О "тождестве бытия и мышления" и о безумной философии сумасшедшего Гегеля - 12
Итак, эмпирический подход, согласно которому наши понятия и мышление возникли из эмпирического опыта - в результате эволюции человека, появления у него речи и мышления, и дальнейшего познания мира и развития языка и письменности - такой эмпирический подход вроде бы себя вполне оправдывает. И, что также очень важно, этот подход дает понимание, как и почему мы с помощью наших понятий и мышления можем познавать через опыт мир объективных вещей: ведь если само наше мышление и понятия возникли из этого эмпирического опыта, как способ его обобщения, то между нашим разумом, с его мышлением и понятиями, и миром объективных вещей нет никакой непреодолимой стены.
И этот эмпирический подход, которого в основном придерживалась философия сраных бриташек, как нетрудно понять, прямо противоположен философии Канта. У Канта наш разум с его мышлением и понятиями, строго говоря, вообще не имеет никакого отношения к объективному миру вещей: это не природа диктует нашему разуму и мышлению свои законы - это наш разум с его мышлением диктует законы природе. Точнее сказать, даже не «природе» - как объективному миру - а нашему опыту, в котором этот объективный мир является. Но поскольку условия всякого возможного опыта также задаются нашим сознанием, его априорными формами, то наш разум имеет дело уже только с явлениями в нашем сознании, сам же объективный мир, как он существует вне нашего сознания, остается за пределами какого-либо познания и превращается в непознаваемую вещь-в-себе.
Несостоятельность философии Канта вполне очевидна (мы на этом вопросе уже останавливались ранее), и поэтому моя философия, будучи неким «синтезом» философии Аристотеля и Канта, в том, что касается природы наших понятий и мышления, также исходит из синтеза представлений эмпиризма и кантианства. То есть я вполне признаю, что в нашем опыте мы (то есть наше сознание), строго говоря, никогда не имеем дело с самими объективным вещами, но только с их явлениями нашему сознанию и в нашем сознании (непосредственно с вещами имеет дело наше тело и наши органы чувств). И эти явления, наш эмпирический опыт, конечно, в значительной степени обусловлены формами восприятия самого нашего сознания - то есть здесь я вполне согласен с Кантом. Однако я утверждаю, что наше сознание задает лишь форму опыта, но не его содержание, и содержательно наш опыт тождественен объективному миру вещей, а потому опыт дает нам знание об объективно существующих материальных вещах. И, как я полагаю, наш разум и мышление примерно так же относятся к опыту, как опыт - к вещам: то есть наше сознание задает лишь форму понятий и мышления, содержание же этих понятий и мышления задается эмпирическим опытом. А потому, познавая наш опыт с помощью нашего разума и мышления, мы познаем объективный мир, вещь-как-материю.
И поскольку этот вопрос очень важен для всей философии, в том числе для моей философии, я еще раз изложу суть эмпирического подхода к проблеме появления наших понятий и мышления - так сказать, более системно, с акцентом на некоторых важных моментах в этом процессе.
Вполне очевидно, что наше мышление и понятия самым тесным образом связаны с речью и языком. Как столь же очевидно, что развитие мышления и его понятий шло параллельно с развитием языка и речи. Я уже приводил этому некоторые косвенные доказательства, но можно привести и множество других, из самых разных областей знания и опыта. При этом и развитие и становление науки, конечно, во многом было связано с развитием научного понятийного аппарата и «научного мышления» - то есть с появлением новых представлений и теорий и нового понятийного аппарата (включая математический аппарат). Здесь «научное мышление» и «язык науки» принципиально ничем не отличаются от обычного мышления и языка (хотя, конечно, они имеют некоторые свои важные особенности, на которых мы остановимся ниже).
И вполне естественно предположить, что первыми понятиями, которые появились у человека, были имена для других людей. Для философии и для понимания природы мышления этот момент непринципиален, но для понимания культуры и некоторых особенностей развития философии этот момент имеет значение. Причем сначала, конечно, появились не понятия - как имена, существующие отдельно от людей - а слова, сочетания звуков, с помощью которых люди обращались друг к другу. Понятия же как имена, вероятно, появились уже позже, когда эти имена стали произноситься уже совсем не обязательно только при обращении к этим людям, и когда эти имена стали «обозначать» этих людей, превратившись уже именно в понятие, в имя человека, существующее уже отдельно от этого человека и его присутствия. «Сначала было слово» - и только потом возникли понятия.
Но что есть это понятие - пусть даже пока только в качестве имени человека? В сущности, это ведь не просто «обозначение» человека с этим именем - в его присутствии или в его отсутствии, это уже некое знание - знание, что такой человек существует, что он обладает определенными свойствами, имеет определенный возраст и статус в племени и т.д. То есть весь возможный опыт восприятия этого человека и соотнесения любого опыта к этому человеку теперь заменен его именем. И если кто-то называл имя этого человека - все сказанное уже относилось к этому человеку (и, видимо, поэтому у дикарей и евреев всегда придавалось такое значение именам, а имена богов или особенно важных вещей они пытались скрыть или «зашифровать»).
Но как это имя возникает уже в качестве понятия, а не только слова? Оно не только отделяется от самого человека, давая самое общее представление и знание о нем, но существует уже совершенно отдельно от того, как он явлен и дан другим людям в опыте. То есть это имя существует и хранится в памяти нашего разума. И при извлечении его из памяти - при мыслях об этом человеке или при произнесении этого имени - в нашем сознании (точнее сказать, в сознании тех дикарей и евреев, которые знали этого человека), представал образ этого человека в воображении или какие-то эмоции, которые он вызывает. Этот образ, конечно, уже лишен многих черт, которыми в реальности обладает этот человек при непосредственном опыте, - но он соотносится с каким-то определенным опытом.
Платон, как известно, утверждал, что процесс познания - это «припоминание» идеи, которой причастна вещь, данная нам в опыте и явлении. То есть что якобы наша душа, пребывая в мире эйдосов, видела все идеи вещей, а потом, родившись в теле (Платон проповедовал еще и переселение душ, в добавок ко всей прочей своей чепухе), душа, глядя на вещи и познавая их в опыте, пытается вспомнить эйдос этой вещи, который она видела в этом божественном мире бытия идей до своего рождения. Все это, конечно, полная чушь, как и весь платонизм, но то, что наши понятия и мышление невозможны без задействования памяти - вполне очевидно. И именно отсюда возникает иллюзия о «вечности» наших идей и понятий - отличных от переменчивого опыта, чем Платон также воспользовался при создании своей глупой и вздорной философии. Понятие есть как бы знание «вечное», существующее «вне времени» - поскольку оно существует в нашей памяти независимо от переменчивого опыта.