Статья про Африку. Начало.

[kunstkamera]

СВЯЩЕННЫЙ ЛЕС

Вышла статья про то, как я отправилась в глубину страны Того, где распространены культы вуду, полигамия и колдовство, чтобы вместе с лингвистами Андреем и Надей описать неизвестный доселе язык и приблизиться к тайне человеческого мышления. Но прикоснулась и к другим тайнам, нарушив страшное древнее табу.



- Добро пожаловать на рынок шарлатанов! Экскурсия с гидом - три тысячи франков, фото- и видеосъемка - две тысячи. Череп крокодила, рога газели, лапа пантеры - вся традиционная африканская аптека к вашим услугам. Вот ожерелье из зубов питона, оно помогает от ревматизма, вот разные виды диких сов для борьбы с бесплодием, вот голова обезьяны, вы меня понимаете...





С дощатых прилавков беззвучно смотрят гримасы засохших животных - хохочующие, плачущие, злобные или умиротворенные. Трупики, шкурки и внутренности наполняют воздух запахом органической гнили и жужжанием мух, которые красиво кружатся в закатном солнце. Вечером на рынке затишье. На раздолбанном мотоцикле приезжает единственный клиент - пожилой африканец в очках, джинсах и клетчатой европейской рубашке. Продавец - паренек лет четырнадцати - заворачивает в газету какие-то рога и копыта. У него на груди сияет большой католический крест.
Слово "шарлатан" на местном французском совсем не ругательное. В каждой деревне есть несколько шарлатанов, к которым ходят лечиться, молиться и разговаривать с мертвыми. Медицина здесь плохая и дорогая, так что вся эта гадость, которая продается на рынке, вполне востребована деревенскими знахарями.



Но я приехала сюда не за фетишами, а за словами. И герои моего репортажа - это не колдуны и жрецы вуду, а Надя и Андрей - лингвисты московского Института языкознания РАН, которые прилетели на седьмой градус северной широты, чтобы описать практически неизвестный науке африканский язык. Вместе с ними я отправляюсь в глубь страны Того, в деревню Джон, где люди, духи и шарлатаны говорят на языке акебу.



ДЕРЕВНЯ, БАРАБАН И КАКАШКА
От столицы Ломе до нашей деревни - двести километров по асфальту и еще семьдесят по убитой грунтовке. Деревня Джон с населением 800 человек - центр кантона Джон, в который входят двадцать девять деревень.

Мы уже получили разрешение от министерства и согласие префекта. Теперь нужно встретиться с вождем, или, как здесь говорят, "шефом" деревни, вернее, с шефами двух главных деревень - Джона и Которы. Встречи здесь проходят очень торжественно, всегда по одному ритуалу - вождь принимает гостей в присутствии своих приближенных, которые выступают посредниками в разговоре. Приближенные шефа называются французским словом "notable" - знать. Это потомственная аристократия, самые уважаемые и авторитетные жители деревни. В конце встречи полагается передать через кого-то из нотаблей бутылку крепкого алкоголя и символическую банкноту в две тысячи франков CFA - что-то около 120 рублей, если переводить на наши деньги. Мы привезли водку, но вообще-то здесь пьют пальмовое вино - самогон на основе жидкости, которая сочится из стволов деревьев. Бутылку ставят на землю к ногам шефа, потом сразу же открывают и первую рюмку тонкой струйкой проливают на землю, сопровождая это распевным обращением к предкам. Остальное выпивают по очереди из той же рюмки. С этого момента можно начинать работать.

В деревне Джон ситуация не совсем типичная - вождь умер 10 лет назад, и ему до сих пор не нашли замену. Процедура передачи власти от шефа к шефу в разных регионах разная: где-то власть наследуется, где-то нотабли назначают преемника. В кантоне Джон это происходит по такой схеме: до назначения нового шефа управление передается регенту, после чего каждый квартал (по сути, деревенский двор) предлагает своего кандидата, и нотабли, посовещавшись, выбирают наиболее подходящего, причем кварталы обязаны чередоваться. Человек, которого назначили вождем, не может отказаться и не имеет права уехать из деревни. Об этом нам с некоторой грустью рассказал 48-летний Аджоти Дембере, шеф деревни Котора, у которого 12 лет назад, кажется, были другие планы.



