Читая Терри Мартина: о формировании империи позитивной дискриминации
Я уже как-то выкладывал у себя переводы отдельных мест из некоторых читаемых мной книг, представляющие для меня интерес. На сей раз выложу перевод из книги Терри Мартина "Империя позитивной дискриминации" (Affirmative action empire), которую, по хорошему, следовало бы давно перевести и издать на русском. Это, в действительности, одна из важнейших работ, позволяющих понять, чем был СССР, и почему он погиб.
Цитаты советских лидеров (кроме Ленина и Бухарина) я переводил с английского, не сверяя с русским первоисточником. Я также рискнул использовать множественное число для слова "большинство" по аналогии с меньшинством (бывают меньшинства, почему не быть большинствам?) :)
Советский Союз не был федерацией и, безусловно, не был национальным государством. Его отличительной чертой была систематическая поддержка национальных форм: территориальных, культурных, языковых и элитных. Конечно, едва ли всё это было совершенно новым выбором. Эти формы выступают предметом первоочередной заботы большинства новых формирующихся национальных государств. В Грузии и Армении, например, советское правительство не отказалось от усилий по нацстроительству, предпринятых меньшевистским и дашнакцутюнским правительством, которые оно низложило в 1920-1921 гг., а вместо этого хвасталось, что советская власть углубила национальную работу, начатую ими. Советская политика была оригинальна тем, что она поддерживала национальные формы меньшинств, а не большинств. Она решительно отвергала модель национального государства и заменила её множеством квазигосударственных республик. Большевики пытались объединить претензии националистов на национальную территорию, культуру, язык, элиту с претензиями социалистов на экономически и политически унитарное государство. В этом смысле мы можем называть большевиков интернациональными националистами или, ещё лучше, националистами позитивной дискриминации.
Чтобы развить эту идею, я сравню советскую практику с знаменитой трёхфазной моделью развития национализма среди "малых" народов Восточной Европы, не имеющих своего государства, авторства Мирослава Гроча. Сначала неполитический интерес элиты к фолклору и народной культуре (фаза А); затем консолидация националистической элиты, осуществляемая для формирования национального государства (фаза B); наконец, развитие националистического движения с массовой народной поддержкой (фаза С). Гроч в целом игнорировал существующее мультиэтническое государство, рефлексивно предполагая, что оно будет препятствовать данному развитию. Советское государство вместо этого буквально захватило управление всеми тремя фазами: артикуляция национальной культуры, формирование национальных элит и распространение массового национального самосознания. Оно пошло ещё дальше и инициировало также "Фазу D" (это термин уже мой, а не Гроча), типичную для новоформирующихся национальных государств: установление нового государственного языка и новой управляющей элиты. Используя более знакомую большевистскую терминологию, партия стала авангардом нерусского национализма. Точно так же как партийное руководство должно было вести пролетариат от профсоюзной сознательности к революции, партия могла направлять национальное движение от изначального буржуазного национализма к советскому национальному интернационализму.
Эта политика представляла собой резкий сдвиг от 1913 г., когда Ленин утверждал, что партия должна осудить всякую национальную дискриминацию, но предупреждал, что "дальше (...) идти в поддержке национализма пролетариат не может, ибо дальше начинается «позитивная» (положительная) деятельность буржуазии, стремящейся к укреплению национализма". В том же духе Зиновьев говорил украинской аудитории в 1920 г., что "языки должны развиваться свободно. В конце концов, по прошествии времени, победит язык с более глубокими корнями, более великой жизнью и культурой". Дмитрий Лебедь, секретарь украинского ЦК, назвал эту теорию "борьбой двух культур", в которой, "принимая во внимание партийную политику нейтралитета, победа русского языка гарантирована благодаря его исторической роли в эпоху капитализма".
Ко времени партийного съезда 1923 г. нейтральность превратилась в анафему. Сам же Зиновьев теперь заявлял: "Мы должны прежде всего отвергнуть 'теорию' нейтрализма. Не можем мы стоять на точке зрения нейтральности (...) мы должны помочь [нерусскому - у Мартина, "азербайджанскому крестьянину" - у Зиновьева, Г.К.] создать свою школу, должны ему помочь создать свою администрацию на родном языке. (...) [Не должно быть так, чтобы] коммунисты стояли в сторонке и выдумали мудреное слово “нейтральность”". Нейтральность, настаивал Зиновьев, была просто прикрытием для великорусского шовинизма. Резолюции 1923 г. поддержали эту позицию. Был объявлен великодержавным шовинизмом не только призыв Пятакова к положительной борьбе против национализма, но и ленинская дореволюционная политика нейтралитета. "Борьба двух культур" Лебедя была в 1923 г. осуждена, точно так же как схожие "левацкие" позиции в Татарстане и Крыму.
