mariage de convenance (2)
начало
Даты интервью: 16, 18, 23 октября 1950
Донские казаки и калмыки издавна жили и трудились вместе. Хотя между ними существовали некоторые политические и личные связи, я, однако, давно прекратил вмешиваться в казачьи дела.
Глава казацких сепаратистов Глазков хотел уехать в США, но очевидно некоторые казаки правых взглядов донесли на него в CIC.
Во время войны у казаков не было Национального Комитета. Существовало два центра: в Берлине (Казачье Главное Управление) под началом Краснова, которое главным образом опекало свои военные соединения и второй в Праге под началом Глазкова, который не был официально признан немцами, однако, ему позволяли публиковать собственную газету - "Казачий Вестник".
До 1936 я принимал участие в казачьей политике, но расходился с Глазковым из-за его антирусской линии. Но я признаю их право требовать независимость. Степанов позже тоже работал с Глазковым.
Дурное обращение немцев с военнопленными стало фактором, поколебавшим позиции многих в 1941. Первый раз я увидел наших калмыцких военнопленных в Херсоне, они работали на холоде. За три часа, что я там находился, несколько человек умерли. Когда они умирали, их товарищи дрались над их телами за одежду и пожитки, даже если хозяин еще не умер, а только был при смерти. Я отдал им какие-то вещи, но немцы пригрозили мне, что отберут их у пленных снова.
За восемь месяцев моего пребывания в Крыму я видел немало негуманного отношения к военнопленным. Я ездил по лагерям, собирая кавказцев, калмыков, казаков для нашей работы. Я был в лагере военнопленных в Бахчисарае, рассчитанном на 10000 человек, посреди голой степи. Там было 20 или даже 30 тысяч человек. Воды не было. Еды им давали очень мало. За дополнительный кусок хлеба люди дрались и дубасили друг друга. Немцев не смущало, что местное население все это видит. Они избивали пленных на улицах. Люди там добросердечные, симпатичные. Результат - сцены с криками и возмущением.
Большой лагерь в Феодосии. Им управлял молодой немецкий сержант. Он мог расстреливать кого хотел. В Бахчисарае я знал молодого сержанта, судетского немца, он позволял мне забирать больше людей, чем мне предписывалось. Но по ночам он часто во время обхода лагеря расстреливал пленных. В одном углу лагеря была камера, в которой они содержали политруков и евреев. Камера была рассчитана людей на 40, в ней содержалось 100. Ночью их выводили за территорию лагеря и расстреливали. Азербайджанцев расстреливали как евреев из-за их внешнего вида и потому что они были обрезаны. В лагере были доносчики, а немцы не заботились о проверке достоверности их информации. Если мне удавалось вытащить одного-двоих и привести их в русскую или татарскую деревню в Крыму, люди, сами жившие бедно, давали им одежду, старые вещи и принимали на работу в колхоз.
Официально предполагалось, что освобожденные будут готовиться к разведывательной работе. Случайно немцы заподозрили меня. В Симферополе я помогал продуктами одной семье: образованной женщине-еврейке и ее дочери. Они прятались, но сукин сын, положивший глаз на дочь, донес на них в СД, и их арестовали. Я дважды приходил и пытался добиться их освобождения, ручаясь, что они не евреи. Но тест по крови доказал немцам, что они евреи. СД приказала мне не вмешиваться, и я был арестован на два дня, пока мое начальство меня не освободило.
Конечно, среди местных были и такие (небольшой процент), кто соучаствовал в зверствах, чтобы выслужиться перед немцами. Охранники в лагере брали деревянные палки и выбивали пленным зубы, если те нарушали лагерный распорядок или пытались получить лишние 100 грамм хлеба. В таких условиях в людях проявлялись худшие качества (я спас советского доктора, которого обвиняли в расстреле немецких военнопленных).
В одной немецкой дивизии была рота калмыков под началом калмыцкого зондерфюрера - нового эмигранта. Я дважды с ним разговаривал, потом мы пошли вместе выпить. Он говорил со мной искренне: "Вы на стороне немцев. Мы перебежали добровольно, дезертировали, поскольку слышали, что здесь есть калмыки. Я уже больше года здесь. Я не видел ничего хорошего. При первой же возможности мы перебежим обратно". Конечно, я не доложил о его словах, но вскоре их перебросили воевать с партизанами в Северную Италию. Там один взвод убил немецкого командира и ушел к партизанам, остальные три взвода посадили в тюрьму в Варшаве. Я поехал туда, чтобы спасти их, попросил немцев их выпустить. Тем не менее через три месяца они тоже ушли к партизанам. Я не знаю, что с ними стало.
