бывший лучший, но опальный стрелок
Респондент #488
До войны русские идеализировали фашизм. Он не верили в возможность покорения России Германией. То, что я попал под немецкую оккупацию, связано с подобными чувствами.
Первое впечатление в Полоцке: с советским правительством вовсе не покончено. Я начал критиковать Советы в частных разговорах, но мне сказали: "Будь осторожен". Это военная зона. Шеф полиции - бывший секретарь партячейки, начальник продовольственного склада - бывший начальник тюрьмы, бургомистр - активный член ВЦСПС и так далее.
Военным комендантом был старый немецкий профессор лет 70, офицер и барон, не нацист, но сжившийся с системой. Он был джентльменом, по моему впечатлению. Особенно в областях, находившихся под военным подчинением, немецкое управление было мягким.
Лишь позже люди начали понимать настоящие цели немцев. Надо было быть осторожным в разговорах с русскими:
1) некоторые из них были советскими агентами и партизанами
2) необходимо, чтобы 20 человек поверили тебе, прежде чем они начнут тебе доверять, особенно если ты прибыл из Полоцка
3) с немцами надо было тоже соблюдать осторожность
4) из-за голода было трудно добиться чьего-либо расположения
По сравнению с Харьковом и другими городами голод здесь не был столь сильным. Экономически было тяжело, но здесь были огороды и для меня как для человека нового ситуация выглядела даже лучше, чем в Москве (при Советах Полоцк тоже был в приграничной зоне). Экономически под властью немцев было тяжелее. Деревни находились в лучшем положении, они производили собственные продукты питания. Кроме того топливо (древесина) было бесплатным. В деревнях не было случаев недоедания. Однако, им недоставало фабрик, которые могли бы производить такие вещи как мыло и пр. Спички и соль были очень дороги. Керосин можно было заполучить лишь нелегально, а именно от немецких танкистов несмотря на факт, что и продавец, и покупатель в случае поимки были бы расстреляны. В городах экономическая ситуация была хуже.
До войны город состоял большей частью из бараков, в которых жили в основном военные, а не гражданские. Во время оккупации (1941) в городе было 15000 гражданских, в большинстве связанных с военными. Еду получали через знакомства, немцы об этом не заботились. Чиновник в городе получал в паек 300-400 г несъедобного хлеба. Позже выяснилось, что в городской пекарне работали партизаны. Даже комендатура протестовала против плохого качества хлеба. Советских агентов выгнали.
Ситуация улучшилась около 1943-44 г. в связи с тем, что всему городскому населению были даны участки земли либо в самом городе, либо на его окраинах. Город состоял из руин: сперва его сожгли комсомольцы, затем были тяжелые немецкие бомбардировки, позже советские налеты были не менее разрушительными, было много потерь. Полоцк немцы взяли без боя. Ничейные участки были расчищены и на них разбиты частные огороды. Город был полон неприкаянных пришлых: люди с Кавказа, освобожденные военнопленные, женившиеся на местных женщинах, кроме того беженцы с востока и запада (Смоленск, Витебск, Двинск). В городе всегда было много поляков (с 15-16 века). Население было крайне пестрым.
Спекулянтов в магазинах было немного. Крестьяне не занимались спекуляцией. Ни один не нажился на оккупации. Немцы обращались со всеми русскими одинаково, если не считать предпочтения украинцам, которых, впрочем, было немного. Полиция снабжалась хорошо, получая полные немецкие пайки.
Злоупотребления и мародерство даже поддерживались официальными учреждениями. Здесь невозможно было ничего улучшить, так как магистрат и комендатура имели дело с военными учреждениями, а полиция подчинялась гестапо. Конфликт был на уровне ОКВ. Отношение населения к полиции было хуже, чем к немцам.
Комендатура все время оставалась той же - относительно пристойной. Ее сформировали для работы в центральной России, не в Полоцке. Она состояла из людей образованных: издатель, юрист. В 1944-м я мог искренне говорить с начальником о Гитлере.