Коммунистическая партия теперь восприняла "позитивную положительную деятельность буржуазии", которую Ленин критиковал в 1913 г. Однако, как показывает сравнение Гроча, советская позитивная деятельность поддерживала национальные меньшинства, а не большинства. Теперь большевики с презрением отзывались о буржуазных правительствах за поддержку лишь формального "юридического равенства" вместо позитивных действий по достижению "фактического равенства". Эта радикальная подозрительность к нейтральности позволяет объяснить одну из самых поразительных черт советской национальной политики: её решительную враждебность даже к добровольной ассимиляции. В рамках новой модели нейтральность неизбежно приведёт к добровольной ассимиляции из-за исторической мощи русской национальной культуры. Позитивные действия, следовательно, были нужны, чтобы защитить нерусские национальные культуры от этой несправедливой судьбы. Никто не отвергал нейтральность и ассимиляцию более категорично, чем Сталин:
"Мы проводим политику максимального развития национальной культуры (...) Было бы ошибкой, если бы кто-то думал, что в отношении развития национальной культуры отсталых национальностей центральные рабочие должны придерживаться политики нейтральности - "Хорошо, ладно, национальная культура развивается, пусть развивается, это не наше дело". Такая точка зрения была бы неправильной. Мы стоим за покровительственную политику в связи с развитием национальных культур отсталых национальностей. Я подчёркиваю это, чтобы было понятно, что мы не нейтральны, а активно покровитильствующие развитию национальной культуры".
И, конечно, позитивная деятельность в пользу одной национальности подразумевает негативные действия в отношении остальных.
В советском случае, где все нерусские должны были получить преимущество, русские в одиночку должны были нести бремя позитивной дискриминации. Бухарин отметил этот факт прямо: "Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям и поставить себя в неравное положение в смысле ещё больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, идя наперерез, только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе доверие прежде угнетённых наций". Сталин, более чувствительный к русским чувствам, упрекал Бухарина за жёсткость его высказывания, но не мог и не стал оспаривать его содержание. Советская политика и в самом деле призывала русских к жертвам в области национальной политики: многие русские земли были переданы нерусским республикам, русские должны были принять амбициозные программы позитивных действий в пользу нерусских, от них требовали учить нерусские языки, а традиционная русская культура была стигматизирована как культура угнетающая.
Цитаты советских лидеров (кроме Ленина и Бухарина) я переводил с английского, не сверяя с русским первоисточником. Я также рискнул использовать множественное число для слова "большинство" по аналогии с меньшинством (бывают меньшинства, почему не быть большинствам?) :)
Советский Союз не был федерацией и, безусловно, не был национальным государством. Его отличительной чертой была систематическая поддержка национальных форм: территориальных, культурных, языковых и элитных. Конечно, едва ли всё это было совершенно новым выбором. Эти формы выступают предметом первоочередной заботы большинства новых формирующихся национальных государств. В Грузии и Армении, например, советское правительство не отказалось от усилий по нацстроительству, предпринятых меньшевистским и дашнакцутюнским правительством, которые оно низложило в 1920-1921 гг., а вместо этого хвасталось, что советская власть углубила национальную работу, начатую ими. Советская политика была оригинальна тем, что она поддерживала национальные формы меньшинств, а не большинств. Она решительно отвергала модель национального государства и заменила её множеством квазигосударственных республик. Большевики пытались объединить претензии националистов на национальную территорию, культуру, язык, элиту с претензиями социалистов на экономически и политически унитарное государство. В этом смысле мы можем называть большевиков интернациональными националистами или, ещё лучше, националистами позитивной дискриминации.
Чтобы развить эту идею, я сравню советскую практику с знаменитой трёхфазной моделью развития национализма среди "малых" народов Восточной Европы, не имеющих своего государства, авторства Мирослава Гроча. Сначала неполитический интерес элиты к фолклору и народной культуре (фаза А); затем консолидация националистической элиты, осуществляемая для формирования национального государства (фаза B); наконец, развитие националистического движения с массовой народной поддержкой (фаза С). Гроч в целом игнорировал существующее мультиэтническое государство, рефлексивно предполагая, что оно будет препятствовать данному развитию. Советское государство вместо этого буквально захватило управление всеми тремя фазами: артикуляция национальной культуры, формирование национальных элит и распространение массового национального самосознания. Оно пошло ещё дальше и инициировало также "Фазу D" (это термин уже мой, а не Гроча), типичную для новоформирующихся национальных государств: установление нового государственного языка и новой управляющей элиты. Используя более знакомую большевистскую терминологию, партия стала авангардом нерусского национализма. Точно так же как партийное руководство должно было вести пролетариат от профсоюзной сознательности к революции, партия могла направлять национальное движение от изначального буржуазного национализма к советскому национальному интернационализму.
