Статья про Боснию, продолжение
МУСУЛЬМАНКА
Продолжение статьи про Боснию, начало здесь
- Да, наш ислам - это совсем другое, - объясняет на следующий день Индира Кучук-Соргуч, писательница, журналист и историк. Она сидит напротив меня в кафе, не ест и не пьет. Джинсы, майка без рукавов, яркая косметика.
- Ничего, вот у меня в сумке платок, надену его, плечи накрою чем-нибудь и пойду молиться.
Индира - плоть от плоти этого города, провела в нем все детство и всю осаду. Ее бестселлер называется «Я махалуша», и в нем нет ни слова ни про войну, ни про осаду. Махалуша - это такая сплетница на районе, женщина, которая все про всех знает, находится где угодно, только не у себя дома, и всюду сует свой нос. «Я махалуша» - сборник коротких рассказов и смешных зарисовок об отношениях мужчин и женщин в Сараево. Такой «Секс в большом городе» по-босански. Про короткие юбки, про диету, про восстановление девственности перед свадьбой, про то, как «положить конец ребристой любви». Сочные диалоги, яркие образы, язык улицы. «Все основано на реальных фактах нашего района», - подчеркивает Индира. Кроме этого она пишет серьезные исторические работы, в том числе и про историю ислама в Боснии.
- Некоторые исследователи говорят, что именно боснийский ислам - самый привлекательный в Европе, он мог бы стать моделью для других стран. У нас никто не посмеет унизить женщину. У нас женщина - это альфа и омега, на ней держится семья, она зарабатывает деньги и принимает решения, так было всегда. Конечно, есть небольшой процент радикальных исламистов, но, насколько я знаю, люди придерживаются их правил только из-за денег, которые приходят из-за рубежа. В нашей стране это никогда не будет популярно.
- Я слышала мнение, что Республика Сербская была создана европейскими политиками, чтобы защитить себя от ислама, чтобы предотвратить появление мусульманской страны в центре Европы...
- Грязная пропаганда, которую сами же сербы и запустили. Вообще, когда я приезжаю в Республику Сербскую, у меня глаза на лоб лезут. Другой мир, другое мышление, я вообще не понимаю, что у них в головах. Какой-то дремучий национализм. Они обо всем судят с позиции жертвы, считают себя пострадавшей стороной. Здесь, в Сараево, люди давно устали от обсуждения войны и национальных вопросов. Мне кажется, им хочется читать про любовь, про отношения, про простых людей. Поэтому мои книги здесь очень популярны. А то, что у нас каждые пятьдесят лет война, - это мантра, которую политики повторяют, чтобы держать людей в напряжении.
- И многие женщины живут так, как вы?
- Я думаю, процентов семьдесят. Вы поймите, мы не фундаменталисты, не террористы. Мы европейские мусульмане.
ХОРОШИЕ ЛЮДИ
Рассказ сербской женщины:
«Автобусы туда больше не ходили, таксисты ни за какие деньги не соглашались ехать в Зеницу. Я села на обочину и заплакала.
- Что случилось? - спросил незнакомец.
- Мне нужно добраться до Зеницы. Там мой сын, я не могу его бросить.
- У вас не получится. Дорога перекрыта, на каждом шагу кордоны, как вы туда попадете?
- Я не знаю.
Через полчаса он вернулся:
- Я вас отвезу. Поедем лесными дорогами, их еще не все перекрыли.
Он довез меня до Зеницы, потом обратно вместе с сыном и даже не взял денег. Проехав Тузлу, он остановился.
- Дальше идите сами, там сербские блокпосты, мне туда нельзя.
Я так радовалась встрече с сыном, что даже не спросила, как его зовут, чем занимается. Только потом сообразила, что, раз он не мог проехать дальше, значит, он не был сербом».
Рассказ бошняка:
«В нашем доме жили в основном хорваты. Три-четыре сербские семьи уже уехали, из мусульман остались мы одни. В 1993 году, когда хорваты и бошняки, которые до этого вместе воевали против сербов, ополчились друг на друга, мы увидели, как хорватские солдаты ведут по улице группу мусульман с поднятыми руками, пинают, избивают дубинками и прикладами. В это время вооруженные группы уже дежурили возле нашего дома и никого не выпускали наружу. Я пошел к Звонко, соседу, и попросил его спрятать меня. В это время члены Хорватского Вече Обороны ворвались в нашу квартиру, забрали все деньги и украшения, угрожали убить детей и отрезать палец моей жене, которая слишком долго снимала обручальное кольцо. Следующие несколько дней мы провели в квартире хорвата Звонко. По всему городу ходили списки оставшихся бошняков, их грабили и отправляли в концлагеря.
- Звонко, что будет с тобой, если нас найдут? - спрашивали мы.
- Что будет с вами, то и со мной. Меня некому оплакивать, я холостяк».
Еще одна сербская женщина:
«Однажды хорватка в столовой, где я работала, схватила нож, повернулась ко мне и закричала:
- Я убью всех сербов!
Я растерянно стояла и не знала, что делать. Но еще одна сотрудница, мусульманка, встала между нами и сказала:
- Сначала убей меня».
