I. Биринчи боб. Пост 4.
Прошло уже три года со дня, когда меня увели из родного племени мангыт [54], одного из многочисленных родов узбеков, которые обязаны своим названием хану Гияс эт-дин Узбеку [55], а может, и он сам величался от пёстрого, как бухорча чопон [56], сотканного им народа. Весенним вечером чужаки ворвались в дом на окраине Кермине [57], перевернули қозон [58] с водой в очаг, перетрясли весь двор в поисках еды, уй [59] подожгли. Большинство взрослых мужчин городка в те дни отсутствовали, созванные эмиром по военным делам, а немногих оставленных для охраны и стариков, попытавшихся сопротивляться, быстро перебили. Неуспевших убежать женщин и юнцов, среди них и всю мою семью, кроме отца, собрали в мечеть и заперли до утра. Сами же устроили тўй [60] из пойманных, исхудавших за зиму овец, перепились и к рассвету уснули. После полудня следующего дня, пленных стали выводить по нескольку человек из храма и связывать между собой. К обеду злодеи собрали награбленное, накинули нам на головы мешки, чтобы не знали в какую сторону бежать, и погнали неизвестно куда.
[Далее]На третий день смекнул, по пригревающему большую часть дня в спину весеннему солнцу, еще не такому жаркому как летом, что идём шимолга [61], на север. Догадки подтвердились через неделю, когда от духоты две женщины постарше упали на дорогу, и нам разрешили стянуть мешки. На горизонте нашим взорам открылись заснеженные вершины. Одна из соседок по Кермине, родом из киргиз, признала в величественных камнях Чёрные горы [62], в молодости бывала уже здесь, и вспомнила, что на много дней пути вокруг, места эти безлюдные, особенно в такое время года. По краю обогнули горную гряду, бир марта [63] заночевали на берегу большого озера, демак, направление держим в бескрайнюю, как тогда представлялось, степь, жузы [64], Дешт-и-Кипчак. Наши соплеменники удивлялись: как странно? Все бегут оттуда, а нас ведут навстречу тому, что выталкивает чўлдан [65] целые народы. Кто эти люди, что превратили нас в рабов?
Со стороны почти все похожи на обычных узбеков из наших краёв, но в лицах есть что-то от зверья, волков, человеческое в них, как будто выветрилось. Плоские, каменные черты слабо отличают друг от друга, сливают в одно пыльное целое, маскируют под дорогу и степь, не выражают ни горя, ни радости. Каждый из них верхом на лошади - не всадник, а вросший горб верблюда. Лопочут все по-разному, но слова эти были в основном на тюрки, и через неделю плена уже многих стал понимать, правда, вида не подавал, чтобы знать о подлых замыслах, которых они в своих разговорах не стеснялись. Ничего утешающего и обнадёживающего за эти длинные и унылые дни не расслышал.
Казахи и прочие степные с севера много лет искали укрытия в наших краях. Сначала приходили с миром, спрашивали дорогу на Самарканд и Бухару, ночь отдыхали и наутро покидали Кермине. В городе относились к ним с сочувствием, всегда давали кров и хлеб, как гостям и познавшим беду. Поговаривали даже, что эмир стал принимать их к себе на службу. Но в последнее время, как озверели, и всё чаще нападали небольшими отрядами, жгли, убивали, отбирали всё, что могло пригодиться и последние припасы. Весна ведь, да и, они же сами вытаптывали конями наши засеянные поля который год подряд, с досадой окидывали взглядом скупую добычу, и видя, что особо у нас не разжиться и дел не поправить, направлялись дальше.
Так не принято в степи, чтобы люди творили безнаказанно безобразия, на таких всегда находили управу, подчиняли или превращали в степную пыль. У племени должен быть хозяин, или хотя бы ответчик за дела, иначе, это не люди, а зверьё. Но теперь их развелось тьма, и всех не переловить, степь кишит от этой мерзости, в погоне за ними мой отец тогда и отсутствовал. Только совсем отчаявшись, и потеряв совершенно всё, оставшись один на один с целым миром, можно дойти до такого бесчестия. Казалось, уже не бегут, а оголтело драпают, исход без оглядки - только вперёд, в поисках нового места, хозяина, родины, вместо выжженной и отобранной. Демак, нимадир действительно ужасное у них там, даштда, происходило. Так думалось. Рассказать сами толком эти пришельцы были не в состоянии. Даже про месть, что крайне странно, никогда говорили, выкатывали безумные глаза и твердили одно лишь слово: «Джунгары [66]!»
