Праздничное
Решила записать обрывки бабушкиных рассказов о военном времени, пока еще окончательно не стерлись детские воспоминания. Все прозаические, без патетики, но я вообще не помню, чтобы кто-то из ее поколения говорил на эту тему патетически.
***
В начале войны бабушке 19. У нее много поклонников, среди которых выделяется один. "Ах, как он мне однажды в глаза заглянул, и говорит: а у тебя на радужке родинка!" - рассказывала бабушка с девичьим упоением, на которое не вправе был бы сердиться даже дед.
Как и многие ее одногодки, вскоре он был призван. Пришло ему время уезжать на фронт. А у бабушки беда: завелись вши. Намазала она свои роскошные косы керосином, обмоталась пленкой, все дела. И тут ее Алеша прибегает прощаться. "Звал-звал меня под окном, а куда я пойду - с такой-то головой!" - растерянно рассказывает бабушка даже десятилетия спустя. "И что же, так и не вышла?" - спрашиваю я. "Нет, так и не вышла. Больше не довелось увидеться..."
***
Дед-танкист был ранен в руку. Попал в госпиталь, стали лечить. Ежедневные перевязки по-живому. Крик, мрак, смрад. Рана не заживает, становится хуже. Встает вопрос об ампутации. И тогда дед подходит к врачу с найденным здесь же, в госпитале медицинским журналом, где описан метод лечения ран с более редкими, не ежедневными перевязками в сочетании с мазью Вишневского, и просит применить его к себе. Врач - уж не знаю, насколько серьезно - грозит трибуналом за саботаж, но соглашается попробовать. Через некоторое время рука заживает, и дед возвращается на фронт.
***
Самой большой коммерческой удачей бабушки во время войны стал обмен синего анилинового красителя для ткани (выменянного, в свою очередь, на тоненькое золотое колечко) на картошку и другие продукты. Изо дня в день она ездила по окрестным деревням и предлагала желающим свой незамысловатый change: сколько-то картофелин на горстку красителя. Желающих было много: война-не война, а обновить перелицованные кофты и юбки хотелось всем. В чулане на даче до сих пор валяется крашенная им же бабушкина юбка, и - честно - я не знаю, поднимется ли у меня когда-нибудь рука ее выкинуть.
***
В 1943 году у бабушки родился первенец, и, поскольку в Москве прокормиться было невозможно, решено было уехать на историческую родину в подмосковную деревню. Во всех домах на постое стояли солдаты, и для того чтобы новорожденному не сильно досаждали солдатские вши и клопы, его кроватка ножками стояла в банках с керосином.
Впрочем, клопы были наименьшим злом: у самой бабушки от военных лет остался на веке тоненький шрам от укуса оголодавшей и оттого совсем озверевшей крысы, напавшей на нее во сне.
***
Солдатский постой внес в деревенскую жизнь много сумятицы. У тихой старушки тети Шуры, какой я застала ее в детстве, а тогда первой деревенской красавицы на постое стоял такой же красавец офицер. Вскоре тете Шуре стало ясно, что дело запахло жареным. Она помчалась к мужу на фронт, и через некоторое время родила сына.
Сказать, что он был непохож ни на кого из своей деревенской родни, значило не сказать ничего. Тонкий нос с горбинкой, красивые глаза и чувственный рот не исказили окончательно даже годы беспробудного пьянства.
Муж тети Шуры по возвращении с фронта избил ее смертным боем, но не выгнал и сам не ушел из семьи, где у него уже подрастал старший сын с наследственным носом-картошкой. Так и жили вместе до самой смерти.
Зато про другую тетю Шуру все знали, что она закопала нагулянного от солдата ребенка под крыльцом своего дома.
Дикие нравы, сказал бы какой-нибудь мизантроп. А на деле - большая почва для размышлений.