И еще одна мусульманка:
«Мы уезжали на автобусе из Сребреницы. Мой муж, свекр, брат, сестра, ее двое детей, два деверя - все погибли там. Из окна мы видели кучи человеческих тел по краям дороги - у одних руки были связаны за спиной, другие повешены, третьих сербские солдаты насаживали на вертел и жарили. В Кравице нас остановили две машины армии Республики Сербской.
- Вылезай из автобуса, - сказали водителю.
- Не вылезу и не отдам вам людей. Только попробуйте что-то с ними сделать - я поеду прямо в реку. Лучше так, чем в ваших руках.
Какой-то человек схватил водителя и попытался вытащить из автобуса за руки, за уши, за волосы. Ему говорили: вылезай, твои сыновья в этих лесах, они зовут тебя. Но он сказал, что задавит любого, кто встанет на его пути.
Я ничего не знаю про этого водителя - кроме того, что он был сербом».
Никак не могу дописать главку, потому что все время отвлекаюсь на чтение этой книжки, выбирая подходящие примеры. Первый вывод из нее, что люди ужасны. Сербы, хорваты, бошняки - все вели себя в этой войне как полные ублюдки. Второй - что люди прекрасны. Потому что на сто ублюдков всегда найдется один, который поведет себя благородно.
По-сербски книга называется «Добры люди у времену зла». Ее автор, вернее, редактор, потому что книжка на сто процентов документальная, - Светлана Броз, здоровенная, очень коротко стриженная и невероятно позитивная женщина. Имя Светлана - дань ее российским корням: бабушка Пелагея была из Сибири, а отец служил в Красной армии под Москвой.
Фамилию Светлана Броз унаследовала от деда, лидера коммунистической Югославии Иосипа Броз Тито, но рассказывать о нем она не любит.
- Когда дедушка умер, мне было 25 лет. Как вы понимаете, у меня много-много воспоминаний, и они в основном очень теплые, но я хотела бы сохранить их для себя. Главное, что я унаследовала от деда и от отца, - стойкие антифашистские убеждения. У меня очень хорошее чутье на все, что угрожает перерасти в фашизм. Поэтому я уехала из Белграда и живу в Сараево. Как ни странно, этот город сохранил многонациональную космополитичную атмосферу бывшей Югославии, а Белград потерял свою душу.
- И как вас воспринимают в Боснии?
- Политики меня ненавидят, а простые люди относятся хорошо. Однажды я говорила с женщиной из Сребреницы, она обняла меня, заплакала и сказала: «Если бы ваш дед был жив, такого с нами никогда не случилось бы».
Вообще в Боснии ностальгические настроения, связанные с Югославией, довольно сильны по сравнению с другими странами. Как говорит исследователь региона Андрей Шарый, «в социалистическое время Босния была ареной главного эксперимента, пробиркой, в которой товарищ Тито выращивал нового югославского человека. Поэтому Тито до сих пор так популярен среди мусульман, везде висят его портреты. Босния была плавильным котлом новой югославской нации. В Сараево в 84-м году даже прошли зимние Олимпийские игры, это был главный проект в истории социалистической Югославии: “Вот чего мы добились”». И вдруг в одночасье это все схлопнулось.
В конце 70-х Светлана Броз училась в медицинской академии и даже отказалась от курсов военной хирургии, считая, что в Югославии эти навыки ей никогда не пригодятся. Когда в начале 90-х начали говорить про возможный конфликт в Боснии, это звучало как прогнозы Нострадамуса:
- Говорили, что в Боснии много рек - Дрина, Сана, Босна - и что в них будут бросать тела мусульман. Поэтому в Боснии война будет особенно жестокой. Сначала я услышала это в частной беседе от одного оппозиционного политика, потом от другого, проправительственного. У меня глаза на лоб лезли. А через некоторое время эти «реки» стали общим местом.
Когда прогнозы сбылись, Светлана поехала в Боснию врачом-добровольцем и присоединилась к кардиологическому отряду, который ездил по горячим точкам, занимаясь обследованиями и терапией. И тут она обнаружила интересную вещь:
- Все люди, с которыми я имела дело, хотели сказать мне нечто. Может, тут сыграла роль моя фамилия, но они не говорили про внутричерепное давление, не говорили про пульс и уровень сахара в крови - первым делом они рассказывали некую историю. И эта история почти всегда была о том, как им помогли «враги». Бошняки рассказывали, как им помогали сербы, хорваты - как им помогали бошняки, и так далее. Видимо, каждый из них надеялся, что благодаря мне этот случай станет известен другим людям. Но, вернувшись в Белград, я поняла, что не могу все это опубликовать, потому что связана врачебной тайной. Тогда я сняла белый халат, взяла диктофон и поехала в Боснию еще раз - записывать эти и другие похожие истории. Они были самыми разными: иногда речь шла о спасении жизни, а иногда о трех картофелинах. Но всегда спасители - это представители «другой», враждебной стороны. После войны вернулась в Белград, чтобы это все расшифровать, но записи были украдены. Я абсолютно уверена, что не случайно: моя квартира находилась прямо напротив резиденции Милошевича, кто-то взломал замок и унес только эти кассеты. К счастью, небольшая часть сохранилась у машинистки, которой я отдала записи на расшифровку. Тогда я опять поехала в Боснию и опять собирала эти свидетельства, уже после войны. Это дало мне возможность поездить по самым трагическим районам, куда во время войны меня не пустили бы. В результате появилась эта книга.
