потому что иначе прабабушка не может, ей выходить из шкафа гораздо тяжелее, чем мне в него входить. Она ничего не знает про Нарнию, даже слово это для нее было незнакомо, можно было бы затащить в шкаф книжку и оставить, открыв на какой-нибудь картинке, но там же темно.
Два раза в год в шкафу сами собой зарождаются подарки. На Рождество и на день рождения. Подарки такие, какие можно легко спрятать в карман и никому-никому не показывать. Чаще всего это стеклянные или каменные шарики, один раз досталась сломанная брошка, старинная, серебряная - яблоневая ветка с цветами и яблочком. Только без булавки, поэтому приколоть ее было нельзя. Еще был снежный шар с домиком, янтарная запонка, позолоченная крохотная ложечка на цепочке, а еще однажды - мешочек старинных пуговиц, из кости, из перламутра, несколько металлических - с розочками. Больше всего мне понравился снежный шар, но его быстро отобрали - сказали “ах, какая прелесть, откуда!” - и теперь он стоит в серванте, среди кофейного сервиза. Домик в шаре идеально подходит к рисунку на чашечках, наверняка шар входил в сервиз, а потом затерялся. Вот вы можете представить, зачем бы к кофейному сервизу прилагался снежный шар? Мама сказала, для украшения стола. Но так или иначе, а прабабушкин подарок у меня отняли, то есть, конечно, мне все были благодарны за его находку... Наша семья живет здесь уже несколько поколений, поэтому никто и не удивился, что какая-нибудь безделушка сто лет пылилась в углу, а потом нечаянно выкатилась наружу. Но я, разумеется, никому не говорю, что шар лежал в шкафу, под меховой шапкой. Шапку мама сама убирала туда, клала на полку, ну и все прочие зимние тяжелые вещи - толстые свитера, шубу в марлевом чехле с апельсиновыми корочками в кармане. И никакого шара под шапкой тогда не было, абсолютно точно! А если бы взрослые хотели надо мной подшутить - типа, сами подложили, а я пусть найду и решу, что произошло чудо, - так зачем бы тогда потребовалось отнимать мой шарик и ставить его в дурацкий сервант? Я уж молчу, где бы они его вообще нашли - в ларьках у метро такие шары не продают, чтобы в точности совпадали с немецким кофейным сервизом столетней давности. Ясное дело, кофе из него никто не пьет, только любуются и пыль стирают. И шарик мой теперь не при делах. Поэтому брошкой и запонкой мне даже в голову не пришло хвастаться. И пуговицами тоже.
Но, конечно, в первую очередь мне не пришо в голову хвастаться прабабушкой. Она ничего такого не говорила вроде “никому обо мне не рассказывай”, она вообще ничего не говорит. Это вам не в мультиках, когда из шкафа вываливается человечек в чем-то дурацком, - и начинается всякая возня, разговоры, танцы, только родители в соседней комнате ничего не видят и не слышат. Мне всегда казалось, что родители из таких мультиков - это такие специальные мультипликационные дураки, что-то вроде говорящих цветочков в горшке. Ну мои явно не такие - они бы мигом поняли, что я с кем-то говорю, и пришли бы разбираться. Еще неизвестно, кстати, что хуже, - найди они у меня под кроватью домовенка или реши, что я говорю в одиночестве разными голосами. Так что прабабушка ничего не говорит, но я отлично чувствую, когда в моей голове появляются ее мысли. Это чаще всего бывает в шкафу. Конечно, прабабушка не может ничего знать про компьютерные игрушки, про приставку “пи-эс-пи-вита”, да нам это и не нужно. Про такие дела можно и так сколько угодно наболтаться с кем попало. С прабабушкой все по-другому. С ней хорошо молчать. Особенно если на улице дождь, в школе на тебя наехали ни за что, а жаловаться как-то и некому.
В первый раз мы познакомились так: куда-то запропастилась спортивная форма, а если не выйдешь прямо сейчас, опоздаешь к звонку. Это раньше было просто: получил замечание в дневник - и иди себе спокойно в класс, а теперь с новой пропускной системой, опоздаешь на три минуты - и все, сиди в прихожей, а запишут тебе уже не опоздание, а прогул. И вот в самый такой кошмарный миг жизни, когда из-за чертовой спортивной формы чуть не рушится все, в голове моей загорелась картинка: лежит эта форма в левом нижнем ящике шкафа, где обычно свалены всякие кусачие рейтузы. И таки да, лежит! Мне уже некогда было удивляться, хватай да беги со всех ног, но сказать “спасибо” все же в голову пришло. Так мы познакомились с прабабушкой.