Отношения между татарами и русскими в Крыму были плохими. Но население не слишком ощущало разницу отношений. Русские говорили: "Немцы отдали театр в Симферополе татарам". Было образовано нечто вроде татарского самоуправления.
Немецкие военные были лучше, чем гражданские и чем СС/СД. Военные и СС не слишком ладили друг с другом. Восточное министерство не имело отношения ни к тем, ни к другим, но было ближе к СС, чем к военным. Нам казалось, что восточное министерство все только портит. Кестринг относился к нам хорошо: помогал спасать наших земляков.
В кавказской зондеркоманде были как представители восточного министерства, так и МИДа.
Предприятие Цеппелин имело два различных направления, с которыми я имел дело:
1) Кавказ: грузины, армяне и пр.
2) казаки, калмыки и пр.
Русских не было, со всеми группами обращались одинаково. Три группы были направлены через линию фронта:
1) дагестанская группа, от которой не было новостей, хотя мы знали, что они приземлились успешно
2) кабардинская группа, которая работала полтора месяца
3) грузинская группа, которой удалось бежать в Турцию
Вторая группа передавала нам информацию по радио, они просили нас об оружии, но его им так и не отправили. Очевидно, позже они погибли. Хотя они могли и спрятаться в горах. Они могли бы вести полезную пропагандистскую работу, но наш штаб сузил круг заданий до саботажа и разведки. Изначально мы хотели расширять наши группы, позволять их членам искать себе замену на месте, но немцы запретили это. Судьба отдельных диверсантов немцам в штабе была безразлична. Я много спорил с ними: военные не до конца осознавали опасности дела. Во главе стоял капитан Нойман, бывший сотрудник московского посольства, прекрасный человек, и капитан цур зее Гроссе. Штаб находился в Симферополе в помещении штаба черноморского флота. У нас там был отдельный "двор", где мы обучали наш личный состав.
Когда я был в Элисте, на фронте уже находилось два калмыцких эскадрона. СД не хотела предоставить мне машину, чтобы поехать проинспектировать их, и я пошел пешком. Я хотел с ними встретиться. Долль как раз набирал новобранцев. Я не хотел, чтобы их сразу бросили в бой, но очевидно соединение создавалось именно для этого. Форма у солдат была разная, большей частью немецкая, погоны тоже разные.
Одним из членов кавказской зондеркоманды был кабардинец Цор, джигит, он сейчас в Германии. Он был адъютантом Султан-Гирея, которого англичане выдали советам в Италии. У Султан-Гирея были английские награды первой мировой, ему предлагали спастись самому, но он отказался. Кавказцы уважали Цора, он был хорошим парнем.
Предполагалось, что в Элисте эсэсовцы будут мне помогать.
Помимо других делегаций Султану устроили праздничный прием его соплеменники, кабардинской и чеченской группам позволили посетить родные места лишь один раз.
В Элисте, в Калмыцкой республике, сначала бургомистром был назначен русский. Это вызвало некоторое недовольство среди калмыков. Тогда назначили нового бургомистра, калмыка. Особого контроля не было. В деревнях устроили нечто вроде выборов старейшин, начальниками местной полиции были русские или калмыки. Росло недопонимание, частично на национальной почве. Газета выходила на русском, что также вызвало недовольство (при советах газета выходила на калмыцком). Все материалы для газеты готовили немцы. Я отказался писать для нее.
Администрация была организована плохо, кроме того близость фронта создавала трудности. Местное управление было совершенно неэффективным. Люди так и так считали его фикцией. Районных организаций не было. Я поддерживал местное казачье объединение и рассказал о нем немцам. Референтом по казачьим делам был молодой эсэсовец, который говорил по-русски, но ничего не понимал в казачьих делах. Он согласился устроить местные казачьи управления - для донских казаков в Новочеркасске, для кубанских - в Умани, но отказался дать санкцию на образование общеказачьего управления. Границы прежних регионов и республик остались неизменными. Проблема территории, на которой проживали калмыки, заключалась в том, что она включала придонские земли, которые входили в состав Ростовской области.
Что касается материальных условий, правление немцев принесло разочарование. Казалось, что немцы, и русские выиграли от перемен, а калмыки нет. Выяснилось, что в Элисте меньше калмыков, чем русских, известные калмыцкие руководители сбежали. Русские были недовольны: "Нами управляют калмыцкие министры". Когда пришли немцы, русские распространяли пропаганду, что при большевиках большинство чиновников было калмыками, более того, немцы считали калмыков еще в большей степени унтерменшами, чем русских. Немецкие солдаты ухаживали за русскими девушками, по желанию которых отбирали у калмыков все, что девушки хотели. Поданные жалобы проходили через русских переводчиков и немецких чиновников и потому не давали результата.