Книга сразу стала дико популярной - ее перевели на несколько языков, Светлану стали приглашать читать лекции в Гарвард и Сорбонну. Через некоторое время она решила найти людей, которые упоминались в рассказах, чтобы понять природу их доброты.
- Почему они решили вести себя по-человечески? Почему не пошли на поводу у общепринятого национализма? Как ни странно, многие ссылались на опыт, связанный со Второй мировой войной. Кто-то слышал похожие истории в школе, у кого-то воевали родители, кому-то рассказывали дедушки и бабушки. И тогда я поняла, что ситуации ответственного поведения могут воспроизводиться. Очень важно, чтобы как можно больше людей видели примеры гражданского мужества. Ведь главное, чего нам не хватает, чтобы стать страной, - это критической массы ответственных людей.
Сейчас Светлана возглавляет неправительственную организацию, которая, как ни смешно это звучит, учит людей ответственному поведению.
- Если даже во время войны люди способны противостоять подлости, неужели это невозможно в мирное время? У нас есть школы гражданского мужества, мы учредили ежегодную премию для тех, кто борется с коррупцией, дискриминацией и не боится осуждения окружающих. Например, Мелиса Исмичич, учительница сербского, хорватского и босанского языков. В своей школе в городе Новый Шехер она пыталась открыто бороться с сегрегацией, с системой «две школы под одной крышей», когда хорватские и мусульманские дети сидят в отдельных классах и занимаются по разным программам. В результате ее со скандалом уволили, и она больше нигде не смогла найти работу. Сейчас она возглавляет одну из наших школ гражданского мужества.
ГЕНЕРАЛ В ОТСТАВКЕ
Мы встречаемся на площади возле католического собора. Подходит цыганская девочка, просит милостыню. Дивьяк достает кошелек.
- Скажи «добрый день» по-английски, тогда получишь деньги. Не можешь? Тогда извини.
Со мной Дивьяк говорит по-французски. Если я не понимаю, он без всякого раздражения повторяет, старается объяснить сложные вещи простыми словами, подбирает знакомые мне сербские корни. Чтобы не привлекать внимания, он сел спиной к улице, но к нам все равно то и дело кто-то подходит поздороваться. В Сараево Дивьяк - один из самых популярных людей, а в Республике Сербской он появляется только в темных очках и с накладными усами, потому что сербы считают его предателем своей крови: Дивьяк - серб, стоявший во главе боснийской армии.
77-летний Дивьяк родом из Белграда, но с 1966 года служил в Сараево, куда его направили после обучения в Военной школе в Париже. Когда Босния объявила о своей независимости, Дивьяк сразу объявил себя боснийцем - не бошняком, а именно боснийцем, гражданином Республики Босния и Герцеговина.
- Я всегда верил в идею мультиэтнического государства, и мне не нравилась идеология Милошевича, который строил свою политику на старых мифах и фантазиях о том, что все сербы должны жить на одной территории. Этой идее уже почти двести лет, и всегда были националисты, которые ее поддерживали. Они мыслят так, будто их девиз: «Выиграй войну, но проиграй мир!» В 1992 году югославская армия уже не была многонациональной, как раньше. В моем подразделении было 512 сербов, один мусульманин, один хорват и один еврей. Когда мне предложили занять пост замглавнокомандущего в боснийской армии, для меня это была большая честь. Именно АРБиХ я тогда воспринимал как многонациональную армию. Главнокомандующий был бошняк, его заместитель - хорват, меня воспринимали как серба. Солдатский состав был на двенадцать процентов сербским, на восемнадцать хорватским, остальные - мусульмане. Я остался в Сараево и провел там всю осаду.
Бошняки любят вспоминать, как Дивьяк, ободряя жителей Сараево, перебегал перекрестки на «аллее снайперов» и играл с пенсионерами во дворах в шахматы, как один мусульманский солдат успокаивал его: «Не волнуйтесь, генерал, сюда никогда не ступит нога серба». Про него говорили: «Когда он на передовой, нас не обстреливают, когда он уходит, сербы начинают стрелять». А еще про него говорили: «Раз он предал своих, значит, предаст и нас».
Атмосфера становилась все более нетерпимой, в армии начали практиковать общий намаз, к концу войны она была уже на 98% мусульманской. Однажды Дивьяка арестовали на 27 дней по подозрению в связях с четниками, которых он терпеть не мог, и президент Изетбегович, когда-то ближайший соратник, находясь в той же деревне, даже не навестил его в тюрьме.