В школах было запрещено изучать русскую историю и религию. Нам удалось получить неофициальное разрешение комендатуры. Но добиться чего-либо от полиции было невозможно. Мы, магистрат, предложили заменить прежние полицейские силы новыми, за которые мы ручались, но гестапо отказало нам. В 1941-42-м политическая ситуация была более экстремальной из-за советских агентов, антисоветских крестьян и "активных элементов". В 1943-44-м этого уже не было, остался лишь чистый бандитизм. Важную роль сыграла вооруженная оборона, организованная крестьянами: когда население жаловалось на полицию в полевую комендатуру, та не могла ничего поделать с гестапо. Потом же наоборот, полиция жаловалась в полевую комендатуру, когда крестьянская оборона убивала полицейского. Зуев открыто предупредил, что крестьянская оборона будет стрелять во всех полицейских и советских агентов. Благодаря этой обороне и поддержке военных политически поощряемому мародерству был положен конец (в 1944-м сменился комендант, но больше ничего не изменилось).
В первые месяцы арестов не было, но осенью 1941-го были при участии полиции начаты репрессии против евреев. К декабрю 1941-го, когда я прибыл туда, осталось лишь два или три еврея. К 1943-му были устранены все. Кроме этого репрессий не было, за исключением нескольких "шпионов" (зимой 1941-42-го). На площади был повешен капитан или майор, не из местных. Затем к концу 1942-го начались аресты среди местной администрации в попытке очистить ее от коммунистов: были взяты бургомистр, секретарь "коменданта", начальник полиции и старший врач госпиталя. Но кроме них и другие: бывшие члены НКВД и многие переводчики. Крестьяне часто жаловались мне, что переводчики умышленно переводят неверно. Никого из коммунистов не тронули. Позже (в 1942-43-м) большинство их укрылось в лесах с партизанами, иногда они организовывали диверсии (взрывы и пр.), во время советских налетов (город был затемнен: светомаскировка) подавали световые сигналы. Начались карательные мероприятия.
В начале немцы не использовали для работы людей, которые были репрессированы при Советах (я сам до июля 1942-го был без работы). Но начиная с 1943-го, немцы сделали упор на отбор людей, пострадавших от политических репрессий: новый бургомистр провел пять лет в лагерях, районный начальник был под арестом НКВД два года и так далее.
Больным вопросом были помещения для проживания. Многие дома были разрушены, а оставшиеся заняты немцами. Имело место взяточничество. Начальник жилищного отдела был заменен. Немцы потребовали от магистрата найти заслуживающего доверия человека - был выбран полуграмотный, но порядочный старовер, друг Зуева.
Злоупотребления из-за раздела земли: можно было получить только с большими взятками. Позже (в 1943-м) магистрат вмешался, произошли перемены. До конца 1942-го прежняя администрация принимала взятки. Новая, в 1943-м, была порядочной. Большая часть назначений произошла согласно пожеланиям народа, и на этом период взяточничества закончился. Прикрываемые крестьянской обороной зуевцы стали серьезной силой и угрозой взяточничеству. При большевистской власти взяточничества было немного, но в 1941-1942-м оно расцвело. Позже немцы свободно принимали взятки - при отборе остарбайтеров. Например старший врач гарнизона освобождал людей за "таксу". Первым делом он прямо спрашивал: "Сколько вы мне даете?" Полиция брала взятки все время: за жилье, землю, разрешения, назначения и железнодорожные билеты.
Все население называло магистрат "горсоветом", он слишком походил на советскую организацию с советским персоналом: немцы целенаправленно сохранили беспринципных опытных комиссаров-администраторов.
Благодаря наличию зуевцев ("сил" обороны) люди думали, что если окажется, что город управляется неудовлетворительно, они смогут пойти к Зуеву и пожаловаться: "Это не немцы, это наши собственные русские, их можно заменить".
Бушунов (сейчас в США) был хорошим бургомистром. Население относилось к местной администрации иначе, чем к немцам. Люди говорили, что у них гораздо больше свободы, чем при Советах.
Мы, магистрат, хотели создать организацию городской молодежи. Комендатура дала нам разрешение, но не позволила вооружить их (нашей целью было вооружить молодежь против полиции), официальной причиной было названо "воспрепятствовать присоединению молодых людей к партизанам".
Военные учреждения приносили пользу: немцы в определенных случаях сотрудничали. Немцы приказали, что все праздники должны отмечаться по западному календарю. Я отвечал за церковные дела, но на немецкой стороне этим занимался один карьерист, свинья по имени д-р Шмидт. Я ничего не добился. Но позже был распространен слух, что большевики дали разрешение отмечать церковные праздники по православной традиции. Тогда и нам разрешили это.