Пока я был там, я принял немало посетителей. Все спрашивали меня: что будет? Я отвечал им искренне: к сожалению, не могу вас обнадежить. Независимости мы вероятно не получим. Но по крайней мере не будет большевизма, экономическая, религиозная и культурная жизнь будут свободными. Пожилые люди обычно соглашались, что это важно.
Партийцев осталось немного. Был один старый большевик, который сперва боялся, что я ему могу навредить, поэтому снимал шляпу и расшаркивался, едва завидев меня на улице.
Фронт проходил непосредственно через область, в которой жили калмыки.
Перед своим приходом немцы сбрасывали листовки, одну из них написал я, но ее не сбрасывали (очевидно, не успели).
Больше всего привилегий было у туркестанского комитета, затем шли кавказские и последним - калмыцкий. В Калмыцком Комитете не было внутренних политических проблем. Нашей целью действительно была независимость. Целью немцев была в первую очередь пропаганда. Они не оказывали нам существенной помощи. У нас все равно не было достаточного влияния. Но мы освобождали своих остарбайтеров и материально помогали беженцам. Цайтлер оказывал достаточное содействие. Долль, с другой стороны, не признавал авторитет Комитета. Существовало калмыцкое "правительство", прикрепленное к Калмыцкому кавалерийскому корпусу, возглавлял его на деле бывший бургомистр Элисты, который попал в руки Советов в Польше вместе с парой других людей, один из которых, очевидно, был советским агентом.
В Комитете было некоторое количество сотрудников, мы назначали их на фиктивные должности. Мы оплачивали примерно двадцать сотрудников, работавших в предоставленных нам двух комнатах. Мы также получали стипендии для наших сотрудников. Пять комитетов располагались в одном здании в Берлине, но дважды пришлось переезжать, так как здания разбомбили.
Что касается пропагандистской работы, мы получали от немцев деньги на ежемесячный журнал. Они не слишком его контролировали. Официально редактором был немец из восточного министерства. Иногда мы "предлагали" темы для статей. Однажды он попросил меня написать про Генри Форда и пр. Мы должны были выполнять его указания. Прямых связей с министерством пропаганды у нас не было.
Калмыцкий радиоотдел в Винете возглавлял Степанов. Передачи выходили в эфир около двух лет. Там работало четыре или пять человек. Смысла в этом никакого не было, так как передачи никто не слушал.
Позже немцы уже не изготовляли листовки. Степанов написал несколько штук, но их так и не использовали. Официально восточное министерство декларировало политику невмешательства в дела Комитетов. Их сотрудники обычно пытались угадать желания восточного министерства. Серьезных столкновений между министерством и Комитетами не было.
В 1942 Шуленбург, т.е. МИД, хотел решить национальную проблему и пригласил известных представителей различных групп как "гостей" немецкого правительства. Меня среди них не было. МИД хотел создать из них объединенную организацию. Очевидно, восточное министерство помешало этим планам. Хайдар Бамат предложил использовать его имя, но немцы это отвергли. Тогда он покинул Германию, как и некоторые другие кавказцы, отправившиеся в Турцию и Швейцарию. С того момента разногласия между МИДом и восточным министерством усилились. Именно поэтому Комитеты были основаны под крылом восточного министерства. Власова также толкали и продвигали оттуда. Я был единственным присоединившимся к Власову среди представителей Комитетов. Я пытался объяснить другим, что объединение с ним в наших же интересах, но они были против. У меня было три длинных беседы с Власовым, во время которых он убедил меня в своей позиции.
О Туркестанском Комитете я знаю немного. Грузинский Комитет открыто распался на фракции. Кедия (крайне прогестаповский) был против Комитета, так как у него и так была поддержка гестапо, полковник Маглакелидзе сотрудничал с вермахтом и тоже не хотел входить в Комитет. С целью объединить фракции был создан грузинский штаб связи. Северокавказский Комитет работал лучше: у них было больше сотрудников, они были эффективнее.
В 1944 был основан Объединенный Кавказский Комитет, это была идея восточного министерства в качестве противовеса РОА и КОНР. Планировалось создать объединенную кавказскую армию, главой которой предложили стать генералу Лазарю Бичерахову, но он так и не вступил в должность.
Национальные военные соединения не попадали под юрисдикцию Комитетов. Только в конце, в 1944-45, при Кестринге их деятельность стала координироваться с работой Комитетов.
Повседневная работа Национальных Комитетов была сумбурной и неэффективной. Политической работы мы вели довольно мало. Мы занимались решением малых практических задач:
1) освобождение остарбайтеров из их лагерей и попытка уравнять их статус с другими рабочими: к примеру им не разрешалось ходить в пивные и пр. Восточное министерство согласилось уравнять их статус со статусом западноевропейских рабочих. На местах, однако, часто возникали случаи дискриминации. Кавказцам в этом отношении приходилось немного лучше, чем калмыкам.