Йован начал понимать, что его позвали только для того, чтобы боснийская армия хорошо выглядела в глазах мирового сообщества. «Я всего лишь икебана для Изетбеговича», - с грустной иронией говорил он. В 1996 году Изетбегович предложил ему уйти в почетную отставку и занять должность военного атташе во Франции.
- Когда я это услышал, я чуть не заплакал. Я не понимал почему. Я ведь честно выполнял свой долг, всегда был на передовой. Когда туннель в Сараево еще не построили, я вместе со всеми перебегал аэропорт, не дожидаясь, что мне организуют специальную ооновскую машину. Я везде был вместе с солдатами, старался поддерживать их моральный дух, учить гуманному поведению. Меня называли одним из лучших тактиков.
Дивьяк не поехал во Францию, а остался в Сараево и стал заниматься детьми. Он организовал фонд помощи военным сиротам, учредил несколько образовательных программ, школьных стипендий, летних лагерей, занялся интеграцией цыганских детей. Казалось, его ожидала тихая и грустная старость. Но на этом его история не кончилась.
В 2011 году Дивьяк был арестован в Австрии по обвинению в военном преступлении. 3 мая 1992 года он сыграл важную роль в так называемом эпизоде на улице Доброволячка. Накануне боснийский президент Изетбегович был задержан югославской армией в сараевском аэропорту. Его обещали отпустить в обмен на то, что подразделения ЮНА беспрепятственно выйдут из города. Но как только президента отпустили, кто-то стал расстреливать колонну, в результате чего погибли солдаты - по одним данным, 6 человек, по другим - 42. Дивьяк находился на месте событий. Сербские власти обвинили его в том, что это он отдал приказ атаковать колонну. 75-летнему генералу пришлось доказывать международному суду, что он не верблюд, демонстрировать видеозаписи, где он, наоборот, защищает колонну ЮНА.
- Когда колонна остановилась, я вышел на улицу Доброволячка посмотреть, что происходит. Для начала мне надо было убедиться, что Изетбегович на свободе. Я связался с ним по рации, он попросил меня разобраться, чтобы его пропустили в город. Как только его кортеж проехал, я услышал несколько выстрелов и крики: «Давай, давай!» Я схватил мегафон и закричал: «Не стрелять! Прекратите огонь!» Но когда я ушел, кто-то все-таки стал стрелять. Это были не мои солдаты. Там царил полнейший хаос, в городе было множество военизированных групп - «Территориальная оборона», «Зеленые береты», полиция, различные парамилитаристские образования. Кто из них почувствовал себя вправе решать, кому жить, а кому умереть, я до сих пор не знаю.
Европейцы не выдали Дивьяка Сербии и отпустили под залог. Но именно после ареста выяснилось, насколько он популярен в Боснии. Тысячи людей вышли на улицы Сараево и к сербскому посольству, скандируя: «Дивьё, серб ты наш, Чаршиа с тобой!» (Чаршиа - главная площадь города.) Оказалось, что для народа, в отличие от политиков, Дивьяк вовсе не «икебана», и дурацкий национализм здесь не так уж и работает. А если это так, у Боснии все-таки есть шанс стать страной.
Наступает вечер, часы на центральной мечети показывают двенадцать, хотя на самом деле только полвосьмого, - эти часы всегда показывают двенадцать во время захода солнца, и каждое утро специальный человек на башне их переводит, чтобы все знали, сколько осталось до вечерней молитвы. Мусульмане выходят на улицу есть. Чаршиа наполняется людьми, запахами и красками. Женщины здесь носят удивительные хиджабы ярких простых цветов, как из детского набора фломастеров: лазурно-голубые, огненно-красные, солнечно-желтые. Девочки-подростки играют перед мечетью во что-то вроде нашего «дзуба-дзуба», не обращая внимания на молящихся. Тут же рядом кто-то курит кальян, кто-то выпивает.
Неугомонный Лола уже битый час не может припарковаться в городе - сегодня мой последний день здесь, и он очень хочет передать для русских друзей бутылку ракии. Пока я его жду, мне приходит в голову дурацкая антиутопия - что было бы, если бы мы тоже поделились на такие вот квазинациональности.
Начинается чудовищная разрушительная война, во время которой «гопники», «хипстеры» и «кавказцы» отрезают друг другу уши и пальцы, загоняют друг друга в концлагеря с последующим обменом пленными, насилуют и убивают друг друга. Сначала «хипстеры» и «кавказцы», накачанные зарубежными бабками, вместе воюют против «гопников», потом начинают мочить друг друга. А после чудовищной резни в Тарусе и многолетней осады Москвы приходит добрый американский дядя, который говорит: ребята, хватит воевать, вы все правы, мы сделаем для вас конституцию, которая всех устроит. «Гопники», «хипстеры» и «кавказцы» разъезжаются по разным концам страны, печатают разные деньги, формируют разные школьные программы для своих детей и утверждают, что говорят на разных языках. Через четверть века они встречаются уже только в Госдуме, где только и делают, что поносят друг друга, и лишь иногда вздыхают о тех временах, когда нефти хватало на всех, а война казалась далекой, как прогнозы Нострадамуса.