Главная и пожизненная обязанность вождя - судить людей по неуголовным делам, причем судить так, чтобы с его решением согласились все стороны конфликта: равновесие - ключевой принцип традиционной юриспруденции и вообще жизни.

Наша деревня находится в ловушке равновесия: в Джоне на должность вождя претендуют четыре человека из разных кварталов. Но каждый из них представлен также и собственным нотаблем, который лоббирует в местном совете своего кандидата. Нотабли не могут договориться уже десять лет. Вообще-то это нормально: по словам этнолога Светланы Кудоло, давно живущей в Того, "для традиционной культуры 10 лет - не срок. Им некуда спешить, они все равно переродятся". В Африке действительно никто никуда не торопится. Пока что система нормально функционирует без единого начальника - все вопросы решают нотабли. Они отнеслись к нам хорошо, так что можно начинать работать. Андрей объясняет, что нам нужно найти двух человек, которые хорошо знают французский и готовы за небольшое вознаграждение работать с нами с утра до вечера.

Лингвистика стоит особняком среди гуманитарных дисциплин. Это настоящая наука, где есть гипотезы, теории и много экспериментальной работы в поле. На отделении теоретической и прикладной лингвистики, которое открылось в 1960 году на филфаке МГУ, с самого начала сложилась совершенно уникальная атмосфера трудового фанатизма. Я ее помню по ежегодным лингвистическим олимпиадам для школьников, где какие-то фантастические люди с горящими глазами и всклокоченными волосами предлагали нам, восьмиклассникам, восстановить перепутанные переводы слов чамалинского языка или, пользуясь материалом готовых фраз, перевести на абхазский предложение "Моя бабушка просила твою сестру, чтобы она догнала его". Непривычное, ничем не напоминающее наше устройство чужих грамматик приводило в ступор, но иногда наступало озарение - в хаосе слов вдруг обнаруживалась структура, беспорядочные "птицы", "шаманы", "охотники", "падать", "ронять", "они", - сами собой выстраивались в цепочку, логичную, как математическая формула, и красивую, как птичья стая.

В сущности, полевые лингвисты в экспедиции занимаются тем же - с той разницей, что решение задачи им никто не объясняет.


Андрей Шлуинский - один из тех самых всклокоченных и горящих, сочетающих академическое занудство с космическим полетом мысли. Предыдущий проект Шлуинского связан с энецким языком, на котором с большим трудом говорит несколько десятков человек на Таймыре. Андрею приходилось вытаскивать из памяти пожилых и часто спивающихся информантов обрывки речи, которую они использовали много лет назад, преодолевать их смущение и оторванность от бытовой среды кочевого народа. Большинство западных фондов дают деньги в первую очередь на изучение именно вот таких полумертвых языков. Но в этом году Шлуинский получил президентский грант в России и решил частично его потратить на описание вполне живого (50 тысяч носителей) языка акебу, не дожидаясь, пока он начнет загибаться.

- У нас еще в советсткое время была достаточно сильная африканистика, хотя почти никто из наших лингвистов не ездил в Африку, - говорит Шлуинский. - В девяностых годах политическая ситуация изменилась, но единственный российский лингвист, который систематически организует экспедиции целых коллективов в Западную Африку - это профессор Валентин Выдрин, который много лет заведовал отделом этнографии Африки в Кунсткамере, специалист по манде - да-да, вот за это я не люблю журналистов! - но он в последнее время в основном работает в Париже.

Манде - это семья африканских языков. Надя Макеева, коллега Андрея, написала диссертацию по одному из языков манде. Она несколько раз была в экспедициях Выдрина в Гвинее и в Кот-д'Ивуаре и очень хорошо знает и чувствует местную культуру.



