Свободны от жизни (о фильме "Однажды в провинции")
Сегодня в клубе "Сине-Фантом" в московском кинотеатре "Фитиль" состоится в 20.00 показ, а потом обсуждение фильма "Однажды в провинции" Кати Шагаловой. В прокат он выходит 25 сентября. Не дожидаясь этого момента, заранее размещаю свою рецензию. Если она будет потом напечатана, то наверняка в сокращённом виде. Теперь в газетах дают мало места для текстов о кино.
Довольно нервная и раздражённая реакция некоторых отечественных критиков на второй фильм Кати Шагаловой под всё-таки программным названием «Однажды в провинции» была усугублена скандалом в печати по поводу того, что член жюри Московского кинофестиваля, российская актриса Ирина Розанова, выступила против награждения этой картины, получившей в итоге лишь независимую премию ФИПРЕССИ. А вот председатель жюри Лив Ульман призналась в одном из интервью, что из российских лент ей больше понравилась именно работа Шагаловой.
Так что же - опять нет пророка в своём отечестве? Или, напротив, фильм «Однажды в провинции» не дотянул до нужного градуса «чернухи», в отличие от ряда восторженно принятых нашими критиками мрачных и циничных, а главное - эстетически нигилистических произведений о «родимой сторонке»? Ведь картина Шагаловой, несмотря на отсутствие явно утешительного финала, который есть даже в «Грузе 200» Алексея Балабанова, отнюдь не кажется безысходной и внушающей подавленное состояние. Она всего лишь фиксирует во вполне реалистической форме (пусть и не обходится без трагикомических интонаций - а как же можно отразить российскую действительность и понять русского человека без доли житейского скоморошества?!) то, что существует на самом деле.
Увы, и это про нас - как бы мы ни стремились открещиваться! Однако не всем хочется согласиться с подобным - и тогда начинаются упрёки в полном незнании московской сценаристкой и постановщицей подлинных реалий провинциальной жизни. Как будто бы все те, кто критикует «Однажды в провинции», сами не вылезают из российской глухомани и уже досконально, буквально вдоль и поперёк изучили быт и нравы отечественных обывателей «далеко от Москвы». Самое забавное заключается в том, что съёмочной группе вообще не пришлось уезжать в дальние пределы - нужную натуру нашли в подмосковном Подольске. Да, в принципе, всё то же можно обнаружить и в каком-нибудь «спальном районе» столицы или… в центре, по соседству с Кремлём, в старом доме, где по-прежнему остались «коммуналки».
У Насти, звезды успешного телесериала, возникли в Москве какие-то проблемы, и она отправилась за душевной поддержкой в провинциальный город к старшей сестре Вере. Та теперь замужем за Колей, парнем, чудом выжившим на войне, вероятно, в Чечне, как и трое его друзей, которые отмечают день своего спасения как общий день рождения, единения и братства. Но приезд столичной гостьи только обостряет их отношения...
Своеобразный перевод «стрелок» на то, что в ленте Кати Шагаловой якобы надуманно и искусственно представлен на экране мир провинции, скорее всего, связан с подсознательным желанием тех, кто это не принял, просто отмахнуться от более серьёзных и значимых проблем российского бытия. Ведь к тому же они были затронуты молодым, 31-летним на момент съёмок автором, причём женщиной, что, кстати, вызывает у кого-то дополнительное неудовольствие, так сказать, гендерного плана, помимо глухой неприязни к «потомственной кинематографистке».
Но развернувшаяся вокруг фильма да и самой постановщицы нешуточная борьба поневоле заставляет видеть в этом неслучайность и даже закономерность столь резкого расхождения мнений. «Однажды в провинции», несмотря на предшествующее появление «Моего сводного брата Франкенштейна» и «Живого», возможно, первая внятная проговорка (тем более - в условиях негласной цензуры на данную тему, что ныне, после войны с Грузией, становится вообще проблематичным делом) о так и не преодолённом «поствоенном синдроме», который присущ не только отдельным согражданам, сражавшимся в Афганистане или Чечне, а потом вернувшимся в мирную жизнь, где они не нашли себе места. Но намного существеннее то, что на экране передано редкое ощущение, будто эта расхристанная действительность, где люди маются и каются, изменяют и прощают, жутко пьют и мгновенно трезвеют, осознав, что они ходят по тонкой грани между жизнью и смертью, вся провинциальная Россия, которая ещё не столь заражена гламурными болезнями куда похуже СПИДа, цветущими пышным цветом в столице, подлинно страдает от комплексов бывших воинов и переживает фантомные боли.