Туннель между Боснией и Сербией, по которому когда-то ходили поезда из Сараево в Белград
Продолжение статьи про Боснию, начало здесь
- Да, наш ислам - это совсем другое, - объясняет на следующий день Индира Кучук-Соргуч, писательница, журналист и историк. Она сидит напротив меня в кафе, не ест и не пьет. Джинсы, майка без рукавов, яркая косметика.
- Ничего, вот у меня в сумке платок, надену его, плечи накрою чем-нибудь и пойду молиться.
Индира - плоть от плоти этого города, провела в нем все детство и всю осаду. Ее бестселлер называется «Я махалуша», и в нем нет ни слова ни про войну, ни про осаду. Махалуша - это такая сплетница на районе, женщина, которая все про всех знает, находится где угодно, только не у себя дома, и всюду сует свой нос. «Я махалуша» - сборник коротких рассказов и смешных зарисовок об отношениях мужчин и женщин в Сараево. Такой «Секс в большом городе» по-босански. Про короткие юбки, про диету, про восстановление девственности перед свадьбой, про то, как «положить конец ребристой любви». Сочные диалоги, яркие образы, язык улицы. «Все основано на реальных фактах нашего района», - подчеркивает Индира. Кроме этого она пишет серьезные исторические работы, в том числе и про историю ислама в Боснии.
- Некоторые исследователи говорят, что именно боснийский ислам - самый привлекательный в Европе, он мог бы стать моделью для других стран. У нас никто не посмеет унизить женщину. У нас женщина - это альфа и омега, на ней держится семья, она зарабатывает деньги и принимает решения, так было всегда. Конечно, есть небольшой процент радикальных исламистов, но, насколько я знаю, люди придерживаются их правил только из-за денег, которые приходят из-за рубежа. В нашей стране это никогда не будет популярно.
- Я слышала мнение, что Республика Сербская была создана европейскими политиками, чтобы защитить себя от ислама, чтобы предотвратить появление мусульманской страны в центре Европы...
- Грязная пропаганда, которую сами же сербы и запустили. Вообще, когда я приезжаю в Республику Сербскую, у меня глаза на лоб лезут. Другой мир, другое мышление, я вообще не понимаю, что у них в головах. Какой-то дремучий национализм. Они обо всем судят с позиции жертвы, считают себя пострадавшей стороной. Здесь, в Сараево, люди давно устали от обсуждения войны и национальных вопросов. Мне кажется, им хочется читать про любовь, про отношения, про простых людей. Поэтому мои книги здесь очень популярны. А то, что у нас каждые пятьдесят лет война, - это мантра, которую политики повторяют, чтобы держать людей в напряжении.
- И многие женщины живут так, как вы?
- Я думаю, процентов семьдесят. Вы поймите, мы не фундаменталисты, не террористы. Мы европейские мусульмане.
ХОРОШИЕ ЛЮДИ
Рассказ сербской женщины:
«Автобусы туда больше не ходили, таксисты ни за какие деньги не соглашались ехать в Зеницу. Я села на обочину и заплакала.
- Что случилось? - спросил незнакомец.
- Мне нужно добраться до Зеницы. Там мой сын, я не могу его бросить.
- У вас не получится. Дорога перекрыта, на каждом шагу кордоны, как вы туда попадете?
- Я не знаю.
Через полчаса он вернулся:
- Я вас отвезу. Поедем лесными дорогами, их еще не все перекрыли.
Он довез меня до Зеницы, потом обратно вместе с сыном и даже не взял денег. Проехав Тузлу, он остановился.
- Дальше идите сами, там сербские блокпосты, мне туда нельзя.
Я так радовалась встрече с сыном, что даже не спросила, как его зовут, чем занимается. Только потом сообразила, что, раз он не мог проехать дальше, значит, он не был сербом».
Рассказ бошняка:
«В нашем доме жили в основном хорваты. Три-четыре сербские семьи уже уехали, из мусульман остались мы одни. В 1993 году, когда хорваты и бошняки, которые до этого вместе воевали против сербов, ополчились друг на друга, мы увидели, как хорватские солдаты ведут по улице группу мусульман с поднятыми руками, пинают, избивают дубинками и прикладами. В это время вооруженные группы уже дежурили возле нашего дома и никого не выпускали наружу. Я пошел к Звонко, соседу, и попросил его спрятать меня. В это время члены Хорватского Вече Обороны ворвались в нашу квартиру, забрали все деньги и украшения, угрожали убить детей и отрезать палец моей жене, которая слишком долго снимала обручальное кольцо. Следующие несколько дней мы провели в квартире хорвата Звонко. По всему городу ходили списки оставшихся бошняков, их грабили и отправляли в концлагеря.
- Звонко, что будет с тобой, если нас найдут? - спрашивали мы.
- Что будет с вами, то и со мной. Меня некому оплакивать, я холостяк».
Еще одна сербская женщина:
«Однажды хорватка в столовой, где я работала, схватила нож, повернулась ко мне и закричала:
- Я убью всех сербов!
Я растерянно стояла и не знала, что делать. Но еще одна сотрудница, мусульманка, встала между нами и сказала:
- Сначала убей меня».
