К двадцатилетию Лицея №1525 "Воробьевы горы"
В строй воспоминаний о Лицее. Начало у Левы Ганкина тут
Я всегда говорила, что все, что я умею и знаю в этой жизни, я выучила и узнала, в Лицее. И вот так вот с уважительной большой буквы я привыкла о нем писать и думать. Если попробовать объяснить в двух словах, чему меня научил Лицей, то я бы сказала: не бояться брать на себя ответственность, уважать мнение другого человека и ко всему относиться с юмором.
Размышляя о Лицее, я неожиданно вспомнила, что именно в конце восьмого класса после уроков Натальи Владимировны Давыдовой по древнерусской литературе и искусству я пришла к родителям и попросила окрестить меня в православие. Это был осознанный выбор человека, досконально знакомого с религиозными канонами.
Когда 1-го сентября 1996 года мы, свеженабранный восьмой класс стояли перед всем факультетом на сцене и по очереди представлялись и говорили пару слов о себе, почему-то нас всех потянуло говорить о том, как мы хотим найти здесь новых друзей. Прошло десять лет после окончания Лицея, а мы с одноклассниками дружим до сих пор.
Я помню, как меня поражало уважительное обращение педагогов ко мне, ребенку, на Вы. Кстати, в Лицее свой сленг, у нас не учителя, а преподы, не уроки, а пары, ну и сами мы не ученики, а лицеисты. Я помню, как меня поразило, что старшеклассники в капустниках изображали преподавателей, шутили над их манерой разговаривать, двигаться. Такая свобода опьяняла и мы не всегда чувствовали, когда надо остановиться. Помню, в каком-то одном из первых наших капустников прозвучала реклама лысины Меленберга, стилизованная под идущую тогда по телевизору рекламу телегида: «Если ваша лысина потеряла былую яркость, просто сотрите с нее пыль».
Я пришла в Лицей из общеобразовательной спортивной школы с испанским уклоном (не спрашивайте, как это), где я без особых усилий на протяжении всего периода обучения была круглой отличницей. В Лицее же поначалу мне пришлось туго. Все предметы вне общеобразовательного курса были для меня в новинку. А спрашивали по ним гораздо строже. Почему-то мне казалось особенно стыдным, прийти на занятие не готовой. Поэтому впервые в жизни я стала засиживаться допоздна, скрупулезно выполняя домашние задания. Тогда же мне стало понятно, что просто на подробном выполнении упражнений выехать не получится. Здесь постоянно интересовались моим собственным мнением, которое раньше иметь мне было не положено.
В девятом классе я первый раз пришла на семинар Константина Михайловича Поливанова. Следующие три года Лицея и еще три или четыре года после выпуска я старалась не пропустить ни одного семинара. Уникальная атмосфера добродушия, ощущение сопричастности, и бескрайнее удивление, когда за непонятными красивыми не всегда рифмованными словами появляется смутный смысл, а чтение стихов похоже на игру. Чаепитие после семинара со сладостями вскладчину. Протоколы, которые писали по очереди. И дорога до метро Университет пешком, если хорошая погода.
А больше всего мне нравилось, когда уроки поэтики для разминки начинались с игры в буриме. И рифмы старались подобрать максимально неловкие. Мышка-крышка. Лавка-булавка. А Катя Завалова на это выдавала через минуту:
Жила была мышка,
Ютилась под лавкой,
Кололась булавкой,
Вот мышке и крышка.
А в другой раз рифмы были: даль - Стендаль, кот - Вальтер Скотт
И я написала длинное стихотворение, строго соблюдая рифмы, которое заканчивалось четверостишием:
Туманна прозы ветхой даль,
Со мной согласен грустный кот,
Там красно-черное - Стендаль,
А каждый Вальтер все же скот.
А еще я помню, как однажды в Лицей «заложили бомбу» и всех детей распустили по домам. А мы с Константином Михайловичем и Пириком поехали «в гости к Горькому». На экскурсию в дом-музей Максима Горького. Особняк Рябушинского в стиле модерн, архитектор Федор Шехтель, 1900-1902 г. Помню до сих пор, ночью разбуди. А потом мы ели булочки во французской кондитерской на Маяковке и мне подумалось, что это самый счастливый день в моей жизни.
А еще у меня в домашней библиотеке все книги из школьной программы до сих пор заложены сотнями маленьких закладочек, на которых бисерным почерком стоят мои пометки «Тема творчества», «Деньги», «Женщина и лошадь» и др.
И еще наши бесконечные игры в Мафию и гопдоп, а с приходом Ромика - в шахматы.
А еще на наш выпускной я поддалась какому-то очень трогательному порыву и написала стихотворение, которое, с одобрения класса, читала со сцены. Обычно я свои стихи категорически не могу запомнить, но это почему-то помню целиком.
Все церемонии похожи друг на друга,
Слова из года в год одни и те же.
Нам сложно вырваться из замкнутого круга,
Но мы народ веселый и мятежный.
Мы спорили с Лицеем, и с годами
Все споры вместе с нами повзрослели
И также яростно Лицей ругался с нами,
Заботясь лишь о нас, на самом деле.
Лицей и ненавязчиво и строго,
Учил нас красоте, добру, искусству,
Учил нас тяжело и очень много,
Учил нас думать и учил безумству.
Сейчас, Лицей, мы все прощенья просим,
За доски, что так редко вытирали,
За тот сумбур, что в твои стены вносим,
За то, что не сбылось, как обещали.
Прости за то, что мы играли в карты,
Прости за то, что меленько и криво
Писали мы на каждой третьей парте:
«Да здравствует Лицей! Лицею VIVA!»
