Настоящий день
А сегодня солнце всё-таки взошло, не то, что вчера или позавчера - много, много дней, я не считала. Это ведь только поначалу кажется забавным, когда оно пляшет у края горизонта - то поднимется, то снова сползёт вниз, то, кажется, вот-вот уже сорвётся в небо, то опять прячется, и тени то появляются, то исчезают, длинные, длинные тени, они тут всегда такие.
Но вот взошло сегодня, недаром волки перед рассветом выли, и висит невысоко, остались бы дома, я б его и не увидела, вровень с постаментом памятника Основателю застыло и ни выше, ни ниже не хочет. Ну, ладно, хоть так пусть, я на постамент залезла, к стержню, который раньше внутри ботинка был, спиной прислонилась, сижу, смотрю: солнце красное, а небо - мутно белое, только чуть голубоватое, хоть и облаков никаких нет. А всё равно, когда в небо смотришь, можно себе представить, будто бы море, и пляж, и песок мелкий-мелкий, я такой только в часах видела, ни за что в ладонях не удержишь, даже если их тесно лодочкой сжать - найдёт щёлочки и утечёт весь, как вода. А вода будто бы такая сине-зелёная, стеклянная, ровно , плавно на этот песок накатывается и отступает - и ни пены на ней, ни водорослей, ни другого мусора, и почти не шумит даже, только легонько так «шшшш-шшшш», словно дышит… так я ни разу на море и не была…
И вот я смотрю в небо, всё это себе представляю, а тут мне говорят:
- Эй, ты тут живёшь?
Я бы подпрыгнула, наверное, люди же обычно от такого подпрыгивают, но очень уж расслабилась. Просто глаза опускаю - а там он стоит.
А главное, одет он очень уж по-дурацки: пиджак - плечи широченные, а внизу узенький и короткий, куцый какой-то и брюки узкие, в мелкую такую полосочку, а главное - шляпа, ну, кто их сейчас носит, шляпы?.. то есть теперь, ясное дело, никто не носит вообще, но ведь и до этого, пока ещё все были, никто не носил, кроме совсем уж стариков каких-то. А этот - в шляпе и такой самоуверенный, словно только что на витрине в бутике лучший манекен раздел. Стоит, улыбается.
- Да, - говорю, - я тут, а ты сам откуда?
- Оттуда, - и рукой на север машет, - издалека.
- Страшно там, - говорю, - наверное?
- Не то слово. Я раньше даже и представить себе не мог, что так страшно бывает. Даже на войне - не так. На войне оно как-то проще всё и понятнее.
Ясно, думаю, солдат. То-то молоденький такой, а я из-за шляпы и не сразу поняла. Хотя про войну врёт, конечно, какой там «на войне», всей войны на полминуты - раз, и всё. Или, может, в какой-нибудь мелкой заварушке повоевать успел, их много было, я сейчас и не вспомню все.
- Ты тут одна? - спрашивает.
- Нет, - говорю, - есть ещё старый Пётр, только он бука, ни с кем, кроме Мими не разговаривает, а Мими ему и не внучка вовсе, она с запада пришла, сама, хотя маленькая совсем, даже не говорит толком: «дада» - это она Петра так зовёт, «соло» значит «солнце», «кука» - развалины всякие, а я у неё «Лала».
- А на самом деле?
- Лилия. Можно просто Лиля.
- Лучше Лилия. Красиво. Как цветок.
А я уже цветы почти совсем не помню. Вот тут у памятника раньше клумба была, росло там что-то такое, синее и жёлтое, но не лилии, точно, и не розы - так, обычное, с лепесточками. Давно.
- Повезло вам, Лилия, - говорит он и головой так удивлённо качает, - Трое! Надо же! А у нас, вроде, и город огромный был, а кроме меня - никого.
- Как, совсем?!
- Совсем, - и руками разводит, - А здесь даже кошки есть, я, когда шёл, видел, только очень уж громадные.
- Это не кошки, - говорю, - это волки, просто по деревьям лазают. Они тоже с запада пришли, как Мими, недавно совсем.