И еще одна мусульманка:
«Мы уезжали на автобусе из Сребреницы. Мой муж, свекр, брат, сестра, ее двое детей, два деверя - все погибли там. Из окна мы видели кучи человеческих тел по краям дороги - у одних руки были связаны за спиной, другие повешены, третьих сербские солдаты насаживали на вертел и жарили. В Кравице нас остановили две машины армии Республики Сербской.
- Вылезай из автобуса, - сказали водителю.
- Не вылезу и не отдам вам людей. Только попробуйте что-то с ними сделать - я поеду прямо в реку. Лучше так, чем в ваших руках.
Какой-то человек схватил водителя и попытался вытащить из автобуса за руки, за уши, за волосы. Ему говорили: вылезай, твои сыновья в этих лесах, они зовут тебя. Но он сказал, что задавит любого, кто встанет на его пути.
Я ничего не знаю про этого водителя - кроме того, что он был сербом».
Никак не могу дописать главку, потому что все время отвлекаюсь на чтение этой книжки, выбирая подходящие примеры. Первый вывод из нее, что люди ужасны. Сербы, хорваты, бошняки - все вели себя в этой войне как полные ублюдки. Второй - что люди прекрасны. Потому что на сто ублюдков всегда найдется один, который поведет себя благородно.
По-сербски книга называется «Добры люди у времену зла». Ее автор, вернее, редактор, потому что книжка на сто процентов документальная, - Светлана Броз, здоровенная, очень коротко стриженная и невероятно позитивная женщина. Имя Светлана - дань ее российским корням: бабушка Пелагея была из Сибири, а отец служил в Красной армии под Москвой.
Фамилию Светлана Броз унаследовала от деда, лидера коммунистической Югославии Иосипа Броз Тито, но рассказывать о нем она не любит.
- Когда дедушка умер, мне было 25 лет. Как вы понимаете, у меня много-много воспоминаний, и они в основном очень теплые, но я хотела бы сохранить их для себя. Главное, что я унаследовала от деда и от отца, - стойкие антифашистские убеждения. У меня очень хорошее чутье на все, что угрожает перерасти в фашизм. Поэтому я уехала из Белграда и живу в Сараево. Как ни странно, этот город сохранил многонациональную космополитичную атмосферу бывшей Югославии, а Белград потерял свою душу.
- И как вас воспринимают в Боснии?
- Политики меня ненавидят, а простые люди относятся хорошо. Однажды я говорила с женщиной из Сребреницы, она обняла меня, заплакала и сказала: «Если бы ваш дед был жив, такого с нами никогда не случилось бы».
Вообще в Боснии ностальгические настроения, связанные с Югославией, довольно сильны по сравнению с другими странами. Как говорит исследователь региона Андрей Шарый, «в социалистическое время Босния была ареной главного эксперимента, пробиркой, в которой товарищ Тито выращивал нового югославского человека. Поэтому Тито до сих пор так популярен среди мусульман, везде висят его портреты. Босния была плавильным котлом новой югославской нации. В Сараево в 84-м году даже прошли зимние Олимпийские игры, это был главный проект в истории социалистической Югославии: “Вот чего мы добились”». И вдруг в одночасье это все схлопнулось.
В конце 70-х Светлана Броз училась в медицинской академии и даже отказалась от курсов военной хирургии, считая, что в Югославии эти навыки ей никогда не пригодятся. Когда в начале 90-х начали говорить про возможный конфликт в Боснии, это звучало как прогнозы Нострадамуса:
- Говорили, что в Боснии много рек - Дрина, Сана, Босна - и что в них будут бросать тела мусульман. Поэтому в Боснии война будет особенно жестокой. Сначала я услышала это в частной беседе от одного оппозиционного политика, потом от другого, проправительственного. У меня глаза на лоб лезли. А через некоторое время эти «реки» стали общим местом.
Когда прогнозы сбылись, Светлана поехала в Боснию врачом-добровольцем и присоединилась к кардиологическому отряду, который ездил по горячим точкам, занимаясь обследованиями и терапией. И тут она обнаружила интересную вещь:
- Все люди, с которыми я имела дело, хотели сказать мне нечто. Может, тут сыграла роль моя фамилия, но они не говорили про внутричерепное давление, не говорили про пульс и уровень сахара в крови - первым делом они рассказывали некую историю. И эта история почти всегда была о том, как им помогли «враги». Бошняки рассказывали, как им помогали сербы, хорваты - как им помогали бошняки, и так далее. Видимо, каждый из них надеялся, что благодаря мне этот случай станет известен другим людям. Но, вернувшись в Белград, я поняла, что не могу все это опубликовать, потому что связана врачебной тайной. Тогда я сняла белый халат, взяла диктофон и поехала в Боснию еще раз - записывать эти и другие похожие истории. Они были самыми разными: иногда речь шла о спасении жизни, а иногда о трех картофелинах. Но всегда спасители - это представители «другой», враждебной стороны. После войны вернулась в Белград, чтобы это все расшифровать, но записи были украдены. Я абсолютно уверена, что не случайно: моя квартира находилась прямо напротив резиденции Милошевича, кто-то взломал замок и унес только эти кассеты. К счастью, небольшая часть сохранилась у машинистки, которой я отдала записи на расшифровку. Тогда я опять поехала в Боснию и опять собирала эти свидетельства, уже после войны. Это дало мне возможность поездить по самым трагическим районам, куда во время войны меня не пустили бы. В результате появилась эта книга.