За три месяца до той печальной ночи мне пришлось оставить учёбу в медресе Гиджувана [67]. Отец решил, что моя помощь матери и сёстрам важнее, чем книги и молитвы. Ота [68] обещал в скором времени переправить нас в Бухару или ещё дальше в Шахрисабз, укрыть за каменными стенами от лиходеев из степи, а меня забрать к себе в войско, но не успел. Всё очень быстро менялось: сегодня ещё мир, а завтра на этом месте одни угли. Учителя нам, толибам [69], постоянно толковали: вақт [70] учёных снова закончилось и надолго, снова наступают времена воинов, обычное дело, и никуда от этого не деться. Пришёл час молодых и смелых, великих утрат и обретений, которые позже запишут, и у каждого из вас есть шанс попасть на эти страницы. Дешт-и-Кипчак зашевелилась змеиной норой, чўлдан идёт очередной кровавый Тенгиз, и теперь нас вели туда, навстречу чудовищу. На следующий день, как Каратау скрылись из вида за спиной, почти все женщины пропали из обоза, скорее всего, их продали, стало даже спокойнее. Ночной рёв и проклятия в адрес наших мучителей только ухудшали положение - добрее от таких слов к нам не становились. Наверняка, за эти годы у многих наладилось и образумилось в новых местах. Где теперь моя мама и сестрёнки? Надо только верить.
Ўн кундан кейин мы добрались до реки Сыр, и дальше придерживались её русла в пути, но не всегда следовали вдоль берега, а на день уходили в сторону, в степь или қизил қумликларга [71], в красные пески, и только к вечеру возвращались к воде, чтобы напоить коней и устроить ночлег. Наконец, для меня прояснилось, кто они такие: босмочилар, разбойники - раз сторонятся людей! Даже степь стала враждебной - чаще песчаная пустыня, саҳро. Оказаться здесь одному - верная погибель, самый лютый человек почудится родным и спасителем, потому нас развязали и освободили руки. В отсутствие лучшего - и это обернулось благом. Дни заметно ускорились, и чем себя занять искать не приходилось.
Пару месяцев, за которые трава успела пожелтеть, а небольшие веселые речки высохнуть от палящего солнца, держали нас как скотину, особенно первое время, точнее сказать, вместе с животными, испытывали так на прочность, разъясняли: кто мы для них. Исполь-зовали в качестве подручных и прислуги: заставляли ухаживать за лошадьми, выполнять всю қора иш, грязную работу в обозе, иногда кормили тем, что собирались выбросить. Быстро усвоил, что важно быть расторопным, и тогда голодным не будешь. Толковый помощник нужен всякому, и таким покровителем стал для меня Шакир - неразговорчивый, но и незлой найман [72]. Целым открытием стало, что руки мои справные не только к каляму [73]. Конёк его всегда был почищен и сыт, оружие, одежда и прочие пожитки исправны, за это после каждого туя мне перепадал кусок.
Вскоре заметил, что даже в тяжёлых трудах, унылые мысли становятся легче, а порой и исчезают вовсе, это такое қочиш, бегство от унылого положения, в которое угодил не по своей воле. Иногда возникало чувство, что продолжаю учёбу, только уже не в медресе, а в жизни - столько нового узнавал каждый день, но радость приходилось прятать с лица - раб должен выглядеть страдающим и подавленным. Вечная усталость и недосып надёжно помогали в этом. Нередко на ночь нас связывали, по скупым обмолвкам басмачей улавли-вал, что где-то рядом чужие люди и кочевье, которое они собираются обойти, если оно сильное, или разорить слабое. Но арқон, верёвка и не мешала: за день так измотаешься, что коснуться головой травы - великое удовольствие, кайф, и рахмат [74], спасибо, если до восхода не поднимут, чтобы помог собраться на их қора ишлар, тёмные дела. Ко всему привыкаешь. Ҳар оқшом, каждый вечер говорил себе, что и это пройдет. Всё рано или поздно становится другим. Чидамоқ. Терпеть, и только так. Бош сўз, главное слово в те месяцы.
Свои же, среди пленных, смотрели на меня, как на предателя, считали, что пресмыкаюсь перед этим зверьём. Два двоюродных брата пытались бежать. А толк какой? Степь-то гладкая, в траве не спрячешься. Обоих быстро изловили, старшего убили, а младшего покалечили и продали. Уж лучше положиться на волю Его. Не проходило и дня, когда не перепадало нагайкой в назидание, что мы для них никто, жизнь наша не стоит и одного просяного зёрнышка. Звонкие хлопки плетей многое и глубоко разъясняют, вразумляющий звук. Про Бога тоже. В первую мою осенью вне дома, петляя по степи и подставляя затылки солнцу, в очередной раз столкнулись с казахами. Еле ноги тогда унесли, даже мне Шакир сунул лук одного из убитых, он во время привалов и научил неплохо стрелять, а не отец, который обещал, но не успел. Больше половины своих эскеров [75] тогда бросили далада, в поле мёртвыми и ранеными, а на утро сказали нам, уцелевшим рабам: «Становитесь воинами - или смерть». Учили недолго. Да и вся наука - всего два слова: хочешь жить - убивай, хочешь жрать - грабь. Немое подчинение - третья недомолвка, любое против - пичоқ. Так я стал одним из них.