Сначала, когда немцы одерживали победы, они чинили больше препятствий местной администрации, со временем меньше. Бургомистр ежедневно отчитывался перед комендантом, получал от него распоряжения, исполнение которых, к примеру, сбор налогов, было предоставлено нам (Например: как много продовольствия можно выжать [из крестьян]. Военные силы взыскивали [продовольствие] в случае снижения поставок). Зуев пытался добиться от немцев, чтобы призыв на работы среди вооруженных сил [полиции? - Инт.] был отложен.
В начале люди охотно отправлялись работать в Германию, в 1942-м это прекратилось. С ростом партизанского сопротивления возникла дилемма: куда идти? особенно для тех, кто был яро антисоветски настроен.
Изменение настроений. Сложный процесс, точнее, два противоположных процесса:
1) отношение к немцам стало ухудшаться и результатом этого стало изменение отношения к большевикам. Люди забыли о советском прошлом. Появились слухи об изменении советской политики на советских территориях. Даже националистические силы (зуевцы и пр.) встали на позицию просоветских симпатий.
2) отход от немцев в сторону собственных русских, но не просоветских организаций
Большим прорывом было вооружение зуевских формирований или конкретное доказательство [существования] русских вооруженных сил.
Антипатию к немцам вызывали:
1) немецкий обычай вести себя как юберменши по отношению к русским, который был ненавидим всеми, вне зависимости от личного социального статуса
2) публичные казни, проводившиеся в начале - повешение, позже порки - это было невозможно выдержать. Впоследствии немцы прекратили , а затем запретили их.
3) сохранение колхозов
4) экономические условия, скажем, налоги, хотя и несколько меньшие, чем при большевиках
5) запрет на вступление в РОА, люди также не могли объединяться, даже работа была принудительной.
6) репрессии против евреев, которые уже стали частью русского образа жизни - русские люди в целом не антисемиты. В наших регионах ситуация отличалась от центральной России или Украины - в западных губерниях население относилось к евреям как к равным.
О военных делах было известно немного. Люди верили немецким объяснениям, что зима застала их врасплох. Изменения произошли лишь после Сталинграда, когда началось немецкое отступление, но это было уже в 1943-м. Когда Полоцк был сдан, многие ушли с немцами.
Ни у кого не было радио - в 1941-м немцы забрали все приемники кроме тех, что были вывезены на восток. Газеты - в Полоцке была неплохая, а в Витебске в газете не было ничего кроме немецких новостей. В Полоцке размещали объявления немецкие военные суды. Каждый любыми средствами старался достать берлинское "Новое слово", многим претила его пронемецкая направленность, но я думаю, судя по нескольким экземплярам (сохранить записи об этом было невозможно), что оно было лучше, чем наши собственные газеты: несмотря на все там печаталось немало подлинно национальных русских (Серафим Рождественский и другие НТСовцы, Иванов-Разумник) - копии расхватывались и передавались из рук в руки.
Были также немецкие газеты, доставлявшиеся отдельно, но лишь для ограниченного круга. В 1943-м я часто посещал Зуева и читал там политические лекции. Мы хотели выпускать местную газету, но не добились успеха.
Церковные дела. Белорусизация в Минске. Филофей ее поддерживал, но не находил отклика у населения. Мы строго держались российской линии, к примеру, Зуев, который был хоть и белорусом, но антисепаратистом. По этому поводу меня вызывали в гестапо. К нам посылали агитаторов-сепаратистов из Минска, но безуспешно. Позже комендатура пошла на попятную. Немцы хотели, чтобы Полоцк находился под юрисдикцией Филофея, а не смоленского епископа Стефана (сейчас в Париже). Нашим официальным возражением было то, что Минск находится в гражданской зоне, а не в зоне военного подчинения.
Под началом Стефана был создан местный епархиальный совет, официально предполагалось, что он будет под минским управлением, что требовало проведения служб на белорусском.
Среди нас было много староверов (которых немцы терпели) и католиков (против которых немцы выступали). Уже в 1942-м католический священник был арестован и до самого конца мы не получили другого, хотя я и настаивал. Церковь у нас была. Порой из центра на несколько дней приезжал католический священник. Был снова открыт Спасо-Евфросиньевский монастырь. Мощи св. Ефросинии в 1943-м были возвращены в Полоцк из антирелигиозного музея в Витебске, что было воспринято населением очень положительно.
Разногласий между епархиями не было. У староверов была собственная церковь. Они получили специальное разрешение праздновать ночью, несмотря на комендантский час. Также была основана баптистская община.
