Необходимые ли пояснения к предыдущему посту
Думала, и того хватит, а все-таки и без отчета никак невозможно. Может, и сумбурно, но очень нужно хотя бы себе. Чтобы запомнить важное.
Весь сезон у меня получился про жесткость и резкость.А закончился вдруг - про совсем наоборот. И так это круто.
Софья Никитична Земскова была младшей из трех генеральской дочерью, “сущее дитя, все смеется, чудаки ее завораживают”, во всех видит хорошее, и даже если кто ее изводит да мучает, все равно как бы того не замечая “совсем без предубеждения” продолжает общаться.
И получилась у меня Софья славная - во всех видит что-нибудь хорошее, и все-то ей хорошо и весело. В шесть утра в поезде проснется - и весело, злости или скабрезности не замечает, говорит, что думает, без предубеждения. Сестра Марья предостерегает держаться с ростовщиком Лыткиным осторожнее - отчего же? Может, и скучный, а славный человек, завтраком угостил, когда денег не было. Софья увидит красивую княжну, и тут же ей об этом скажет, пожалеет человека в горе, и тут же его обнимет. Капризничает, устав, голодна - хочет плакать, наестся слишком - снова хочет плакать. Приходит на светский прием и, обо всем забыв, бежит в ажитации к инвалиду войны Петру Христофоровичу - сделала то, что Вам обещала! Вошла в страшенный тесный лифт да в нем проехалась, смогла, получилось! - и смеется.
Однажды начала спрашивать всех: какая у вас была наивысшая точка дня? Только непременно счастливая.
Софья точно могла свою такую точку назвать. Это было, когда она с Волошиным из церкви шла.
Среди всех чудаков более всего Софью завораживал Терентий Алексеевич Волошин. Поглощенный своей собственной противоречивой космогонией, умный и страстный, все говорил о Боге и Дьяволе, бездне и душе, лицемерии и прочем, прочем. Надобно до самого края дойти и непременно до противоположности, в бездну самое заглянуть, только так и возможно к Богу...
Он говорил: Пока не знаешь человека, как его полюбишь? А если узнаешь по-настоящему, увидишь, как он от тебя отличен, вот он, страх, вот она, бездна, и снова полюбить невозможно. Но Бог есть любовь, и полюбить надобно, каждого человека, искренне. (Софья не очень понимала, отчего же невозможно. Говорила - “Вот сидит Шикулев, возьмите и полюбите его! Вот этого первого встречного неподходящего, любите!”)
Еще Волошин говорил: красивого да богатого полюбить просто. А ты попробуй полюби нищего да уродливого. Вот найду самую бедную, да никчемную, да некрасивую, только тогда и женюсь. (Да проще ли, думала Софья, полюбить богатого и красивого, но чтобы за него самого, а не за богатство и красоту?)
Еще говорил: лицемерие, кругом лицемерие и гордыня. И я сам лицемерен.
И еще много чего. Софья слушала завороженно, пыталась понять - да не все понимала, и жалела его ужасно: сколько же любви ему недодали? Сколько же страха в нем сидит? Как же душа его мучается.
Придумала: надо в церковь идти. Чего Софья не понимала, то чувствовала. И точно знала, если душа мечется, нет лучшего решения, чем в церковь идти.
Маменька поначалу Софью с Волошиным вдвоем в церковь отпускать не хотела. Сама пойти или других сестер отправить не могла - как раз в доме прием был, гостей надо занимать. В конце концов отпустила в самой странной компании: с Аракчеевым и Екатериной Павловной (в некотором роде типажи Рогожина и Настасьи Филипповны).
А Софье все в радость. Солнце яркое, друг рядом, церковь впереди. Аракчеев все шутки шутил и приставал - давайте-ка мы вас обвенчаем? Чем идея не хороша? Екатерина Павловна посмеивалась, вроде, это ее идея была. Волошин мрачнел, шутки друга ему не нравились.
- Ну ладно, венчаться не хотите, так, может, в кабак? Софья Никитична, скажите, разве не хорошо в кабак?
- Хорошо в кабак, - легко соглашалась Софья. - Да только мы идем в церковь.
- Эк она тебя отбрила, - усмехался Волошин.
Вот уж и Николобогоявленский собор показался. И тут Аракчеев вдруг в строну свернул:
- Вы идите, я вас позже догоню.
Подивилась Софья. Дальше пошли. Вот и ворота храма показались, и тут Екатерина Павловна кивает на лавочку и говорит:
- Вы идите, а я тут обожду.