Акебу, который нам предстоит изучать - один из языков семьи ква (Андрей опять не любит журналистов), или "новые ква", которые находятся в составе нигеро-конголезской макросемьи. Слово "ква" для обозначения этой группы было впервые употреблено немецким лингвистом Готтлибом Краузе, который объединил их на основе того, что корень "ква" на всех этих языках означает "люди". Потом оказалось, что не все "люди" находятся в близком родстве - в 1970-е годы американцы Беннет и Стерк пересмотрели классификацию и присоединили часть языков ква к другим семьям, а в составе "новых ква" осталось около восьмидесяти языков.

По исторической глубине и разнообразию семья ква сравнима с индоевропейской. Самый известный и распространенный язык ква - это эве, на котором говорит около пяти миллионов человек, в том числе большинство жителей Того. Наш язык акебу отличается от эве и от соседнего икпосо примерно так же, как русский от литовского или английский от фарси.
Вообще почти каждый гражданин Того знает как минимум три языка: в школе и государственных учреждениях он говорит на французском, в церкви и на рынке - на эве, а дома и в поле - на родном языке, которых к тому же может быть несколько, если в семье есть представители разных этносов.



Первый день работы начался неожиданно - вместо обещанных двух информантов к нам пришли шесть немолодых и уважаемых людей. Чтобы никого не обидеть, Андрей решил опрашивать их всех. В самом начале знакомства с языком обычно используется стословник Сводеша, - части тела, природные явления, названия общеизвестных животных. При помощи этого списка определяется место языка среди других похожих: если из ста слов в разных языках совпадает хотя бы пятнадцать-двадцать - есть основания считать, что они родственные. Например, базовые корни русского и санскрита совпадают в 54 процентах случаев. В зависимости от количества совпадений можно даже примерно определить время, когда родственные языки разошлись и отделились от общего предка - в нашем случае это будет некий "праква" - с погрешностью в пределах ста лет.



Первое слово - "живот". На акебу - "лерё". Вообще-то Надя и Андрей используют для записи слов акебу сложную транскрипцию, включающую какие-то совсем непонятные символы, но здесь я пишу примерно русскими буквами как могу, хотя Надя очень ругается.



Во множественном числе "животы" - "алейо". "Ле" - это корень, а префикс "а" и суффикс "йо" во множественном числе - показатели рода, который в языке акебу никак не связан с полом. В некоторых африканских языках количество таких родов доходит до 20. Причем они бывают распределены по смыслу - например, в языке ганда к одному классу существительных относятся все люди, к другому все длинные предметы, к третьему - широкие предметы и жидкости, к четвертому - мелкоокруглые, и так далее... И в каждом случае глагол рядом с тем или иным существительным будет вести себя по-разному - это легко понять, сравнивая с тем, как в русском языке форма глагола зависит от мужского, женского и среднего рода существительного: "кот побежал", но "кошка побежала", а "животное побежало". В нашем языке акебу все относительно просто - всего четыре рода, в первом - большинство живых существ, про остальные пока не понятно.

Но первая проблема, с которой Андрею и Наде предстоит разбираться - это система тонов. Попытка сказать любое слово на языке акебу напоминает пение по нотам - причем мы даже пока не знаем, сколько в нем нот. Знаем только, что, если спеть неправильно, можно попасть в глупую ситуацию. Например, "бенде" означает "барабан", а "бенде" - "какашка". Разница в том, что "бенде" нужно говорить ровно, а "бенде" - с понижением на первом слоге. "Бенде?" - спрашивает лингвист. "Да нет же, не "бенде", а "бенде!", - смеется информант. "А, бенде!" И так много раз, с сотнями слов и словоформ - например "я сделал" и "я не сделал" отличаются только высотой тона - может быть, поэтому африканцы такие музыкальные? Все это записывается на диктофон и прослушивается до тех пор, пока лингвист не научится различать тоны и правильно отражать их в транскрипции.