2) мы пытались перевести наших военнопленных в наши воинские соединения. Почти все военнопленные стремились покинуть лагеря любой ценой. Некоторые, однако, отказывались; отказывались и некоторые русские, когда я ездил по лагерям как пропагандист РОА. Иногда нам удавалось найти работу для военнопленных.
3) собирание одежды и обуви для наших беженцев, большей частью благодаря блату и личным связям, к примеру, через Цайтлера.
Во все Комитеты входили как старые, так и новые эмигранты, но предпринимались усилия набрать больше новых. У нас были некоторые трения между старыми и новыми эмигрантами, но меньше чем, к примеру, у русских. Немалая часть новых эмигрантов на деле мыслила по советски, хотя и антибольшевистски. Особенно в конце 1944 распространилось дезертирство из наших соединений к Советам. В целом наши части не хотели воевать с партизанами.
Последние власовские дивизии не воевали во Франции, прежние соединения РОА, которые не находились под его непосредственным управлением, частично отправились на запад вопреки личному противодействию Власова.
Комитеты общались друг с другом на русском языке. Северокавказский журнал выходил на русском, калмыцкая газета - на обеих, остальные кавказские газеты - на родных языках.
Между Винетой и Комитетами не было официальной связи. Но Комитеты рекомендовали людей для назначения в Винету.
Наши пропагандистские лозунги были примерно в таком духе:
- никаких политических обещаний
- Германия победит и будет нашим честным защитником
- свобода от большевиков и западных плутократий
- информация и фактические данные
Это в 1944. В 1941-42 немцы не хотели специальных обращений к разным народам. Это изменилось после Сталинграда.
Могу себе представить, что объединенный протест Комиетов против Пражского Манифеста был инспирирован Розенбергом, но они и сами были настроены достаточно враждебно. У Комитетов были свои интересы, свои воинские части, привилегии вроде приема парадов, все эти мелкие почести, от которых они не хотели отказываться.
Власов получал свои средства от немцев. Комитеты просили предоставить им равные суммы. Меня осуждали за то, что я нарушил единый фронт малых национальностей, восточное министерство также косвенно давило на меня, так как я отклонялся от их линии.
У меня наилучшие впечатления о Власове, как о человеке, так и о политике. Он был единственным представителем всей новой эмиграции, способным управлять большим народным движением. Он был простым человеком. У него не было пронемецких иллюзий. У нас было несколько многочасовых разговоров. Я был с ним полностью согласен, Он говорил мне: мои друзья во главе Красной Армии, они выступают за то же, что и мы. Мы можем разбить Красную Армию без оружия, если немцы не будут вмешиваться. Возможно, что немцы потерпят поражение, тогда нам нужны новые союзники (эта беседа состоялась в августе 1944). Он сам предлагал отозвать калмыцкий корпус, как только он окажется под его началом, в тыл, чтобы спасти наших людей. "Что касается национального вопроса, я стою на позициях Пражского Манифеста", - сказал он мне позже, - "свободное самовыражение и самоопределение вплоть до отделения, если его хочет народ."
Он также вел переговоры с другими национальными группировками, но они не доверяли ему. "Он русский, он станет вторым Деникиным", - говорили они.
Малышкин и Трухин были серьезными и способными людьми. Трухин был компетентным специалистом, а Малышкин очень приятным человеком. Жиленкова я внутренне ненавидел. Он был барином. Бывший офицер НКВД, карьерист. Сомневаюсь, что у него были прочные убеждения. С Кромиади мы ладили.
Мое мнение о КОНР нелицеприятно. Я это говорил Власову. В нем было слишком много разнородных элементов. Несколько старых зубров вроде генералов Абрамова и Лебедева (из казаков) были непримиримыми монархистами. Я спрашивал Власова: для чего это? Он похлопал меня по плечу: "Пусть себе сидят. Мы все равно будем делать свое дело. Я не могу их выкинуть". Позже из-за этого начались проблемы. На деле КОНР был декоративным парламентом без всякой власти. Власов всегда председательствовал, но вел себя довольно демократично. Никто из известных представителей других национальностей не присоединился (кроме Цагола, Балинова и пр.) В этом была слабость КОНР. Но с учетом оппозиции в восточном министерстве иное не представлялось возможным.
В калмыцком корпусе были советские агенты. Один был непосредственно заслан НКВД, он был одним из первоначальных организаторов Корпуса. В 1944 немцы обнаружили его секретный доклад. В Комитете, однако, мы достаточно хорошо знали друг друга, чтобы не сомневаться в лояльности.
