(no subject)
В этой мёртвой стране мою жизнь не признают искусством,
в этих розах поэт - хризантемы и гроба гибрид.
Над альтистом Даниловым страшно качается люстра,
но не люстрой, а глупостью будет Данилов убит.
Вера - это житейский раствор для бетономешалки.
Я не верую в график сквозного движения в рай.
Как живому, мне больше понятен юродивый сталкер,
чем свезённый на бойню в Свердловск сюзерен Николай.
В этом Доме культуры, где воздух окислен речами
дуайенов эстрады, где петь можно только в строю,
я проверил повторность явлений, и снова, ночами,
сочиняю и уличным псам сочиненья пою.
В этой глянцево-рыночной церкви крещёных марксистов
будет ересью всякое слово вне праздничных догм.
Праздник мёртвых. Я тихо скорблю. На лице моём чисто.
Только жаль, что лицо рассмотреть моё можно с трудом.
в этих розах поэт - хризантемы и гроба гибрид.
Над альтистом Даниловым страшно качается люстра,
но не люстрой, а глупостью будет Данилов убит.
Вера - это житейский раствор для бетономешалки.
Я не верую в график сквозного движения в рай.
Как живому, мне больше понятен юродивый сталкер,
чем свезённый на бойню в Свердловск сюзерен Николай.
В этом Доме культуры, где воздух окислен речами
дуайенов эстрады, где петь можно только в строю,
я проверил повторность явлений, и снова, ночами,
сочиняю и уличным псам сочиненья пою.
В этой глянцево-рыночной церкви крещёных марксистов
будет ересью всякое слово вне праздничных догм.
Праздник мёртвых. Я тихо скорблю. На лице моём чисто.
Только жаль, что лицо рассмотреть моё можно с трудом.