Книга сразу стала дико популярной - ее перевели на несколько языков, Светлану стали приглашать читать лекции в Гарвард и Сорбонну. Через некоторое время она решила найти людей, которые упоминались в рассказах, чтобы понять природу их доброты.
- Почему они решили вести себя по-человечески? Почему не пошли на поводу у общепринятого национализма? Как ни странно, многие ссылались на опыт, связанный со Второй мировой войной. Кто-то слышал похожие истории в школе, у кого-то воевали родители, кому-то рассказывали дедушки и бабушки. И тогда я поняла, что ситуации ответственного поведения могут воспроизводиться. Очень важно, чтобы как можно больше людей видели примеры гражданского мужества. Ведь главное, чего нам не хватает, чтобы стать страной, - это критической массы ответственных людей.
Сейчас Светлана возглавляет неправительственную организацию, которая, как ни смешно это звучит, учит людей ответственному поведению.
- Если даже во время войны люди способны противостоять подлости, неужели это невозможно в мирное время? У нас есть школы гражданского мужества, мы учредили ежегодную премию для тех, кто борется с коррупцией, дискриминацией и не боится осуждения окружающих. Например, Мелиса Исмичич, учительница сербского, хорватского и босанского языков. В своей школе в городе Новый Шехер она пыталась открыто бороться с сегрегацией, с системой «две школы под одной крышей», когда хорватские и мусульманские дети сидят в отдельных классах и занимаются по разным программам. В результате ее со скандалом уволили, и она больше нигде не смогла найти работу. Сейчас она возглавляет одну из наших школ гражданского мужества.
ГЕНЕРАЛ В ОТСТАВКЕ
Мы встречаемся на площади возле католического собора. Подходит цыганская девочка, просит милостыню. Дивьяк достает кошелек.
- Скажи «добрый день» по-английски, тогда получишь деньги. Не можешь? Тогда извини.
Со мной Дивьяк говорит по-французски. Если я не понимаю, он без всякого раздражения повторяет, старается объяснить сложные вещи простыми словами, подбирает знакомые мне сербские корни. Чтобы не привлекать внимания, он сел спиной к улице, но к нам все равно то и дело кто-то подходит поздороваться. В Сараево Дивьяк - один из самых популярных людей, а в Республике Сербской он появляется только в темных очках и с накладными усами, потому что сербы считают его предателем своей крови: Дивьяк - серб, стоявший во главе боснийской армии.
77-летний Дивьяк родом из Белграда, но с 1966 года служил в Сараево, куда его направили после обучения в Военной школе в Париже. Когда Босния объявила о своей независимости, Дивьяк сразу объявил себя боснийцем - не бошняком, а именно боснийцем, гражданином Республики Босния и Герцеговина.
- Я всегда верил в идею мультиэтнического государства, и мне не нравилась идеология Милошевича, который строил свою политику на старых мифах и фантазиях о том, что все сербы должны жить на одной территории. Этой идее уже почти двести лет, и всегда были националисты, которые ее поддерживали. Они мыслят так, будто их девиз: «Выиграй войну, но проиграй мир!» В 1992 году югославская армия уже не была многонациональной, как раньше. В моем подразделении было 512 сербов, один мусульманин, один хорват и один еврей. Когда мне предложили занять пост замглавнокомандущего в боснийской армии, для меня это была большая честь. Именно АРБиХ я тогда воспринимал как многонациональную армию. Главнокомандующий был бошняк, его заместитель - хорват, меня воспринимали как серба. Солдатский состав был на двенадцать процентов сербским, на восемнадцать хорватским, остальные - мусульмане. Я остался в Сараево и провел там всю осаду.
Бошняки любят вспоминать, как Дивьяк, ободряя жителей Сараево, перебегал перекрестки на «аллее снайперов» и играл с пенсионерами во дворах в шахматы, как один мусульманский солдат успокаивал его: «Не волнуйтесь, генерал, сюда никогда не ступит нога серба». Про него говорили: «Когда он на передовой, нас не обстреливают, когда он уходит, сербы начинают стрелять». А еще про него говорили: «Раз он предал своих, значит, предаст и нас».
Атмосфера становилась все более нетерпимой, в армии начали практиковать общий намаз, к концу войны она была уже на 98% мусульманской. Однажды Дивьяка арестовали на 27 дней по подозрению в связях с четниками, которых он терпеть не мог, и президент Изетбегович, когда-то ближайший соратник, находясь в той же деревне, даже не навестил его в тюрьме.
Йован начал понимать, что его позвали только для того, чтобы боснийская армия хорошо выглядела в глазах мирового сообщества. «Я всего лишь икебана для Изетбеговича», - с грустной иронией говорил он. В 1996 году Изетбегович предложил ему уйти в почетную отставку и занять должность военного атташе во Франции.
