Кружевница Годелива
Весь город - как картинка на странице из сказки, и темнеют силуэты деревьев и домов, и шпилей спицы чуть позолочены закатным светом, и алая на крышах черепица; туманы осенью, весной, зимой и летом… Живёт там в переулке кружевница… Но только - перепутались сюжеты… А может - этот город просто снится…
Славен этот город шпалерами и кружевами, ажурными мостами над зелёной водой каналов, грустным перезвоном карильона, солёной рыбой и мелодичными песнями, сдобными вафлями и яблочным пивом. Сейчас - вернее, уже несколько столетий тому назад - море ушло, морской залив, глубоко вдававшийся в сушу, занесло песком, теперь там тянутся пустоши и безрадостные болота, город стал пустынным и тихим, обеднел и обезлюдел - зато, правда, и сохранились там почти в первозданном виде старинные площади, дома и переулки, и так же грустно звенит карильон с высокой башни и белые птицы плавают в зелёной воде канала. Но в те времена, про которые сказка сказывается, море ещё плескалось почти под стенами города, шумел порт, в городе было много заморских купцов, привозили большие величественные фрегаты и маленькие каравеллы в город индийские пряности, лионский бархат, новгородские меха и ревельские янтари…
Покупали же - всё, чем славилась эта округа, в том числе и кружева, которыми город издавна был знаменит. А из всех кружевниц в то время известнее всего было имя молодой кружевницы Годеливы. Это так говорится, что молодой, и, пожалуй, для мастерицы, достигшей такой известности, она была молода - но вот чтобы, например, замуж выходить - почти старая дева. И ведь, несмотря на то, что собой была нехороша - сутулая, и глаза близорукие (оно и понятно, если целыми днями за коклюшками сидеть), - многие за неё сватались. Да только то ли слишком разборчива была, то ли - вернее уж так - не интересно ей было ничего, кроме своего рукоделия.
А была она совсем одна на свете. Мать её, Герте-златошвейка, родами умерла, а отец, из гильдии ювелиров, умер в тот страшный год, когда госпожа Чума приходила в наш город.
- Ну что же ты, Годеливочка, - говорил ей Карел-сосед. - Ведь совсем в девках засиделась. Может быть, конечно, ты в монастырь уйти собираешься, так это дело доброе - и ведь и там искусные кружевницы нужны… А только… Может быть, шла бы лучше за меня замуж?
Сначала она смеялась.
И то ведь - кому другому ответила бы резко, потому как на язык очень остра была Годелива-кружевница - а тут жалко. Карел-сосед, друг детства, он, в общем-то, хороший, хотя и бестолков изрядно…
- Да что же, - отвечала она. - И женись на мне. Всё же лучше вдвоём, чем каждому в одиночестве. Только ты же ещё подмастерье, тебе нельзя жениться. Вот получишь звание мастера, - и выйду за тебя замуж.
- И то верно, - согласился Карел-сосед.
И стал с того дня ревностно стекольному мастерству учиться, хотя до того майстер Хендрикус на такого подмастерье и вовсе рукой махнул.
А кружевница Годелива, как и прежде, жила в своём домике в переулке возле городской стены, в палисаднике растила тюльпаны, плела кружева - кому на платье, кому на мантилью, по заказу от свейских да гишпанских купцов - тонкое паутинчатое кружево на веера придворным фрейлинам, господам кавалерам на пышные воротники и манжеты, а больше всего любила плести кружевные занавески - и то сказать, видели бы вы такие занавески! Словно сказка, из ниток сплетённая. Вешаешь такую на мутное окошко, выходящее на стену соседнего дома, а у тебя там и чудесные замки, и драконы с рыцарями, и цветы среди зимы цветут. Цельная кружевная страна, и тонкое всё - вот как бывает холодными зимами мороз на стёклах узоры рисует - такие вот сказочные занавески.
Одно плохо, что не хранятся кружева долго: какие на одежде носят - истреплются, занавески от сырости истлеют. Особенно в таком сыром климате, как в дождливом нашем городке.
А про обещание своё Карелу - не то чтоб забыла, нет, помнила, конечно, ещё бы не помнить… Да только, когда это ещё будет, зачем же сейчас о нём думать.