(Я дал Алексееву - военнопленному - гражданский паспорт)
При немцах было не так много доносов: сообщали о коммунистах, но обычно безрезультатно. Не имели последствий и сообщения о сбежавших кавказцах. Зуев по своей воле предоставлял убежище беглым военнопленным и остарбайтерам, когда было невозможно поступить иначе.
Отец Владимир, священник собора Святой Софии в Полоцке был лейтенантом Красной Армии, убежавшим из лагеря военнопленных. Мы помогли ему и постепенно выдвинули на этот пост. При немцах до самого конца существовало три церкви (по сравнению с 12-15 до войны). Немцы не оказывали церкви вообще никакой помощи. Задвинская церковь - при Советах принадлежавшая НКВД - была открыта за счет добровольных пожертвований. Одним священником был бывший дьякон монастыря, другой был освобожден немцами из тюрьмы. Управлял всем епархиальный совет под моим руководством. Для работы в деревнях организовывались курсы священников и пр.
Все было в довольно зачаточном состоянии. Отец Стефан возводил в сан согласно рекомендациям местного населения. Сначала церковный отдел, состоявший из меня как отвечавшего за все религии, был частью городского совета. У немцев был свой советник для каждой религиозной группы. Потом в 1943-м был организован епархиальный совет, который возглавил старый эмигрант из Польши.
Церковь осталась строго нейтральной (к примеру, советский лейтенант никак не может быть отнесен к немцам; глава епархиального совета из Польши раньше входил в НТС; старый священник из монастыря, глубоко русский, 30 лет был деревенским доктором и стал священником в 1936-м; был арестован и избит). Церковь очень аккуратно избирала свой собственный путь. Партизаны пытались выйти на связь с ней (я отвечал на письма партизан, адресованные Зуеву). Детей партизан крестили в деревнях, партизаны приходили в деревни для святого причастия (в советских листовках также широко обсуждались церковные вопросы, в письмах Зуеву это подчеркивалось). Это все, хотя и медленно, помогало укреплять антинемецкие настроения.
Как правило старые эмигранты не допускались. Они могли оказаться тут или там среди зондерфюреров, было много людей из Прибалтики. Но старые эмигранты встречались редко, особенно НТСовцы из ... К примеру
1) командир казацкого отряда под Полоцком
2) у нас был трудовой отряд [военнопленные? - Инт.] Организации Тодт, мы давали им хлеб и картошку с согласия немецкого командира. Оказалось, что он - русский, старый эмигрант, державший это в секрете.
Начальник нашего района раньше владел землей, сейчас он получил маленький садик. Но он не желал вернуть свои владения и не просил об этом.
Фольксдойчи получали поддержку от немцев. Позже их эвакуировали [1943? - Инт.] Они шли в переводчики, больше для трудовых отрядов, небольших предприятий немецких управляющих. Последние не демонстрировали инициативы и не получали привилегий. В Полоцке было 70-75 фольксдойчей. Переводчиками среди них были: дочь пастора, прикрепленная к ZO (центральное торговое общество Ост), на городской комитет работал бывший НКВДшник, русский немец, позже выяснилось, что он - советский агент, фольксдойчем была переводчик первого бургомистра, пожилая, принадлежавшая к интеллигенции женщина, она была школьным учителем и работала на НКВД, затем была арестована. Еще одна женщина-переводчик работала в полевой пекарне. Были и русские переводчики. В наших областях украинцы жили лучше, чем фольксдойчи.
До 1943-го НТСовцев почти не было. Они появлялись, но у них не было постоянной работы (Отец Антоний из Варшавы распространял листовки со времен университета, но он не создал местной организации. Ненадолго приезжал Редлих, сын бывшего офицера царской армии и так далее). У нас они обнаружили сформированную общественную организацию "Зеленая новь" [? - ИП, в оригинале Green Novel] Всю работу делали Алексеев и я. Мы решили, что было бы неплохо вступить всей группой в НТС, но более насущным было дать понять людям, что вдалеке, в Германии, идет работа, что "мы не одни, они знают о нас". Распространялась литература и позже, когда город был покинут, мы оставили ее повсюду.
Уже в 1943-м мы в городском комитете считались с неофициальным советом и как с группой, и порознь. В его составе Зуев и еще один крестьянин из другой деревни были активными антисоветчиками; из числа староверов были отделены пожилые люди (работа была принудительной, недостатка в ней не было). Из 15000 2-3 тысячи присоединились к партизанам. Этот совет был создан заблаговременно и состоял большей частью из прихожан, поэтому я знаю о нем. В него входили порядочные и знавшие друг друга люди. Все началось со сбора средств для открытия церкви, позже преследовались и другие цели. Немцы узнали о нем, но терпели его, мол, пусть старики поговорят. Членов совета связывали
1) русское происхождение
2) резкий антибольшевизм.