Биринчи йил [76] было легко. Кочевья в кипчакской степи попадались небольшие, упорно сопротивляться нашим набегам, они были не в силах. Кругом полыхала уруш, война. Взрослые мужчины отсутствовали в походах, а старики и женщины чаще сами бросали скотину, кочевой скарб и спасались, а мы их даже и не догоняли, чтобы не нарваться на засаду. Правда, и наживы там бывало немного - один корм нехитрый. Зато людей убивать не надо. Брошенные немногочисленные отары и табуны шли под пичоқ, или спешно сбывались степным торговцам.
«Да, вор я, босқинчи, разбойник», - примерял на себя янги ном, новое имя, но человеческой крови на мне нет, ещё не преступил то, за что прощения словом уже быть не может. Порой даже чувствовал задор и радость, прогоняя с криками пугливых киргиз и казахов с насиженных мест, и отлавливая рассеянных по степи лошадей и овец. «Когда враг бежит, героев становится много», - так у нас говорят. Приятное чувство: в животе что-то поднимается, паришь как птица, коню и то, становится легче, точно сбросил наездника. Эрк [77], воля наделяет крыльями, пытается оторвать от тела, но спасительное слово тянет к земле, осаживает, бережёт от непостижимого, которое всегда опасно и пугает безымянными далями, способными любого превратить в звёздную пыль. Всегда резко осекал, прерывал этот полёт, возвращал в седло: «Тўхта! Стой!», - напуганный тем, что с той высоты не смогу удачно вернуться и разобьюсь. Ты уже не принадлежишь себе, отпустил башлык, узду и понесло. И одному Аллаху известно: подхватит ли кимдир, возьмётся ли охранять твою жизнь до момента, пока снова крепко не встанешь на ноги? Боязно лишний раз и понапрасну испытывать Его благоволение, отвлекать от забот более важных, чем моё болалик, баловство.
Мы старались держаться подальше от скоплений казахских племен, но в степи все кому-то родня и свояки, так миш-миш гаплар [78] про наши «подвиги» стали достигать столицы казахов - Туркестана. Терпению Тауке-хана [79] пришёл конец, и к нам пожаловали его посланники с ханским требованием покориться и прекратить воровство. Были слова и о прощении прошлых пригрешений, но наш старик-хан Рахбар [80] посмеялся над ними, отобрал коней и спровадил пиёда, пешком обратно. С того дня, чаще приходилось убегать уже нам самим. День прошёл, остался живой, мёртвых в гулхан, помолиться и спать. Иншалла [81]. Рабом с меньшим страхом жил. Перемещение по степи стало охотой трусливого хищника выискивающего и нападающего на жертву послабее. Чиябўрилар. Шакалы. Не наша это участь - властвовать.
Потому зимовать вместе со всеми кочевыми у рек Сыр и Шу на юге, ближе к моим родным местам, нам было крайне нежелательно. Биринчи қиш в степи была самой лютой, как в наказание мне. Спали нередко прямо в вырытых в снегу ямах, коней задолго до прихода весны почти всех съели. Надо было видеть, как мы, почти все бесконные, набросились на первых возвращающихся с зимовки казахов. Бўрилар! Волки! По-другому и не скажешь. Голод изгоняет страх, а вожделенный, призабытый запах шурвы из казана обостряет чувства, множит смелость, ловкость и злость, метко направляет стрелу. А чужой, отобранный у казахов конь, первые недели скакал подо мной, как распряжённый, не чувствуя исхудалого бремени нового хозяина. Правда, обморозить руки и ноги себе той зимой успел, несколько дней даже ходить не мог, на меня уже смотрели как на падаль. Но Аль-Аля [82] для чего-то продлил мою жизнь. Ишанбо [83] отпоил целебным отваром из трав, прикормил снедью с ханского стола, и за неделю силы вернулись, поднялся оёққа, на ноги. Дарҳақиқат [84], без особой радости. Зачем так жить?
ЛУҒАТ
(Словарь)
[54] Мангыты - монгольское, в последствии тюркизированное, племя, известное со времён Чингисхана. Среди народа узбеков, считались одними из самых могущественных родов, основали династию правителей Бухары. Манг(монгол.) - тысяча, «т» - аффикс множ. числа, что в сумме означает - «тысячи», также имели названия мингыт, мунгат и мингат.
