бумеранг
Украинские события помимо собственной значимости интересны еще и резонансом, который они вызывают в России. Причем любопытна не тональность - ясно, что определенная часть населения симпатизирует инсургентам, а другая возмущается иногда до лающего характера пропаганды (Соловьев, Леонтьев .Киселев и т.д.) - а ожидание или страх, что такие же события могут произойти и у нас. При этом наиболее вдумчивые наблюдатели (например, Илларионовhttp://www.onlinetv.ru//video/1340/) констатируют, что страны наши давно идут встречными курсами. И если в 91-м году Украина была наиболее советской из союзных республик, то сейчас ситуация существенно изменилась. Выросли новые поколения, структурировалась политическая жизнь, существует независимая пресса и телевидение.
Контуры национальной парадигмы из полузапретных и вовсе запретных в советское время - Украина давала один из самых высоких процентов политз\к по Союзу - вышли в легитимное поле, вплоть до таких фигур, как Бандера.
В России же все пошло по затухающему сценарию. Миллионные митинги начала 90-х сменились какими-то вялыми всплесками. Само по себе крушение СССР значительным числом людей - включая Путина - воспринимается, как катастрофа. А Сталин все больше превращается в коллективной памяти в справедливого правителя и эффективного менеджера. Интрига политической жизни заключается в «честном выборе» между Мизулиной и Милоновым. И даже в даровании столь скромной привилегии массам по существу отказано :)
Такого рода метаморфозы не могут быть случайными и требуют объяснения, хотя множество интерпретаторов ограничивается утверждением, что все вокруг дураки и пидарасы, не понимающие своего счастья жить в совместной империи под руководством России. Слово империя здесь ключевое, п.ч. оно употребляется в позитивном ключе де факто всеми аналитиками от Чубайса (либеральная империя) до Леонтьева .
Понятно, что по другую сторону границы тот же термин наполняется совершенно иным содержанием, и те же украинцы воспринимают его в основном негативно, себя позиционируя по многим параметрам, как народ, порабощенный, обманутый или народ, находившийся длительное время под колониальным управлением. Это, кстати, зафиксировано и в Государственном Акте, принятом Центральной Радой, фиксирующем голодомор, как геноцид украинского народа. Понятно, что в геноциде есть две стороны и если украинцы были жертвой, то, хотя источником и называется правительство СССР, имя советского преемника всем известно.
Впрочем, совершенно не важна в данном случае фактическая сторона вопроса. Важно, что субъективно миллионами граждан Украины их страна воспринимается, как бывшая колония и нынешняя полуколония, управляемая зависимыми от бывшей метрополии людьми с уголовным прошлым и криминальным настоящим.
Если диспозиция такова, то бояться нам в России экспорта украинской революции совершенно нечего. Скорее всего, мы имеем дело с описанным Фуко и Арендт феноменом колониального бумеранга, хотя по большому счету первенство в этом вопросе следует отдать Марксу с его «не может быть свободным народ, угнетающий другие народы» и безвестным активистам 19-го века, сочинившим лозунг «за нашу и вашу свободу».
Суть этого бумеранга заключается в том, что методы и принципы управления колониями при их освобождении или национально-освободительных попытках постепенно переносятся в метрополию и процессы эти находятся в прямой пропорциональной зависимости. Некоторые английские администраторы в Индии доходили до этих выводов своим умом и даже предостерегали от чрезмерного применения насилия, опасаясь, что оно неминуемо перекинется в центр.
Классическим примером такого рода реакции является ОАС, созданная в ответ на решение референдума о самоопределении Алжира и чуть не укокошившая де Голля.
Эта проблематика на Западе между тем имеет свою специфику. Во-первых, она была тысячекратно отрефлексирована в многочисленной колониальной и постколониальной литературе. Во-вторых, смягчена существовавшими в европейских странах институтами гражданского общества, церковью и - что важнее всего - собственной национальной мифологией, позволявшей понимать, хотя бы в лице представителей элиты, смысл национально-освободительных движений в бывших колониях.
В России ситуация складывалась совершенно иначе. Во-первых, за исключением всем известных попыток такого рода рефлексии у Лермонтова, Пушкина, Бестужева-Марлинского, Толстого у нас не было опыта осмысления именно колониальных аспектов нашего имперского существования. Точнее они были, но находились в компетенции этнографов, путешественников, филологов, краеведов - и то очень часто немецкого происхождения. Во-вторых, гражданская плоскость вопроса отсутствовала по политическим причинам и человек, поставивший его таким образом, оказывался под двойным политическим прессом. И как опасный вольнодумец и как исследователь, касающийся национальной проблематики. В 19-м веке такого рода люди сплошь и рядом наполняют собой ряды народовольцев и социалистов-революционеров.