- Когда я это услышал, я чуть не заплакал. Я не понимал почему. Я ведь честно выполнял свой долг, всегда был на передовой. Когда туннель в Сараево еще не построили, я вместе со всеми перебегал аэропорт, не дожидаясь, что мне организуют специальную ооновскую машину. Я везде был вместе с солдатами, старался поддерживать их моральный дух, учить гуманному поведению. Меня называли одним из лучших тактиков.
Дивьяк не поехал во Францию, а остался в Сараево и стал заниматься детьми. Он организовал фонд помощи военным сиротам, учредил несколько образовательных программ, школьных стипендий, летних лагерей, занялся интеграцией цыганских детей. Казалось, его ожидала тихая и грустная старость. Но на этом его история не кончилась.
В 2011 году Дивьяк был арестован в Австрии по обвинению в военном преступлении. 3 мая 1992 года он сыграл важную роль в так называемом эпизоде на улице Доброволячка. Накануне боснийский президент Изетбегович был задержан югославской армией в сараевском аэропорту. Его обещали отпустить в обмен на то, что подразделения ЮНА беспрепятственно выйдут из города. Но как только президента отпустили, кто-то стал расстреливать колонну, в результате чего погибли солдаты - по одним данным, 6 человек, по другим - 42. Дивьяк находился на месте событий. Сербские власти обвинили его в том, что это он отдал приказ атаковать колонну. 75-летнему генералу пришлось доказывать международному суду, что он не верблюд, демонстрировать видеозаписи, где он, наоборот, защищает колонну ЮНА.
- Когда колонна остановилась, я вышел на улицу Доброволячка посмотреть, что происходит. Для начала мне надо было убедиться, что Изетбегович на свободе. Я связался с ним по рации, он попросил меня разобраться, чтобы его пропустили в город. Как только его кортеж проехал, я услышал несколько выстрелов и крики: «Давай, давай!» Я схватил мегафон и закричал: «Не стрелять! Прекратите огонь!» Но когда я ушел, кто-то все-таки стал стрелять. Это были не мои солдаты. Там царил полнейший хаос, в городе было множество военизированных групп - «Территориальная оборона», «Зеленые береты», полиция, различные парамилитаристские образования. Кто из них почувствовал себя вправе решать, кому жить, а кому умереть, я до сих пор не знаю.
Европейцы не выдали Дивьяка Сербии и отпустили под залог. Но именно после ареста выяснилось, насколько он популярен в Боснии. Тысячи людей вышли на улицы Сараево и к сербскому посольству, скандируя: «Дивьё, серб ты наш, Чаршиа с тобой!» (Чаршиа - главная площадь города.) Оказалось, что для народа, в отличие от политиков, Дивьяк вовсе не «икебана», и дурацкий национализм здесь не так уж и работает. А если это так, у Боснии все-таки есть шанс стать страной.
Наступает вечер, часы на центральной мечети показывают двенадцать, хотя на самом деле только полвосьмого, - эти часы всегда показывают двенадцать во время захода солнца, и каждое утро специальный человек на башне их переводит, чтобы все знали, сколько осталось до вечерней молитвы. Мусульмане выходят на улицу есть. Чаршиа наполняется людьми, запахами и красками. Женщины здесь носят удивительные хиджабы ярких простых цветов, как из детского набора фломастеров: лазурно-голубые, огненно-красные, солнечно-желтые. Девочки-подростки играют перед мечетью во что-то вроде нашего «дзуба-дзуба», не обращая внимания на молящихся. Тут же рядом кто-то курит кальян, кто-то выпивает.
Неугомонный Лола уже битый час не может припарковаться в городе - сегодня мой последний день здесь, и он очень хочет передать для русских друзей бутылку ракии. Пока я его жду, мне приходит в голову дурацкая антиутопия - что было бы, если бы мы тоже поделились на такие вот квазинациональности.
Начинается чудовищная разрушительная война, во время которой «гопники», «хипстеры» и «кавказцы» отрезают друг другу уши и пальцы, загоняют друг друга в концлагеря с последующим обменом пленными, насилуют и убивают друг друга. Сначала «хипстеры» и «кавказцы», накачанные зарубежными бабками, вместе воюют против «гопников», потом начинают мочить друг друга. А после чудовищной резни в Тарусе и многолетней осады Москвы приходит добрый американский дядя, который говорит: ребята, хватит воевать, вы все правы, мы сделаем для вас конституцию, которая всех устроит. «Гопники», «хипстеры» и «кавказцы» разъезжаются по разным концам страны, печатают разные деньги, формируют разные школьные программы для своих детей и утверждают, что говорят на разных языках. Через четверть века они встречаются уже только в Госдуме, где только и делают, что поносят друг друга, и лишь иногда вздыхают о тех временах, когда нефти хватало на всех, а война казалась далекой, как прогнозы Нострадамуса.
Туннель между Боснией и Сербией, по которому когда-то ходили поезда из Сараево в Белград