Балинов Шамба (1894 - 1959)
Даты интервью: 16, 18, 23 октября 1950
Донские казаки и калмыки издавна жили и трудились вместе. Хотя между ними существовали некоторые политические и личные связи, я, однако, давно прекратил вмешиваться в казачьи дела.
Глава казацких сепаратистов Глазков хотел уехать в США, но очевидно некоторые казаки правых взглядов донесли на него в CIC.
Во время войны у казаков не было Национального Комитета. Существовало два центра: в Берлине (Казачье Главное Управление) под началом Краснова, которое главным образом опекало свои военные соединения и второй в Праге под началом Глазкова, который не был официально признан немцами, однако, ему позволяли публиковать собственную газету - "Казачий Вестник".
До 1936 я принимал участие в казачьей политике, но расходился с Глазковым из-за его антирусской линии. Но я признаю их право требовать независимость. Степанов позже тоже работал с Глазковым.
Дурное обращение немцев с военнопленными стало фактором, поколебавшим позиции многих в 1941. Первый раз я увидел наших калмыцких военнопленных в Херсоне, они работали на холоде. За три часа, что я там находился, несколько человек умерли. Когда они умирали, их товарищи дрались над их телами за одежду и пожитки, даже если хозяин еще не умер, а только был при смерти. Я отдал им какие-то вещи, но немцы пригрозили мне, что отберут их у пленных снова.
За восемь месяцев моего пребывания в Крыму я видел немало негуманного отношения к военнопленным. Я ездил по лагерям, собирая кавказцев, калмыков, казаков для нашей работы. Я был в лагере военнопленных в Бахчисарае, рассчитанном на 10000 человек, посреди голой степи. Там было 20 или даже 30 тысяч человек. Воды не было. Еды им давали очень мало. За дополнительный кусок хлеба люди дрались и дубасили друг друга. Немцев не смущало, что местное население все это видит. Они избивали пленных на улицах. Люди там добросердечные, симпатичные. Результат - сцены с криками и возмущением.
Большой лагерь в Феодосии. Им управлял молодой немецкий сержант. Он мог расстреливать кого хотел. В Бахчисарае я знал молодого сержанта, судетского немца, он позволял мне забирать больше людей, чем мне предписывалось. Но по ночам он часто во время обхода лагеря расстреливал пленных. В одном углу лагеря была камера, в которой они содержали политруков и евреев. Камера была рассчитана людей на 40, в ней содержалось 100. Ночью их выводили за территорию лагеря и расстреливали. Азербайджанцев расстреливали как евреев из-за их внешнего вида и потому что они были обрезаны. В лагере были доносчики, а немцы не заботились о проверке достоверности их информации. Если мне удавалось вытащить одного-двоих и привести их в русскую или татарскую деревню в Крыму, люди, сами жившие бедно, давали им одежду, старые вещи и принимали на работу в колхоз.
Официально предполагалось, что освобожденные будут готовиться к разведывательной работе. Случайно немцы заподозрили меня. В Симферополе я помогал продуктами одной семье: образованной женщине-еврейке и ее дочери. Они прятались, но сукин сын, положивший глаз на дочь, донес на них в СД, и их арестовали. Я дважды приходил и пытался добиться их освобождения, ручаясь, что они не евреи. Но тест по крови доказал немцам, что они евреи. СД приказала мне не вмешиваться, и я был арестован на два дня, пока мое начальство меня не освободило.
Конечно, среди местных были и такие (небольшой процент), кто соучаствовал в зверствах, чтобы выслужиться перед немцами. Охранники в лагере брали деревянные палки и выбивали пленным зубы, если те нарушали лагерный распорядок или пытались получить лишние 100 грамм хлеба. В таких условиях в людях проявлялись худшие качества (я спас советского доктора, которого обвиняли в расстреле немецких военнопленных).
В одной немецкой дивизии была рота калмыков под началом калмыцкого зондерфюрера - нового эмигранта. Я дважды с ним разговаривал, потом мы пошли вместе выпить. Он говорил со мной искренне: "Вы на стороне немцев. Мы перебежали добровольно, дезертировали, поскольку слышали, что здесь есть калмыки. Я уже больше года здесь. Я не видел ничего хорошего. При первой же возможности мы перебежим обратно". Конечно, я не доложил о его словах, но вскоре их перебросили воевать с партизанами в Северную Италию. Там один взвод убил немецкого командира и ушел к партизанам, остальные три взвода посадили в тюрьму в Варшаве. Я поехал туда, чтобы спасти их, попросил немцев их выпустить. Тем не менее через три месяца они тоже ушли к партизанам. Я не знаю, что с ними стало.
