ДВЕ СВОБОДЫ
Какие ценности несет современное искусство городу и миру? Когда речь заходит о ценностях, апологеты актуальных культурных практик часто говорят, что современное искусство пропагандирует, прежде всего, свободу. В этом стоит разобраться.
Классическое понимание свободы (в духе «Liberté, égalité, fraternité» и т.п.) наследует определенной традиции. Еще в античности воля определялась как способность разума к целеполаганию, т.е. свобода была атрибутом разумности. Эта концепция и воспевалась классическим либерализмом, Просвещением и классическим западничеством (Белинский и Герцен мыслили свободу как свойство цивилизованного человека и предостерегали от вседозволенности). Свободным можно быть в рамках разумной организации бытия и сознания. Свобода проявляется у просветителей как пытливость ума, у романтиков - как воля к идеалу.
В 19 веке оформляется неклассическая традиция свободы, в которой происходит отрыв воли от разума. Мы видим это в учении Шопенгауэра об иррациональной воле, в учении Ницше о «воле к власти» (ср. со словами подпольного человека у Достоевского об иррациональном «хотении»).
Какова природа этой воли, отделенной от разума? Позволю себе философскую цитату: «<…> если можно считать психоанализ археологией субъекта, то задача рефлексивной философии после Фрейда будет состоять в диалектическом присоединении телеологии к этой археологии. Только данная полярность arche - telos, истока и цели, импульсной основы и культурного видения может вырвать философию Cogito из объятий абстракции, идеализма, солипсизма, короче говоря, освободить ее от всех патологических форм субъективизма, извращающих позицию субъекта» (Поль Рикер, из книги «Конфликт интерпретаций»). Воля в духе постклассической мысли - это arche, освободившееся от telos, это волевые импульсы, лишенные организующего начала. Такая воля - это, прежде всего, свобода личности от бремени субъектности («Бог и человек умерли одной смертью»).
Эта безумная воля тяготеет не к цивилизации (нормам, институтам, ценностным системам), а к аномии. На мой взгляд, один интеллектуальный бестселлер XX века конструирует целую утопию воли (в противовес многочисленным утопиям разума) - это замечательная книга Бахтина о Рабле и народной смеховой культуре. Бахтинский карнавал - это Царство Воли, где все вечно перерождается, переворачивается, насыщается, опорожняется, пребывает в состоянии абсолютной негативной свободы. Закат Модерна сопровождается тотальной карнавализацией.
Другое следствие этой трактовки свободы - новая система ценностных координат. Для классики характерно противопоставлять свет и тьму, благо и зло. Сегодня мы наблюдаем, как основным «нравственным» ориентиром становится оппозиция «свободы и власти». При этом власть в современной теории - это не только государство или классовое господство, власть реализует себя в системах знаний, в навязываемых индивиду представлениях о должном, в разного рода исключениях и подавлениях (например, в практиках клинической психиатрии). Такое широкое понимание власти последовательно утверждал в своих работах Мишель Фуко. Таким образом, свобода радикализуется, освобождается от субъекта и разума, противопоставляется всем формам порядка - явно разрывает с классической традицией.
Если нарождающееся общество спектакля и неординарного насилия, танатологических культов, гей-парадов, идеологической эклектики, порнографическо-анатомического искусства, борьбы за права преступных и аморальных намерений - если это нарождающееся общество объединено каким-то смыслом, то он видится мне в мистерии совокупления неразумной воли с социальной и онтологической энтропией.
Все это имеет непосредственное отношение к современному искусству, которое, признаем, реализует и пропагандирует свободу - свободу второго типа. Если евроамериканские галеристы еще продолжают ценить в contemporary art качества «стильности» и визуальной привлекательности, то, например, дешевый арт-мир Перми утрачивает остатки эстетизма. Пермские красные истуканы - это блестящий символ постсубъекта, обретшего свободу от разума. Разбросанные гигантские табуретки, огромные надкушенные яблоки, невесть откуда выпавшая циклопическая буква «П» рассеивают бессмыслицу, призывают отключить традиционный разум, а размерами своими конкурируют с раблезианскими образами. В здании речного вокзала появляются то неэстетичные коробки, в которых маленькие видеочеловечки совокупляются на глазах у посетителей (работа «Синих носов» на выставке «Русское бедное»), то клизмы, символизирующие купола православных храмов. Это - праздник свободы, аномии и похоти.
А когда-то советские авангардисты воплощали свой свободный дух в страстных поэмах Маяковского и задумчивых опытах Хлебникова, в дерзкой опере «Победа над солнцем», монументальных и идеологически накаленных архитектурных проектах, в радостно-экспрессивной стилистике Родченко, в бесконечных полотнах Филонова, утопическом технократизме Татлина, в светлых ожиданиях преображения мира и трагических сомнениях, поисках, непостижимых озарениях. И все это как будто предвещало торжество какой-то еще неведомой свободы - свободы, обретаемой в творчестве и любви.
Илья Роготнев