Совсем странно. Дальше вдвоем пошли. Подходят к дверям храма - Волошин во все глаза смотрит, шаг замедляет.
- Да что же Вы, идемте скорее, - и Софья увлекает Волошина за собой в храм.
В храме она боится к Волошину подойти. Он стоит, не двигаясь, во все глаза смотрит, замер. Ей кажется, что Господь сам с ним накоротке прямо сейчас диалог ведет. Но все-таки решилась обратиться, спросить обещанный рубль на свечку. Он, когда они у маменьки отпрашивались, говорил, что даст. А о том, как до того он упоминал, что в кармане у него всего четыре рубля, она и не подумала - никогда о деньгах у нее мыслей не было. Волошин, не колеблясь, рубль дал. И снова смотрит, как будто все-все видит.
Потом обернулся к ней:
- Что же, Софья Никитична, разговаривает с Вами Бог?
Софья смешалась, прислушалась. Свечки горят, в дальнем приделе ребенок кричит. Пробормотала:
- Вроде, да. Только кажется мне, что с Вами совсем накоротке говорит.
Вышла из церкви притихшая. А Волошин ей:
- Спасибо Вам, без Вас в церковь бы не вошел. А если хочу по стопам Христа идти, то как в Его дом войти не осмеливаться?
Сразу снова стало ей весело-весело. Выходит, хоть одно доброе дело за день она сделала. И вот идут они по скверу мимо церкви, Екатерина Павловна уже к ним присоединилась, Софья идет под руку с Терентием Алексеевичем и вдруг смеется. Он спрашивает ее, что случилось, а она отвечает:
- День-то какой веселый! Листья у клена какие желтые - хорошо! И рябина какая красная - очень хорошо!
- Очень хорошо, - соглашается Волошин и тоже смеется.
Может быть, кроме того раза, она его и не видела смеющимся. А этот миг навсегда в памяти отложился. День веселый, листья желтые, рябина красная, и Волошин из-за нее в церковь вошел - хорошо!
После день обыденно закрутился. Дома прием да гости, маменька и старшая сестра все воспитывают да дружбой с Волошиным укоряют (а Софья никак в толк не возьмет - разве она что предосудительное сделала?). Пошли всей семьей да с гостьей снова в церковь, на службу. По дороге старшая сестра Лизавета все пыталась выспросить, что за философия такая у Волошина, никак ей невдомек. А средняя, Марья, где-то в разговоре сказала Софье, мол, влюбленность - это плохо, а любовь - хорошо. Влюбленность - это все страсти, бесовское, а любовь - от Господа. Очень эти слова Софье в душу запали.
На службе так красиво поют, семейный ужин в пельменной у гостиницы “Весы”, вечер у графини Львовой.
Софья еще столько всего хотела Волошину сказать. Пока не виделись, всякого передумала. Например: “Женитесь сейчас же! Отчего не женитесь? Сами же говорите, что надобно за бедную за несчастную - так не медлите!”
Но свиделись уже на вечере у графини. Народу много, Терентий Алексеевич сидит смурной. Софья поближе к нему села, но и словом перекинуться не выходит. Вечер начинается было своим чередом. Хозяйка раздает карты, отказывает принять тех, кто кажется ей недостойными, выбирают тему разговора, начинают словесно пикироваться... А Софья не может себе места найти. Все-то ей беспокойно. Переглядываются с сестрой Марьей, шепчутся - как бы сбежать да какую проказу учинить. Что-то не так...
И впрямь, вечер быстро теряет светский лоск. Кто-то врывается и спрашивает, не найдется ли у благородной публики одолжить револьверы. Княжна Нарышкина говорить не может и вовсе не в себе. Где-то дуэль. Куда-то убегает Волошин и еще несколько мужчин.
Когда сквозняк хлопает дверью страшным “убит”, Софья, а с ней и Марья, оставив этикет, выбегают в коридор за княжной Нарышкиной.
Убит Аракчеев. На глупейшей дуэли с приятелем Всеволодом Игнатьевичем. Софья сначала бросается к безутешной Екатерине Павловне, обнимает ее, потрясенная ее несчастьем. Позже сидит с сестрой Марьей, спрятавшись от матери и старшей сестры. Обе себя найти не могут, потрясенные произошедшим.
