ПРОСЬБА
Я люблю просыпаться. После сна часто получается подумать. Тело ещё не проснулось, потому не требует к себе внимания, и вся энергия, затрачиваемая на жизнедеятельность организма, растворяется в мыслях. Сегодня подумал о просьбах. С мыслями пришли воспоминания.
Просьбы… Как часто мы их слышим? Достаточно часто для того, чтобы лишь изредка на них реагировать. Ну, тут всё зависит от формы. Если тебя просят: «Подлей, подлец, цветы!», то на это не слишком хочется реагировать. Ну, да ладно. Просьбы, прошения, чужие желания, которые мы, как двое из ларца, стараемся исполнять. Всё это хорошо, обыденно и человечно. А вот часто ли мы сталкиваемся с последним желанием? Мне довелось.
То был переломный день, который крошит хребет весне и бросается в объятия лета. Прекрасный день для того, чтобы прокатиться на белой машине с красным плюсом на покатом боку. Я так и сделал. Меня свезли в инфекционное отделение городской больницы, в котором я провёл семь ночей воплотившегося ужаса. У танатофобии руки длинные! В палате на четверых уже было трое: огромный тридцатилетний детина, старик дет семидесяти и средних лет мужчина, покрытый татуировками, словно хохломская ложка росписями. Последний с трудом передвигал ноги, чтобы добраться до сортира. Все трое страдали диспепсией (в народе это смачно называют хлюпающим словом «понос»). Я оказался тут ошибочно, потому сразу почувствовал себя не в своей тарелке, а вернее, не в своём толчке. Короче, события развивались стремительно: на следующее утро благодаря известной волосатости блатной лапы меня перевели в двухместную палату к бронзовому призёру Европы по гандболу.
Старика и детину выписали, а дядя Серёжа (именно так звали того - с татуировками) остался один в дурнопахнущей палате. Ранним утром я зашёл забрать кое-какие вещи и увидел дядю Серёжу, сидящего у окна. Он повернулся, и в затуманенных его глазах я предвосхитил желание. Точнее, просьбу. - Слышишь, брат, дай сигарету. - Я не курю. Да и вам, дядь Серёж, сейчас не следовало бы. Ложитесь в постель. И я ушёл.
А на следующее утро медсестричка сказала мне, что дядя Серёжа умер. Я навсегда запомню этого человека без определённого места жительства, но с таким тягостным определённым желанием. Я навсегда запомню то, что я был последним человеком, пожавшим его шершавую руку. И, конечно же, я был последним человеком, который не исполнил его последнюю просьбу.
Что-то мы быстро и напрочь забываем, а что-то врезается в нашу память и застревает там, как Эскалибур в упрямом камне. Кое-что забывать полезно, кое-что - вредно, а кое-что - даже опасно. После этого момента в моей жизни, моём восприятии окружающей меня Вселенной что-то изменилось. Моё отношение к простым человеческим желаниям и просьбам, потому что каждая из них в любой момент может стать последней. Ладно, пойду полью цветы.
Просьбы… Как часто мы их слышим? Достаточно часто для того, чтобы лишь изредка на них реагировать. Ну, тут всё зависит от формы. Если тебя просят: «Подлей, подлец, цветы!», то на это не слишком хочется реагировать. Ну, да ладно. Просьбы, прошения, чужие желания, которые мы, как двое из ларца, стараемся исполнять. Всё это хорошо, обыденно и человечно. А вот часто ли мы сталкиваемся с последним желанием? Мне довелось.
То был переломный день, который крошит хребет весне и бросается в объятия лета. Прекрасный день для того, чтобы прокатиться на белой машине с красным плюсом на покатом боку. Я так и сделал. Меня свезли в инфекционное отделение городской больницы, в котором я провёл семь ночей воплотившегося ужаса. У танатофобии руки длинные! В палате на четверых уже было трое: огромный тридцатилетний детина, старик дет семидесяти и средних лет мужчина, покрытый татуировками, словно хохломская ложка росписями. Последний с трудом передвигал ноги, чтобы добраться до сортира. Все трое страдали диспепсией (в народе это смачно называют хлюпающим словом «понос»). Я оказался тут ошибочно, потому сразу почувствовал себя не в своей тарелке, а вернее, не в своём толчке. Короче, события развивались стремительно: на следующее утро благодаря известной волосатости блатной лапы меня перевели в двухместную палату к бронзовому призёру Европы по гандболу.
Старика и детину выписали, а дядя Серёжа (именно так звали того - с татуировками) остался один в дурнопахнущей палате. Ранним утром я зашёл забрать кое-какие вещи и увидел дядю Серёжу, сидящего у окна. Он повернулся, и в затуманенных его глазах я предвосхитил желание. Точнее, просьбу. - Слышишь, брат, дай сигарету. - Я не курю. Да и вам, дядь Серёж, сейчас не следовало бы. Ложитесь в постель. И я ушёл.
А на следующее утро медсестричка сказала мне, что дядя Серёжа умер. Я навсегда запомню этого человека без определённого места жительства, но с таким тягостным определённым желанием. Я навсегда запомню то, что я был последним человеком, пожавшим его шершавую руку. И, конечно же, я был последним человеком, который не исполнил его последнюю просьбу.
Что-то мы быстро и напрочь забываем, а что-то врезается в нашу память и застревает там, как Эскалибур в упрямом камне. Кое-что забывать полезно, кое-что - вредно, а кое-что - даже опасно. После этого момента в моей жизни, моём восприятии окружающей меня Вселенной что-то изменилось. Моё отношение к простым человеческим желаниям и просьбам, потому что каждая из них в любой момент может стать последней. Ладно, пойду полью цветы.