[55] Узбек-хан (1283 - 1341) - правитель Золотой Орды (1313 - 1341), при котором ханство достигло наивысшего расцвета и получил распространение ислам.
[56] Бухорча чопон(узб.) - бухарский халат.
[57] Кермине(Карминия) - известный с доарабских времен средневековый город на отрезке Великого Шелкового пути(ВШП) между Самаркандом и Бухарой, с упадком караванной торговли стал рядовым селением Бухарского эмирата. В конце 50-х гг. ХХ века рядом с Кермине был основан город Навои.
[58] Қозон(узб., каз.) - котёл, казан.
[59] Уй(узб., каз.) - дом, жилище.
[60] Тўй(тюрк., узб.) - пиршество, свадьба, праздник. Составная часть названия важного тюркского праздника Сабантуй - «праздник плуга», который устраивали в честь начала весенних полевых работ и проводили с большим размахом, что сделало его в русском языке практически синонимом массовых гуляний. Сегодня Сабантуй государственный праздник в Татарстане, отмечается также на общероссийском и международном уровнях.
[61] Шимол(узб., тадж.) - север. В арабском языке то же «шималь». Другие стороны света в узб. языке: юг - жануб, восток - шарқ, запад - ғарб.
[62] Черные горы - Каратау(тюрк.) - горные массивы в Узбекистане, южном Казахстане, Урале, Крыму, Башкортостане. Тау(кыпч., тюрк.) - камень, гора, в узб. яз. - тоғ, тош. В башкир. языке К. переводят как «дремучие горы».
[63] Бир марта(узб.) - один раз.
[64] Жуз(каз.) - союз. Жузы - исторически сложившиеся объединения казахских племен. Выделяют Старший(на юге современного Казахстана), Средний(восточная часть) и Младший(запад) жузы. Ж. - также числительное сто у казахов, в узб. языке - юз.
[65] Чўлдан(узб.) - из степи. Окончание дан указывает на направление и материал, соответствует русскому предлогу из, напр., уйдан - из дома, пўлатдан - из стали, является признаком исходного падежа(откуда? из чего?(о материале) от кого? с какого времени?).
[66] Джунгары - союз монголо-тюркских племен, входивший в состав более крупного ойратского объедине-ния, имели своё Джунгарское ханство, в ХVII-ХVIII вв. проводили агрессивную завоевательную политику в отношении Китая и центральноазиатских ханств. В ходе войн и миграции широко рассеялись и осели в Поволжье(Калмыкия), Афганистане, западном Китае и Монголии.
[67] Гиждуван - средневековый торговый город, со временем превращенный в крепость с исламскими и научными традициями. Ныне райцентр Бухарской области.
[68] Ота(тюрк., узб.) - отец, папа, разговорный вариант также дада.
[69] Толиб, или талаба(араб., тюрк.,узб.) - «ищущий знания», студент медресе, мусульманского учебного заведения среднего уровня, начальное образование приобретают в мактабе.
[70] Вақт(узб., араб., тадж.) - время.
[71] Қизил қумликларга(узб.) - в красные пески. Қизил(узб., каз.) - красный, қум(узб. каз.) - песок. Суффикс лик обозначает сборные понятия, напр., эркинлик - свобода, дўстлик - дружба и т.д. Кызылкум - пустыня в Узбекистане и юге Казахстана.
[72] Найманы - монгольские племена, со временем расселившиеся по значительной части Центральной Азии, и повлиявшие на формирование многих народов. Найман(монгол.) - восемь(родов или племён).
[73] Қалам(узб., тадж., араб.) - карандаш.
[74] Раҳмат(узб., тюрк., тадж.) - спасибо. В ряде тюркских языков звучит похоже: рахмет(казах.), рехмет(та-тар.). В ответ говорят марҳамат - пожалуйста, то же самое при просьбе - илтимос.
[75] Эскер(каз., кирг.) - воин. Аскар(узб.), аскер(тур).
[76] Биринчи йил(узб.) - первый год. Порядковые числительные образуются присоединением - нчи после гласной или - инчи после согласной, наприм., биринчи, иккинчи, учинчи, тўртинчи, бешинчи, ўнинчи и т.д. Йил(узб.) - год, в казахском языке - жыл.
[77] Эрк(узб., кырг., каз., тат.) - воля, свобода.
[78] Миш-миш гаплар(узб.) - слухи.
[79] Тауке-хан(1680 - 1718) - правитель Казахского ханства, благодаря его стараниям государство достигло наивысшего расцвета. Успешно противостоял внешним угрозам и отражал волны нашествий джунгар, искал военной поддержки у России. После смерти Т. централизованная власть в ханстве ослабла, в жузах произошло усиление местных ханов.
[80] Рахбар(тат., тадж., узб.) - указывающий путь, руководитель, вождь.