Но дальше только хуже. Вечер в “Весах” набирает свои мрачные обороты, Всеволод Игнатьевич что-то кричит графине Львовой, неясным образом уже мертва княжна Нарышкина, самое время бы уйти прочь. Но тут Софья случайно взглядом скользит по приоткрывшейся двери одной из комнат. Она все понимает тут же.
На гостиничной кровати лежит господин Плоткин, квартирант Земсковых. Грудь его окровавлена, он мертв. Позади него, сжавшись в углу, обхватив голову руками и крепко зажмурив глаза - Волошин. Дверь захлопывается.
Дальше слова мне некоторым образом отказывают. От той двери Софья не ушла, хотя порой и оттаскивать ее пришлось. Рыдала безутешно на плече Марьи: “Душу свою бессмертную погубил!” Марья обнимала крепко и грустно отвечала, мол, пока жив, всегда надежда есть, Господь милосерден, отмолить да покаяться. А Софья все рыдала.
Я не знаю, сколько прошло времени и что произошло вокруг.
Когда тело убитого из комнаты вынесли, Софье как-то удалось самой туда пробраться. Волошин лежал на полу, голову руками обхватил, почувствовал, что она рядом, заговорил жарко. Софья скрючилась на полу рядом, плачет, прислушивается, пытается что-то в ответ шептать. Над Софьей стоит Лизавета, пытается сестру образумить - а то и не образумить. Сквозь горе и ужас ее слова обрывками в сознание прорываются, но все больше пытается Волошина слушать, а и у того в словах круговерть.
Я Евангелие кровью написал, я богочеловек! Веришь ли, видишь ли? И твое имя, как Магдалены, туда вписано будет... Я до края дошел, я ту дверь открыл... (в словах - триумф и экстаз) В бездну ступил и прошел, была бы ты не хороша собой да богата, женился бы... Богочеловек, лицемерие, бездна... Софье передай, она так хорошо слушала, может, и поняла чего...
Как ударил.
Разогнулась вдруг, села прямо. Глаза сухо блестят.
- А я - кто?
И голос изменился. Нет больше той девочки.
- Я - кто? Ты с кем разговариваешь?
Волошин вздрогнул, локоть подвинул. Взглянул на Софью безумным совершенно глазом. (Стоп-кадр. Наивысшая точка. Слом)
Софья еще недолго с ним поговорила. Ну, как говорила - слушала и что-то невпопад отвечала. Уходила, в ушах звучало: “Не будь, как они, еще можешь спастись”.
Вышла в коридор совершенно как будто спокойная. Твердо сказала семье - идем отсюда гулять. Смотрела, как Терентия Алексеевича в кутузку тащат. Надела пальто, шляпку, перчатки, вышла.
Пока мать да сестры собирались, пока вниз спускалась да ждала их, все думала: что делать теперь, как быть? За душу его она теперь всю жизнь Господа молить будет, тут и думать нечего. Не верит, что он прав во всем был. Не может такой край быть Богу угодным. Но всякий ошибиться может. Терентий Алексеевич говорит, что дошел до края, только сам же твердил: Бог в бесконечности. А раз так, значит, и идти к нему нужно бесконечно, и дойти вот так одним махом, ударом ножа никак не возможно. Но в одном ошибся - а в другом, может, и прав был. Надобно полюбить искренне и всей душой, и полюбить непременно неподходящего, такого, чтобы непросто это было. Тут и слова Марьи вспомнились. Значит, и страсти в том никакой не должно быть.
Без страсти, только настоящей искренней любовью, и чтобы нехорош был, да чем хуже, тем лучше...
Пока стояла на улице, раздумывая, показалось, будто призрак тут же убиенного Аракчеева к ней приближается, приобнимает, усмехается, на ухо шепчет: “За Волошина иди! За Волошина! Лучше не найдешь!” Усмехнулась Софья, ответила страшно и внятно: “Найдется и похуже!” Призрак расхохотался и рассеялся.
Странный то был променад. Генеральша изо всех сил старалась дочерей вразумить, а те как будто все разом ее вовсе слушать перестали. Даже практического склада Лизавета не очень поддерживала разговоры о чьих-то возможных наследствах. Марья бежала впереди всех, сердце ее жалостливое совсем событиями вечера переполнилось. Генеральша за Софью принялась: ужели не понимаешь, что из Волошина жених плохой? Что ты с ним делать будешь? А ежели он тебе не надобен, так что материнское сердце изводишь? Софье странно было ее слушать. Столько раз она уже говорила матери, что об этом ей беспокоиться не стоит. Она любит и ценит Волошина, но разговор-то тут совсем о другом! Всегда она его выделяла среди прочих и выделять будет, но никогда не был претендентом на ее наследство. А теперь и подавно...