Эта политика представляла собой резкий сдвиг от 1913 г., когда Ленин утверждал, что партия должна осудить всякую национальную дискриминацию, но предупреждал, что "дальше (...) идти в поддержке национализма пролетариат не может, ибо дальше начинается «позитивная» (положительная) деятельность буржуазии, стремящейся к укреплению национализма". В том же духе Зиновьев говорил украинской аудитории в 1920 г., что "языки должны развиваться свободно. В конце концов, по прошествии времени, победит язык с более глубокими корнями, более великой жизнью и культурой". Дмитрий Лебедь, секретарь украинского ЦК, назвал эту теорию "борьбой двух культур", в которой, "принимая во внимание партийную политику нейтралитета, победа русского языка гарантирована благодаря его исторической роли в эпоху капитализма".
Ко времени партийного съезда 1923 г. нейтральность превратилась в анафему. Сам же Зиновьев теперь заявлял: "Мы должны прежде всего отвергнуть 'теорию' нейтрализма. Не можем мы стоять на точке зрения нейтральности (...) мы должны помочь [нерусскому - у Мартина, "азербайджанскому крестьянину" - у Зиновьева, Г.К.] создать свою школу, должны ему помочь создать свою администрацию на родном языке. (...) [Не должно быть так, чтобы] коммунисты стояли в сторонке и выдумали мудреное слово “нейтральность”". Нейтральность, настаивал Зиновьев, была просто прикрытием для великорусского шовинизма. Резолюции 1923 г. поддержали эту позицию. Был объявлен великодержавным шовинизмом не только призыв Пятакова к положительной борьбе против национализма, но и ленинская дореволюционная политика нейтралитета. "Борьба двух культур" Лебедя была в 1923 г. осуждена, точно так же как схожие "левацкие" позиции в Татарстане и Крыму.
Коммунистическая партия теперь восприняла "позитивную положительную деятельность буржуазии", которую Ленин критиковал в 1913 г. Однако, как показывает сравнение Гроча, советская позитивная деятельность поддерживала национальные меньшинства, а не большинства. Теперь большевики с презрением отзывались о буржуазных правительствах за поддержку лишь формального "юридического равенства" вместо позитивных действий по достижению "фактического равенства". Эта радикальная подозрительность к нейтральности позволяет объяснить одну из самых поразительных черт советской национальной политики: её решительную враждебность даже к добровольной ассимиляции. В рамках новой модели нейтральность неизбежно приведёт к добровольной ассимиляции из-за исторической мощи русской национальной культуры. Позитивные действия, следовательно, были нужны, чтобы защитить нерусские национальные культуры от этой несправедливой судьбы. Никто не отвергал нейтральность и ассимиляцию более категорично, чем Сталин:
"Мы проводим политику максимального развития национальной культуры (...) Было бы ошибкой, если бы кто-то думал, что в отношении развития национальной культуры отсталых национальностей центральные рабочие должны придерживаться политики нейтральности - "Хорошо, ладно, национальная культура развивается, пусть развивается, это не наше дело". Такая точка зрения была бы неправильной. Мы стоим за покровительственную политику в связи с развитием национальных культур отсталых национальностей. Я подчёркиваю это, чтобы было понятно, что мы не нейтральны, а активно покровитильствующие развитию национальной культуры".
И, конечно, позитивная деятельность в пользу одной национальности подразумевает негативные действия в отношении остальных.
В советском случае, где все нерусские должны были получить преимущество, русские в одиночку должны были нести бремя позитивной дискриминации. Бухарин отметил этот факт прямо: "Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям и поставить себя в неравное положение в смысле ещё больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, идя наперерез, только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе доверие прежде угнетённых наций". Сталин, более чувствительный к русским чувствам, упрекал Бухарина за жёсткость его высказывания, но не мог и не стал оспаривать его содержание. Советская политика и в самом деле призывала русских к жертвам в области национальной политики: многие русские земли были переданы нерусским республикам, русские должны были принять амбициозные программы позитивных действий в пользу нерусских, от них требовали учить нерусские языки, а традиционная русская культура была стигматизирована как культура угнетающая.