Войны вроде бы нет - а ноющая боль осталась. Кажется, все живы и здоровы - но складывается такое впечатление, что давно мертвы и существуют лишь как призраки среди приходящих тоже в запустение, безжизненно выглядящих пейзажей, когда уже стирается разница между городом и помойкой. Так что финал ленты абсолютно закономерен: пребывавшим словно в Чистилище предстоит отправиться в мир иной, а на земле остаются выживать жалкий тип со свалки, похожий на своего пса, с кем он питается из одной миски, да толпа рабочих, которые, словно заведенные, опять идут ранним утром на завод.
И не раз звучащая на экране песня «Я свободен» точно выражает ощущение окончательного предела, к которому подошла эта мертвенная жизнь: «Мы сожгли последний мост, / И всё в бездну сорвалось, / Свободным стану я / От зла и от добра, / Моя душа была на лезвии ножа». Но отчаянная попытка устроить своего рода «пир во время чумы», удариться в пьяный загул и представить себя «свободным наяву, а не во сне» оборачивается, как это часто бывает в России, полной противоположностью безрассудного праздника, где душа жаждала обрести стихийное чувство избавления. Не тяжёлое похмелье и даже не строгое наказание за содеянное страшит тех, кто однажды пожелал вырваться куда-то прочь «от любви, от вражды и от молвы, / От предсказанной судьбы / И от земных оков» (если и дальше цитировать упомянутую песню).
Впрочем, освобождение от земных оков действительно происходит - но не в полёте или на бешеной скорости, когда мчится в конце фильма машина по шоссе, а уже за порогом этого бытия. Потому что быть свободными от подобной жизни можно лишь в смерти. Мучающиеся из-за неспособности жить неминуемо должны умереть. Призраки найдут успокоение только там, где и положено им пребывать. А вот неясные для многих из нас, кто никогда и не был в Афганистане или Чечне, но всё же подспудно чувствуемые фантомные боли удастся преодолеть лишь тогда, когда придёт общее осознание, что наша страна по-прежнему не избавилась от проявлений «поствоенного синдрома» и продолжает жить так, будто она ещё не вернулась к мирной жизни.
Увы, если в конце июня, при первом показе «Однажды в провинции» в конкурсе Московского кинофестиваля, почему-то виделось, что в финале герои обретают посмертное искупление, то ныне, после событий в Южной Осетии и Абхазии, а главное - нагнетания нового «военного психоза» и патриотического ража, выясняется, что Россия по-прежнему одержима неотвязными маниями, и сон разума продолжает порождать чудовищ.
Довольно нервная и раздражённая реакция некоторых отечественных критиков на второй фильм Кати Шагаловой под всё-таки программным названием «Однажды в провинции» была усугублена скандалом в печати по поводу того, что член жюри Московского кинофестиваля, российская актриса Ирина Розанова, выступила против награждения этой картины, получившей в итоге лишь независимую премию ФИПРЕССИ. А вот председатель жюри Лив Ульман призналась в одном из интервью, что из российских лент ей больше понравилась именно работа Шагаловой.
Так что же - опять нет пророка в своём отечестве? Или, напротив, фильм «Однажды в провинции» не дотянул до нужного градуса «чернухи», в отличие от ряда восторженно принятых нашими критиками мрачных и циничных, а главное - эстетически нигилистических произведений о «родимой сторонке»? Ведь картина Шагаловой, несмотря на отсутствие явно утешительного финала, который есть даже в «Грузе 200» Алексея Балабанова, отнюдь не кажется безысходной и внушающей подавленное состояние. Она всего лишь фиксирует во вполне реалистической форме (пусть и не обходится без трагикомических интонаций - а как же можно отразить российскую действительность и понять русского человека без доли житейского скоморошества?!) то, что существует на самом деле.
Увы, и это про нас - как бы мы ни стремились открещиваться! Однако не всем хочется согласиться с подобным - и тогда начинаются упрёки в полном незнании московской сценаристкой и постановщицей подлинных реалий провинциальной жизни. Как будто бы все те, кто критикует «Однажды в провинции», сами не вылезают из российской глухомани и уже досконально, буквально вдоль и поперёк изучили быт и нравы отечественных обывателей «далеко от Москвы». Самое забавное заключается в том, что съёмочной группе вообще не пришлось уезжать в дальние пределы - нужную натуру нашли в подмосковном Подольске. Да, в принципе, всё то же можно обнаружить и в каком-нибудь «спальном районе» столицы или… в центре, по соседству с Кремлём, в старом доме, где по-прежнему остались «коммуналки».
