Что есть форма и бытие единичных вещей? - 7
В этом смысле наши представления о том, как возникают и существуют формы (как и о том, что есть форма), уже, конечно, довольно сильно отличаются от учения Аристотеля о формах и материи. И, признавая в целом правильность и философскую истинность этого учения Аристотеля о форме и материи, - дающего ключ к пониманию природы и всего нашего мира, - мы в то же время должны пересмотреть многие аспекты этого учения. Аристотель встал на правильный философский путь, и если Карла Марла с Лениным и со всеми этими евреями-марксистами и маньяками-большевиками проповедовали чудовищную ложь и показали человечеству путь в бездну, убив при этом миллионы русских людей и столкнув Россию в глухой цивилизационный тупик, то Аристотель показал философии и всему нашему мышлению, как правильно мыслить о вещах и что есть эти вещи. Но этот путь был очень тернист, и Аристотель - во многом из-за ограниченности знаний в его время и из-за особенностей греческой языческой культуры - все же допустил в своем учении немало ошибок.
В отличие от Аристотеля, - который полагал, что все формы создаются Умом бога-демиурга, а потом только «воплощаются» в материю уже в «готовом виде», - мы утверждаем, что все формы возникают, конечно, из самой материи, и нигде в «готовом виде», как-то отдельно от единичных вещей, они не существуют. Безусловно, набор форм в нашем мире ограничен, но существование таких устойчивых форм, как атомы, молекулы или клетки, еще вовсе не говорит о том, что эти формы какие-то особенные или, тем более, что они возникли и могут существовать как-то отдельно от материи. Вся «особенность» этих форм состоит только в их устойчивости и относительной стабильности, и объясняется это только тем, что все остальные формы оказываются невозможными или слишком неустойчивыми из-за объективных ограничений материи и природы.
Европейские варвары осваивают Аристотеля, чтобы стать "цивилизованными людьми".
Точно так же воспроизводство видов живой природы - растений или животных - вовсе не говорит о том, что формы этих растений или животных какие-то особенные. Это говорит лишь о том, что эти формы оказались наиболее устойчивыми к выживанию, и что воспроизводство вида через размножение, конечно, воспроизводит одну и ту же форму. Но происходит все это «естественным путем», то есть из самой природы и существования растений и животных, и формы этих растений и животных появляются и существуют только как единичные вещи. Все лошади - это единичные животные, и никакой другой «лошади», отдельной от этих лошадей, как некоей формы «лошади», конечно, не существует. И форма «лошади» «воплощается» в материю только в момент появления на свет жеребенка, и происходит это вполне естественным способом, как биологическое воспроизводство вида.
Поэтому и все эти баталии вокруг родовых понятий, которые устроили католики-схоласты, не стоили и выеденного яйца. Но если для Аристотеля, как и для всех греков-язычников, допущение возможности существования формы как-то отдельно от вещей еще было вполне простительной ошибкой, то для католиков - которые как бы считали себя «христианами» - такие глупости уже были проявлением чисто западного варварства и дикости, свидетельством того, что эти дикари, даже облачившись в мантии священников и объявив себя «христианами», в сущности, так и остались только язычниками, причем гораздо более дикого и варварского толка, чем были греки.
Европейские варвары и дикари пытаются осилить Аристотеля.
Но и наши представления о том, как возникают эти формы, уже, конечно, довольно сильно отличаются от учения Аристотеля. У Аристотеля здесь возникли серьезные сложности, и для объяснения того, как эти формы возникают в единичной вещи - то есть как они «воплощаются» в материю - Аристотелю пришлось создать довольно сложное учение о потенциальном и актуальном бытии, а также ввести уже упоминавшиеся мной довольно мутные, с философской точки зрения, понятия «энтелехия» и «энергия», через которые и происходит актуализация формы.