[81] Иншалла(араб.) - «если Бог пожелает», «если (на то есть) Божья воля», молитвенная формула мусульман, ставшая выражением-междометием, примерно соответствует русскому «Бог даст!».
[82] Аль-Аля(араб.) - Всевышний.
[83] Ишанбо(узб., чагат.) - «белая кость»(разговор.). Потомок набожного, благочестивого человека. Ишан(эшон) в Средней Азии - титул или прозвище главы суфийского братства, а также представитель семьи ведущей свою родословную от Пророка.
[84] Дарҳақиқат(узб.) - правда, в значении ввод. слова.
[Далее]На третий день смекнул, по пригревающему большую часть дня в спину весеннему солнцу, еще не такому жаркому как летом, что идём шимолга [61], на север. Догадки подтвердились через неделю, когда от духоты две женщины постарше упали на дорогу, и нам разрешили стянуть мешки. На горизонте нашим взорам открылись заснеженные вершины. Одна из соседок по Кермине, родом из киргиз, признала в величественных камнях Чёрные горы [62], в молодости бывала уже здесь, и вспомнила, что на много дней пути вокруг, места эти безлюдные, особенно в такое время года. По краю обогнули горную гряду, бир марта [63] заночевали на берегу большого озера, демак, направление держим в бескрайнюю, как тогда представлялось, степь, жузы [64], Дешт-и-Кипчак. Наши соплеменники удивлялись: как странно? Все бегут оттуда, а нас ведут навстречу тому, что выталкивает чўлдан [65] целые народы. Кто эти люди, что превратили нас в рабов?
Со стороны почти все похожи на обычных узбеков из наших краёв, но в лицах есть что-то от зверья, волков, человеческое в них, как будто выветрилось. Плоские, каменные черты слабо отличают друг от друга, сливают в одно пыльное целое, маскируют под дорогу и степь, не выражают ни горя, ни радости. Каждый из них верхом на лошади - не всадник, а вросший горб верблюда. Лопочут все по-разному, но слова эти были в основном на тюрки, и через неделю плена уже многих стал понимать, правда, вида не подавал, чтобы знать о подлых замыслах, которых они в своих разговорах не стеснялись. Ничего утешающего и обнадёживающего за эти длинные и унылые дни не расслышал.
Казахи и прочие степные с севера много лет искали укрытия в наших краях. Сначала приходили с миром, спрашивали дорогу на Самарканд и Бухару, ночь отдыхали и наутро покидали Кермине. В городе относились к ним с сочувствием, всегда давали кров и хлеб, как гостям и познавшим беду. Поговаривали даже, что эмир стал принимать их к себе на службу. Но в последнее время, как озверели, и всё чаще нападали небольшими отрядами, жгли, убивали, отбирали всё, что могло пригодиться и последние припасы. Весна ведь, да и, они же сами вытаптывали конями наши засеянные поля который год подряд, с досадой окидывали взглядом скупую добычу, и видя, что особо у нас не разжиться и дел не поправить, направлялись дальше.
Так не принято в степи, чтобы люди творили безнаказанно безобразия, на таких всегда находили управу, подчиняли или превращали в степную пыль. У племени должен быть хозяин, или хотя бы ответчик за дела, иначе, это не люди, а зверьё. Но теперь их развелось тьма, и всех не переловить, степь кишит от этой мерзости, в погоне за ними мой отец тогда и отсутствовал. Только совсем отчаявшись, и потеряв совершенно всё, оставшись один на один с целым миром, можно дойти до такого бесчестия. Казалось, уже не бегут, а оголтело драпают, исход без оглядки - только вперёд, в поисках нового места, хозяина, родины, вместо выжженной и отобранной. Демак, нимадир действительно ужасное у них там, даштда, происходило. Так думалось. Рассказать сами толком эти пришельцы были не в состоянии. Даже про месть, что крайне странно, никогда говорили, выкатывали безумные глаза и твердили одно лишь слово: «Джунгары [66]!»
За три месяца до той печальной ночи мне пришлось оставить учёбу в медресе Гиджувана [67]. Отец решил, что моя помощь матери и сёстрам важнее, чем книги и молитвы. Ота [68] обещал в скором времени переправить нас в Бухару или ещё дальше в Шахрисабз, укрыть за каменными стенами от лиходеев из степи, а меня забрать к себе в войско, но не успел. Всё очень быстро менялось: сегодня ещё мир, а завтра на этом месте одни угли. Учителя нам, толибам [69], постоянно толковали: вақт [70] учёных снова закончилось и надолго, снова наступают времена воинов, обычное дело, и никуда от этого не деться. Пришёл час молодых и смелых, великих утрат и обретений, которые позже запишут, и у каждого из вас есть шанс попасть на эти страницы. Дешт-и-Кипчак зашевелилась змеиной норой, чўлдан идёт очередной кровавый Тенгиз, и теперь нас вели туда, навстречу чудовищу. На следующий день, как Каратау скрылись из вида за спиной, почти все женщины пропали из обоза, скорее всего, их продали, стало даже спокойнее. Ночной рёв и проклятия в адрес наших мучителей только ухудшали положение - добрее от таких слов к нам не становились. Наверняка, за эти годы у многих наладилось и образумилось в новых местах. Где теперь моя мама и сестрёнки? Надо только верить.
