Что есть материя и бытие единичных вещей? - 12
И здесь, чтобы двигаться дальше, нам нужно остановиться, чтобы еще раз более отчетливо и развернуто обозначить, в чем мы согласны с Аристотелем, и в чем мы с ним расходимся.
1. Первое наше расхождение вполне очевидно, и мы о нем уже говорили. У Аристотеля формы могут существовать отдельно от вещей - более того, они и рождаются и возникают отдельно от вещей, в Уме демиурга-бога, который и создает эти формы. А затем эти формы уже только «соединяются» с материей, образуя единичные вещи. И хотя эти формы - в отличие от идей Платона - присутствуют уже и в единичных вещах (что ставит философию Аристотеля несравненно выше философии Платона и всех других греков), но все же они у Аристотеля имеют и свое отдельное существование, пусть даже не как сущности вещей или их бытие, а только как формы.
Мы это представление Аристотеля об отдельном от вещей существовании форм решительно отвергаем, как «пережиток проклятого языческого прошлого». Как, конечно, отвергаем и всю католическую схоластику, созданную на основе учения Аристотеля, и практически всю западную философию, вышедшую из этой схоластики. И утверждаем, что формы возникают из самой материи, существуют только в единичных вещах (и только как формы единичных вещей) и нигде больше они - как формы материальных вещей - не существуют.
2. Как и почему это происходит - это мы описали ниже. Но здесь важно также понимать еще одну вещь - фундаментальную для всей философии. А именно, что формы в единичных вещах не есть нечто, и не есть сущности. Форма - это только идеальный момент самой материи. И здесь мы совершаем еще один огромный шаг вперед - давая совершенно новое понимание того, что есть идеальное и как оно присутствует в нашем мире и в вещах.
Проблема всей философии - включая и философию Аристотелю - состоит в том, что идеальное в ней всегда понималось как нечто мыслимое (как понятия или как какие-то мыслимые сущности). То, что идеальное, несомненно, присутствует в нашем мире и в вещах - это греки прекрасно понимали, как понимали практически все философы и после них, за очень редким исключением - вроде каких-нибудь совсем уж умственно отсталых евреев-материалистов из числа марксистов. И одним из главных вопросов философии был как раз вопрос о том, как это идеальное присутствует в вещах. И, поскольку, повторюсь, идеальное почти всегда понималось как нечто мыслимое, то решение этого вопроса искали в том, чтобы как-то перенести мыслимое из нашего разума в сами вещи.
И это касается не только Платона с его идеями и Аристотеля с его формами и всех других греков, но и философов Нового времени, включая и Канта - который для того, чтобы объяснить присутствие идеального в вещах, просто «выкинул» сами материальные вещи за пределы нашего сознания и разума, то есть объявил объективный материальный мир непознаваемой вещью-в-себе. То есть если греки придумывали какое-то отдельное идеальное бытие - мир идей Платона, или Ум Аристотеля, или Единое неоплатоников, то Кант по сути просто отверг вообще всякое бытие, помимо бытия нашего сознания и разума, после чего, естественно, объяснить присутствие идеального в вещах Канту не составило труда, ведь теперь все вещи (или все в вещах) превратилось только в результат деятельности нашего сознания и разума.
Однако идеальное вовсе не есть мыслимое (или не есть только мыслимое). Да, идеальное, несомненно, отлично от материи и материального, но суть идеального состоит вовсе не в том, что мы можем идеальное мыслить (но не можем, например, потрогать), а в том, как существует это идеальное. Идеальное тем и отлично от материального, что оно не есть данность, как некое наличное бытие, а есть лишь заданность. То есть идеальное отвечает не на вопрос: «Что оно есть?», а на вопрос: «Что или чем это должно быть?». Поэтому оно вроде бы существует, но каким-то особым образом - не как нечто уже существующее и данное, а как то, что должно существовать, как модальность долженствования, только как заданность и как задача.
И именно таким образом, утверждаю я, существует и бытие, и именно таким образом его и нужно мыслить. Не как нечто и как сущность (пусть даже мыслимую), а как заданность, как модальность долженствования, как призыв к бытию и как стремление к бытию. И точно так же существует и единство, как момент бытия и обнаружение бытия - как модальность долженствования, как задача единства и как стремление к единству. При этом единство, очевидно, есть то же самое бытие, но уже как его Ratio. И это единство как Ratio присутствует в мире также уже как момент идеальный - его нет, этого единства, оно существует только как задача и цель, как цель и стремление к единству и к бытию.
И формы материи - это и есть такой идеальный момент материи. Их не существует в том смысле, как существует материя, но если материя существует, то она обязательно существует в каких-то формах, и эти формы уже не есть сама материя, а есть идеальный момент материи, возникающий через причастность материи к бытию. И этот идеальный момент также существует только как задача, задача по обретению единства (то есть Ratio), а через него - как задача обретения бытия и утверждения бытия, уже в определенной форме единичных вещей.
3. Соответственно, в нашем представлении, формы - как идеальный момент вещей - вовсе не привносятся в материю извне из какого-то отдельного идеального бытия, как у Аристотеля они привносятся из Ума бога-демиурга. Они порождаются самой материей. Идеальное порождается самой материей, и порождается как форма, и эта форма также не есть уже только материя, а есть нечто иное - бытие материи, материя в ее соотнесении с бытием. И эти формы, конечно, как и бытие, не существуют как нечто или как сущности, а существуют как заданность и как задача, как все та же модальность долженствования.
И в этом нет ничего странного. Этой модальностью долженствования проникнут весь наш мир, и мы ее найдем не только в нашем мышлении и познании, но и в наших желаниях, и в наших поступках, и в нашем целеполагании. Все существует в этой модальности долженствования, потому что это и есть то, как существует само бытие, и поэтому идеальный момент присутствует не только в нашем мышлении и понятиях, но и в наших поступках, и в наших желаниях. И этот идеальный момент, конечно, присутствует и в вещах как формы этих вещей - причем присутствует объективно, и мы лишь затем превращаем этот идеальный момент в вещах в наши понятия, то есть превращаем в идеальную реальность нашего разума и сознания.
И в этом смысле учение Платона об идеях даже ближе к истине, чем учение Аристотеля о формах - в том, как он понимал идеальное в вещах. У Аристотеля формы - это данность, которая просто соединяется с материей, а затем «присутствует» в вещах. У Платона идеи - это не просто сущности и бытие вещей, но это сущности идеальные, совершенные, к которым вещи не просто причастны - как к чему-то данному один раз - а к чему они стремятся как к своему бытию, в чем они обнаруживают свое бытие. То есть в идеях Платона присутствует как раз этот момент стремления, стремления к бытию, присутствует эта модальность долженствования. И если ошибка Платона состояла в том, что он поместил свои идеи как сущности и бытие вещей отдельно от вещей, то ошибка Аристотеля состояла в том, что он представлял свои формы как некую данность, как нечто статичное, что, однажды соединившись с материей, присутствует в вещах неподвижно - подобно тому, как присутствует кошелек в нашем кармане, то есть как такая же вещь, но от вещи отличная и вещь какая-то особенная.
Но форма - это не вещь. И не данность. А только заданность. И именно как только заданность, формы есть идеальный момент в вещах и в материи. Идеальное в вещах, их форма, тем и отличается от материи, что идеальное не есть, а только задано - и задано как некая модальность долженствования, как то, что должно быть, то, чем вещь должна быть или чем она должна стать. Но именно через этот идеальный момент, через форму, материя обретает бытие - как бытие единичных вещей.