У Насти, звезды успешного телесериала, возникли в Москве какие-то проблемы, и она отправилась за душевной поддержкой в провинциальный город к старшей сестре Вере. Та теперь замужем за Колей, парнем, чудом выжившим на войне, вероятно, в Чечне, как и трое его друзей, которые отмечают день своего спасения как общий день рождения, единения и братства. Но приезд столичной гостьи только обостряет их отношения...
Своеобразный перевод «стрелок» на то, что в ленте Кати Шагаловой якобы надуманно и искусственно представлен на экране мир провинции, скорее всего, связан с подсознательным желанием тех, кто это не принял, просто отмахнуться от более серьёзных и значимых проблем российского бытия. Ведь к тому же они были затронуты молодым, 31-летним на момент съёмок автором, причём женщиной, что, кстати, вызывает у кого-то дополнительное неудовольствие, так сказать, гендерного плана, помимо глухой неприязни к «потомственной кинематографистке».
Но развернувшаяся вокруг фильма да и самой постановщицы нешуточная борьба поневоле заставляет видеть в этом неслучайность и даже закономерность столь резкого расхождения мнений. «Однажды в провинции», несмотря на предшествующее появление «Моего сводного брата Франкенштейна» и «Живого», возможно, первая внятная проговорка (тем более - в условиях негласной цензуры на данную тему, что ныне, после войны с Грузией, становится вообще проблематичным делом) о так и не преодолённом «поствоенном синдроме», который присущ не только отдельным согражданам, сражавшимся в Афганистане или Чечне, а потом вернувшимся в мирную жизнь, где они не нашли себе места. Но намного существеннее то, что на экране передано редкое ощущение, будто эта расхристанная действительность, где люди маются и каются, изменяют и прощают, жутко пьют и мгновенно трезвеют, осознав, что они ходят по тонкой грани между жизнью и смертью, вся провинциальная Россия, которая ещё не столь заражена гламурными болезнями куда похуже СПИДа, цветущими пышным цветом в столице, подлинно страдает от комплексов бывших воинов и переживает фантомные боли.
Войны вроде бы нет - а ноющая боль осталась. Кажется, все живы и здоровы - но складывается такое впечатление, что давно мертвы и существуют лишь как призраки среди приходящих тоже в запустение, безжизненно выглядящих пейзажей, когда уже стирается разница между городом и помойкой. Так что финал ленты абсолютно закономерен: пребывавшим словно в Чистилище предстоит отправиться в мир иной, а на земле остаются выживать жалкий тип со свалки, похожий на своего пса, с кем он питается из одной миски, да толпа рабочих, которые, словно заведенные, опять идут ранним утром на завод.
И не раз звучащая на экране песня «Я свободен» точно выражает ощущение окончательного предела, к которому подошла эта мертвенная жизнь: «Мы сожгли последний мост, / И всё в бездну сорвалось, / Свободным стану я / От зла и от добра, / Моя душа была на лезвии ножа». Но отчаянная попытка устроить своего рода «пир во время чумы», удариться в пьяный загул и представить себя «свободным наяву, а не во сне» оборачивается, как это часто бывает в России, полной противоположностью безрассудного праздника, где душа жаждала обрести стихийное чувство избавления. Не тяжёлое похмелье и даже не строгое наказание за содеянное страшит тех, кто однажды пожелал вырваться куда-то прочь «от любви, от вражды и от молвы, / От предсказанной судьбы / И от земных оков» (если и дальше цитировать упомянутую песню).
Впрочем, освобождение от земных оков действительно происходит - но не в полёте или на бешеной скорости, когда мчится в конце фильма машина по шоссе, а уже за порогом этого бытия. Потому что быть свободными от подобной жизни можно лишь в смерти. Мучающиеся из-за неспособности жить неминуемо должны умереть. Призраки найдут успокоение только там, где и положено им пребывать. А вот неясные для многих из нас, кто никогда и не был в Афганистане или Чечне, но всё же подспудно чувствуемые фантомные боли удастся преодолеть лишь тогда, когда придёт общее осознание, что наша страна по-прежнему не избавилась от проявлений «поствоенного синдрома» и продолжает жить так, будто она ещё не вернулась к мирной жизни.
Увы, если в конце июня, при первом показе «Однажды в провинции» в конкурсе Московского кинофестиваля, почему-то виделось, что в финале герои обретают посмертное искупление, то ныне, после событий в Южной Осетии и Абхазии, а главное - нагнетания нового «военного психоза» и патриотического ража, выясняется, что Россия по-прежнему одержима неотвязными маниями, и сон разума продолжает порождать чудовищ.