Евгений Водолазкин. Лавр
Под большим впечатлением от "Лавра" петербургского филолога-медиевиста и писателя Евгения Водолазкина.
Автор говорит не о прошлом (или современном), но о вечном (и потому настаивает на том, что "Лавр" - "неисторический роман", как обозначено на обложке книжки). Время в романе - при чёткой хронологической привязке начала и конца повествования к 6948 (1440) и 7028 (1520) годам соответственно, при постоянном движении сначала к дате конца света - 7000 (1492), а потом - от неё и далее, одновременно и не имеет значения, и определяет собой структуру текста. Способствуют этому и постоянные "прозрения будущего", и как бы случайные оговорки, в результате которых под стаявшим снегом XV столетия обнаруживаются пластиковые бутылки, и современные речевые обороты вперемежку с древнерусскими фразами и цитатами то из "Александрии", то из "Физиолога", то из "Пчелы", и как бы отстранённая позиция автора - филолога и современника, периодически сообщающего нам, что было и чего не было "в Средневековье". Способствуют этому и настойчивые возвращения к темам конца света и смерти - "глобальному" и "локальному" переходу к тому состоянию, когда "времени уже не будет". Да, жизнь главного героя происходит во времени - от рождения к смерти - но одновременно и как бы вне его (и точно так же - в пространстве, но и над ним). На пути к самому себе герой меняет имена и лица - и при этом остаётся самим собой, даже не узнавая себя. Эпизоды его жизни разворачиваются в линию и тут же замыкаются в круг, а круг оказывается спиралью, новым витком на пути к той Жизни, которая побеждает любую смерть и которой подвластны и время, и пространство.
Как и в древнерусских житиях, о причастности к этой Жизни можно догадаться по некоторым косвенным признакам: от способности ходить по водам и слышать друг друга на любом расстоянии, провидеть будущее и исцелять больных до чего-то не поддающегося описанию но очевидно ощущаемого людьми, которые всё время тянутся к Лавру - и не только потому, что он дарит им надежду и облегчение.
На своём долгом пути герой - целитель, юродивый, паломник, монах, схимник, отшельник - постоянно окружён множеством людей и одновременно одинок. Отсутствие формальных обозначений прямой речи при сохранении глаголов речи создаёт ощущение бессловесного, молчаливого диалога. Ещё в большей степени он окружён вещным миром, описанным с кропотливой дотошностью, местами - вопиюще натуралистично. Через внешние детали и обстоятельства, складывающиеся в метафору пути, описываются перемены, происходящие во внутреннем мире героя. О цели и смысле этого движения мы узнаём многое, о результатах - можем только догадываться.
Для ограниченного временем и пространством здесь, увы, иного и не дано...
...Там, под землёй, происходило не вполне обычное движение и раздавались особого рода голоса, не нарушавшие строгости и покоя. Святые говорили словами псалмов и строками из своих житий, памятных Арсению с детства. Тени от подносимых свечей перемещались по высохшим лицам и полусогнутым коричневым кистям. Казалось, что святые приподнимали головы, улыбались и едва заметно манили руками.
Город святых, прошептал Амборджо, следя за игрой теней. Они представляют нам иллюзию жизни.
Нет, также шёпотом возразил Арсений. Они опровергают иллюзию смерти.
Автор говорит не о прошлом (или современном), но о вечном (и потому настаивает на том, что "Лавр" - "неисторический роман", как обозначено на обложке книжки). Время в романе - при чёткой хронологической привязке начала и конца повествования к 6948 (1440) и 7028 (1520) годам соответственно, при постоянном движении сначала к дате конца света - 7000 (1492), а потом - от неё и далее, одновременно и не имеет значения, и определяет собой структуру текста. Способствуют этому и постоянные "прозрения будущего", и как бы случайные оговорки, в результате которых под стаявшим снегом XV столетия обнаруживаются пластиковые бутылки, и современные речевые обороты вперемежку с древнерусскими фразами и цитатами то из "Александрии", то из "Физиолога", то из "Пчелы", и как бы отстранённая позиция автора - филолога и современника, периодически сообщающего нам, что было и чего не было "в Средневековье". Способствуют этому и настойчивые возвращения к темам конца света и смерти - "глобальному" и "локальному" переходу к тому состоянию, когда "времени уже не будет". Да, жизнь главного героя происходит во времени - от рождения к смерти - но одновременно и как бы вне его (и точно так же - в пространстве, но и над ним). На пути к самому себе герой меняет имена и лица - и при этом остаётся самим собой, даже не узнавая себя. Эпизоды его жизни разворачиваются в линию и тут же замыкаются в круг, а круг оказывается спиралью, новым витком на пути к той Жизни, которая побеждает любую смерть и которой подвластны и время, и пространство.
Как и в древнерусских житиях, о причастности к этой Жизни можно догадаться по некоторым косвенным признакам: от способности ходить по водам и слышать друг друга на любом расстоянии, провидеть будущее и исцелять больных до чего-то не поддающегося описанию но очевидно ощущаемого людьми, которые всё время тянутся к Лавру - и не только потому, что он дарит им надежду и облегчение.
На своём долгом пути герой - целитель, юродивый, паломник, монах, схимник, отшельник - постоянно окружён множеством людей и одновременно одинок. Отсутствие формальных обозначений прямой речи при сохранении глаголов речи создаёт ощущение бессловесного, молчаливого диалога. Ещё в большей степени он окружён вещным миром, описанным с кропотливой дотошностью, местами - вопиюще натуралистично. Через внешние детали и обстоятельства, складывающиеся в метафору пути, описываются перемены, происходящие во внутреннем мире героя. О цели и смысле этого движения мы узнаём многое, о результатах - можем только догадываться.
Для ограниченного временем и пространством здесь, увы, иного и не дано...
...Там, под землёй, происходило не вполне обычное движение и раздавались особого рода голоса, не нарушавшие строгости и покоя. Святые говорили словами псалмов и строками из своих житий, памятных Арсению с детства. Тени от подносимых свечей перемещались по высохшим лицам и полусогнутым коричневым кистям. Казалось, что святые приподнимали головы, улыбались и едва заметно манили руками.
Город святых, прошептал Амборджо, следя за игрой теней. Они представляют нам иллюзию жизни.
Нет, также шёпотом возразил Арсений. Они опровергают иллюзию смерти.