Церковь же по понятным причинам шла рука об руку с администрацией.
Кроме того, в России парадоксальным образом в имперской парадигме отсутствовал сам русский народ, как действующее лицо на исторической сцене. Советский и постсоветский периоды дали яркие примеры того, как новое государственное строительство в бывших союзных республиках основывалось на исторической редукции к досоветским национальным образцам. В Грузии, Прибалтике, Средней Азии, на Украине….
И лишь собственно в России такого рода редукция приводила либо к немецкой империи Романовых либо к совершенно бессловесной и фактически природной организации человеческого общежития, каковой была крестьянская община.
Любой неграмотный человек, распознающий визуальные образы, поймет о чем я говорю, если ему показать две картины Репина: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и «Бурлаки на Волге». Если этот человек умеет еще и читать, то он легко сравнит народные образы, запечатленные Гоголем в «Тарасе Бульбе» с красноречивым пушкинским « народ безмолствует» в «Борисе Годунове».
При этом тот же Пушкин и Рылеев вполне находят слова, чтобы красочно живописать украинцев:
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву…
Но героиня «энциклопедии русской жизни» пишет любовное письмо по-французски…
Де факто, если убрать идеологическую шелуху, то русский народ, в огромной своей массе крестьянский, НИКОГДА не знал другой формы собственности, как коллективная, не знал другого общественного устройства, как крестьянский «мир» с балакающими не по-нашему барами, где-то в городах, которым почему-то надо отдавать часть доходов (бар можно заменить на комиссаров) и не знал другой формы государственного устройства, кроме имперского. Либо в «романовской», либо в «советской» форме. И ясно, что вторая ближе поскольку менее рафинированная, более циничная и жестокая. И говорит матом, а не по-французски.
Впрочем, сказанное конечно не совсем верно, п.ч. та часть русского народа, которая не была согласна с такого рода двустволкой - община versus империя - была просто уничтожена. Мало кто знает, что первыми в 17-м году в сельской местности аграрному террору подверглись не помещики, а крестьяне, вышедшие из общины на хутора и отруба. Если это так, то понятно, что в любом собственно патриотическом дискурсе, когда речь идет не об отвлеченных материях, а о национальном теле, русский человек обречен или поставить ногу в природно-общинное болото и немедленно утонуть в стихии платонов каратаевых , хорей и калинычей и пр. экзотической публики. Или твердо стать на палубе немецко-советской империи. Причем происходит это, как правило, инстинктивно.
И Пушкин не так давно мечтавший:
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
В ответ на польское восстание пишет «Клеветникам России». А никак не жалующий отечество Бродский вдруг - чуть ли не против собственной воли - пишет «Дорогой Карл Двенадцатый». А Ходорковский, выйдя из тюрьмы, прокламирует свое желание воевать на Кавказе, если речь пойдет о попытках сепаратистских выступлений. А Государственная Дума принимает законы, сурово карающие призывы к выходу из России национальных единиц. А Лимонов, отстаивающий с козлиным упорством какую-то мелкую формальность каждое 31-ое число, призывает в общем-то к введению войск на территорию Украины…
И также вело себя русское общество в период польских восстаний, оставив Герцена де факто в политической изоляции, и в 905-м году, создав Союз Русского Народа, да и после гражданской войны создав ту же самую империю, лишь украшенную иными флагами. Что не могло ввести в заблуждение ни офицерство, большей частью перешедшее под омофор новой власти, ни евразийцев, увидевших в СССР новую империю со значительно большей потенцией, чем старая «европоцентричная» Россия.
Конечно, в России тоже случаются революции, но причиной их всегда бывает все та же национальная проблематика плюс какой-то сбой в архаичной коробке передач, которая регулирует движение гигантской машины к концу исторического пути. Так что если завтра Александра Григорьевича судьба решит отправить вслед за Чаушеску, или Рамзану Ахмадовичу надоест быть владычицей морскою и он вознамерится стать халифом правоверных, то и в этом случае Россия, пережив массу испытаний, не изменит своего политического устройства, а, как писали в советских некрологах, «еще теснее сплотится» вокруг того существа, которое фортуна на тот момент вынесет наверх.
Известный русофоб Ключевский на закате жизненного пути записал свое видение будущего России в современном мире:
В Европе царей Р[оссия] могла иметь силу, даже решающую; в Европе народов она - толстое бревно, прибиваемое к берегу потоком народной культуры. Когда в международной борьбе к массе и мускульной силе присоединилась общественная энергия и техническое творчество ломившейся вперед России, где этих новых двигателей не было заготовлено, пришлось остановиться и только отбиваться, чтобы не отступать.