Эту неблагодарную работу взяла на себя Надя. У нее это называется "мучить моего зайчика". Зайчик - это 20-летний студент социологии Оноре, приехавший в родную деревню на каникулы. Он часами повторяет в диктофон: "Я съел это. Я увидел это. Я знаю то". Временами Надя приходит в отчаяние: то она слышит три тона, то пять, то вдруг появляется какой-то восходяще-нисходящий, а может быть, зайчик просто удивился. Тогда она просит Оноре не говорить, а свистеть, потому что он сам не может объяснить, какими тонами разговаривает - для него это слишком естественно. И тоны - не единственная фонологическая проблема. Есть куча разных одинаковых гласных, есть фирменная африканская аффриката ГБ - попросите кого-нибудь из знакомых произнести эти два звука одновременно, а потом попытайтесь на слух отличить то, что получилось, от простого звука Б. И не забывайте, что разница имеет смысловую нагрузку - вот, например, "Гбенде" - это название соседней деревни, а вовсе не "бенде" и уж тем более не "бенде".

МЕЖДУ САДИЗМОМ И ГЕДОНИЗМОМ
- Андрей, Надя, зачем вы изучаете язык акебу?
- Людям, которые понимают, объяснять не надо. А чиновникам я обычно говорю "работа такая", - говорит Андрей.
- Ну а все-таки?
- Для собственного удовольствия. Я считаю, это просто гедонизм, - говорит Надя, которая уже четвертый час из чистого гедонизма мучает своего зайчика на предмет разных вариантов звука Ы.
- Попробуй сначала ответить на вопрос "Зачем нужна наука", - отвечает Андрей, - Мой ответ - затем, что человеческий вид без нее не может выжить.

- Ну а в рамках науки - зачем нужно описание еще одного африканского языка, одного из сотен таких же?
- На разных этапах существования лингвистики на этот вопрос отвечали по-разному. До начала 20-го века главным научным принципом был историзм. Ученые хотели выяснить, как языки развивались во времени, реконструировали мертвые праязыки на основе лексики живых - подобно тому, как Дарвин занимался происхождением видов. Это направление и сейчас присутствует в лингвистике - оно называется "сравнительно-историческое языкознание". Потом, в начале двадцатого века, после Соссюра, концепция резко поменялась. Языковеды обнаружили, что можно рассматривать устройство каждого языка в отдельности в настоящем времени. В центре внимания оказалось описание грамматики. Американские лингвисты стали изучать языки индейцев и охренели от того, насколько они другие. Некоторые особенно радикальные структуралисты считали, что для описания каждого языка необходима своя терминология - нельзя употреблять одни и те же понятия "существительного", "слога", "дополнения" применительно к навахо и китайскому. Из-за этого работы тридцатых годов иногда невозможно читать - это как если бы биолог считал, что глаза птичек и глаза рыбок - это разные вещи, поэтому их нужно обозначать разными терминами. Но потом и это уже стало неинтересно.
- А что случилось?
- Хомскианская революция.

Объяснить смысл этой революции в одном абзаце - это все равно что описать теорию относительности, но я попробую: в пятидесятые годы американский гений Ноам Хомский в своей книге "Синтаксические структуры" объявил, что все лингвисты до него занимались всего лишь сбором материала. А для настоящей науки необходима большая теория. Хомский попытался создать теорию языка вообще, языка, как фундаментального механизма человеческого мышления. После Хомского теоретическую лингвистику интересуют логические связи, которые существуют в голове у любого носителя любого языка. Один из главных вопросов теории Хомского - это не "как можно сказать на таком-то языке?", а "как ни на одном языке сказать нельзя?" Например, мы можем сказать "Маша и Сережа читают книгу", но мы не можем сказать "Маша читает, и Сережа книгу" - такая фраза будет абсурдной на любом человеческом языке. Почему? По Хомскому, потому, что этого не допускает некая Универсальная Грамматика, заложенная в наших мозгах с рождения. А что она допускает? По каким законам она работает? Какие мыслительные механизмы отличают человека от животного?Многие современные лингвистические работы, как выполненные в рамках теории Хомского, так и вне ее - это попытка понять движок, который позволяет людям думать и общаться. У современных лингвистов появилась садистская привычка проверять теорию Хомского, сводя информантов с ума разными бессмысленными конструкциями и странными вопросами. Ну например: "Я продал свой дом". А если заменить слово "дом" местоимением? Можно ли сказать "Я продал своего его"? Если обнаружится язык, на котором так сказать можно, - значит, универсальная грамматика нуждается в коррекции. А если убрать слово "я" - будет понятно, о ком идет речь? Тогда возьмем предложение "Я сказал, что продал свой дом". Точно ли мы знаем, что во второй части предложения человек говорит о себе, а не о ком-то другом? А вдруг в языке акебу это устроено иначе?