Ўн кундан кейин мы добрались до реки Сыр, и дальше придерживались её русла в пути, но не всегда следовали вдоль берега, а на день уходили в сторону, в степь или қизил қумликларга [71], в красные пески, и только к вечеру возвращались к воде, чтобы напоить коней и устроить ночлег. Наконец, для меня прояснилось, кто они такие: босмочилар, разбойники - раз сторонятся людей! Даже степь стала враждебной - чаще песчаная пустыня, саҳро. Оказаться здесь одному - верная погибель, самый лютый человек почудится родным и спасителем, потому нас развязали и освободили руки. В отсутствие лучшего - и это обернулось благом. Дни заметно ускорились, и чем себя занять искать не приходилось.
Пару месяцев, за которые трава успела пожелтеть, а небольшие веселые речки высохнуть от палящего солнца, держали нас как скотину, особенно первое время, точнее сказать, вместе с животными, испытывали так на прочность, разъясняли: кто мы для них. Исполь-зовали в качестве подручных и прислуги: заставляли ухаживать за лошадьми, выполнять всю қора иш, грязную работу в обозе, иногда кормили тем, что собирались выбросить. Быстро усвоил, что важно быть расторопным, и тогда голодным не будешь. Толковый помощник нужен всякому, и таким покровителем стал для меня Шакир - неразговорчивый, но и незлой найман [72]. Целым открытием стало, что руки мои справные не только к каляму [73]. Конёк его всегда был почищен и сыт, оружие, одежда и прочие пожитки исправны, за это после каждого туя мне перепадал кусок.
Вскоре заметил, что даже в тяжёлых трудах, унылые мысли становятся легче, а порой и исчезают вовсе, это такое қочиш, бегство от унылого положения, в которое угодил не по своей воле. Иногда возникало чувство, что продолжаю учёбу, только уже не в медресе, а в жизни - столько нового узнавал каждый день, но радость приходилось прятать с лица - раб должен выглядеть страдающим и подавленным. Вечная усталость и недосып надёжно помогали в этом. Нередко на ночь нас связывали, по скупым обмолвкам басмачей улавли-вал, что где-то рядом чужие люди и кочевье, которое они собираются обойти, если оно сильное, или разорить слабое. Но арқон, верёвка и не мешала: за день так измотаешься, что коснуться головой травы - великое удовольствие, кайф, и рахмат [74], спасибо, если до восхода не поднимут, чтобы помог собраться на их қора ишлар, тёмные дела. Ко всему привыкаешь. Ҳар оқшом, каждый вечер говорил себе, что и это пройдет. Всё рано или поздно становится другим. Чидамоқ. Терпеть, и только так. Бош сўз, главное слово в те месяцы.
Свои же, среди пленных, смотрели на меня, как на предателя, считали, что пресмыкаюсь перед этим зверьём. Два двоюродных брата пытались бежать. А толк какой? Степь-то гладкая, в траве не спрячешься. Обоих быстро изловили, старшего убили, а младшего покалечили и продали. Уж лучше положиться на волю Его. Не проходило и дня, когда не перепадало нагайкой в назидание, что мы для них никто, жизнь наша не стоит и одного просяного зёрнышка. Звонкие хлопки плетей многое и глубоко разъясняют, вразумляющий звук. Про Бога тоже. В первую мою осенью вне дома, петляя по степи и подставляя затылки солнцу, в очередной раз столкнулись с казахами. Еле ноги тогда унесли, даже мне Шакир сунул лук одного из убитых, он во время привалов и научил неплохо стрелять, а не отец, который обещал, но не успел. Больше половины своих эскеров [75] тогда бросили далада, в поле мёртвыми и ранеными, а на утро сказали нам, уцелевшим рабам: «Становитесь воинами - или смерть». Учили недолго. Да и вся наука - всего два слова: хочешь жить - убивай, хочешь жрать - грабь. Немое подчинение - третья недомолвка, любое против - пичоқ. Так я стал одним из них.
