Про «Звезду Соломона»
Куприн, оказывается, чрезвычайно умел в мистику, причём в настоящую, глубокую: с одной стороны - по западному образцу - осязаемую, хрусткую, с движением пространства и шуршанием метафизики; с другой стороны, ироничную и лёгкую, без надрывного пафоса древней пульсирующей бездны, миновать который мистика чаще всего не в состоянии. Звезда Соломона оформляет те принципы, что потом мощно развёртываются у Булгакова в Мастере и Маргарите. Не сам гётевский сюжет о встрече человека с дьяволом, а то, как эта встреча подаётся: равнозначно ценное и симметрично вкусное описание обыденного и волшебного. Всё, что связано здесь с оккультной эстетикой, безупречно точно, изобилует демоническими именами из Большого ключа, бурлит и мерцает. Точно также быт посюсторонний тут пронзительно живой, он дышит здоровьем и радостью - явление, для произведения мистического невероятное. И у современного Куприну Лавкрафта, и у предшествующего им По таинственное всегда вытекает из чувства обречённости жизни, её конечности, болезненности, несовершенства, ничтожности и непривлекательности. Такой подход воспринимается как аксиома и бодро транслируется массовым сознанием под лейблом «уход от реальности». Расхожее устойчивое мнение: мистикой увлекается лишь тот, кто настоящий мир не осилил, кому опротивела жизнь. Подобный trope (при том, что время от времени оказывается справедлив) всегда возбуждал во мне бурю протеста, потому как я чувствую жизнь категорически иначе: для меня сказочное и манящее Оттуда отнюдь не противостоит посюстороннему, а наоборот - напрямую вытекает из прелести жизни, из вкуса жизни; дух не ведёт с телом войну, а сливается в экстатическом танце; волшебство - не бегство от реальности, а невероятное расширение этой реальности границ.
Звезда Соломона как раз такая. Обыкновенная жизнь здесь столь же сочна, сколь и приключение с заглядыванием за грань. Совершенно не понимаю, почему притягательным или духоподъёмным обязательно должно быть что-то одно из двух: нашего сердца вполне хватит на оба. И как здесь описана еда! Самое восхитительное вот это: «...а в воскресенье утром - кофе с топлеными сливками и с шафранным кренделем». Это почти как булгаковские: «нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке...» После Звезды Соломона я думал только о топлёных сливках и шафранном кренделе и надолго пересмотрел свой небрежный подход к завтракам и полдникам. При этом столь же выразительна и готика в повести. Иссохшийся занозистый паркет и резные раскоряченные фигурные диваны кряхтят и издают старческие вздохи, окна в проклятом доме черны - всё как надо.
Но вот что мне совершенно не даёт покоя - это герой. Не столько сам Иван Степанович Цвет лично, сколько он же как архетип русского литературного характера. Какой-то он неизбывный, этот неприметный маленький человек. Куда ни ткни - везде он. В договоре с демоном он не Фауст, и не даже Мастер, его выбор одновременно и очевиден, и - как бельмо на глазу. Он целиком и полностью логичен в контексте русской литературной традиции, в контексте пресловутого маленького человека, но словно бы выбивается из атмосферы самой книжки. Звезда Соломона о любви к жизни во всех её проявлениях, о красоте обычного и о красоте экстраординарного, одинаково трогательно в ней выглядят и реакционно-застойные тюлевые занавески с синими бантами у Цвета в комнате, и брошенный в окно поезда букет сирени - впечатление яркое и мимолётное.
И вот в этом любовном признании многообразию и красоте, Цвет отказывается от всего в пользу скучного, наименьшего и привычного. Самое ужасное, в этой нетребовательности, неамбициозности Иван Степанович демонстрирует себя как персонажа хорошего, незлого. Помимо архетипического маленького человека в русской литературе есть ещё и его антагонист, сверхчеловек (Базаров, Онегин, Печорин) - который, чаще всего, весьма неприятен и деятельностью своей делает людей вокруг несчастными. И в этом смысле мне немного тревожно: неужели не может быть для наших смысловых конструкций - даже для мистической притчи, для сказки - приличного героя? Неужели добро у нас обречено проявляться исключительно через амёбоподобность и смирение, а через деятельность и страсть - только зло? Мне так не по душе.