Но Андрей не любит мучить информантов. Он предпочитает более гуманную тактику - документировать живую речь и потом с помощью носителей языка ее подробно разбирать, выясняя, что можно и что нельзя в этом языке, на материале текстов. Мы ходим по домам местных жителей, собирая сказки, жизненные советы, рецепты африканской кухни и воспоминания о прежних временах. В процессе записи иногда обнаруживаются разные интересные факты. Например, что на языке акебу вообще не говорят: "Я продал свой дом". Не потому, что грамматика этого не позволяет, а потому, что здесь этого просто никто никогда не делает.

ИИСУС И ДРУГИЕ БОГИ

Зачем изучать язык акебу? В Африке ответ на этот вопрос очевиден: чтобы переводить на него Библию. Для африканцев "лингвист" - это практически синоним миссионера. Первым и единственным человеком, который приступил к изучению языка акебу за сто лет до нас, был немецкий пастор Франц Вольф. Потом его перевели в Папуа-Новую Гвинею, где он погиб под обстрелом во время второй мировой войны. Пастор Вольф оставил после себя тоненькие грамматические очерки языков акебу и икпосо 1907 и 1909 годов и католическую миссию. С тех пор почти ничего не изменилось - с той разницей, что теперь лингвисты чаще становятся миссионерами, чем наоборот: одна из главных организаций, которая финансирует изучение африканских языков - это протестантская организация "Wycliff Bible Translators". Миссионеры - такая же неотъемлемая часть местного климата, как завезенные когда-то из-за границы какао и манго. За души африканцев уже который век идет борьба различных белых конфессий, религиозных течений и сект. В нашей деревне есть мечеть, католическая церковь и несколько протестантстких: баптисты, пятидесятники и "Ассамблея Бога". И почти каждый житель Джона куда-нибудь да ходит.



Одновременно с нами в Джон на четыре дня приехали американцы из "Ассамблеи". Они раздают жителям бесплатные лекарства и пластмассовые флюоресцентные крестики. В первый день они пришли к нам знакомиться, но Андрей их сразу невзлюбил. "Раша! Америка! Восток и Запад!" - дружелюбно воскликнул вызывающе белый, толстый и длинноволосый Рик. "Cold war," - мрачно объявил Шлуинский. Ему не нравится, что Америка навязывает миру свои правила и что богатые сектанты поставили на уши всю деревню, из-за чего теперь за нами тоже бегают дети и просят подарков.

Разнообразие христианских миссий не мешает народу акебу исповедовать языческие культы. Вообще почти все западноафриканские религии очень хорошо вписываются в монотеистическую картину мира - в них обязательно присутствует некий "большой" бог-создатель, который велик и невидим, как ветер. У эве он называется "Маву", у акебу - "Уруквин", но ничто не мешает назвать его также Аллахом или Deus Pater. Но поскольку этот создатель совсем уж трансцедентален, контакт с ним может быть осуществлен через посредничество мелких богов, которые называются заимствованным из эве словом "воду" (отсюда пошло "вуду"), или французским словом "фетиш". Воду - это духи, гении мест, прочно привязанные к совершенно конкретным камням и деревьям. Например, в деревне Котора живет фетиш по имени Джанде. Так называют и самого бога, и место, где он обитает, и шарлатана, который его представляет.