Покупали у неё кружевные занавески горожанки-соседки. Кружевных ангелков и куколок - дети. Приходили за кружевом на платья почтенные жёны городских старшин. Для статуи святой Агнессы в монастыре сплела она золотой кружевной покров. Из столицы придворные, а то и сам герцог, присылали за её кружевами. Заморские купцы - к ней, в скромный переулок, захаживали.
А сама кружевница Годелива ходила целый год в одном и том же тёмном платье, и даже воротник на платье - полотняный, простой, без кружев - и то сказать, столько заказов, себе самой нет времени кружева сплести.
Один раз пришёл к ней удивительный покупатель. Рыцарь-не-рыцарь, купец-не-купец… Платье из богатой ткани, какая бы и аристократу под стать, но по крою - купеческое. Без доспехов. Хотя под таким широким кафтаном можно и тонкую кольчугу надеть, не заметно будет. Осанка прямая-прямая, волосы чёрные с серебряной проседью, глаза смеющиеся, а губы грустные, без улыбки - за весь разговор ни разу не улыбнулся.
- Я, - говорит гость, - издалека. (Как будто по манерам его и костюму этого не видно). Но и там про кружева Годеливы слышали. А князь мой (я, видишь ли, хоть и купец, да не простой, а княжеский поставщик, да и вообще князя нашего приближённый) жениться недавно собрался. В третий раз. Так вот и послал меня заказать тебе фату для его, княжеской, невесты. За деньгами я не постою, только ты уж побыстрее, мне ещё обратно ехать, а дорога дальняя.
Сначала вовсе хотела Годелива от заказа отказаться - слишком высокомерен был заморский гость.
Но всё-таки… Княжеской невесте убор не каждый день просят сплести, верно. Да и было в нём что-то такое - ведь и говорит серьёзно, надменно даже; красивые, как у статуи, губы углами вниз, а в глазах искорки скачут.
От остальных заказов отказалась пока. Села фату плести.
Но только как-то не шла работа, не спорилась. Почему так?
Этот, кареглазый, снова заходил. Спрашивал, когда готова вуаль будет. Сказал, что на минутку зашёл, но уселся в кресле, остывшим чаем не побрезговал, и как-то разговорились. И пока он сидел, да про свою страну рассказывал, какие там поля да леса, и на каких зверей жители в тех лесах охотятся, да как пшеницу выращивают, и как города строят - так чуть не треть работы в тот день Годелива сделала.
Приходил и ещё.
А Годеливе и жаль фату доделывать - не будет больше гость заморский ходить и сказки-были про своё лесное княжество сказывать - да что же делать?
Доплела, отдала ему фату, кошель, тяжело набитый золотыми монетами, получила, да половину сразу отнесла монахиням-бегинкам.
У них там приют, и больница, в общем, пригодятся купцовы монеты… Она так сразу решила, ещё когда он с заказом пришёл только, что если уж удастся ей фату для княжеской невесты сплести, то половину платы за неё в монастырь отнесёт.
Грустно стало. Не хочется весёлые занавески с мельницами и кораблям плести, ни веера для столичных дам, ни простенькое кружевце на чепцы нашим горожанкам, ни тюльпаны в саду растить не хочется, ничего не хочется.
А тут ещё радость, какой и не надо бы триста лет, - приходил Карел-сосед, говорит, что сделал удивительный стеклянный сосуд, что старейшины цеха должны осмотреть его шедевр и, должно быть, признают мастером, потому что такого удивительного и огромного стеклянного сосуда никто в нашем городе не видывал, а там через неделю и свадьбу сыграть можно.
Обещала ведь.
Обещала, что делать.
И сидит весь медовый, золотоволосый такой, глаза зелёные навыкате, улыбочка сладкая. Красавец.
Жених.
Тошно-то как…
Нет сил дома сидеть, пошла по городу гулять. Давно уж из домика своего дальше, чем в церковь и лавку, не выходила - ни в порт, ни на площадь, ни в городском саду гулять.
Серый, словно в тонкую кисею укутанный, день догорал над городом. Грустно.