Иногда в разговоре встречались выражения "после большевиков и немцев". До Сталинграда принимались в расчет немецкие победы.
В конце 1942-го я отправил в комендатуру меморандум, в котором я резко критиковал немецкую политику по отношению к Зуеву. Позже один НТСовец сказал мне: "Мы все думали, что вы прикидываетесь, что вы нам помогаете, и не хотите поступать к нам на службу. Комендатура протестовала. Ваш рапорт доказал, что вы - 'русский националист'" (для них это считалось обвинением).
Респондент 488 дал лишь два интервью в рамках Гарвардского Проекта - об оккупации, приведенное выше, и о правительственных структурах, которое, однако, было быстро прервано "по взаимному согласию респондента и интервьюера, так как стало очевидным, что оно не имеет никакой ценности". В этом втором интервью попадаются разрозненные биографические данные:
В московском университете я изучал историю искусств до 1925 г... в 1924-м стали очевидны перемены: многие профессора были сосланы и введены политические предметы. Я сумел закончить обучение, но решил, что разумнее для меня будет избрать новое поле деятельности, стал специалистом по стрелковому оружию, позже читал лекции и работал консультантом по этому вопросу. [Мне сказали, что респондент написал несколько классических книг по этой теме, но он не рассказал мне о них - Инт.]
С 1929 г. я преподавал в технических институтах и работал консультантом. [Респондент не дает подробностей о своих последующих занятиях - Инт.]
Далее респондент рассказывает, что 1932-м он был в Средней Азии, где видел восстание, в котором участвовали 100000 человек, что в 1934-м, когда он проезжал на поезде мимо Полтавы, НКВДисты отняли у него фотокамеру, чтобы он не фотографировал последствия голода, что в 1936-37-м во времена ежовщины он не решался открыть рта, и что 15 октября 1941-го, когда он был в Москве, все партийцы и НКВДисты уже сбежали из нее.
Вот и вся небогатая информация, на основе которой я начал поиск настоящего имени респондента. Две вещи привлекли мое внимание:
- советская карьера специалиста по стрелковому оружию с, возможно, написанными книгами, и
- знакомство и совместная работа в Полоцке с Алексеевым, информацию о котором найти было нетрудно -
Василий Иванович Алексеев... родился в 1906 году во Владимире. Вскоре после окончания исторического факультета Московского университета, в 1930 году, он был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. По отбытии срока наказания поселился в небольшом городке Московской области. Во время войны город оккупировали немцы, и Алексеев был отправлен на работы в Германию. После войны сотрудничал в русских эмигрантских изданиях.
Обстоятельства жизни Василия Алексеева в послереволюционной России вплоть до начала Великой Отечественной войны легли в основу двух больших повестей: «Невидимая Россия» (1952) и «Россия солдатская» (1954). Отметим традиционный для коллаборационистов эвфемизм "отправлен на работы в Германию", добавим, что умер В.И.Алексеев в 2002-м в Миннеаполисе, а во время войны, как и респондент, симпатизировал НТС.
Тут и нашлась зацепка, ибо почти в любой работе об истории НТС излагается факт (в интервью выше загадочным образом не упоминающийся), что
под Полоцком незадолго до немецкого отступления члены НТС П.Д. Пономарев и В.И. Алексеев провели несколько открытых митингов под русским трехцветным флагом.
Я решил проверить, не было ли известного до войны оружейника по фамилии Пономарев и был немедленно вознагражден:
П.Пономарев "Прикладная балистика для стрелка", Госвоениздат, 1935
П.Д.Пономарев "Револьвер и пистолет: оружие, техника стрельбы, методика обучения", Воениздат, 1938.
Картотека РНБ услужливо подсказала
1) полное ФИО - Павел Дмитриевич
2) наличие множества довоенных переизданий упомянутых выше книг
3) несколько предшествующих работ, в т.ч "Стрелковое дело", МИИТ, 1930. (ср. "с 1929 г. я преподавал в технических институтах").
В книге З.Фирсова "С эмблемой ЦСКА" в главе "Армейские стрелки" читаем:
[В конце 1920-х] на третьем этаже главного здания ЦДКА был оборудован стрелковый тир... Занятиями со стрелками ЦДКА руководил А. А. Смирнский. Вместе с ним работали П. Д. Пономарев и Н. А. Бурденко...