Отношения между татарами и русскими в Крыму были плохими. Но население не слишком ощущало разницу отношений. Русские говорили: "Немцы отдали театр в Симферополе татарам". Было образовано нечто вроде татарского самоуправления.
Немецкие военные были лучше, чем гражданские и чем СС/СД. Военные и СС не слишком ладили друг с другом. Восточное министерство не имело отношения ни к тем, ни к другим, но было ближе к СС, чем к военным. Нам казалось, что восточное министерство все только портит. Кестринг относился к нам хорошо: помогал спасать наших земляков.
В кавказской зондеркоманде были как представители восточного министерства, так и МИДа.
Предприятие Цеппелин имело два различных направления, с которыми я имел дело:
1) Кавказ: грузины, армяне и пр.
2) казаки, калмыки и пр.
Русских не было, со всеми группами обращались одинаково. Три группы были направлены через линию фронта:
1) дагестанская группа, от которой не было новостей, хотя мы знали, что они приземлились успешно
2) кабардинская группа, которая работала полтора месяца
3) грузинская группа, которой удалось бежать в Турцию
Вторая группа передавала нам информацию по радио, они просили нас об оружии, но его им так и не отправили. Очевидно, позже они погибли. Хотя они могли и спрятаться в горах. Они могли бы вести полезную пропагандистскую работу, но наш штаб сузил круг заданий до саботажа и разведки. Изначально мы хотели расширять наши группы, позволять их членам искать себе замену на месте, но немцы запретили это. Судьба отдельных диверсантов немцам в штабе была безразлична. Я много спорил с ними: военные не до конца осознавали опасности дела. Во главе стоял капитан Нойман, бывший сотрудник московского посольства, прекрасный человек, и капитан цур зее Гроссе. Штаб находился в Симферополе в помещении штаба черноморского флота. У нас там был отдельный "двор", где мы обучали наш личный состав.
Когда я был в Элисте, на фронте уже находилось два калмыцких эскадрона. СД не хотела предоставить мне машину, чтобы поехать проинспектировать их, и я пошел пешком. Я хотел с ними встретиться. Долль как раз набирал новобранцев. Я не хотел, чтобы их сразу бросили в бой, но очевидно соединение создавалось именно для этого. Форма у солдат была разная, большей частью немецкая, погоны тоже разные.
Одним из членов кавказской зондеркоманды был кабардинец Цор, джигит, он сейчас в Германии. Он был адъютантом Султан-Гирея, которого англичане выдали советам в Италии. У Султан-Гирея были английские награды первой мировой, ему предлагали спастись самому, но он отказался. Кавказцы уважали Цора, он был хорошим парнем.
Предполагалось, что в Элисте эсэсовцы будут мне помогать.
Помимо других делегаций Султану устроили праздничный прием его соплеменники, кабардинской и чеченской группам позволили посетить родные места лишь один раз.
В Элисте, в Калмыцкой республике, сначала бургомистром был назначен русский. Это вызвало некоторое недовольство среди калмыков. Тогда назначили нового бургомистра, калмыка. Особого контроля не было. В деревнях устроили нечто вроде выборов старейшин, начальниками местной полиции были русские или калмыки. Росло недопонимание, частично на национальной почве. Газета выходила на русском, что также вызвало недовольство (при советах газета выходила на калмыцком). Все материалы для газеты готовили немцы. Я отказался писать для нее.
Администрация была организована плохо, кроме того близость фронта создавала трудности. Местное управление было совершенно неэффективным. Люди так и так считали его фикцией. Районных организаций не было. Я поддерживал местное казачье объединение и рассказал о нем немцам. Референтом по казачьим делам был молодой эсэсовец, который говорил по-русски, но ничего не понимал в казачьих делах. Он согласился устроить местные казачьи управления - для донских казаков в Новочеркасске, для кубанских - в Умани, но отказался дать санкцию на образование общеказачьего управления. Границы прежних регионов и республик остались неизменными. Проблема территории, на которой проживали калмыки, заключалась в том, что она включала придонские земли, которые входили в состав Ростовской области.
Что касается материальных условий, правление немцев принесло разочарование. Казалось, что немцы, и русские выиграли от перемен, а калмыки нет. Выяснилось, что в Элисте меньше калмыков, чем русских, известные калмыцкие руководители сбежали. Русские были недовольны: "Нами управляют калмыцкие министры". Когда пришли немцы, русские распространяли пропаганду, что при большевиках большинство чиновников было калмыками, более того, немцы считали калмыков еще в большей степени унтерменшами, чем русских. Немецкие солдаты ухаживали за русскими девушками, по желанию которых отбирали у калмыков все, что девушки хотели. Поданные жалобы проходили через русских переводчиков и немецких чиновников и потому не давали результата.