Сказала: “Никогда я Вам, маменька не перечила и впредь перечить не собиралась.” “Что же”, - встрепенулась генеральша, - “на кого укажу, за того и пойдешь?” “Хоть на негодяя, хоть на подлеца, указывай.”
Впрочем, этот разговор чуть позже произошел. Уже после того, как, вернувшись к “Весам”, Софья отозвала Лыткина от какого-то делового разговора с чиновником и спросила, не проводит ли он их до дома. Тот ей галантно руку предложил (Волошин никогда не предлагал руки. Не отбирал только, если она сама подавала), повел светский разговор.
- А что, господин Лыткин, - спросила Софья на полпути к дому. - Скажите мне только честно: черна ли у Вас душа?
После той прогулки да долгого разговора Лыткина с маменькой с глазу на глаз были у Софьи основания полагать, что маменькин выбор от ее отличаться не будет. Одним терзалась: не могла ли выбрать кого и еще более подходящего?
- Скажите мне, а какая у Вас была наивысшая точка дня? Только непременно счастливая.
- Не хочу говорить, Софья Никитична, неправильное обо мне подумаете.
- О том, что для меня правильно, Вам знать не дано. Говорите честно.
- Хотел бы соврать, но скажу, как есть. Наивысшей точкой для меня была та, когда дело одно провернул и прибыль в сто пятьдесят тысяч получил.
Говорит - и глаза от удовольствия светятся. “А может, и самое оно. Нет для меня в этом никакой страсти”, - думает Софья.
На следующее утро объявлено было о помолвке Лизаветы. Сестры сидели на кухне втроем, беседовали, солнышко за окном такое ясное. Лизавета говорит, а глаза прямо светятся. Про жениха говорит - смеется, про удачное деловое партнерство с Лыткиным - расцветает. Смотрит на нее Софья, и снова ей кажется, что мир хорош. Ночные ужасы как будто и отступают. Но на деле знает она, что самое нутро у нее изменилось.
- Ты не смотри, - утешает Лизавета, - что мне Лыткин ручку так долго целовал. Это все пустое, дела у нас.
Между сестер почему-то помолвка Софьи с Лыткиным кажется делом решенным. Только ни мать, ни Лыткин слова не говорят. Софье от этого беспокойно, хочется свое решение в жизнь воплощать - а до того, кому там Лыткин сейчас ручку целует, ей дела нет.
И позже на прогулке она с нетерпением ждет случая продолжить с Лыткиным еще ночью начатый разговор. А пока ждет, расспрашивает у иных знакомых - что такое этот Лыткин? Что за душа у него? Особенно словоохотлив оказался господин Котомин. Вы, говорит, не обижайтесь, но как по мне, так душа у него самая, что ни на есть, черная, а то, может, и нет никакой души.
Наконец, и сам Лыткин галантно здоровается.
Вы не обижайтесь, Софья Никитична, только думается мне, что все эти философии вас по молодости лет и неопытности увлекают... Стал я тяготиться одиночеством, но пока со смерти жены год не пройдет... - Говорили о честности, а теперь все обиняками говорите? - Думал новый дом присмотреть. Выбрать хочу побольше да самый лучший. Не поможете ли советом, не осмотрите ли со мной? - Меня беспокоит судьба Волошина. Собираюсь отправиться к нему в психиатрическую лечебницу и побеседовать. - Отчего же не побеседовать, и я бы съездил. - И еще хотелось бы мне, чтобы его судьба была устроена наилучшим образом. За душу его я всю жизнь молиться буду, но хорошо бы устроить, чтобы и практическая сторона вопроса... - Знаю новейшую клинику в Баден-Бадене. - Желаю сама изучить все, узнать, в каких условиях он там жить будет. - Готов предоставить Вам список всех европейских клиник с любыми подробностями. - Я хочу, чтобы Вы знали, как я восприняла его философию... - И Вы на меня с этой позиции смотрите? - В том, что Вас занимает, для меня нет ни малейшей страсти. Но знайте, что я собираюсь искренне и всей душой Вас полюбить. - Обещаю после женитьбы никогда не врать себе в том, что губит мою душу. - Я помогу Вам выбрать дом.
Совсем недавно в поезде Софья спрашивала Лыткина, есть ли у него мечта? Непременно должна быть. Теперь она не помнит о том разговоре, и ту себя уже почти забыла. Софья идет под руку с Лыткиным мимо собора. Звонят колокола. Стая голубей срывается прочь.