Ух, я тогда напугалась, когда в первый раз вой услышала! Думала, мутанты какие-нибудь трёхголовые нагрянули, а я в детстве даже ужастики смотреть не любила - страшно и противно. А они нормальные такие волки оказались, обычные, только по деревьям карабкаться умеют, птиц ловят и едят, некого им больше есть, кроме птиц. Ну и пусть едят, мне эти вороны всё равно ни чуточки не нравятся, да ещё и безголосые - хоть бы разик каркнули! А волки всё-таки воют, правда, не на луну, а на солнце, так её и не увидишь, луну-то, по ночам - всегда дождь.
- И что же ты там делал, один? - спрашиваю.
- Читал, - отвечает, - я умею, давно научился.
Тоже мне, нашёл, чем хвастаться! Читать и я могу, и Пётр, и даже Мими картинки в книжках смотрит, сама страницы переворачивает. Великое дело!
- И что же ты читал?
Тут он смутился как-то, улыбнулся, головой дёрнул растерянно.
- Диккенса. Библиотеки-то все сгорели, а в бомбоубежище собрание сочинений стояло - на английском языке почему-то. А у меня, понимаешь, в школе немецкий был. Так бы я, наверное, на корешки и смотрел, если бы там словаря не было…
- Так ты что, по словарю целый том прочёл?!
- Все тома. А что ещё делать-то? Поначалу очень медленно, конечно - пока до конца фразы доползёшь, забываешь, что в начале было. А потом слова начал запоминать, всё больше и больше. Последние тома читал - в словарь уже почти не заглядывал, только если слово очень уж трудное. Так я и по-русски не все трудные слова знаю…
- Ничего себе! Получается, ты сам английский язык выучил?
- А чего ж не выучить - за столько лет? Только как произносится не знаю. И подсказать некому было. Вообще странно это - мёртвый язык учить…
- А сейчас все языки мёртвые, какой ни возьми.
- Да, наверное…
И замолчал. Грустный такой.
- Оставайся, - говорю, - вместе веселее. У нас и по-русски книги есть, да и вообще. И чего ты столько лет там, у себя сидел - я б уже давно ушла, раз никого не осталось.
- Не знаю. Привык как-то. Я ведь очень давно один, притерпелся… Только со стороны людей и видел. Так уж мне не повезло - ни друзей, ни девушки. Как из госпиталя вышел, даже и поговорить не с кем было.
И снова молчит, и физиономия кислая.
- А чего костюм такой, - спрашиваю так, чтобы разговор поддержать, - если ты солдат?
И тут он разулыбался.
- А это я ещё в госпитале всё мечтал, что вот кончится война, выйду на гражданку и самый лучший костюм себе куплю. И шляпу обязательно. Пойду по набережной - и все девушки мне вслед смотреть станут.
- Да, - говорю, - А я замуж хотела в таком вот платье - белом, с кринолином, и чтобы плечи открытые обязательно. Не успела…
- Жених погиб? Прости…
- Да не было у меня никакого жениха. Ну, нравился один… Только это так давно было… Пятнадцать лет прошло…
И тут уже я замолчала, сижу и думаю: господи, пятнадцать лет, а мне девятнадцать с половиной было, когда грохнуло, ничего не успела, совсем ничего…
А он присел рядышком и тоже в небо уставился.
- Знаешь, - говорит, - я когда маленький был, ничего не боялся - только привидений. Прочёл в какой-то книжке, что человечество уже так давно на Земле живёт, что, куда ни шагни - на чью-нибудь могилу наступишь, только очень-очень старую, так что и кости давно в песок рассыпались. А где могилы, там и призраки…
- Ну да, - говорю, - тогда здесь столько привидений было бы - не протолкнуться. Да и всюду. Представляешь: на каждом шагу - призраки, призраки, призраки…
- То-то весело было бы!
Да уж, веселье…
И я отчего-то вспомнила, как оно было тогда - сразу после: пепел этот всюду, тяжёлый, жирный - и ветер. Небо чёрное, солнце фиолетовое, и серыми хлопьями, как порошей метёт. И кажется, всегда так будет - ни укрыться, не спрятаться, в любую щель - этот пепел, и земля стонет тихо и трескается, как лобовое стекло от камушка…
Оглянулась - а у него глаза слепые, тоже что-то своё видит, страшное…
- Ладно, - говорю, - пойдём, покажу тебе наше книгохранилище. Там всего полно, правда, на некоторых полках книги так плотно запихали, что и не вытащишь, у меня сил не хватает.