Пока я был там, я принял немало посетителей. Все спрашивали меня: что будет? Я отвечал им искренне: к сожалению, не могу вас обнадежить. Независимости мы вероятно не получим. Но по крайней мере не будет большевизма, экономическая, религиозная и культурная жизнь будут свободными. Пожилые люди обычно соглашались, что это важно.
Партийцев осталось немного. Был один старый большевик, который сперва боялся, что я ему могу навредить, поэтому снимал шляпу и расшаркивался, едва завидев меня на улице.
Фронт проходил непосредственно через область, в которой жили калмыки.
Перед своим приходом немцы сбрасывали листовки, одну из них написал я, но ее не сбрасывали (очевидно, не успели).
Больше всего привилегий было у туркестанского комитета, затем шли кавказские и последним - калмыцкий. В Калмыцком Комитете не было внутренних политических проблем. Нашей целью действительно была независимость. Целью немцев была в первую очередь пропаганда. Они не оказывали нам существенной помощи. У нас все равно не было достаточного влияния. Но мы освобождали своих остарбайтеров и материально помогали беженцам. Цайтлер оказывал достаточное содействие. Долль, с другой стороны, не признавал авторитет Комитета. Существовало калмыцкое "правительство", прикрепленное к Калмыцкому кавалерийскому корпусу, возглавлял его на деле бывший бургомистр Элисты, который попал в руки Советов в Польше вместе с парой других людей, один из которых, очевидно, был советским агентом.
В Комитете было некоторое количество сотрудников, мы назначали их на фиктивные должности. Мы оплачивали примерно двадцать сотрудников, работавших в предоставленных нам двух комнатах. Мы также получали стипендии для наших сотрудников. Пять комитетов располагались в одном здании в Берлине, но дважды пришлось переезжать, так как здания разбомбили.
Что касается пропагандистской работы, мы получали от немцев деньги на ежемесячный журнал. Они не слишком его контролировали. Официально редактором был немец из восточного министерства. Иногда мы "предлагали" темы для статей. Однажды он попросил меня написать про Генри Форда и пр. Мы должны были выполнять его указания. Прямых связей с министерством пропаганды у нас не было.
Калмыцкий радиоотдел в Винете возглавлял Степанов. Передачи выходили в эфир около двух лет. Там работало четыре или пять человек. Смысла в этом никакого не было, так как передачи никто не слушал.
Позже немцы уже не изготовляли листовки. Степанов написал несколько штук, но их так и не использовали. Официально восточное министерство декларировало политику невмешательства в дела Комитетов. Их сотрудники обычно пытались угадать желания восточного министерства. Серьезных столкновений между министерством и Комитетами не было.
В 1942 Шуленбург, т.е. МИД, хотел решить национальную проблему и пригласил известных представителей различных групп как "гостей" немецкого правительства. Меня среди них не было. МИД хотел создать из них объединенную организацию. Очевидно, восточное министерство помешало этим планам. Хайдар Бамат предложил использовать его имя, но немцы это отвергли. Тогда он покинул Германию, как и некоторые другие кавказцы, отправившиеся в Турцию и Швейцарию. С того момента разногласия между МИДом и восточным министерством усилились. Именно поэтому Комитеты были основаны под крылом восточного министерства. Власова также толкали и продвигали оттуда. Я был единственным присоединившимся к Власову среди представителей Комитетов. Я пытался объяснить другим, что объединение с ним в наших же интересах, но они были против. У меня было три длинных беседы с Власовым, во время которых он убедил меня в своей позиции.
О Туркестанском Комитете я знаю немного. Грузинский Комитет открыто распался на фракции. Кедия (крайне прогестаповский) был против Комитета, так как у него и так была поддержка гестапо, полковник Маглакелидзе сотрудничал с вермахтом и тоже не хотел входить в Комитет. С целью объединить фракции был создан грузинский штаб связи. Северокавказский Комитет работал лучше: у них было больше сотрудников, они были эффективнее.
В 1944 был основан Объединенный Кавказский Комитет, это была идея восточного министерства в качестве противовеса РОА и КОНР. Планировалось создать объединенную кавказскую армию, главой которой предложили стать генералу Лазарю Бичерахову, но он так и не вступил в должность.
Национальные военные соединения не попадали под юрисдикцию Комитетов. Только в конце, в 1944-45, при Кестринге их деятельность стала координироваться с работой Комитетов.
Повседневная работа Национальных Комитетов была сумбурной и неэффективной. Политической работы мы вели довольно мало. Мы занимались решением малых практических задач:
1) освобождение остарбайтеров из их лагерей и попытка уравнять их статус с другими рабочими: к примеру им не разрешалось ходить в пивные и пр. Восточное министерство согласилось уравнять их статус со статусом западноевропейских рабочих. На местах, однако, часто возникали случаи дискриминации. Кавказцам в этом отношении приходилось немного лучше, чем калмыкам.