Весь сезон у меня получился про жесткость и резкость.А закончился вдруг - про совсем наоборот. И так это круто.
Софья Никитична Земскова была младшей из трех генеральской дочерью, “сущее дитя, все смеется, чудаки ее завораживают”, во всех видит хорошее, и даже если кто ее изводит да мучает, все равно как бы того не замечая “совсем без предубеждения” продолжает общаться.
И получилась у меня Софья славная - во всех видит что-нибудь хорошее, и все-то ей хорошо и весело. В шесть утра в поезде проснется - и весело, злости или скабрезности не замечает, говорит, что думает, без предубеждения. Сестра Марья предостерегает держаться с ростовщиком Лыткиным осторожнее - отчего же? Может, и скучный, а славный человек, завтраком угостил, когда денег не было. Софья увидит красивую княжну, и тут же ей об этом скажет, пожалеет человека в горе, и тут же его обнимет. Капризничает, устав, голодна - хочет плакать, наестся слишком - снова хочет плакать. Приходит на светский прием и, обо всем забыв, бежит в ажитации к инвалиду войны Петру Христофоровичу - сделала то, что Вам обещала! Вошла в страшенный тесный лифт да в нем проехалась, смогла, получилось! - и смеется.
Однажды начала спрашивать всех: какая у вас была наивысшая точка дня? Только непременно счастливая.
Софья точно могла свою такую точку назвать. Это было, когда она с Волошиным из церкви шла.
Среди всех чудаков более всего Софью завораживал Терентий Алексеевич Волошин. Поглощенный своей собственной противоречивой космогонией, умный и страстный, все говорил о Боге и Дьяволе, бездне и душе, лицемерии и прочем, прочем. Надобно до самого края дойти и непременно до противоположности, в бездну самое заглянуть, только так и возможно к Богу...
Он говорил: Пока не знаешь человека, как его полюбишь? А если узнаешь по-настоящему, увидишь, как он от тебя отличен, вот он, страх, вот она, бездна, и снова полюбить невозможно. Но Бог есть любовь, и полюбить надобно, каждого человека, искренне. (Софья не очень понимала, отчего же невозможно. Говорила - “Вот сидит Шикулев, возьмите и полюбите его! Вот этого первого встречного неподходящего, любите!”)
Еще Волошин говорил: красивого да богатого полюбить просто. А ты попробуй полюби нищего да уродливого. Вот найду самую бедную, да никчемную, да некрасивую, только тогда и женюсь. (Да проще ли, думала Софья, полюбить богатого и красивого, но чтобы за него самого, а не за богатство и красоту?)
Еще говорил: лицемерие, кругом лицемерие и гордыня. И я сам лицемерен.
И еще много чего. Софья слушала завороженно, пыталась понять - да не все понимала, и жалела его ужасно: сколько же любви ему недодали? Сколько же страха в нем сидит? Как же душа его мучается.
Придумала: надо в церковь идти. Чего Софья не понимала, то чувствовала. И точно знала, если душа мечется, нет лучшего решения, чем в церковь идти.
Маменька поначалу Софью с Волошиным вдвоем в церковь отпускать не хотела. Сама пойти или других сестер отправить не могла - как раз в доме прием был, гостей надо занимать. В конце концов отпустила в самой странной компании: с Аракчеевым и Екатериной Павловной (в некотором роде типажи Рогожина и Настасьи Филипповны).
А Софье все в радость. Солнце яркое, друг рядом, церковь впереди. Аракчеев все шутки шутил и приставал - давайте-ка мы вас обвенчаем? Чем идея не хороша? Екатерина Павловна посмеивалась, вроде, это ее идея была. Волошин мрачнел, шутки друга ему не нравились.
- Ну ладно, венчаться не хотите, так, может, в кабак? Софья Никитична, скажите, разве не хорошо в кабак?
- Хорошо в кабак, - легко соглашалась Софья. - Да только мы идем в церковь.
- Эк она тебя отбрила, - усмехался Волошин.
Вот уж и Николобогоявленский собор показался. И тут Аракчеев вдруг в строну свернул:
- Вы идите, я вас позже догоню.
Подивилась Софья. Дальше пошли. Вот и ворота храма показались, и тут Екатерина Павловна кивает на лавочку и говорит:
- Вы идите, а я тут обожду.
