(no subject)
tin_tina подкинула интересную статью: М. ПАВЛОВ. «Феномен Шоу для українського читацтва» (к сожалению, на украинском). Это комментарий переводчика к украинскому переводу «Пигмалиона», где речь идет о принципах перевода речи персонажей на украинский, и заодно разбираются существующие переводы на русский.
И вот теперь меня не отпускает безумная идея заново перевести «Пигмалион» на русский. Нет, переводы Калашниковой и Мелковой, безусловно, превосходны, невзирая на все огрехи, отмеченные автором статьи (а учитывая эпоху и культурный контекст, в котором они были сделаны, другими они быть и не могли: «Я не какая-нибудь, я честная девушка, а вашего брата я насквозь вижу, да» - это едва ли не предел развязности, который можно было себе представить на тогдашней сцене). Кстати, автор забыл упомянуть еще как минимум один перевод, не менее классический, хотя и неполный: это дубляж фильма «Моя прекрасная леди», сделанный Алексеем Алексеевым. Но читая (или слыша) эти переводы, мы невольно представляем себе Элизу Дулитл в виде очаровательной Одри Хепберн. А надо, чтобы читатель (или зритель) представлял себе условную «Свету из Иванова» (гугл.) Которая, конечно, закончила школу и учится в техникуме, а то и в институте, но все равно выйдет замуж за алкаша, нахватает кредитов и всю жизнь проживет на этой помойке, где мы застаем ее в начале пьесы. И никто о ней не пожалеет, потому что она говорит «Мы стали более лучше одеваться» и красится, как баба на чайник. Короче, потому что она быдло.
Перед переводчиком советской эпохи этой проблемы не стояло. Разумеется, Элиза выглядела комично, но культурному советскому человеку не пришло бы в голову решить, что она не человек, потому что не умеет говорить по-человечески. Нам слишком долго внушали, что так думать нельзя, что это некрасиво. А ведь это именно то, о чем пишет Бернард Шоу. У этой девушки нет и не может быть чувств, которые заслуживают внимания. Вот что если не думает, то чувствует любой современный Хиггинс, слыша, как она мычит про «овощи там, рожь - вот это все». И да, разумеется, для того, чтобы это передать, придется отойти достаточно далеко от оригинального текста. Не «перед тем, как идти сюда, я вымыла лицо и шею», а «я умылась и накрасилась, ваще-та!» На лабутенах, нах.
Ну да, и Хиггинса, конечно, придется сделать не фонетистом, а лингвистом-коммуникативщиком. Работа русского Хиггинса - не ставить произношение (хотя, безусловно, и произношение тоже ставить, особенно ударения), а менять всю манеру речи, саму речевую стратегию человека, выводить на сознательный уровень все то, что человек впитал буквально с молоком матери - и перекраивать заново интонации и фатику. Это при том, что сам Хиггинс говорит ужасно, как последний трамвайный хам - ему и так неплохо, ну, а что сапожник без сапог - его это не смущает.
Так что да, очевидно, что это выйдет не столько перевод, сколько переложение для московской действительности сто лет спустя. Но это, в сущности, уже неважно. ;-)
И вот теперь меня не отпускает безумная идея заново перевести «Пигмалион» на русский. Нет, переводы Калашниковой и Мелковой, безусловно, превосходны, невзирая на все огрехи, отмеченные автором статьи (а учитывая эпоху и культурный контекст, в котором они были сделаны, другими они быть и не могли: «Я не какая-нибудь, я честная девушка, а вашего брата я насквозь вижу, да» - это едва ли не предел развязности, который можно было себе представить на тогдашней сцене). Кстати, автор забыл упомянуть еще как минимум один перевод, не менее классический, хотя и неполный: это дубляж фильма «Моя прекрасная леди», сделанный Алексеем Алексеевым. Но читая (или слыша) эти переводы, мы невольно представляем себе Элизу Дулитл в виде очаровательной Одри Хепберн. А надо, чтобы читатель (или зритель) представлял себе условную «Свету из Иванова» (гугл.) Которая, конечно, закончила школу и учится в техникуме, а то и в институте, но все равно выйдет замуж за алкаша, нахватает кредитов и всю жизнь проживет на этой помойке, где мы застаем ее в начале пьесы. И никто о ней не пожалеет, потому что она говорит «Мы стали более лучше одеваться» и красится, как баба на чайник. Короче, потому что она быдло.
Перед переводчиком советской эпохи этой проблемы не стояло. Разумеется, Элиза выглядела комично, но культурному советскому человеку не пришло бы в голову решить, что она не человек, потому что не умеет говорить по-человечески. Нам слишком долго внушали, что так думать нельзя, что это некрасиво. А ведь это именно то, о чем пишет Бернард Шоу. У этой девушки нет и не может быть чувств, которые заслуживают внимания. Вот что если не думает, то чувствует любой современный Хиггинс, слыша, как она мычит про «овощи там, рожь - вот это все». И да, разумеется, для того, чтобы это передать, придется отойти достаточно далеко от оригинального текста. Не «перед тем, как идти сюда, я вымыла лицо и шею», а «я умылась и накрасилась, ваще-та!» На лабутенах, нах.
Ну да, и Хиггинса, конечно, придется сделать не фонетистом, а лингвистом-коммуникативщиком. Работа русского Хиггинса - не ставить произношение (хотя, безусловно, и произношение тоже ставить, особенно ударения), а менять всю манеру речи, саму речевую стратегию человека, выводить на сознательный уровень все то, что человек впитал буквально с молоком матери - и перекраивать заново интонации и фатику. Это при том, что сам Хиггинс говорит ужасно, как последний трамвайный хам - ему и так неплохо, ну, а что сапожник без сапог - его это не смущает.
Так что да, очевидно, что это выйдет не столько перевод, сколько переложение для московской действительности сто лет спустя. Но это, в сущности, уже неважно. ;-)