II. Иккинчи боб. Пост 1.
II. Иккинчи боб.
Отстроилась она.
Воскресла из руин
истлевшая Равнина,
И в небо ринулись
сусальным купола.
А от своей судьбы,
на нет, что опостыла,
Как в те далекие
и смутные года,
Узбеки из Степи,
их матери унылой,
Летят галопом
в наши города.
Утренняя дымка над Зеравшаном почти рассеялась, и рассветная прохлада стремитель-но превращается в майский зной, а в это время Разлив воскуряет последний чахоточный пар в нагреваемый, вязкий, околобалтийский воздух. И ничего хорошего, здорового, подающеего надежду здесь над водой не носится. Созданный некогда мир отравляет и угрожает запустением. Эти щетинистые, заросшие тростником и камышом берега задыхаются молчаливой, обреченной неухоженностью и тревогой. Не раз здесь уже нарушали покой: углубляли дно, сооружали шлюзы и насыпали дорогу. И уже казалось, забыли этот невзрачный и малопригодный уголок, нарекли бесперспективным, позволили тихо гнить и умирать, но беда напомнила о себе снова. Совсем рядом.
[Далее] Одного беглого взгляда в сторону города достаточно, чтобы сковать волю к противлению. Молодой противник открыл четвертое столетие бытия наступлением двадца-типятиэтажных воинов, неторопливо, нарочито по-хозяйски осваивая пространство, на-водя свой порядок вокруг. Новый, лощёный район стал нависать над чахнущим озером, что притаилось в зарослях. Язык не шевельнётся такое предстояние назвать равным. Его планы не оставляют сомнений: даже намека на возможность островка нетронутой природы по соседству с ним не угадать. Разлив уже и не поднимает голову, его воду сотрясает дрожь надвигающейся бетонной махины, отпущенный ему срок истекает. Настало Время. Теперь осталось только обреченно и понуро отсчитывать последние мгновения-годы.
Недалеко отсюда, Лахтинского Разлива, в одном из строящихся жилых бастионов на перекрестке Оптиков-Туристская, дремлет возводящая его иноязычная рабочая сила. Шаҳар владеет многими языками, но этот еще не успел освоить, и даже не уяснил для себя: надолго ли они прибыли? Стоит ли вникать в очередную речь, заброшенную сюда из далёких краёв? Только осилишь чужую азбуку, приноровишься к непривычным звукам, а ее носителей - и след простыл. Для чего тогда время тратил?
Ещё совсем недавно обессиленный город, подвергнутый пытке голодом и блокадой, в видел немалом числе и слышал пленных на своих завалах из красного, царских времен, кирпича с буквами. Тот язык было приятно припоминать, говор был узнаваем, особо ласкал стены Васильевскому острову. Неоднократно западные орды за время существования города в потугах мирового господства, картавя и чеканя слова, устремлялись в его направлении. Последний раз подкрались ближе всего, но не одолев сходу, туго обложили, полагая взять на измор. Крайне не нравился их истеричному вождю Ленинград, девятьсот дней было опасно ходить по северной стороне улиц, но вложенная в город воля оказалась более здоровой и жизнестойкой, чем снедаемые Паркинсоном и постельными искажениями болезненные крики и мечты фюрера. Разрушили немало, и на правах поверженных случилось им исправлять учиненную беду. Позже некоторые остались жить здесь навсегда, почуяв чистоту, истинность намерений и побуждений своих соплеменников, некогда посвятивших свою жизнь этому месту, утраченные с тех пор даже на родине.
Племена со стороны заката славно послужили Петербургу с самого зачинания, и даже отразили одно из своих наречий в его имени. Через прорубленное основателем окно являлось сюда в ту пору множество зодчих и различных мастеров, они увековечили себя в барокко и классицизме, на тогда еще топких и поросших кустарником берегах Невы. Заложили в него мощь и почтительное уважение соседей, которые после немногих попыток вынуждены были забросить тщетную затею подступиться к грозному устью с суши и моря, и смирились с мыслью о вечной дружбе, а не о покорении. И сами эти первопроходцы, бросив родные края, без надежды воплотить свои идеалы, добровольно сдались в пожизненный плен паутине рек и каналов, высвободили неуёмные грёзы никому ненужные дома, и в итоге, предались всеобщему восторгу от сотворённого своими же руками.
Бург фактически помог этим пленникам погасить чувство вины, разгребая завалы, найти и обрести себя заново через связь с теми предками, которые любили порядок и своеобразную педантичную красоту, и еще не допускали мысли, что ради этого стоит убивать и разрушать. Уютные двухэтажки с палисадниками на бюргерский манер, разбросанные сегодня по районам, являются каменными следами тех невольников и связующими мостами с миром и эпохой без артобстрелов и взрывов. Даже тут, совсем рядом, в районе Школьной улицы, скрываясь в зелени, эти домишки радуют взор нетиповым и внеплановым замыслом, заглушают малоквартирной тишиной чуть удалённую многоэтажную суматоху, будто хотят сказать: хватит, навоевались.