- Ничего, - отвечает, - я вытащу. Я сильный. За семьдесят лет научился.
Но вот взошло сегодня, недаром волки перед рассветом выли, и висит невысоко, остались бы дома, я б его и не увидела, вровень с постаментом памятника Основателю застыло и ни выше, ни ниже не хочет. Ну, ладно, хоть так пусть, я на постамент залезла, к стержню, который раньше внутри ботинка был, спиной прислонилась, сижу, смотрю: солнце красное, а небо - мутно белое, только чуть голубоватое, хоть и облаков никаких нет. А всё равно, когда в небо смотришь, можно себе представить, будто бы море, и пляж, и песок мелкий-мелкий, я такой только в часах видела, ни за что в ладонях не удержишь, даже если их тесно лодочкой сжать - найдёт щёлочки и утечёт весь, как вода. А вода будто бы такая сине-зелёная, стеклянная, ровно , плавно на этот песок накатывается и отступает - и ни пены на ней, ни водорослей, ни другого мусора, и почти не шумит даже, только легонько так «шшшш-шшшш», словно дышит… так я ни разу на море и не была…
И вот я смотрю в небо, всё это себе представляю, а тут мне говорят:
- Эй, ты тут живёшь?
Я бы подпрыгнула, наверное, люди же обычно от такого подпрыгивают, но очень уж расслабилась. Просто глаза опускаю - а там он стоит.
А главное, одет он очень уж по-дурацки: пиджак - плечи широченные, а внизу узенький и короткий, куцый какой-то и брюки узкие, в мелкую такую полосочку, а главное - шляпа, ну, кто их сейчас носит, шляпы?.. то есть теперь, ясное дело, никто не носит вообще, но ведь и до этого, пока ещё все были, никто не носил, кроме совсем уж стариков каких-то. А этот - в шляпе и такой самоуверенный, словно только что на витрине в бутике лучший манекен раздел. Стоит, улыбается.
- Да, - говорю, - я тут, а ты сам откуда?
- Оттуда, - и рукой на север машет, - издалека.
- Страшно там, - говорю, - наверное?
- Не то слово. Я раньше даже и представить себе не мог, что так страшно бывает. Даже на войне - не так. На войне оно как-то проще всё и понятнее.
Ясно, думаю, солдат. То-то молоденький такой, а я из-за шляпы и не сразу поняла. Хотя про войну врёт, конечно, какой там «на войне», всей войны на полминуты - раз, и всё. Или, может, в какой-нибудь мелкой заварушке повоевать успел, их много было, я сейчас и не вспомню все.
- Ты тут одна? - спрашивает.
- Нет, - говорю, - есть ещё старый Пётр, только он бука, ни с кем, кроме Мими не разговаривает, а Мими ему и не внучка вовсе, она с запада пришла, сама, хотя маленькая совсем, даже не говорит толком: «дада» - это она Петра так зовёт, «соло» значит «солнце», «кука» - развалины всякие, а я у неё «Лала».
- А на самом деле?
- Лилия. Можно просто Лиля.
- Лучше Лилия. Красиво. Как цветок.
А я уже цветы почти совсем не помню. Вот тут у памятника раньше клумба была, росло там что-то такое, синее и жёлтое, но не лилии, точно, и не розы - так, обычное, с лепесточками. Давно.
- Повезло вам, Лилия, - говорит он и головой так удивлённо качает, - Трое! Надо же! А у нас, вроде, и город огромный был, а кроме меня - никого.
- Как, совсем?!
- Совсем, - и руками разводит, - А здесь даже кошки есть, я, когда шёл, видел, только очень уж громадные.
- Это не кошки, - говорю, - это волки, просто по деревьям лазают. Они тоже с запада пришли, как Мими, недавно совсем.
Ух, я тогда напугалась, когда в первый раз вой услышала! Думала, мутанты какие-нибудь трёхголовые нагрянули, а я в детстве даже ужастики смотреть не любила - страшно и противно. А они нормальные такие волки оказались, обычные, только по деревьям карабкаться умеют, птиц ловят и едят, некого им больше есть, кроме птиц. Ну и пусть едят, мне эти вороны всё равно ни чуточки не нравятся, да ещё и безголосые - хоть бы разик каркнули! А волки всё-таки воют, правда, не на луну, а на солнце, так её и не увидишь, луну-то, по ночам - всегда дождь.