Совсем странно. Дальше вдвоем пошли. Подходят к дверям храма - Волошин во все глаза смотрит, шаг замедляет.
- Да что же Вы, идемте скорее, - и Софья увлекает Волошина за собой в храм.
В храме она боится к Волошину подойти. Он стоит, не двигаясь, во все глаза смотрит, замер. Ей кажется, что Господь сам с ним накоротке прямо сейчас диалог ведет. Но все-таки решилась обратиться, спросить обещанный рубль на свечку. Он, когда они у маменьки отпрашивались, говорил, что даст. А о том, как до того он упоминал, что в кармане у него всего четыре рубля, она и не подумала - никогда о деньгах у нее мыслей не было. Волошин, не колеблясь, рубль дал. И снова смотрит, как будто все-все видит.
Потом обернулся к ней:
- Что же, Софья Никитична, разговаривает с Вами Бог?
Софья смешалась, прислушалась. Свечки горят, в дальнем приделе ребенок кричит. Пробормотала:
- Вроде, да. Только кажется мне, что с Вами совсем накоротке говорит.
Вышла из церкви притихшая. А Волошин ей:
- Спасибо Вам, без Вас в церковь бы не вошел. А если хочу по стопам Христа идти, то как в Его дом войти не осмеливаться?
Сразу снова стало ей весело-весело. Выходит, хоть одно доброе дело за день она сделала. И вот идут они по скверу мимо церкви, Екатерина Павловна уже к ним присоединилась, Софья идет под руку с Терентием Алексеевичем и вдруг смеется. Он спрашивает ее, что случилось, а она отвечает:
- День-то какой веселый! Листья у клена какие желтые - хорошо! И рябина какая красная - очень хорошо!
- Очень хорошо, - соглашается Волошин и тоже смеется.
Может быть, кроме того раза, она его и не видела смеющимся. А этот миг навсегда в памяти отложился. День веселый, листья желтые, рябина красная, и Волошин из-за нее в церковь вошел - хорошо!
После день обыденно закрутился. Дома прием да гости, маменька и старшая сестра все воспитывают да дружбой с Волошиным укоряют (а Софья никак в толк не возьмет - разве она что предосудительное сделала?). Пошли всей семьей да с гостьей снова в церковь, на службу. По дороге старшая сестра Лизавета все пыталась выспросить, что за философия такая у Волошина, никак ей невдомек. А средняя, Марья, где-то в разговоре сказала Софье, мол, влюбленность - это плохо, а любовь - хорошо. Влюбленность - это все страсти, бесовское, а любовь - от Господа. Очень эти слова Софье в душу запали.
На службе так красиво поют, семейный ужин в пельменной у гостиницы “Весы”, вечер у графини Львовой.
Софья еще столько всего хотела Волошину сказать. Пока не виделись, всякого передумала. Например: “Женитесь сейчас же! Отчего не женитесь? Сами же говорите, что надобно за бедную за несчастную - так не медлите!”
Но свиделись уже на вечере у графини. Народу много, Терентий Алексеевич сидит смурной. Софья поближе к нему села, но и словом перекинуться не выходит. Вечер начинается было своим чередом. Хозяйка раздает карты, отказывает принять тех, кто кажется ей недостойными, выбирают тему разговора, начинают словесно пикироваться... А Софья не может себе места найти. Все-то ей беспокойно. Переглядываются с сестрой Марьей, шепчутся - как бы сбежать да какую проказу учинить. Что-то не так...
И впрямь, вечер быстро теряет светский лоск. Кто-то врывается и спрашивает, не найдется ли у благородной публики одолжить револьверы. Княжна Нарышкина говорить не может и вовсе не в себе. Где-то дуэль. Куда-то убегает Волошин и еще несколько мужчин.
Когда сквозняк хлопает дверью страшным “убит”, Софья, а с ней и Марья, оставив этикет, выбегают в коридор за княжной Нарышкиной.
Убит Аракчеев. На глупейшей дуэли с приятелем Всеволодом Игнатьевичем. Софья сначала бросается к безутешной Екатерине Павловне, обнимает ее, потрясенная ее несчастьем. Позже сидит с сестрой Марьей, спрятавшись от матери и старшей сестры. Обе себя найти не могут, потрясенные произошедшим.
Но дальше только хуже. Вечер в “Весах” набирает свои мрачные обороты, Всеволод Игнатьевич что-то кричит графине Львовой, неясным образом уже мертва княжна Нарышкина, самое время бы уйти прочь. Но тут Софья случайно взглядом скользит по приоткрывшейся двери одной из комнат. Она все понимает тут же.