С ней здоровались и вежливо расспрашивали о делах, здоровье, заказах, свадьбе (раструбил уже о свадьбе, горе-женишок, что же с ним, дураком, делать), а за спиной - качали головами - что ж случилось такое, что сама Годелива-затворница вышла в город погулять и безо всякой, кажется, цели?
Чего тебе неймётся… Всё ведь, как должно… Карел-сосед, мастер теперь, не хуже прочих. Так и заживёте - он будет стеклянную посуду делать, ты кружева плести, как и прежде, почтенные горожане славного города, и чего тебе ещё надо?
Неужели сказки о дальних княжествах душу разбередили?
Да нет ведь ничего.
А глаза смеющиеся, с золотыми искрами в глубине - да брось, он красавец, княжеский советник, умница и богач, а ты простая некрасивая кружевница. Он и не заметил тебя, ему только заказ забрать, он же так, просто посланец…
Брось. Не было никакой фаты княжеской, не было никакого гостя заморского.
Так говоря сама с собой, гуляла по городу, смотрела, где какие диковинки, заходила в лавочки, думала, чего бы прикупить к свадьбе.
Как вдруг увидела у Клауса, вдовца-ювелира, среди привычных бус, цепочек и медальонов - удивительные украшения.
Словно кружева среди бус самоцветных кто-то бросил.
Только кружево то серебряное. Из серебряной проволоки.
- Это не моя работа. Эти мне присылают - вот камеи и инталии от одного резчика из Праги, а серебряные эти вещицы - даже и не вспомню. По случаю приобрёл. На востоке такое плетут.
Где-то на востоке - это конечно, не адрес. Это ещё пойди найди того мастера. Но только Годеливе показалось, что ответ найден. Полотняные и шёлковые кружева всем хороши, да только живут недолго. А вот серебряные… Это совсем другая история. Значит, надо найти того, кто их делает, и научиться этому ремеслу.
То, что в славном нашем городе женщин-ювелиров никогда не было - ну так и что с того?
От золотых монет, принесённых незнакомцем за фату для княгини, оставалось половина. Немало, но кто знает, насколько ты уезжаешь и вообще вернёшься ли. Домик и инструменты надо, конечно, оставить. А вот всё, что было ценного в доме - часы немецкой работы, столовое серебро, луковицы редкой расцветки тюльпанов - всё это надо продать, да ещё и втайне.
Пошла к ломбардцу-банкиру, меняльная контора которого была неподалёку. Конечно, итальянец заплатил только половину того, что всё это - особенно тюльпаны! - на самом деле стоило. Зато не задавал лишних вопросов…
На следующее утро из порта отплывал только один корабль. Но зато - туда, куда и было нужно.
Пожилой капитан с обветренным лицом, в кожаном камзоле, с недоверием смотрел на худенького сутулого юношу, который пришёл к нему с просьбой - не бесплатно, конечно, - взять его на корабль, если это судно вообще берёт пассажиров.
Мальчишка протянул ему письмо.
«Жалко, господин капитан, что корабль ваш уже нынче отправляется в море, и вы не погуляете на моей свадьбе, которая будет через неделю. Прошу вас, примите на борт вашего корабля этого юношу, моего кузена. Мальчик учился в Генте у ювелира, но однажды он увидел у восточных купцов сказочной красоты украшение, и решил, что должен ехать на восток, искать мастера, который умеет делать такие вещи, и учиться только у него. Как я ни пыталась убедить его хотя бы повременить с отъездом, он оставался непреклонен. И то сказать, через неделю погода может уже ухудшиться и отправление придётся отложить на неизвестное время. В общем, прошу вас принять его на свой корабль и помочь ему на первых порах - так как молодой упрямец никогда до того не путешествовал дальше Гента.
Кружевница Годелива».
К письму прилагалась дюжина батистовых платков с кружевной оторочкой и изящно вышитым алыми нитками вензелем господина капитана.
- Ну что же, юноша, раз вы родственник госпожи Годеливы… У меня есть свободные каюты, в этакую пору мало желающих пускаться в путь. Как вас зовут, мой мальчик?
- Готфрид.