Биринчи йил [76] было легко. Кочевья в кипчакской степи попадались небольшие, упорно сопротивляться нашим набегам, они были не в силах. Кругом полыхала уруш, война. Взрослые мужчины отсутствовали в походах, а старики и женщины чаще сами бросали скотину, кочевой скарб и спасались, а мы их даже и не догоняли, чтобы не нарваться на засаду. Правда, и наживы там бывало немного - один корм нехитрый. Зато людей убивать не надо. Брошенные немногочисленные отары и табуны шли под пичоқ, или спешно сбывались степным торговцам.
«Да, вор я, босқинчи, разбойник», - примерял на себя янги ном, новое имя, но человеческой крови на мне нет, ещё не преступил то, за что прощения словом уже быть не может. Порой даже чувствовал задор и радость, прогоняя с криками пугливых киргиз и казахов с насиженных мест, и отлавливая рассеянных по степи лошадей и овец. «Когда враг бежит, героев становится много», - так у нас говорят. Приятное чувство: в животе что-то поднимается, паришь как птица, коню и то, становится легче, точно сбросил наездника. Эрк [77], воля наделяет крыльями, пытается оторвать от тела, но спасительное слово тянет к земле, осаживает, бережёт от непостижимого, которое всегда опасно и пугает безымянными далями, способными любого превратить в звёздную пыль. Всегда резко осекал, прерывал этот полёт, возвращал в седло: «Тўхта! Стой!», - напуганный тем, что с той высоты не смогу удачно вернуться и разобьюсь. Ты уже не принадлежишь себе, отпустил башлык, узду и понесло. И одному Аллаху известно: подхватит ли кимдир, возьмётся ли охранять твою жизнь до момента, пока снова крепко не встанешь на ноги? Боязно лишний раз и понапрасну испытывать Его благоволение, отвлекать от забот более важных, чем моё болалик, баловство.
Мы старались держаться подальше от скоплений казахских племен, но в степи все кому-то родня и свояки, так миш-миш гаплар [78] про наши «подвиги» стали достигать столицы казахов - Туркестана. Терпению Тауке-хана [79] пришёл конец, и к нам пожаловали его посланники с ханским требованием покориться и прекратить воровство. Были слова и о прощении прошлых пригрешений, но наш старик-хан Рахбар [80] посмеялся над ними, отобрал коней и спровадил пиёда, пешком обратно. С того дня, чаще приходилось убегать уже нам самим. День прошёл, остался живой, мёртвых в гулхан, помолиться и спать. Иншалла [81]. Рабом с меньшим страхом жил. Перемещение по степи стало охотой трусливого хищника выискивающего и нападающего на жертву послабее. Чиябўрилар. Шакалы. Не наша это участь - властвовать.
Потому зимовать вместе со всеми кочевыми у рек Сыр и Шу на юге, ближе к моим родным местам, нам было крайне нежелательно. Биринчи қиш в степи была самой лютой, как в наказание мне. Спали нередко прямо в вырытых в снегу ямах, коней задолго до прихода весны почти всех съели. Надо было видеть, как мы, почти все бесконные, набросились на первых возвращающихся с зимовки казахов. Бўрилар! Волки! По-другому и не скажешь. Голод изгоняет страх, а вожделенный, призабытый запах шурвы из казана обостряет чувства, множит смелость, ловкость и злость, метко направляет стрелу. А чужой, отобранный у казахов конь, первые недели скакал подо мной, как распряжённый, не чувствуя исхудалого бремени нового хозяина. Правда, обморозить руки и ноги себе той зимой успел, несколько дней даже ходить не мог, на меня уже смотрели как на падаль. Но Аль-Аля [82] для чего-то продлил мою жизнь. Ишанбо [83] отпоил целебным отваром из трав, прикормил снедью с ханского стола, и за неделю силы вернулись, поднялся оёққа, на ноги. Дарҳақиқат [84], без особой радости. Зачем так жить?
ЛУҒАТ
(Словарь)
[54] Мангыты - монгольское, в последствии тюркизированное, племя, известное со времён Чингисхана. Среди народа узбеков, считались одними из самых могущественных родов, основали династию правителей Бухары. Манг(монгол.) - тысяча, «т» - аффикс множ. числа, что в сумме означает - «тысячи», также имели названия мингыт, мунгат и мингат.
[55] Узбек-хан (1283 - 1341) - правитель Золотой Орды (1313 - 1341), при котором ханство достигло наивысшего расцвета и получил распространение ислам.
[56] Бухорча чопон(узб.) - бухарский халат.
[57] Кермине(Карминия) - известный с доарабских времен средневековый город на отрезке Великого Шелкового пути(ВШП) между Самаркандом и Бухарой, с упадком караванной торговли стал рядовым селением Бухарского эмирата. В конце 50-х гг. ХХ века рядом с Кермине был основан город Навои.
[58] Қозон(узб., каз.) - котёл, казан.
[59] Уй(узб., каз.) - дом, жилище.