Шарлатану, по его словам, без двух лет сто, он все время нюхает табак и плюется. В молодости Джанде жил в Гане, где на некоторое время сошел с ума и в припадке безумия услышал голос, который велел ему вернуться в родную деревню и стать шарлатаном. Старший коллега одобрил его выбор и провел церемонию посвящения. После того как старейшины Которы разрешили Джанде работать, приступы безумия прекратились. Джанде построил себе круглый дом и женился на местной женщине. Но ее дети все время умирали, поэтому пришлось взять в жены еще одну. У каждой жены свой дом и своя кухня - пока у одной жены месячные или она восстанавливается после родов, шарлатан должен принимать пищу от другой жены.



У каждого шарлатана есть своя профессиональная фишка: один умеет находить украденные предметы, другой останавливает и убивает злых колдунов. Джанде специализируется на том, что умеет разговаривать с мертвыми - больше здесь этого никто не делает. Во дворе у Джанде находится маленький круглый храм, внутри храма - комнатка, куда простым людям нельзя заходить, и предбанник, куда заходить можно, но только, пардон май френч, sans caleçon, то есть без трусов. В смысле, всю остальную одежду можно не снимать, но трусы надо оставить снаружи. Пока клиент сидит в предбаннике, Джанде может выйти на связь с предками из секретной комнатки. Во время сеанса Джанде входит в транс, говорит детским голосом и потом ничего не помнит.



- Андрей, что бы ты спросил у шарлатана?
- Правда ли, что низкий и падающий тоны фонологически противопоставлены, - не задумываясь, отвечает Шлуинский, - а нельзя ли сюда вызвать дух пастора Вольфа?
- А с какими вопросами к вам приходили в последний раз? - спрашиваю я Джанде.
- Одна женщина после аборта просила прощения у своего умершего ребенка.

Мне становится неловко, и я выхожу из предбанника. Надев трусы, я отправляюсь к другому шарлатану, который умеет находить украденные предметы и хорошо знаком с гадательной системой Афа, основанной на магическом числе 16. Алафия учился своему ремеслу пять лет, но он мне ничего не расскажет, потому что, во-первых, я все равно ничего не пойму, а, во-вторых, все это очень секретно. Вот его сын хорошо знаком с шарлатанскими практиками и иногда заменяет отца. В большой семье Алафии я впервые вижу, как бабушка дает грудь младенцу, чтобы его успокоить. Я не знала, что так делают.

От Алафии мы идем к Софи - тридцати-с-чем-то-летней женщине (точного возраста она не знает), у которой месяц назад заболела нога и на всем теле начали вздуваться огромные шишки.



Софи уже месяц не выходит из дома и страдает. Я говорю, что надо пойти к католической медсестре, но Софи отвечает, что у нее нет денег на лекарства, и какой смысл тогда идти к врачу. У Софи есть муж, а у мужа - жена. Когда Софи попросила денег, муж прислал шарлатанов, которые дали ей какие-то рога и копыта, но они не помогли. Теперь Софи сидит в темной комнате и собирается умирать. Вся ее семья сочувственно охает. Вообще, когда спрашиваешь людей, отчего здесь кто-то умер, самый частый ответ, со вздохом: «Не знаю…» Но на самом деле все сложнее - часто люди боятся называть причину смерти.

Главное место в деревне Джон - это священный лес, небольшая рощица на перекрестке напротив рынка. В этом лесу хоронят стариков, которые умерли естественной смертью. Если человек умер как-то иначе - от болезни, от несчастного случая, от насилия, - необходимо первым делом выяснить, не замешана ли тут черная магия.
- Не бывает смерти без причины, - объясняет нам месье Кокума, бывший учитель, а ныне пенсионер, член партии президента и кандидат в вожди Джона, - какая-то причина всегда должна быть. Если человек умер - значит, либо ему кто-то навредил, либо его наказали боги. Только смерть человека может показать, был он хорошим или плохим.

