В начале смуты помню "Школу" я...
В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.
(А.С. Пушкин)
Кто-то мог бы порадоваться, перенесясь более чем на четверть века назад, в свою молодость. А мне стало весьма грустно и даже стыдно, когда в минувший час я ощутил себя как будто бы вновь в той же самой атмосфере подозрительности, недоверия и вообще нежелания взрослых понять подрастающее поколение, как и летом 1984 года, когда я оказался в служебной командировке в ближнем Подмосковье, где в нескольких пионерских лагерях мы по заданию руководства Главкинопроката СССР проводили показ ещё находящегося под запретом фильма "Чучело" Ролана Быкова и затем просили ребят заполнить анкеты, а также принять участие в обсуждении.
Так вот - дети, которым исполнилось не более 14-15 лет, очень точно и вдумчиво восприняли это кино, остро и взволнованно отреагировали на его проблематику, считая, что определённая жёсткость и эмоциональная безжалостность рассказа действительно была нужна для того, чтобы сильнее воздействовать на зрителей, то есть на них самих. Запомнил девочку лет десяти, которая сказала, что её не хотели пионервожатые пускать на просмотр, поскольку ещё маленькая, но она всё равно пробралась в зал и даже плакала во время сеанса от чувства обиды и возмущения, как свои же одноклассники могут кого-то третировать и издеваться над ним.
А вот разные взрослые - от воспитателей до поварих - подходили к нам тайком или открыто призывали к этому на дискуссиях, что картину "Чучело" нельзя ни в коем случае выпускать в прокат, ибо она окажет дурное влияние на школьников, и они тоже начнут подражать персонажам, ведущим себя недостойно на экране.
Теперь же, слушая, как в передаче "Народ против..." на радио "Эхо Москвы" современные старшеклассники, в отличие от заслуженного учителя Евгения Бунимовича, уполномоченного по правам ребёнка в Москве, вполне способны без некоего указующего перста ("что такое хорошо и что такое плохо") разглядеть за дурным поведением героев телесериала "Школа" всё-таки неоднозначность их характеров, я в очередной раз убедился, что подрастающему поколению менее свойственна зашоренность и догматичность мышления.
Зато взрослые, будучи даже демократами и либералами по взглядам, довольно легко соскальзывают в нравоучительство, проповедничество, витийство - а главное: воспроизводят, сами того не подозревая, типичную совковую лексику, хуже того, демонстрируют рецидивы заурядного большевистского отношения к реальности, которую следует не только объяснить и растолковать всем поголовно, но и заставить её немедленно и коренным образом изменить.
Ведь так называемый социалистический реализм всегда испытывал хроническое недоверие к действительности, не желающей стать лучше и прекраснее; был заражён немалым презрением к настоящему, не устремлённому в будущее; в любом типическом так и норовил видеть черты идеального. Кракауэровское понятие "реабилитации реальности" тоже казалось долгое время чуждым для советского киноискусства, пока оно само не повернулось в годы оттепели и вплоть до исхода 60-х именно к естественности и натуральности видимого мира на экране, подчас прибегая и к его документальной стилизации.
Вот и неожиданно громкий эффект сериала "Школа" вызван не одним лишь фактом обращения кинематографистов к тому, что на самом деле происходит сейчас в школах, и даже не тем обстоятельством, что супер-пиар Первого канала может обеспечить повышенный интерес аудитории - от старшеклассников до родителей, от представителей культурной элиты до депутатов Госдумы - ко вроде бы обычному телевизионному продукту, пусть и решённому чуть жёстче и провокационнее, но всё равно в рамках дозволенного.
Самое же революционное и в эстетическом плане бунтарское заключается как раз в том, что 25-летняя постановщица Валерия Гай Германика, ранее прошедшая школу резкой по манере документалистики, а также применившая с успехом давно известный приём съёмок исключительно с рук в фильме "Все умрут, а я останусь", вторглась на поле привычного и спокойного лицезрения на телеэкране зачастую статичных и неторопливо длящихся кадров, лишив зрителей ощущения ленивого наблюдения, впечатления устойчивого равновесия, самодовольного чувства стабильности и защищённости.
Она использовала, благодаря суетящейся, дёргающейся, вечно неприкаянной ("неровно и резво", если по Пушкину) камере, больше похожей на любительскую или вообще на мобильный телефон, не только свойство неприкрашенной случайности, крайней неотрепетированности, жуткой суматохи и неразберихи как бы всамделишной реальности, но и выразила на каком-то неосознанном, глубоко спрятанном уровне подсознания основную проблему отечественного менталитета не одних лишь кризисных времён конца нулевых.
Фактически ровесница перестройки и гласности, Валерия Гай Германика спустя четверть века в непроизвольной форме своего рода видеодневника почувствовала разброд и шатания, смуту и метания, полную сумятицу в мозгах чуть ли не всех - от мала до велика. Эта лихорадочная, бешеная, куда-то несущаяся действительность отражает раздрай и раздрыг в душах соотечественников, которые совершенно не знают, куда им плыть и к какому берегу пристать?
Мы по-прежнему - нация растерянных подростков, несознающих, что они творят. Мы так и не закончили школу, не вышли во взрослую жизнь. Мы задержались в своём развитии, словно заснули на чересчур нудном уроке истории. Мы так ничему не научились.
