Таз селёдки
Тут частями в Москву возвращаемся.
Вчера в гости к старшей дочери заходили.
Перед этим зашли в "Перекрёсток", тортиков прикупить.
Дочь недавно в новую квартиру переехала в другом районе, магазин этот я лично первый раз посещал.
Зашли с женой в сияние межанфиладное, и меня вдруг как двуручной пилой по шее: вот бы сейчас из этого изобилия жратвы набрать несколько сумок с самыми калорийными продуктами, сколько смогу унести, и деду своему Ермолаю Тимофеевичу в 1937 год передать... как-нибудь.
А он бы матери моей десятилетней и её сёстрам-братьям принес все эти пакеты и упаковки неведомые в попугайной раскраске.
Ночью, со стороны огородов пробравшись в не свой дом.
Такой вот дикий и несвоевременный полёт мысли у меня случился.
Хрен знает, почему.
Беспричинно, как бы.
В реальности же мой дед Ермолай, пробравшись ночью со стороны огородов в не свой дом принёс детям селёдку, много. Селёдку высыпали в таз, и мать эту роскошь запомнила. "А ничего вкуснее не было",- сказала она.
И я довольно безуспешно пытался представить себе, как дед эту селёдку получал, за какую работу, на каком складе какого сельсовета, и как он нес её в мешке (это почти точно), и сколько дней.
Пока мы с женой шли плохо освещёнными московскими дворами от сияющего нутра магазина до сияющей квартиры дочери.
Вчера в гости к старшей дочери заходили.
Перед этим зашли в "Перекрёсток", тортиков прикупить.
Дочь недавно в новую квартиру переехала в другом районе, магазин этот я лично первый раз посещал.
Зашли с женой в сияние межанфиладное, и меня вдруг как двуручной пилой по шее: вот бы сейчас из этого изобилия жратвы набрать несколько сумок с самыми калорийными продуктами, сколько смогу унести, и деду своему Ермолаю Тимофеевичу в 1937 год передать... как-нибудь.
А он бы матери моей десятилетней и её сёстрам-братьям принес все эти пакеты и упаковки неведомые в попугайной раскраске.
Ночью, со стороны огородов пробравшись в не свой дом.
Такой вот дикий и несвоевременный полёт мысли у меня случился.
Хрен знает, почему.
Беспричинно, как бы.
В реальности же мой дед Ермолай, пробравшись ночью со стороны огородов в не свой дом принёс детям селёдку, много. Селёдку высыпали в таз, и мать эту роскошь запомнила. "А ничего вкуснее не было",- сказала она.
И я довольно безуспешно пытался представить себе, как дед эту селёдку получал, за какую работу, на каком складе какого сельсовета, и как он нес её в мешке (это почти точно), и сколько дней.
Пока мы с женой шли плохо освещёнными московскими дворами от сияющего нутра магазина до сияющей квартиры дочери.