С другой стороны, в этом, видимо, и ещё одна прелесть Звезды Соломона - она обнажает во мне возмущение. Мне страшно хочется, чтобы у подобной истории был совсем другой герой, но со всей очевидностью я понимаю, только такой, как Цвет, сюда и подходит. Но мне очень хочется верить, что время маленьких людей хотя бы чуть-чуть, но ушло, а время сказок, с равнозначным уважением и любовью обращающихся с жизненным и с потусторонним, наоборот - вернулось.
Иначе, скажите мне, зачем всё это.
Звезда Соломона как раз такая. Обыкновенная жизнь здесь столь же сочна, сколь и приключение с заглядыванием за грань. Совершенно не понимаю, почему притягательным или духоподъёмным обязательно должно быть что-то одно из двух: нашего сердца вполне хватит на оба. И как здесь описана еда! Самое восхитительное вот это: «...а в воскресенье утром - кофе с топлеными сливками и с шафранным кренделем». Это почти как булгаковские: «нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке...» После Звезды Соломона я думал только о топлёных сливках и шафранном кренделе и надолго пересмотрел свой небрежный подход к завтракам и полдникам. При этом столь же выразительна и готика в повести. Иссохшийся занозистый паркет и резные раскоряченные фигурные диваны кряхтят и издают старческие вздохи, окна в проклятом доме черны - всё как надо.
Но вот что мне совершенно не даёт покоя - это герой. Не столько сам Иван Степанович Цвет лично, сколько он же как архетип русского литературного характера. Какой-то он неизбывный, этот неприметный маленький человек. Куда ни ткни - везде он. В договоре с демоном он не Фауст, и не даже Мастер, его выбор одновременно и очевиден, и - как бельмо на глазу. Он целиком и полностью логичен в контексте русской литературной традиции, в контексте пресловутого маленького человека, но словно бы выбивается из атмосферы самой книжки. Звезда Соломона о любви к жизни во всех её проявлениях, о красоте обычного и о красоте экстраординарного, одинаково трогательно в ней выглядят и реакционно-застойные тюлевые занавески с синими бантами у Цвета в комнате, и брошенный в окно поезда букет сирени - впечатление яркое и мимолётное.
И вот в этом любовном признании многообразию и красоте, Цвет отказывается от всего в пользу скучного, наименьшего и привычного. Самое ужасное, в этой нетребовательности, неамбициозности Иван Степанович демонстрирует себя как персонажа хорошего, незлого. Помимо архетипического маленького человека в русской литературе есть ещё и его антагонист, сверхчеловек (Базаров, Онегин, Печорин) - который, чаще всего, весьма неприятен и деятельностью своей делает людей вокруг несчастными. И в этом смысле мне немного тревожно: неужели не может быть для наших смысловых конструкций - даже для мистической притчи, для сказки - приличного героя? Неужели добро у нас обречено проявляться исключительно через амёбоподобность и смирение, а через деятельность и страсть - только зло? Мне так не по душе.
С другой стороны, в этом, видимо, и ещё одна прелесть Звезды Соломона - она обнажает во мне возмущение. Мне страшно хочется, чтобы у подобной истории был совсем другой герой, но со всей очевидностью я понимаю, только такой, как Цвет, сюда и подходит. Но мне очень хочется верить, что время маленьких людей хотя бы чуть-чуть, но ушло, а время сказок, с равнозначным уважением и любовью обращающихся с жизненным и с потусторонним, наоборот - вернулось.
Иначе, скажите мне, зачем всё это.