Чтобы проверить покойного на наличие колдовского вируса, у него берут волосы из четырех мест тела и несут на анализ к шарлатану. В это время два человека носят тело умершего по деревне, и, если колдовство имело место, ноги сами собой должны вывести их к дому злоумышленника. В этом случае человека хоронят на отдельном, плохом кладбище. Если злодейства не обнаруживается - просто где-нибудь за деревней, но ни в коем случае не в священном лесу.



Священный лес вообще окружен множеством запретов: туда нельзя заходить чужакам, даже из другой деревни, нельзя заходить молодым женщинам, молодым мужчинам без сопровождения стариков, любым мужчинам, если они перед этим вступили в связь с женщиной. И нельзя вообще никому ночью и по выходным, а выходных у народа акебу очень много - два из пяти дней недели (неделя акебу состоит из пяти дней). За нарушение любого из этих правил предки могут жестоко наказать.



Обо всем этом нам рассказывает 66-летний Агбениган Диало, статусный, благородный и очень уважаемый шарлатан. Вообще в Африке главное дожить до 60 лет: после того, как человек получает возможность эксклюзивной связи с предками, все начинают его бояться и уважать. Фетиш священного леса называется Аджонтакпемпе, хранитель Джона, это коллективный дух жителей деревни. Он живет вот в этих камнях, он и есть эти камни, он голос предков, он и есть предки. Он любит кур, баранов и пальмовое вино. Рядом с тропинкой, ведущей в лес, стоит круглая хижина, построенная еще при немцах (до первой мировой войны Тоголанд был немецкой колонией). На ее пороге совершаются жертвоприношения Аджонтакпемпе.



- А вы европейцы, сжигаете мертвых и развеиваете их пепел. У вас одни традиции, у нас другие.
- И как это все сочетается с христианством? - спрашиваю я месье Агбенигана, которого совсем недавно видела на католической мессе.
- Наши предки жили в ту эпоху, когда Иисуса еще не было. Потом наступили новые времена, эволюция, христианство - но они до сих пор живут в древнем времени.
Я пытаюсь подсчитать, сколько же предков поместилось в этой резиновой роще. Издалека я вижу, как между пальм, увитых лианами, по-хозяйски разгуливает кабан. Ему можно, а мне нельзя.
- Андрей, Надя, а что будет, если зайти в лес, пока никто не видит?
- Ни в коем случае! Ты навлечешь на себя гнев предков, - серьезно отвечает Андрей.
- Который проявится в форме гнева местных жителей, - добавляет Надя, - Что ты, в любом африканском сообществе обязательно есть сакральная территория, окруженная атмосферой строжайшей секретности. Эта секретность формирует основу общества. Нарушение тайны грозит распадом социальной структуры, этого традиционный мир больше всего боится. Почитай книгу Гэсо "Священный лес".

Пьер-Доминик Гэсо - это французский режиссер, который в 70-е годы попытался войти в лес, чтобы снять документальный фильм о ритуалах народа тома. Несколько недель он ездил по деревням французской Гвинеи, пытаясь договориться с колдунами и старейшинами. Вся съемочная группа прошла инициацию, но все равно не смогла стать частью тома - днем им морочили голову бесконечным ожиданием и переговорами, а ночью в их хижине появлялись призраки и раздавались пугающие звуки. "Это пристрастие к тайне ради тайны сбивало меня с толку, и я всюду видел один лишь обман," - пишет Гэсо. В конце концов назрел серьезный конфликт, и старейшины потребовали, чтобы французы уехали: "Белые, которые входят в священный лес, - это все равно что война".

- Вы хотите посмотреть на священный лес? Да нет там ничего интересного, - говорит нам католический кюре отец Эммануэль. - Я там был сто раз и ничего со мной не случилось. Хотите, покажу?

Продолжение по ссылке