- И что же ты там делал, один? - спрашиваю.
- Читал, - отвечает, - я умею, давно научился.
Тоже мне, нашёл, чем хвастаться! Читать и я могу, и Пётр, и даже Мими картинки в книжках смотрит, сама страницы переворачивает. Великое дело!
- И что же ты читал?
Тут он смутился как-то, улыбнулся, головой дёрнул растерянно.
- Диккенса. Библиотеки-то все сгорели, а в бомбоубежище собрание сочинений стояло - на английском языке почему-то. А у меня, понимаешь, в школе немецкий был. Так бы я, наверное, на корешки и смотрел, если бы там словаря не было…
- Так ты что, по словарю целый том прочёл?!
- Все тома. А что ещё делать-то? Поначалу очень медленно, конечно - пока до конца фразы доползёшь, забываешь, что в начале было. А потом слова начал запоминать, всё больше и больше. Последние тома читал - в словарь уже почти не заглядывал, только если слово очень уж трудное. Так я и по-русски не все трудные слова знаю…
- Ничего себе! Получается, ты сам английский язык выучил?
- А чего ж не выучить - за столько лет? Только как произносится не знаю. И подсказать некому было. Вообще странно это - мёртвый язык учить…
- А сейчас все языки мёртвые, какой ни возьми.
- Да, наверное…
И замолчал. Грустный такой.
- Оставайся, - говорю, - вместе веселее. У нас и по-русски книги есть, да и вообще. И чего ты столько лет там, у себя сидел - я б уже давно ушла, раз никого не осталось.
- Не знаю. Привык как-то. Я ведь очень давно один, притерпелся… Только со стороны людей и видел. Так уж мне не повезло - ни друзей, ни девушки. Как из госпиталя вышел, даже и поговорить не с кем было.
И снова молчит, и физиономия кислая.
- А чего костюм такой, - спрашиваю так, чтобы разговор поддержать, - если ты солдат?
И тут он разулыбался.
- А это я ещё в госпитале всё мечтал, что вот кончится война, выйду на гражданку и самый лучший костюм себе куплю. И шляпу обязательно. Пойду по набережной - и все девушки мне вслед смотреть станут.
- Да, - говорю, - А я замуж хотела в таком вот платье - белом, с кринолином, и чтобы плечи открытые обязательно. Не успела…
- Жених погиб? Прости…
- Да не было у меня никакого жениха. Ну, нравился один… Только это так давно было… Пятнадцать лет прошло…
И тут уже я замолчала, сижу и думаю: господи, пятнадцать лет, а мне девятнадцать с половиной было, когда грохнуло, ничего не успела, совсем ничего…
А он присел рядышком и тоже в небо уставился.
- Знаешь, - говорит, - я когда маленький был, ничего не боялся - только привидений. Прочёл в какой-то книжке, что человечество уже так давно на Земле живёт, что, куда ни шагни - на чью-нибудь могилу наступишь, только очень-очень старую, так что и кости давно в песок рассыпались. А где могилы, там и призраки…
- Ну да, - говорю, - тогда здесь столько привидений было бы - не протолкнуться. Да и всюду. Представляешь: на каждом шагу - призраки, призраки, призраки…
- То-то весело было бы!
Да уж, веселье…
И я отчего-то вспомнила, как оно было тогда - сразу после: пепел этот всюду, тяжёлый, жирный - и ветер. Небо чёрное, солнце фиолетовое, и серыми хлопьями, как порошей метёт. И кажется, всегда так будет - ни укрыться, не спрятаться, в любую щель - этот пепел, и земля стонет тихо и трескается, как лобовое стекло от камушка…
Оглянулась - а у него глаза слепые, тоже что-то своё видит, страшное…
- Ладно, - говорю, - пойдём, покажу тебе наше книгохранилище. Там всего полно, правда, на некоторых полках книги так плотно запихали, что и не вытащишь, у меня сил не хватает.
- Ничего, - отвечает, - я вытащу. Я сильный. За семьдесят лет научился.