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.
(А.С. Пушкин)
Кто-то мог бы порадоваться, перенесясь более чем на четверть века назад, в свою молодость. А мне стало весьма грустно и даже стыдно, когда в минувший час я ощутил себя как будто бы вновь в той же самой атмосфере подозрительности, недоверия и вообще нежелания взрослых понять подрастающее поколение, как и летом 1984 года, когда я оказался в служебной командировке в ближнем Подмосковье, где в нескольких пионерских лагерях мы по заданию руководства Главкинопроката СССР проводили показ ещё находящегося под запретом фильма "Чучело" Ролана Быкова и затем просили ребят заполнить анкеты, а также принять участие в обсуждении.
Так вот - дети, которым исполнилось не более 14-15 лет, очень точно и вдумчиво восприняли это кино, остро и взволнованно отреагировали на его проблематику, считая, что определённая жёсткость и эмоциональная безжалостность рассказа действительно была нужна для того, чтобы сильнее воздействовать на зрителей, то есть на них самих. Запомнил девочку лет десяти, которая сказала, что её не хотели пионервожатые пускать на просмотр, поскольку ещё маленькая, но она всё равно пробралась в зал и даже плакала во время сеанса от чувства обиды и возмущения, как свои же одноклассники могут кого-то третировать и издеваться над ним.
А вот разные взрослые - от воспитателей до поварих - подходили к нам тайком или открыто призывали к этому на дискуссиях, что картину "Чучело" нельзя ни в коем случае выпускать в прокат, ибо она окажет дурное влияние на школьников, и они тоже начнут подражать персонажам, ведущим себя недостойно на экране.
Теперь же, слушая, как в передаче "Народ против..." на радио "Эхо Москвы" современные старшеклассники, в отличие от заслуженного учителя Евгения Бунимовича, уполномоченного по правам ребёнка в Москве, вполне способны без некоего указующего перста ("что такое хорошо и что такое плохо") разглядеть за дурным поведением героев телесериала "Школа" всё-таки неоднозначность их характеров, я в очередной раз убедился, что подрастающему поколению менее свойственна зашоренность и догматичность мышления.
Зато взрослые, будучи даже демократами и либералами по взглядам, довольно легко соскальзывают в нравоучительство, проповедничество, витийство - а главное: воспроизводят, сами того не подозревая, типичную совковую лексику, хуже того, демонстрируют рецидивы заурядного большевистского отношения к реальности, которую следует не только объяснить и растолковать всем поголовно, но и заставить её немедленно и коренным образом изменить.
Ведь так называемый социалистический реализм всегда испытывал хроническое недоверие к действительности, не желающей стать лучше и прекраснее; был заражён немалым презрением к настоящему, не устремлённому в будущее; в любом типическом так и норовил видеть черты идеального. Кракауэровское понятие "реабилитации реальности" тоже казалось долгое время чуждым для советского киноискусства, пока оно само не повернулось в годы оттепели и вплоть до исхода 60-х именно к естественности и натуральности видимого мира на экране, подчас прибегая и к его документальной стилизации.
Вот и неожиданно громкий эффект сериала "Школа" вызван не одним лишь фактом обращения кинематографистов к тому, что на самом деле происходит сейчас в школах, и даже не тем обстоятельством, что супер-пиар Первого канала может обеспечить повышенный интерес аудитории - от старшеклассников до родителей, от представителей культурной элиты до депутатов Госдумы - ко вроде бы обычному телевизионному продукту, пусть и решённому чуть жёстче и провокационнее, но всё равно в рамках дозволенного.
Самое же революционное и в эстетическом плане бунтарское заключается как раз в том, что 25-летняя постановщица Валерия Гай Германика, ранее прошедшая школу резкой по манере документалистики, а также применившая с успехом давно известный приём съёмок исключительно с рук в фильме "Все умрут, а я останусь", вторглась на поле привычного и спокойного лицезрения на телеэкране зачастую статичных и неторопливо длящихся кадров, лишив зрителей ощущения ленивого наблюдения, впечатления устойчивого равновесия, самодовольного чувства стабильности и защищённости.
Она использовала, благодаря суетящейся, дёргающейся, вечно неприкаянной ("неровно и резво", если по Пушкину) камере, больше похожей на любительскую или вообще на мобильный телефон, не только свойство неприкрашенной случайности, крайней неотрепетированности, жуткой суматохи и неразберихи как бы всамделишной реальности, но и выразила на каком-то неосознанном, глубоко спрятанном уровне подсознания основную проблему отечественного менталитета не одних лишь кризисных времён конца нулевых.
Фактически ровесница перестройки и гласности, Валерия Гай Германика спустя четверть века в непроизвольной форме своего рода видеодневника почувствовала разброд и шатания, смуту и метания, полную сумятицу в мозгах чуть ли не всех - от мала до велика. Эта лихорадочная, бешеная, куда-то несущаяся действительность отражает раздрай и раздрыг в душах соотечественников, которые совершенно не знают, куда им плыть и к какому берегу пристать?
Мы по-прежнему - нация растерянных подростков, несознающих, что они творят. Мы так и не закончили школу, не вышли во взрослую жизнь. Мы задержались в своём развитии, словно заснули на чересчур нудном уроке истории. Мы так ничему не научились.