На гостиничной кровати лежит господин Плоткин, квартирант Земсковых. Грудь его окровавлена, он мертв. Позади него, сжавшись в углу, обхватив голову руками и крепко зажмурив глаза - Волошин. Дверь захлопывается.
Дальше слова мне некоторым образом отказывают. От той двери Софья не ушла, хотя порой и оттаскивать ее пришлось. Рыдала безутешно на плече Марьи: “Душу свою бессмертную погубил!” Марья обнимала крепко и грустно отвечала, мол, пока жив, всегда надежда есть, Господь милосерден, отмолить да покаяться. А Софья все рыдала.
Я не знаю, сколько прошло времени и что произошло вокруг.
Когда тело убитого из комнаты вынесли, Софье как-то удалось самой туда пробраться. Волошин лежал на полу, голову руками обхватил, почувствовал, что она рядом, заговорил жарко. Софья скрючилась на полу рядом, плачет, прислушивается, пытается что-то в ответ шептать. Над Софьей стоит Лизавета, пытается сестру образумить - а то и не образумить. Сквозь горе и ужас ее слова обрывками в сознание прорываются, но все больше пытается Волошина слушать, а и у того в словах круговерть.
Я Евангелие кровью написал, я богочеловек! Веришь ли, видишь ли? И твое имя, как Магдалены, туда вписано будет... Я до края дошел, я ту дверь открыл... (в словах - триумф и экстаз) В бездну ступил и прошел, была бы ты не хороша собой да богата, женился бы... Богочеловек, лицемерие, бездна... Софье передай, она так хорошо слушала, может, и поняла чего...
Как ударил.
Разогнулась вдруг, села прямо. Глаза сухо блестят.
- А я - кто?
И голос изменился. Нет больше той девочки.
- Я - кто? Ты с кем разговариваешь?
Волошин вздрогнул, локоть подвинул. Взглянул на Софью безумным совершенно глазом. (Стоп-кадр. Наивысшая точка. Слом)
Софья еще недолго с ним поговорила. Ну, как говорила - слушала и что-то невпопад отвечала. Уходила, в ушах звучало: “Не будь, как они, еще можешь спастись”.
Вышла в коридор совершенно как будто спокойная. Твердо сказала семье - идем отсюда гулять. Смотрела, как Терентия Алексеевича в кутузку тащат. Надела пальто, шляпку, перчатки, вышла.
Пока мать да сестры собирались, пока вниз спускалась да ждала их, все думала: что делать теперь, как быть? За душу его она теперь всю жизнь Господа молить будет, тут и думать нечего. Не верит, что он прав во всем был. Не может такой край быть Богу угодным. Но всякий ошибиться может. Терентий Алексеевич говорит, что дошел до края, только сам же твердил: Бог в бесконечности. А раз так, значит, и идти к нему нужно бесконечно, и дойти вот так одним махом, ударом ножа никак не возможно. Но в одном ошибся - а в другом, может, и прав был. Надобно полюбить искренне и всей душой, и полюбить непременно неподходящего, такого, чтобы непросто это было. Тут и слова Марьи вспомнились. Значит, и страсти в том никакой не должно быть.
Без страсти, только настоящей искренней любовью, и чтобы нехорош был, да чем хуже, тем лучше...
Пока стояла на улице, раздумывая, показалось, будто призрак тут же убиенного Аракчеева к ней приближается, приобнимает, усмехается, на ухо шепчет: “За Волошина иди! За Волошина! Лучше не найдешь!” Усмехнулась Софья, ответила страшно и внятно: “Найдется и похуже!” Призрак расхохотался и рассеялся.
Странный то был променад. Генеральша изо всех сил старалась дочерей вразумить, а те как будто все разом ее вовсе слушать перестали. Даже практического склада Лизавета не очень поддерживала разговоры о чьих-то возможных наследствах. Марья бежала впереди всех, сердце ее жалостливое совсем событиями вечера переполнилось. Генеральша за Софью принялась: ужели не понимаешь, что из Волошина жених плохой? Что ты с ним делать будешь? А ежели он тебе не надобен, так что материнское сердце изводишь? Софье странно было ее слушать. Столько раз она уже говорила матери, что об этом ей беспокоиться не стоит. Она любит и ценит Волошина, но разговор-то тут совсем о другом! Всегда она его выделяла среди прочих и выделять будет, но никогда не был претендентом на ее наследство. А теперь и подавно...