Такое впечатление, что за истекший период бревно сильно истончало, а ситуация примерно такая же. Хотя из этой деревяшки еще вполне можно что-нибудь построить
Контуры национальной парадигмы из полузапретных и вовсе запретных в советское время - Украина давала один из самых высоких процентов политз\к по Союзу - вышли в легитимное поле, вплоть до таких фигур, как Бандера.
В России же все пошло по затухающему сценарию. Миллионные митинги начала 90-х сменились какими-то вялыми всплесками. Само по себе крушение СССР значительным числом людей - включая Путина - воспринимается, как катастрофа. А Сталин все больше превращается в коллективной памяти в справедливого правителя и эффективного менеджера. Интрига политической жизни заключается в «честном выборе» между Мизулиной и Милоновым. И даже в даровании столь скромной привилегии массам по существу отказано :)
Такого рода метаморфозы не могут быть случайными и требуют объяснения, хотя множество интерпретаторов ограничивается утверждением, что все вокруг дураки и пидарасы, не понимающие своего счастья жить в совместной империи под руководством России. Слово империя здесь ключевое, п.ч. оно употребляется в позитивном ключе де факто всеми аналитиками от Чубайса (либеральная империя) до Леонтьева .
Понятно, что по другую сторону границы тот же термин наполняется совершенно иным содержанием, и те же украинцы воспринимают его в основном негативно, себя позиционируя по многим параметрам, как народ, порабощенный, обманутый или народ, находившийся длительное время под колониальным управлением. Это, кстати, зафиксировано и в Государственном Акте, принятом Центральной Радой, фиксирующем голодомор, как геноцид украинского народа. Понятно, что в геноциде есть две стороны и если украинцы были жертвой, то, хотя источником и называется правительство СССР, имя советского преемника всем известно.
Впрочем, совершенно не важна в данном случае фактическая сторона вопроса. Важно, что субъективно миллионами граждан Украины их страна воспринимается, как бывшая колония и нынешняя полуколония, управляемая зависимыми от бывшей метрополии людьми с уголовным прошлым и криминальным настоящим.
Если диспозиция такова, то бояться нам в России экспорта украинской революции совершенно нечего. Скорее всего, мы имеем дело с описанным Фуко и Арендт феноменом колониального бумеранга, хотя по большому счету первенство в этом вопросе следует отдать Марксу с его «не может быть свободным народ, угнетающий другие народы» и безвестным активистам 19-го века, сочинившим лозунг «за нашу и вашу свободу».
Суть этого бумеранга заключается в том, что методы и принципы управления колониями при их освобождении или национально-освободительных попытках постепенно переносятся в метрополию и процессы эти находятся в прямой пропорциональной зависимости. Некоторые английские администраторы в Индии доходили до этих выводов своим умом и даже предостерегали от чрезмерного применения насилия, опасаясь, что оно неминуемо перекинется в центр.
Классическим примером такого рода реакции является ОАС, созданная в ответ на решение референдума о самоопределении Алжира и чуть не укокошившая де Голля.
Эта проблематика на Западе между тем имеет свою специфику. Во-первых, она была тысячекратно отрефлексирована в многочисленной колониальной и постколониальной литературе. Во-вторых, смягчена существовавшими в европейских странах институтами гражданского общества, церковью и - что важнее всего - собственной национальной мифологией, позволявшей понимать, хотя бы в лице представителей элиты, смысл национально-освободительных движений в бывших колониях.
В России ситуация складывалась совершенно иначе. Во-первых, за исключением всем известных попыток такого рода рефлексии у Лермонтова, Пушкина, Бестужева-Марлинского, Толстого у нас не было опыта осмысления именно колониальных аспектов нашего имперского существования. Точнее они были, но находились в компетенции этнографов, путешественников, филологов, краеведов - и то очень часто немецкого происхождения. Во-вторых, гражданская плоскость вопроса отсутствовала по политическим причинам и человек, поставивший его таким образом, оказывался под двойным политическим прессом. И как опасный вольнодумец и как исследователь, касающийся национальной проблематики. В 19-м веке такого рода люди сплошь и рядом наполняют собой ряды народовольцев и социалистов-революционеров.
Церковь же по понятным причинам шла рука об руку с администрацией.