(«И куда я собралась? - подумала Годелива. - Из города, где моё имя так славно и известно, навстречу неизвестности и опасностям… Полно, смогу ли я хотя бы найти ту мастерскую, где делают кружево из серебра?»).
Корабль отчалил от берега. Кричали чайки; город терялся в тумане.
На носу корабля стоял человек, кутавшийся в тёмный плащ, и в надвинутой на глаза шляпе, и смотрел вдаль, туда, где серое, свинцовое море сливалось с серым облачным небом. Он резко обернулся, услышав шаги за спиной.
Это был княжеский посланец.
- Я не думал, что на корабле есть другие пассажиры. Кто вы и куда направляетесь? Впрочем, это не моё дело.
- Зовут меня Готфрид. Я учился ювелирному делу в Генте, но поссорился с мастером. Еду на восток, слышал, что там самые искусные ювелиры…
Смеющиеся глаза. Карие, с рыжими блёстками. Как балтийские янтари, которые Годелива как-то видела в ювелирной лавке.
- Ваше лицо кажется мне знакомым, но не могу вспомнить, где я его видел.
Она пожала плечами.
- Ах, да… Вы похожи на эту смешную девушку-кружевницу из переулка возле городской стены. Чудаковатая немного, хотя, конечно, очень искусная. Как же её… Годелива. Я слышал, у неё свадьба вскоре. Вы не родственник ей, Готфрид?
- Троюродный брат, - ответила Годелива.
- Что ж… Впереди долгое плаванье, Готфрид.
Смотри - на берегу остались городские башни. Мельницы. Деревья. Цветы и собаки. Мосты и дома. Перезвон карильона и запах яблок.
А корабль по ровным, как будто нарисованным волнам, уплывает куда-то, и пухлощёкий Борей надувает его паруса.
Как будто картинки на изразцах голландской печи.
Гораздо лучше сказке раствориться - как тени, морось, отзвук менуэта, чем умереть в попытках повториться… Как странно перепутались сюжеты! Не сможет сказка перевоплотиться, она растает с сереньким рассветом.
Над волнами кричат и плачут птицы, ветр раздувает паруса корвета… И правда, может, в странствия пуститься?
А впрочем, я не знаю, так ли это.
Славен этот город шпалерами и кружевами, ажурными мостами над зелёной водой каналов, грустным перезвоном карильона, солёной рыбой и мелодичными песнями, сдобными вафлями и яблочным пивом. Сейчас - вернее, уже несколько столетий тому назад - море ушло, морской залив, глубоко вдававшийся в сушу, занесло песком, теперь там тянутся пустоши и безрадостные болота, город стал пустынным и тихим, обеднел и обезлюдел - зато, правда, и сохранились там почти в первозданном виде старинные площади, дома и переулки, и так же грустно звенит карильон с высокой башни и белые птицы плавают в зелёной воде канала. Но в те времена, про которые сказка сказывается, море ещё плескалось почти под стенами города, шумел порт, в городе было много заморских купцов, привозили большие величественные фрегаты и маленькие каравеллы в город индийские пряности, лионский бархат, новгородские меха и ревельские янтари…
Покупали же - всё, чем славилась эта округа, в том числе и кружева, которыми город издавна был знаменит. А из всех кружевниц в то время известнее всего было имя молодой кружевницы Годеливы. Это так говорится, что молодой, и, пожалуй, для мастерицы, достигшей такой известности, она была молода - но вот чтобы, например, замуж выходить - почти старая дева. И ведь, несмотря на то, что собой была нехороша - сутулая, и глаза близорукие (оно и понятно, если целыми днями за коклюшками сидеть), - многие за неё сватались. Да только то ли слишком разборчива была, то ли - вернее уж так - не интересно ей было ничего, кроме своего рукоделия.
А была она совсем одна на свете. Мать её, Герте-златошвейка, родами умерла, а отец, из гильдии ювелиров, умер в тот страшный год, когда госпожа Чума приходила в наш город.
