Попытка номер семь
- Дурачина ты, простофиля! Выпросил, дурачина, корыто! В корыте много ль корысти?
Долго ругала старика старуха. Много обидных слов ему наговорила. В конце концов, вытолкала за дверь, напоследок чувствительно стукнув кулаком по затылку. Поднял старик свалившуюся шапку, несколько раз стукнул её о штанину, стряхивая дорожную пыль, натянул поглубже на уши, да и зашагал к синю-морю.
- Государыня рыбка, смилуйся! Выдь из моря на поверхность, поговори со мной! Слышишь ли ты меня рыбица, златочешуйная? Выдь, не обижу, вот те крест не обижу! - Старик стащил с головы шапку и истово стуканул перстами в лоб, пупок и по костлявым плечам.
Приплыла рыбка, спросила:
- Чего тебе надобно, старче?
- Да вот, такое, вишь, дело… - Старик долго и сбивчиво излагал старухину просьбу, старательно заменяя ругательства на слова позволительные для рыбкиных ушей, ажно утомился.
Выслушала старикову просьбу рыбка, спросила:
- Поведай мне старче, почему ты меня в седьмой раз просишь о новом корыте? Открой секрет, отчего это твоя старуха уже шесть раз безуспешно пытавшаяся стать владычецей морскою, каждый раз возвращаясь обратно в землянку, вновь и вновь посылает тебя к синему морю? Зачем ты позволяешь своей жене так себя унижать?
Покряхтел старик, переминаясь с ноги на ногу, жамкая старую шапку коричневыми от солнца старческими пальцами, и ответил:
- Давняя это история, государыня рыбка.
- Да ты сядь, в ногах правды нет!
Поблагодарил за такую милость старик рыбку, углядел на берегу выброшенную бурей корягу, подтащил её поближе к берегу, сел и начал рассказ.
«Уж годков тому, стал быть, минуло много. Так много, что и не упомню. Полюбил я свою бабу так, что ни спать ни есть не мог. И она в мою сторону поглядывала чаще позволительного. Так промеж нас народилась любовь…»
Старик ненадолго задумался, подслеповато уставившись в горизонт, и продолжил:
Поженились мы аккурат на Красную горку. Только вот с детками… Не дал нам Бог деток. Оттого и стали мы смолоду друг друга называть «старик» да «старуха». Вроде как в утешение: мол старые уже, так чего теперь горевать?
Только стал я замечать. Старуха моя повадилась, как стемнеет, со двора прочь уходить. Мы спать уляжемся. Она погодит когда я усну - и за ворота. Под утро вертается, тихонько в кровать шмыгнёт - будто всю ночь так и лежала.
Стали меня мысли разные посещать: Уж не спуталась ли баба с кем чужим? Уж не думает ли она мне позор в избу принесть? Вот и решился я за ней последить.
Настал вечер, улеглись мы на печку. Я претворился, будто бы уснул. А сам только глаза прикрыл! Слышу, баба моя с печки тихонечко слезла, платок накинула, да и за дверь. Я за ней.
Она - за калитку. Я - за ней. Она за околицу - я за ней. Гляжу пробирается она к домишке, что на отшибе стоит. Нехороший то был домишко. Бабка-бабариха ведунья-колдунья там жила. Был я там раз… мальчонкой ещё… травы по углам, да лягушачьи лапки сушёные на верёвках…
Так вот, старуха моя в дверь шмыг! Я к окошку подобрался и стал слушать. Слышу бабариха моей и говорит: «А вот это истолки да в тесто положи…»
Не стал я далее слушать. Помчался домой. На печь лёг, да и думаю: вот он обман, вот оно предательство. А с виду и не скажешь, что злодейство задумала баба. «Подсыпь в тесто!» Отравить бабы задумали меня! Так не бывать тому никогда. Но да поры решил ничем себя не выдавать.
Настало утро. Я как бы между прочим и говорю: «А испеки ка мне старуха хлебца».
Она как вкопанная встала. Я ей повторно, уже строгим голосом, мол колобка хочу на завтрак.
Она обернулась, аж сияет вся.
«Сей момент испеку!» - Говорит: «А ты, дроля мой ненаглядный, сходи за водой ключевой, чтоб тесто замесить».
Взял ведро, вышел на двор, а сам к окошку подкрался и давай смотреть, что делать будет.
Баба по сусеку поскребла, помела. Потом достала из-за пазухи бабарихино зелье, истолкла в ступке, в муку всыпала. А сама весела, радостна, песни поёт. Вот оно коварство бабье! Отравить мужа так хочет, что и радость с рожи убрать лень. Ладно, попомнишь ты меня. Принёс воду.
Она замесило тесто колобка испекла, на столь поставила и давай около самовара хлопотать.
Не, думаю, меня не проведёшь! Шалишь! Взял я колобка да на окошко поставил, мол чтоб простыл быстрее. А колобок возьми да и укатись.
Что тут с моей старухой случилось. Плачет, по полу катается, воет, стонет.
- Что ты наделал, простофиля? Что ты натворил, дурачина?! Дала мне ведунья порошка волшебного, сказала: если твой старик сам попросит тебя колобка испечь, тогда порошок и силу обретёт. Тогда колобок превратится в мальчонку весёлого да шустрого, будет вам в старости утеха да подмога. Но не ставь его на окно, пусть на столе стынет. А на окошке так колобком и останется на всю жизнь.
С тех пор она головой и того… Так, что ты, государыня рыбка на неё не серчай. С горя она такая стала.
Ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое море. Долго у моря ждал он ответа, не дождался, к старухе воротился. Сидит старуха перед землянкой, наблюдает как добрый молодец новое корыто выдалбливает.