А, на самом деле, мы писали на партах алгебраические руны
Я всегда говорила, что все, что я умею и знаю в этой жизни, я выучила и узнала, в Лицее. И вот так вот с уважительной большой буквы я привыкла о нем писать и думать. Если попробовать объяснить в двух словах, чему меня научил Лицей, то я бы сказала: не бояться брать на себя ответственность, уважать мнение другого человека и ко всему относиться с юмором.
Размышляя о Лицее, я неожиданно вспомнила, что именно в конце восьмого класса после уроков Натальи Владимировны Давыдовой по древнерусской литературе и искусству я пришла к родителям и попросила окрестить меня в православие. Это был осознанный выбор человека, досконально знакомого с религиозными канонами.
Когда 1-го сентября 1996 года мы, свеженабранный восьмой класс стояли перед всем факультетом на сцене и по очереди представлялись и говорили пару слов о себе, почему-то нас всех потянуло говорить о том, как мы хотим найти здесь новых друзей. Прошло десять лет после окончания Лицея, а мы с одноклассниками дружим до сих пор.
Я помню, как меня поражало уважительное обращение педагогов ко мне, ребенку, на Вы. Кстати, в Лицее свой сленг, у нас не учителя, а преподы, не уроки, а пары, ну и сами мы не ученики, а лицеисты. Я помню, как меня поразило, что старшеклассники в капустниках изображали преподавателей, шутили над их манерой разговаривать, двигаться. Такая свобода опьяняла и мы не всегда чувствовали, когда надо остановиться. Помню, в каком-то одном из первых наших капустников прозвучала реклама лысины Меленберга, стилизованная под идущую тогда по телевизору рекламу телегида: «Если ваша лысина потеряла былую яркость, просто сотрите с нее пыль».
Я пришла в Лицей из общеобразовательной спортивной школы с испанским уклоном (не спрашивайте, как это), где я без особых усилий на протяжении всего периода обучения была круглой отличницей. В Лицее же поначалу мне пришлось туго. Все предметы вне общеобразовательного курса были для меня в новинку. А спрашивали по ним гораздо строже. Почему-то мне казалось особенно стыдным, прийти на занятие не готовой. Поэтому впервые в жизни я стала засиживаться допоздна, скрупулезно выполняя домашние задания. Тогда же мне стало понятно, что просто на подробном выполнении упражнений выехать не получится. Здесь постоянно интересовались моим собственным мнением, которое раньше иметь мне было не положено.
В девятом классе я первый раз пришла на семинар Константина Михайловича Поливанова. Следующие три года Лицея и еще три или четыре года после выпуска я старалась не пропустить ни одного семинара. Уникальная атмосфера добродушия, ощущение сопричастности, и бескрайнее удивление, когда за непонятными красивыми не всегда рифмованными словами появляется смутный смысл, а чтение стихов похоже на игру. Чаепитие после семинара со сладостями вскладчину. Протоколы, которые писали по очереди. И дорога до метро Университет пешком, если хорошая погода.
А больше всего мне нравилось, когда уроки поэтики для разминки начинались с игры в буриме. И рифмы старались подобрать максимально неловкие. Мышка-крышка. Лавка-булавка. А Катя Завалова на это выдавала через минуту:
Жила была мышка,
Ютилась под лавкой,
Кололась булавкой,
Вот мышке и крышка.
А в другой раз рифмы были: даль - Стендаль, кот - Вальтер Скотт
И я написала длинное стихотворение, строго соблюдая рифмы, которое заканчивалось четверостишием:
Туманна прозы ветхой даль,
Со мной согласен грустный кот,
Там красно-черное - Стендаль,
А каждый Вальтер все же скот.
А еще я помню, как однажды в Лицей «заложили бомбу» и всех детей распустили по домам. А мы с Константином Михайловичем и Пириком поехали «в гости к Горькому». На экскурсию в дом-музей Максима Горького. Особняк Рябушинского в стиле модерн, архитектор Федор Шехтель, 1900-1902 г. Помню до сих пор, ночью разбуди. А потом мы ели булочки во французской кондитерской на Маяковке и мне подумалось, что это самый счастливый день в моей жизни.
А еще у меня в домашней библиотеке все книги из школьной программы до сих пор заложены сотнями маленьких закладочек, на которых бисерным почерком стоят мои пометки «Тема творчества», «Деньги», «Женщина и лошадь» и др.
И еще наши бесконечные игры в Мафию и гопдоп, а с приходом Ромика - в шахматы.
А еще на наш выпускной я поддалась какому-то очень трогательному порыву и написала стихотворение, которое, с одобрения класса, читала со сцены. Обычно я свои стихи категорически не могу запомнить, но это почему-то помню целиком.
Все церемонии похожи друг на друга,
Слова из года в год одни и те же.
Нам сложно вырваться из замкнутого круга,
Но мы народ веселый и мятежный.
Мы спорили с Лицеем, и с годами
Все споры вместе с нами повзрослели
И также яростно Лицей ругался с нами,
Заботясь лишь о нас, на самом деле.
Лицей и ненавязчиво и строго,
Учил нас красоте, добру, искусству,
Учил нас тяжело и очень много,
Учил нас думать и учил безумству.
Сейчас, Лицей, мы все прощенья просим,
За доски, что так редко вытирали,
За тот сумбур, что в твои стены вносим,
За то, что не сбылось, как обещали.
Прости за то, что мы играли в карты,
Прости за то, что меленько и криво
Писали мы на каждой третьей парте:
«Да здравствует Лицей! Лицею VIVA!»
А, на самом деле, мы писали на партах алгебраические руны