- Ну что же ты, Годеливочка, - говорил ей Карел-сосед. - Ведь совсем в девках засиделась. Может быть, конечно, ты в монастырь уйти собираешься, так это дело доброе - и ведь и там искусные кружевницы нужны… А только… Может быть, шла бы лучше за меня замуж?
Сначала она смеялась.
И то ведь - кому другому ответила бы резко, потому как на язык очень остра была Годелива-кружевница - а тут жалко. Карел-сосед, друг детства, он, в общем-то, хороший, хотя и бестолков изрядно…
- Да что же, - отвечала она. - И женись на мне. Всё же лучше вдвоём, чем каждому в одиночестве. Только ты же ещё подмастерье, тебе нельзя жениться. Вот получишь звание мастера, - и выйду за тебя замуж.
- И то верно, - согласился Карел-сосед.
И стал с того дня ревностно стекольному мастерству учиться, хотя до того майстер Хендрикус на такого подмастерье и вовсе рукой махнул.
А кружевница Годелива, как и прежде, жила в своём домике в переулке возле городской стены, в палисаднике растила тюльпаны, плела кружева - кому на платье, кому на мантилью, по заказу от свейских да гишпанских купцов - тонкое паутинчатое кружево на веера придворным фрейлинам, господам кавалерам на пышные воротники и манжеты, а больше всего любила плести кружевные занавески - и то сказать, видели бы вы такие занавески! Словно сказка, из ниток сплетённая. Вешаешь такую на мутное окошко, выходящее на стену соседнего дома, а у тебя там и чудесные замки, и драконы с рыцарями, и цветы среди зимы цветут. Цельная кружевная страна, и тонкое всё - вот как бывает холодными зимами мороз на стёклах узоры рисует - такие вот сказочные занавески.
Одно плохо, что не хранятся кружева долго: какие на одежде носят - истреплются, занавески от сырости истлеют. Особенно в таком сыром климате, как в дождливом нашем городке.
А про обещание своё Карелу - не то чтоб забыла, нет, помнила, конечно, ещё бы не помнить… Да только, когда это ещё будет, зачем же сейчас о нём думать.
Покупали у неё кружевные занавески горожанки-соседки. Кружевных ангелков и куколок - дети. Приходили за кружевом на платья почтенные жёны городских старшин. Для статуи святой Агнессы в монастыре сплела она золотой кружевной покров. Из столицы придворные, а то и сам герцог, присылали за её кружевами. Заморские купцы - к ней, в скромный переулок, захаживали.
А сама кружевница Годелива ходила целый год в одном и том же тёмном платье, и даже воротник на платье - полотняный, простой, без кружев - и то сказать, столько заказов, себе самой нет времени кружева сплести.
Один раз пришёл к ней удивительный покупатель. Рыцарь-не-рыцарь, купец-не-купец… Платье из богатой ткани, какая бы и аристократу под стать, но по крою - купеческое. Без доспехов. Хотя под таким широким кафтаном можно и тонкую кольчугу надеть, не заметно будет. Осанка прямая-прямая, волосы чёрные с серебряной проседью, глаза смеющиеся, а губы грустные, без улыбки - за весь разговор ни разу не улыбнулся.
- Я, - говорит гость, - издалека. (Как будто по манерам его и костюму этого не видно). Но и там про кружева Годеливы слышали. А князь мой (я, видишь ли, хоть и купец, да не простой, а княжеский поставщик, да и вообще князя нашего приближённый) жениться недавно собрался. В третий раз. Так вот и послал меня заказать тебе фату для его, княжеской, невесты. За деньгами я не постою, только ты уж побыстрее, мне ещё обратно ехать, а дорога дальняя.
Сначала вовсе хотела Годелива от заказа отказаться - слишком высокомерен был заморский гость.
Но всё-таки… Княжеской невесте убор не каждый день просят сплести, верно. Да и было в нём что-то такое - ведь и говорит серьёзно, надменно даже; красивые, как у статуи, губы углами вниз, а в глазах искорки скачут.
От остальных заказов отказалась пока. Села фату плести.
Но только как-то не шла работа, не спорилась. Почему так?