Долго ругала старика старуха. Много обидных слов ему наговорила. В конце концов, вытолкала за дверь, напоследок чувствительно стукнув кулаком по затылку. Поднял старик свалившуюся шапку, несколько раз стукнул её о штанину, стряхивая дорожную пыль, натянул поглубже на уши, да и зашагал к синю-морю.
- Государыня рыбка, смилуйся! Выдь из моря на поверхность, поговори со мной! Слышишь ли ты меня рыбица, златочешуйная? Выдь, не обижу, вот те крест не обижу! - Старик стащил с головы шапку и истово стуканул перстами в лоб, пупок и по костлявым плечам.
Приплыла рыбка, спросила:
- Чего тебе надобно, старче?
- Да вот, такое, вишь, дело… - Старик долго и сбивчиво излагал старухину просьбу, старательно заменяя ругательства на слова позволительные для рыбкиных ушей, ажно утомился.
Выслушала старикову просьбу рыбка, спросила:
- Поведай мне старче, почему ты меня в седьмой раз просишь о новом корыте? Открой секрет, отчего это твоя старуха уже шесть раз безуспешно пытавшаяся стать владычецей морскою, каждый раз возвращаясь обратно в землянку, вновь и вновь посылает тебя к синему морю? Зачем ты позволяешь своей жене так себя унижать?
Покряхтел старик, переминаясь с ноги на ногу, жамкая старую шапку коричневыми от солнца старческими пальцами, и ответил:
- Давняя это история, государыня рыбка.
- Да ты сядь, в ногах правды нет!
Поблагодарил за такую милость старик рыбку, углядел на берегу выброшенную бурей корягу, подтащил её поближе к берегу, сел и начал рассказ.
«Уж годков тому, стал быть, минуло много. Так много, что и не упомню. Полюбил я свою бабу так, что ни спать ни есть не мог. И она в мою сторону поглядывала чаще позволительного. Так промеж нас народилась любовь…»
Старик ненадолго задумался, подслеповато уставившись в горизонт, и продолжил:
Поженились мы аккурат на Красную горку. Только вот с детками… Не дал нам Бог деток. Оттого и стали мы смолоду друг друга называть «старик» да «старуха». Вроде как в утешение: мол старые уже, так чего теперь горевать?
Только стал я замечать. Старуха моя повадилась, как стемнеет, со двора прочь уходить. Мы спать уляжемся. Она погодит когда я усну - и за ворота. Под утро вертается, тихонько в кровать шмыгнёт - будто всю ночь так и лежала.
Стали меня мысли разные посещать: Уж не спуталась ли баба с кем чужим? Уж не думает ли она мне позор в избу принесть? Вот и решился я за ней последить.
Настал вечер, улеглись мы на печку. Я претворился, будто бы уснул. А сам только глаза прикрыл! Слышу, баба моя с печки тихонечко слезла, платок накинула, да и за дверь. Я за ней.
Она - за калитку. Я - за ней. Она за околицу - я за ней. Гляжу пробирается она к домишке, что на отшибе стоит. Нехороший то был домишко. Бабка-бабариха ведунья-колдунья там жила. Был я там раз… мальчонкой ещё… травы по углам, да лягушачьи лапки сушёные на верёвках…
Так вот, старуха моя в дверь шмыг! Я к окошку подобрался и стал слушать. Слышу бабариха моей и говорит: «А вот это истолки да в тесто положи…»
Не стал я далее слушать. Помчался домой. На печь лёг, да и думаю: вот он обман, вот оно предательство. А с виду и не скажешь, что злодейство задумала баба. «Подсыпь в тесто!» Отравить бабы задумали меня! Так не бывать тому никогда. Но да поры решил ничем себя не выдавать.
Настало утро. Я как бы между прочим и говорю: «А испеки ка мне старуха хлебца».
Она как вкопанная встала. Я ей повторно, уже строгим голосом, мол колобка хочу на завтрак.
Она обернулась, аж сияет вся.
«Сей момент испеку!» - Говорит: «А ты, дроля мой ненаглядный, сходи за водой ключевой, чтоб тесто замесить».
Взял ведро, вышел на двор, а сам к окошку подкрался и давай смотреть, что делать будет.
Баба по сусеку поскребла, помела. Потом достала из-за пазухи бабарихино зелье, истолкла в ступке, в муку всыпала. А сама весела, радостна, песни поёт. Вот оно коварство бабье! Отравить мужа так хочет, что и радость с рожи убрать лень. Ладно, попомнишь ты меня. Принёс воду.
Она замесило тесто колобка испекла, на столь поставила и давай около самовара хлопотать.
Не, думаю, меня не проведёшь! Шалишь! Взял я колобка да на окошко поставил, мол чтоб простыл быстрее. А колобок возьми да и укатись.
Что тут с моей старухой случилось. Плачет, по полу катается, воет, стонет.
- Что ты наделал, простофиля? Что ты натворил, дурачина?! Дала мне ведунья порошка волшебного, сказала: если твой старик сам попросит тебя колобка испечь, тогда порошок и силу обретёт. Тогда колобок превратится в мальчонку весёлого да шустрого, будет вам в старости утеха да подмога. Но не ставь его на окно, пусть на столе стынет. А на окошке так колобком и останется на всю жизнь.
С тех пор она головой и того… Так, что ты, государыня рыбка на неё не серчай. С горя она такая стала.
Ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое море. Долго у моря ждал он ответа, не дождался, к старухе воротился. Сидит старуха перед землянкой, наблюдает как добрый молодец новое корыто выдалбливает.