На самом деле, она вовсе не моя прабабушка. Мы с ней говорили, она сказала, что у нее не было никаких детей, и невестой она даже не была. На вопрос “почему” не ответила, только как-то захихикала - и в голове у меня сперва промелькнул высоченный темный храм с цветными стеклами, там еще орган играл, а потом сразу без перерыва - ярко-красные герани на подоконнике. Собственно, вот так, картинками, мы чаще всего и общаемся. Я спрашиваю словами, а в ответ - картинка. Эта картинка может быть ответом, а может и просто, потому что прабабушке так захотелось. Я ее часто спрашиваю о всяком. У нее было много сестер, одна из них - моя настоящая прабабушка, дедушкина мама, но тогда ни о каком дедушке и речи не шло. Ха-ха-ха, говорит прабабушка - и я вижу кисленькую девочку с косичками, которая тискает и укачивает младенца - лупоглазую куклу, завернутуя в платок. А где ты? - спрашиваю я. И вижу деву с мечом на поясе и в белых латах, у девы в руке копье, а на копье развевается флаг... ничего себе, прабабушка... а потом Алису, которая падает в колодец. Эту картинку я знаю хорошо, хотя вообще мне не очень нравятся те старинные черно-белые иллюстрации, на них Алиса с огромной шеей очень страшная - и кот такой, словно сейчас улыбнется пошире и съест. Я спрашиваю прабабушку - как она вообще попала в шкаф. И в ответ в голове возникает огромное море, без границ, и на песок накатывают волны. Даже в ушах шумит. На песке всякая тина, какие-то ломаные доски, чуть поодаль растут серо-зеленые кусты с желтыми мелкими цветочками. И ни одного человека, вообще никого. Но вообще прабабушка про себя не любит объяснять, она любит, когда я ей что-нибудь рассказываю. Ей можно очень хорошо рассказывать, она не перебивает, не учит, что мне надо бы получше следить за своим поведением, не обижать других людей, быть терпимее... То есть это все, конечно, правда, но я же и так это все знаю и мне от этого не легче. А прабабушка слушает меня и становится очень тепло. А потом я вижу речку, даже ручей - в лесу, под нависшими цветущими ветками, какие-то мелкие, белые цветы. Речка течет, журчит, а у берега, из темной глубины под ветвями, машет русалка с зелеными волосами, на голове у нее венок из желтых кувшинок. Однажды прабабушка рассердилась по-настоящему, это когда большие ребята запинали мой портфель в туалет и порвали книгу - им не нравилось, что я на переменках читаю. Они ее не нарочно порвали, просто когда пнули сильнее, портфель раскрылся, книга выпала, и кто-то на нее наступил со всей дури. Прабабушка разъярилась просто неимоверно. Какие-то черные фигурки дергались на виселице, черти в котлах пихали вилами орущих дураков, огонь пожирал город... Она успокоилась очень нескоро, опять подумала про храм с круглыми витражами в высоких узких окнах, а потом про чашку чая на столе, с тортом, вазочкой конфет, легким паром от чашки... Мне так захотелось чая, что мы даже сделали перерыв. Торта, конечно, в доме не было, особенно такого шикарного, с вишней и клубникой, на кружевной салфеточке... но конфеты еще оставались, батончики. Неожиданно чай запах земляникой. Чудеса, как есть! Кстати, за книгу меня не ругали, мои же тоже понимают, что мир - штука жестокая.
Так что я не знаю, как прабабушка попала в шкаф, почему именно туда. Зато я знаю, как ее зовут. Это было зимой, в феврале, в шкафу висели легкие летние платья, ветровка и рубашки с коротким рукавом, пахло пылью тканью и апельсиновыми корочками, а на улице уже давно смерклось. Вот тогда прабабушка обняла меня - не спрашивайте, как, это же ни с чем не перепутаешь, когда тебя кто-то обнимает с любовью. И сказала: когда у тебя родится дочь, пусть будет Ариадна! Откуда мне было знать, что больше я никогда ее не встречу...
Нет, один раз мы еще увиделись. Это было, когда мы ездили в гости к моей двоюродной бабушке, в другой город. У нее сохранился альбом семейных фотографий, в общем-то, она и вела архив семьи - и со всей родней переписывалась. Наверное, и сейчас переписывается. Мама спросила, кто эта девочка на кресле, потому что ей показалось, что там сижу я. Двоюродная бабушка улыбнулась и сказала, что эта девочка умерла от скарлатины, довольно рано. Ее звали... “Ариадна?” - спросила я. “Почему Ариадна? - удивилась двоюродная бабушка. - Ее звали Олей. Как тебя!”