Этот, кареглазый, снова заходил. Спрашивал, когда готова вуаль будет. Сказал, что на минутку зашёл, но уселся в кресле, остывшим чаем не побрезговал, и как-то разговорились. И пока он сидел, да про свою страну рассказывал, какие там поля да леса, и на каких зверей жители в тех лесах охотятся, да как пшеницу выращивают, и как города строят - так чуть не треть работы в тот день Годелива сделала.
Приходил и ещё.
А Годеливе и жаль фату доделывать - не будет больше гость заморский ходить и сказки-были про своё лесное княжество сказывать - да что же делать?
Доплела, отдала ему фату, кошель, тяжело набитый золотыми монетами, получила, да половину сразу отнесла монахиням-бегинкам.
У них там приют, и больница, в общем, пригодятся купцовы монеты… Она так сразу решила, ещё когда он с заказом пришёл только, что если уж удастся ей фату для княжеской невесты сплести, то половину платы за неё в монастырь отнесёт.
Грустно стало. Не хочется весёлые занавески с мельницами и кораблям плести, ни веера для столичных дам, ни простенькое кружевце на чепцы нашим горожанкам, ни тюльпаны в саду растить не хочется, ничего не хочется.
А тут ещё радость, какой и не надо бы триста лет, - приходил Карел-сосед, говорит, что сделал удивительный стеклянный сосуд, что старейшины цеха должны осмотреть его шедевр и, должно быть, признают мастером, потому что такого удивительного и огромного стеклянного сосуда никто в нашем городе не видывал, а там через неделю и свадьбу сыграть можно.
Обещала ведь.
Обещала, что делать.
И сидит весь медовый, золотоволосый такой, глаза зелёные навыкате, улыбочка сладкая. Красавец.
Жених.
Тошно-то как…
Нет сил дома сидеть, пошла по городу гулять. Давно уж из домика своего дальше, чем в церковь и лавку, не выходила - ни в порт, ни на площадь, ни в городском саду гулять.
Серый, словно в тонкую кисею укутанный, день догорал над городом. Грустно.
С ней здоровались и вежливо расспрашивали о делах, здоровье, заказах, свадьбе (раструбил уже о свадьбе, горе-женишок, что же с ним, дураком, делать), а за спиной - качали головами - что ж случилось такое, что сама Годелива-затворница вышла в город погулять и безо всякой, кажется, цели?
Чего тебе неймётся… Всё ведь, как должно… Карел-сосед, мастер теперь, не хуже прочих. Так и заживёте - он будет стеклянную посуду делать, ты кружева плести, как и прежде, почтенные горожане славного города, и чего тебе ещё надо?
Неужели сказки о дальних княжествах душу разбередили?
Да нет ведь ничего.
А глаза смеющиеся, с золотыми искрами в глубине - да брось, он красавец, княжеский советник, умница и богач, а ты простая некрасивая кружевница. Он и не заметил тебя, ему только заказ забрать, он же так, просто посланец…
Брось. Не было никакой фаты княжеской, не было никакого гостя заморского.
Так говоря сама с собой, гуляла по городу, смотрела, где какие диковинки, заходила в лавочки, думала, чего бы прикупить к свадьбе.
Как вдруг увидела у Клауса, вдовца-ювелира, среди привычных бус, цепочек и медальонов - удивительные украшения.
Словно кружева среди бус самоцветных кто-то бросил.
Только кружево то серебряное. Из серебряной проволоки.
- Это не моя работа. Эти мне присылают - вот камеи и инталии от одного резчика из Праги, а серебряные эти вещицы - даже и не вспомню. По случаю приобрёл. На востоке такое плетут.
Где-то на востоке - это конечно, не адрес. Это ещё пойди найди того мастера. Но только Годеливе показалось, что ответ найден. Полотняные и шёлковые кружева всем хороши, да только живут недолго. А вот серебряные… Это совсем другая история. Значит, надо найти того, кто их делает, и научиться этому ремеслу.
То, что в славном нашем городе женщин-ювелиров никогда не было - ну так и что с того?
От золотых монет, принесённых незнакомцем за фату для княгини, оставалось половина. Немало, но кто знает, насколько ты уезжаешь и вообще вернёшься ли. Домик и инструменты надо, конечно, оставить. А вот всё, что было ценного в доме - часы немецкой работы, столовое серебро, луковицы редкой расцветки тюльпанов - всё это надо продать, да ещё и втайне.