Кроме того, в России парадоксальным образом в имперской парадигме отсутствовал сам русский народ, как действующее лицо на исторической сцене. Советский и постсоветский периоды дали яркие примеры того, как новое государственное строительство в бывших союзных республиках основывалось на исторической редукции к досоветским национальным образцам. В Грузии, Прибалтике, Средней Азии, на Украине….
И лишь собственно в России такого рода редукция приводила либо к немецкой империи Романовых либо к совершенно бессловесной и фактически природной организации человеческого общежития, каковой была крестьянская община.
Любой неграмотный человек, распознающий визуальные образы, поймет о чем я говорю, если ему показать две картины Репина: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и «Бурлаки на Волге». Если этот человек умеет еще и читать, то он легко сравнит народные образы, запечатленные Гоголем в «Тарасе Бульбе» с красноречивым пушкинским « народ безмолствует» в «Борисе Годунове».
При этом тот же Пушкин и Рылеев вполне находят слова, чтобы красочно живописать украинцев:
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву…
Но героиня «энциклопедии русской жизни» пишет любовное письмо по-французски…
Де факто, если убрать идеологическую шелуху, то русский народ, в огромной своей массе крестьянский, НИКОГДА не знал другой формы собственности, как коллективная, не знал другого общественного устройства, как крестьянский «мир» с балакающими не по-нашему барами, где-то в городах, которым почему-то надо отдавать часть доходов (бар можно заменить на комиссаров) и не знал другой формы государственного устройства, кроме имперского. Либо в «романовской», либо в «советской» форме. И ясно, что вторая ближе поскольку менее рафинированная, более циничная и жестокая. И говорит матом, а не по-французски.
Впрочем, сказанное конечно не совсем верно, п.ч. та часть русского народа, которая не была согласна с такого рода двустволкой - община versus империя - была просто уничтожена. Мало кто знает, что первыми в 17-м году в сельской местности аграрному террору подверглись не помещики, а крестьяне, вышедшие из общины на хутора и отруба. Если это так, то понятно, что в любом собственно патриотическом дискурсе, когда речь идет не об отвлеченных материях, а о национальном теле, русский человек обречен или поставить ногу в природно-общинное болото и немедленно утонуть в стихии платонов каратаевых , хорей и калинычей и пр. экзотической публики. Или твердо стать на палубе немецко-советской империи. Причем происходит это, как правило, инстинктивно.
И Пушкин не так давно мечтавший:
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
В ответ на польское восстание пишет «Клеветникам России». А никак не жалующий отечество Бродский вдруг - чуть ли не против собственной воли - пишет «Дорогой Карл Двенадцатый». А Ходорковский, выйдя из тюрьмы, прокламирует свое желание воевать на Кавказе, если речь пойдет о попытках сепаратистских выступлений. А Государственная Дума принимает законы, сурово карающие призывы к выходу из России национальных единиц. А Лимонов, отстаивающий с козлиным упорством какую-то мелкую формальность каждое 31-ое число, призывает в общем-то к введению войск на территорию Украины…
И также вело себя русское общество в период польских восстаний, оставив Герцена де факто в политической изоляции, и в 905-м году, создав Союз Русского Народа, да и после гражданской войны создав ту же самую империю, лишь украшенную иными флагами. Что не могло ввести в заблуждение ни офицерство, большей частью перешедшее под омофор новой власти, ни евразийцев, увидевших в СССР новую империю со значительно большей потенцией, чем старая «европоцентричная» Россия.
Конечно, в России тоже случаются революции, но причиной их всегда бывает все та же национальная проблематика плюс какой-то сбой в архаичной коробке передач, которая регулирует движение гигантской машины к концу исторического пути. Так что если завтра Александра Григорьевича судьба решит отправить вслед за Чаушеску, или Рамзану Ахмадовичу надоест быть владычицей морскою и он вознамерится стать халифом правоверных, то и в этом случае Россия, пережив массу испытаний, не изменит своего политического устройства, а, как писали в советских некрологах, «еще теснее сплотится» вокруг того существа, которое фортуна на тот момент вынесет наверх.
Известный русофоб Ключевский на закате жизненного пути записал свое видение будущего России в современном мире:
В Европе царей Р[оссия] могла иметь силу, даже решающую; в Европе народов она - толстое бревно, прибиваемое к берегу потоком народной культуры. Когда в международной борьбе к массе и мускульной силе присоединилась общественная энергия и техническое творчество ломившейся вперед России, где этих новых двигателей не было заготовлено, пришлось остановиться и только отбиваться, чтобы не отступать.
Такое впечатление, что за истекший период бревно сильно истончало, а ситуация примерно такая же. Хотя из этой деревяшки еще вполне можно что-нибудь построить