И позднее толстозадым католикам пришлось и здесь очень много спорить о том, как все это происходит, и спор о том, какая форма первична - форма «курицы» или форма «куриного яйца» - приобрел столь же эпический характер. Причем этот вопрос осложнялся еще и тем, что у католических «мудрецов» все эти формы создавались уже трансцендентным Богом, а не каким-то жалким языческим богом-демиургом, как у Аристотеля, который был лишь частью греческого космоса и пребывал в нашем мире. А потому эти формы у католиков, по идее, должны бы были иметь какие-то уже сверхъестественные свойства - ведь не может же трансцендентный всемогущий Бог мыслить такими приземленными понятиями, так что после «актуализации» этих форм мы получали довольно дохленьких срущих лошадок, на которых европейские лыцари совершали свои подвиги для «освобождения Гроба Господня», и столь же несовершенных католических священников и монахов, пусть даже уже и не таких дохленьких, но срущих ничуть не меньше лошадок. Возможно, именно поэтому католики и ввели целибат для своих священников, ведь если бы священники у католиков появлялись еще и естественным путем, через размножение и по наследству, то можно было бы подумать, что и католический священник - это только форма, воплощенная в материи.
В нашем представлении, если что-то и «воплощается», то, конечно, не форма, а бытие - бытие из модальности долженствования превращается в актуальное бытие, в бытие единичной материальной вещи. И происходит это как «воплощение», или актуализация, Единства бытия. То есть мы можем признать продуктивность учения Аристотеля о потенциальном и актуальном бытии, но не бытия какой-то формы, а бытия как такового. При том, что бытие вне своей актуализации в единичных вещах существует не как потенция, а как модальность долженствования, то есть не есть сущность, даже в потенции. И причастность единичной вещи бытию состоит не в том, что она материальна, а в том, что она есть единство - Единство бытия, воплощенное в материи. И в этом смысле, и бытие, и материя в отношении действительного, актуального бытия единичных вещей одинаково выступают «потенциями». И существует это бытие в актуальности - и здесь мы вполне сходимся с Аристотелем - только как бытие единичных вещей. Поэтому все сущее, все единичные вещи во всех формах есть актуализированное, «воплощенное» в материю бытие, а форма - лишь способ актуализации этого бытия в материи, идеальный момент в вещи, и при этом все формы возникают уже из самой материи.
Европейские варвары и дикари "освоили Аристотеля". После чего они начали устраивать костры по всей Европе и вести войны с "неверными и еретикам".
Поэтому и говорить об актуализации какой-то отдельной формы - как о чем-то значимом в онтологическим смысле - уже не приходится, так как и курица и яйцо - это только формы, в которых воплощено бытие, и актуализируется не форма, а бытие. А значит, превращение одной формы в другую не есть вопрос философии, а есть вопрос биологии. Такой вопрос мог возникнуть только в рамках аристотелевской философии, и именно потому, что форма в ней понималась как нечто уже «готовое», статичное и «данное», что может существовать отдельно от материи и что в материи только «актуализируется». Если же мы принимаем, что все формы возникают и порождаются самой материей в результате сложного и противоречивого процесса, и никаких «готовых» форм вне материи не существует, и что более сложные формы возникают из более простых так же, как и все формы, такого вопроса не существует для философии, и процессы возникновения и воспроизводства этих форм становятся предметом науки - биологии, физики, химии и других дисциплин.
Что же касается понятия Аристотеля «энтелехия», то его можно принять, но также только при условии, что оно получит другую интерпретацию и другой смысл. Под «энетелехией» можно понимать тот регулятивный принцип единства, который задает форму вещи. То есть то единство, которое, так сказать, и составляет сущность вещи как ее единство, и при исчезновении которого вещь распадается - как после смерти распадаются тела животных и человека.
Но это, конечно, не какая-то «душа» или, тем более, не «жизненная сила» - это именно сущностное единство вещи как регулятивный принцип единства этой вещи, которое пребывает в этой вещи и с этой вещью все время, пока она существует, несмотря на все перемены в ее материи или даже иногда формы. Как сущность одного человека, как его регулятивный принцип единства - единства не только тела, но и единства личности - пребывает с ним с момента рождения и до самой смерти. И, конечно, этот регулятивный принцип единства и есть бытие человека, и есть этот человек, а все остальное - его тело, его мысли и все прочее - есть только то, что подчинено этому регулятивному принципу единства, и что можно считать только тем, что принадлежит этому человеку, но не является им самим. Так, рука человека, или его легкие, или все тело, или его мысли и чувства есть только то, что принадлежит ему как его биологические формы или формы сознания, но что не есть он сам как бытие и единство и как источник всего его бытия и единства.