[60] Тўй(тюрк., узб.) - пиршество, свадьба, праздник. Составная часть названия важного тюркского праздника Сабантуй - «праздник плуга», который устраивали в честь начала весенних полевых работ и проводили с большим размахом, что сделало его в русском языке практически синонимом массовых гуляний. Сегодня Сабантуй государственный праздник в Татарстане, отмечается также на общероссийском и международном уровнях.
[61] Шимол(узб., тадж.) - север. В арабском языке то же «шималь». Другие стороны света в узб. языке: юг - жануб, восток - шарқ, запад - ғарб.
[62] Черные горы - Каратау(тюрк.) - горные массивы в Узбекистане, южном Казахстане, Урале, Крыму, Башкортостане. Тау(кыпч., тюрк.) - камень, гора, в узб. яз. - тоғ, тош. В башкир. языке К. переводят как «дремучие горы».
[63] Бир марта(узб.) - один раз.
[64] Жуз(каз.) - союз. Жузы - исторически сложившиеся объединения казахских племен. Выделяют Старший(на юге современного Казахстана), Средний(восточная часть) и Младший(запад) жузы. Ж. - также числительное сто у казахов, в узб. языке - юз.
[65] Чўлдан(узб.) - из степи. Окончание дан указывает на направление и материал, соответствует русскому предлогу из, напр., уйдан - из дома, пўлатдан - из стали, является признаком исходного падежа(откуда? из чего?(о материале) от кого? с какого времени?).
[66] Джунгары - союз монголо-тюркских племен, входивший в состав более крупного ойратского объедине-ния, имели своё Джунгарское ханство, в ХVII-ХVIII вв. проводили агрессивную завоевательную политику в отношении Китая и центральноазиатских ханств. В ходе войн и миграции широко рассеялись и осели в Поволжье(Калмыкия), Афганистане, западном Китае и Монголии.
[67] Гиждуван - средневековый торговый город, со временем превращенный в крепость с исламскими и научными традициями. Ныне райцентр Бухарской области.
[68] Ота(тюрк., узб.) - отец, папа, разговорный вариант также дада.
[69] Толиб, или талаба(араб., тюрк.,узб.) - «ищущий знания», студент медресе, мусульманского учебного заведения среднего уровня, начальное образование приобретают в мактабе.
[70] Вақт(узб., араб., тадж.) - время.
[71] Қизил қумликларга(узб.) - в красные пески. Қизил(узб., каз.) - красный, қум(узб. каз.) - песок. Суффикс лик обозначает сборные понятия, напр., эркинлик - свобода, дўстлик - дружба и т.д. Кызылкум - пустыня в Узбекистане и юге Казахстана.
[72] Найманы - монгольские племена, со временем расселившиеся по значительной части Центральной Азии, и повлиявшие на формирование многих народов. Найман(монгол.) - восемь(родов или племён).
[73] Қалам(узб., тадж., араб.) - карандаш.
[74] Раҳмат(узб., тюрк., тадж.) - спасибо. В ряде тюркских языков звучит похоже: рахмет(казах.), рехмет(та-тар.). В ответ говорят марҳамат - пожалуйста, то же самое при просьбе - илтимос.
[75] Эскер(каз., кирг.) - воин. Аскар(узб.), аскер(тур).
[76] Биринчи йил(узб.) - первый год. Порядковые числительные образуются присоединением - нчи после гласной или - инчи после согласной, наприм., биринчи, иккинчи, учинчи, тўртинчи, бешинчи, ўнинчи и т.д. Йил(узб.) - год, в казахском языке - жыл.
[77] Эрк(узб., кырг., каз., тат.) - воля, свобода.
[78] Миш-миш гаплар(узб.) - слухи.
[79] Тауке-хан(1680 - 1718) - правитель Казахского ханства, благодаря его стараниям государство достигло наивысшего расцвета. Успешно противостоял внешним угрозам и отражал волны нашествий джунгар, искал военной поддержки у России. После смерти Т. централизованная власть в ханстве ослабла, в жузах произошло усиление местных ханов.
[80] Рахбар(тат., тадж., узб.) - указывающий путь, руководитель, вождь.
[81] Иншалла(араб.) - «если Бог пожелает», «если (на то есть) Божья воля», молитвенная формула мусульман, ставшая выражением-междометием, примерно соответствует русскому «Бог даст!».
[82] Аль-Аля(араб.) - Всевышний.
[83] Ишанбо(узб., чагат.) - «белая кость»(разговор.). Потомок набожного, благочестивого человека. Ишан(эшон) в Средней Азии - титул или прозвище главы суфийского братства, а также представитель семьи ведущей свою родословную от Пророка.
[84] Дарҳақиқат(узб.) - правда, в значении ввод. слова.