2) мы пытались перевести наших военнопленных в наши воинские соединения. Почти все военнопленные стремились покинуть лагеря любой ценой. Некоторые, однако, отказывались; отказывались и некоторые русские, когда я ездил по лагерям как пропагандист РОА. Иногда нам удавалось найти работу для военнопленных.
3) собирание одежды и обуви для наших беженцев, большей частью благодаря блату и личным связям, к примеру, через Цайтлера.
Во все Комитеты входили как старые, так и новые эмигранты, но предпринимались усилия набрать больше новых. У нас были некоторые трения между старыми и новыми эмигрантами, но меньше чем, к примеру, у русских. Немалая часть новых эмигрантов на деле мыслила по советски, хотя и антибольшевистски. Особенно в конце 1944 распространилось дезертирство из наших соединений к Советам. В целом наши части не хотели воевать с партизанами.
Последние власовские дивизии не воевали во Франции, прежние соединения РОА, которые не находились под его непосредственным управлением, частично отправились на запад вопреки личному противодействию Власова.
Комитеты общались друг с другом на русском языке. Северокавказский журнал выходил на русском, калмыцкая газета - на обеих, остальные кавказские газеты - на родных языках.
Между Винетой и Комитетами не было официальной связи. Но Комитеты рекомендовали людей для назначения в Винету.
Наши пропагандистские лозунги были примерно в таком духе:
- никаких политических обещаний
- Германия победит и будет нашим честным защитником
- свобода от большевиков и западных плутократий
- информация и фактические данные
Это в 1944. В 1941-42 немцы не хотели специальных обращений к разным народам. Это изменилось после Сталинграда.
Могу себе представить, что объединенный протест Комиетов против Пражского Манифеста был инспирирован Розенбергом, но они и сами были настроены достаточно враждебно. У Комитетов были свои интересы, свои воинские части, привилегии вроде приема парадов, все эти мелкие почести, от которых они не хотели отказываться.
Власов получал свои средства от немцев. Комитеты просили предоставить им равные суммы. Меня осуждали за то, что я нарушил единый фронт малых национальностей, восточное министерство также косвенно давило на меня, так как я отклонялся от их линии.
У меня наилучшие впечатления о Власове, как о человеке, так и о политике. Он был единственным представителем всей новой эмиграции, способным управлять большим народным движением. Он был простым человеком. У него не было пронемецких иллюзий. У нас было несколько многочасовых разговоров. Я был с ним полностью согласен, Он говорил мне: мои друзья во главе Красной Армии, они выступают за то же, что и мы. Мы можем разбить Красную Армию без оружия, если немцы не будут вмешиваться. Возможно, что немцы потерпят поражение, тогда нам нужны новые союзники (эта беседа состоялась в августе 1944). Он сам предлагал отозвать калмыцкий корпус, как только он окажется под его началом, в тыл, чтобы спасти наших людей. "Что касается национального вопроса, я стою на позициях Пражского Манифеста", - сказал он мне позже, - "свободное самовыражение и самоопределение вплоть до отделения, если его хочет народ."
Он также вел переговоры с другими национальными группировками, но они не доверяли ему. "Он русский, он станет вторым Деникиным", - говорили они.
Малышкин и Трухин были серьезными и способными людьми. Трухин был компетентным специалистом, а Малышкин очень приятным человеком. Жиленкова я внутренне ненавидел. Он был барином. Бывший офицер НКВД, карьерист. Сомневаюсь, что у него были прочные убеждения. С Кромиади мы ладили.
Мое мнение о КОНР нелицеприятно. Я это говорил Власову. В нем было слишком много разнородных элементов. Несколько старых зубров вроде генералов Абрамова и Лебедева (из казаков) были непримиримыми монархистами. Я спрашивал Власова: для чего это? Он похлопал меня по плечу: "Пусть себе сидят. Мы все равно будем делать свое дело. Я не могу их выкинуть". Позже из-за этого начались проблемы. На деле КОНР был декоративным парламентом без всякой власти. Власов всегда председательствовал, но вел себя довольно демократично. Никто из известных представителей других национальностей не присоединился (кроме Цагола, Балинова и пр.) В этом была слабость КОНР. Но с учетом оппозиции в восточном министерстве иное не представлялось возможным.
В калмыцком корпусе были советские агенты. Один был непосредственно заслан НКВД, он был одним из первоначальных организаторов Корпуса. В 1944 немцы обнаружили его секретный доклад. В Комитете, однако, мы достаточно хорошо знали друг друга, чтобы не сомневаться в лояльности.
Балинов Шамба (1894 - 1959)