Пошла к ломбардцу-банкиру, меняльная контора которого была неподалёку. Конечно, итальянец заплатил только половину того, что всё это - особенно тюльпаны! - на самом деле стоило. Зато не задавал лишних вопросов…
На следующее утро из порта отплывал только один корабль. Но зато - туда, куда и было нужно.
Пожилой капитан с обветренным лицом, в кожаном камзоле, с недоверием смотрел на худенького сутулого юношу, который пришёл к нему с просьбой - не бесплатно, конечно, - взять его на корабль, если это судно вообще берёт пассажиров.
Мальчишка протянул ему письмо.
«Жалко, господин капитан, что корабль ваш уже нынче отправляется в море, и вы не погуляете на моей свадьбе, которая будет через неделю. Прошу вас, примите на борт вашего корабля этого юношу, моего кузена. Мальчик учился в Генте у ювелира, но однажды он увидел у восточных купцов сказочной красоты украшение, и решил, что должен ехать на восток, искать мастера, который умеет делать такие вещи, и учиться только у него. Как я ни пыталась убедить его хотя бы повременить с отъездом, он оставался непреклонен. И то сказать, через неделю погода может уже ухудшиться и отправление придётся отложить на неизвестное время. В общем, прошу вас принять его на свой корабль и помочь ему на первых порах - так как молодой упрямец никогда до того не путешествовал дальше Гента.
Кружевница Годелива».
К письму прилагалась дюжина батистовых платков с кружевной оторочкой и изящно вышитым алыми нитками вензелем господина капитана.
- Ну что же, юноша, раз вы родственник госпожи Годеливы… У меня есть свободные каюты, в этакую пору мало желающих пускаться в путь. Как вас зовут, мой мальчик?
- Готфрид.
(«И куда я собралась? - подумала Годелива. - Из города, где моё имя так славно и известно, навстречу неизвестности и опасностям… Полно, смогу ли я хотя бы найти ту мастерскую, где делают кружево из серебра?»).
Корабль отчалил от берега. Кричали чайки; город терялся в тумане.
На носу корабля стоял человек, кутавшийся в тёмный плащ, и в надвинутой на глаза шляпе, и смотрел вдаль, туда, где серое, свинцовое море сливалось с серым облачным небом. Он резко обернулся, услышав шаги за спиной.
Это был княжеский посланец.
- Я не думал, что на корабле есть другие пассажиры. Кто вы и куда направляетесь? Впрочем, это не моё дело.
- Зовут меня Готфрид. Я учился ювелирному делу в Генте, но поссорился с мастером. Еду на восток, слышал, что там самые искусные ювелиры…
Смеющиеся глаза. Карие, с рыжими блёстками. Как балтийские янтари, которые Годелива как-то видела в ювелирной лавке.
- Ваше лицо кажется мне знакомым, но не могу вспомнить, где я его видел.
Она пожала плечами.
- Ах, да… Вы похожи на эту смешную девушку-кружевницу из переулка возле городской стены. Чудаковатая немного, хотя, конечно, очень искусная. Как же её… Годелива. Я слышал, у неё свадьба вскоре. Вы не родственник ей, Готфрид?
- Троюродный брат, - ответила Годелива.
- Что ж… Впереди долгое плаванье, Готфрид.
Смотри - на берегу остались городские башни. Мельницы. Деревья. Цветы и собаки. Мосты и дома. Перезвон карильона и запах яблок.
А корабль по ровным, как будто нарисованным волнам, уплывает куда-то, и пухлощёкий Борей надувает его паруса.
Как будто картинки на изразцах голландской печи.
Гораздо лучше сказке раствориться - как тени, морось, отзвук менуэта, чем умереть в попытках повториться… Как странно перепутались сюжеты! Не сможет сказка перевоплотиться, она растает с сереньким рассветом.
Над волнами кричат и плачут птицы, ветр раздувает паруса корвета… И правда, может, в странствия пуститься?
А впрочем, я не знаю, так ли это.