Сказала: “Никогда я Вам, маменька не перечила и впредь перечить не собиралась.” “Что же”, - встрепенулась генеральша, - “на кого укажу, за того и пойдешь?” “Хоть на негодяя, хоть на подлеца, указывай.”
Впрочем, этот разговор чуть позже произошел. Уже после того, как, вернувшись к “Весам”, Софья отозвала Лыткина от какого-то делового разговора с чиновником и спросила, не проводит ли он их до дома. Тот ей галантно руку предложил (Волошин никогда не предлагал руки. Не отбирал только, если она сама подавала), повел светский разговор.
- А что, господин Лыткин, - спросила Софья на полпути к дому. - Скажите мне только честно: черна ли у Вас душа?
После той прогулки да долгого разговора Лыткина с маменькой с глазу на глаз были у Софьи основания полагать, что маменькин выбор от ее отличаться не будет. Одним терзалась: не могла ли выбрать кого и еще более подходящего?
- Скажите мне, а какая у Вас была наивысшая точка дня? Только непременно счастливая.
- Не хочу говорить, Софья Никитична, неправильное обо мне подумаете.
- О том, что для меня правильно, Вам знать не дано. Говорите честно.
- Хотел бы соврать, но скажу, как есть. Наивысшей точкой для меня была та, когда дело одно провернул и прибыль в сто пятьдесят тысяч получил.
Говорит - и глаза от удовольствия светятся. “А может, и самое оно. Нет для меня в этом никакой страсти”, - думает Софья.
На следующее утро объявлено было о помолвке Лизаветы. Сестры сидели на кухне втроем, беседовали, солнышко за окном такое ясное. Лизавета говорит, а глаза прямо светятся. Про жениха говорит - смеется, про удачное деловое партнерство с Лыткиным - расцветает. Смотрит на нее Софья, и снова ей кажется, что мир хорош. Ночные ужасы как будто и отступают. Но на деле знает она, что самое нутро у нее изменилось.
- Ты не смотри, - утешает Лизавета, - что мне Лыткин ручку так долго целовал. Это все пустое, дела у нас.
Между сестер почему-то помолвка Софьи с Лыткиным кажется делом решенным. Только ни мать, ни Лыткин слова не говорят. Софье от этого беспокойно, хочется свое решение в жизнь воплощать - а до того, кому там Лыткин сейчас ручку целует, ей дела нет.
И позже на прогулке она с нетерпением ждет случая продолжить с Лыткиным еще ночью начатый разговор. А пока ждет, расспрашивает у иных знакомых - что такое этот Лыткин? Что за душа у него? Особенно словоохотлив оказался господин Котомин. Вы, говорит, не обижайтесь, но как по мне, так душа у него самая, что ни на есть, черная, а то, может, и нет никакой души.
Наконец, и сам Лыткин галантно здоровается.
Вы не обижайтесь, Софья Никитична, только думается мне, что все эти философии вас по молодости лет и неопытности увлекают... Стал я тяготиться одиночеством, но пока со смерти жены год не пройдет... - Говорили о честности, а теперь все обиняками говорите? - Думал новый дом присмотреть. Выбрать хочу побольше да самый лучший. Не поможете ли советом, не осмотрите ли со мной? - Меня беспокоит судьба Волошина. Собираюсь отправиться к нему в психиатрическую лечебницу и побеседовать. - Отчего же не побеседовать, и я бы съездил. - И еще хотелось бы мне, чтобы его судьба была устроена наилучшим образом. За душу его я всю жизнь молиться буду, но хорошо бы устроить, чтобы и практическая сторона вопроса... - Знаю новейшую клинику в Баден-Бадене. - Желаю сама изучить все, узнать, в каких условиях он там жить будет. - Готов предоставить Вам список всех европейских клиник с любыми подробностями. - Я хочу, чтобы Вы знали, как я восприняла его философию... - И Вы на меня с этой позиции смотрите? - В том, что Вас занимает, для меня нет ни малейшей страсти. Но знайте, что я собираюсь искренне и всей душой Вас полюбить. - Обещаю после женитьбы никогда не врать себе в том, что губит мою душу. - Я помогу Вам выбрать дом.
Совсем недавно в поезде Софья спрашивала Лыткина, есть ли у него мечта? Непременно должна быть. Теперь она не помнит о том разговоре, и ту себя уже почти забыла. Софья идет под руку с Лыткиным мимо собора. Звонят колокола. Стая голубей срывается прочь.