Из этих данных складывается вполне ровная довоенная биография специалиста по стрелковому оружию, которая, однако, осенью 1941-го претерпевает удивительный излом. По его данным, 15 октября 1941-го респондент еще в Москве, а в декабре уже в Полоцке. Как он попал на немецкую территорию не вполне ясно. Зато можно предположить, почему он уехал подальше от Москвы и во всех вокруг видел переодетых коммунистов и чекистов. Вряд ли военспец сам оставался беспартийным, да и желание укрыться в провинции, где его никто не знал, понятно.
Предположительно разобравшись с довоенной частью биографии Пономарева, я с удивлением обнаружил, что послевоенной его биографии не существует. Тем не менее раз он давал интервью гарвардцам, в 1951-м он был жив. Вероятно, по обычной для второй волны логике, под другой фамилией.
Тут я вспомнил, что в гарвардском интервью ближайшего сотрудника и впоследствии биографа Власова В.Позднякова упоминается, что боявшиеся его НТСовцы Алексеев и...
...Ильинский работали с российской национал-социалистической партией РСНРП в Полоцке, через моего секретаря я узнал, что они писали доносы в тайную полевую полицию.
(Замечание на полях: в интервью выше упоминается, что большая часть "первого созыва" городской управы была в 1942-м арестована и, добавим, казнена немцами, на их места заступили в том числе Алексеев и Пономарев, но аккуратно обходится вопрос, откуда именно немцы узнали о якобы прокоммунистических симпатиях чиновников).
Итак, Ильинский? и Павел Дмитриевич Ильинский в отличие от Пономарева немедленно обнаруживается в послевоенном Мюнхене:
Ольга Раевская-Хьюз:
Моя семья попала в Мюнхен в сентябре 1945 г... мы отправились на Mauerkircherstrasse... С этого момента началась наша жизнь в Доме «Милосердного Самарянина» и совместная работа моего отца, доктора Петра Николаевича Раевского с о. Александром [Киселевым]. Главным делом моего отца стало заведование медицинской частью, и в первую очередь организация амбулатории при Доме... Занятия в гимназии начались той же осенью. Вначале было мало учителей и очень мало учеников, но их число росло буквально не по дням, а по часам. Директором гимназии стал энергичнейший Павел Дмитриевич Ильинский, прекрасно справлявшийся с непрестанными переменами в составе преподавателей и учеников.(на фото слева П.Д.Ильинский и П.Н.Раевский)
Олег Ильинский:
Осенью 1945 года, в Мюнхене, так сказать, буквально на камнях разбитой Европы, словно из ничего явилась православная Гимназия «Милосердный Самарянин»... Как вы все помните, душой Гимназии был ее директор Павел Дмитриевич Ильинский, мой отец. Он отдавал себя Гимназии целиком...
Л.Флам:
Директором гимназии был энергичнейший Павел Дмитриевич Ильинский, искусствовед из Москвы... Он устраивал интереснейшие экскурсии по баварским музеям и старинным церквам и замкам...
В 1956-м в "Гранях" публикуются воспоминания П.Д.Ильинского "Три года под немецкой оккупацией в Белоруссии. Жизнь Полоцкого округа, 1941-1944 гг." Параллели с интервью выше очевидны:
[Местный житель] начинает вполголоса страшный, непостижимый рассказ: "НКВД действительно больше нет... но сотрудники НКВД остались и работают в полиции и в Гестапо по-прежнему. Горсовета тоже нет; но в Городской Управе работают те же сотрудники Горсовета и другие бывшие коммунисты. Люди, подвергавшиеся при большевиках преследованиям, подвергаются им и сейчас... Сходите на базарную площадь... полюбуйтесь на повешенного. Вот уже несколько недель болтается он на перекладине с доской на шее. На доске надпись: “советский шпион и бандит”. А его знает весь город - убежденный противник советской власти, много лет подвергавшийся преследованиям НКВД, не имеющий даже права проживания в родном городе. Уже при немцах вернулся он домой и вздумал протестовать против коммунистического засилья. В результате - арест, зверское избиение в, так называемой, русской полиции резиновыми палками и бессмысленное обвинение в шпионаже"
Ильинский сотрудничал в русской эмигрантской прессе, в частности в органе ЦОПЭ "Свобода", позже, как и А.Киселев перебрался в США, печатался в религиозном журнале "Русское Возрождение". Умер в 1982 г.
Его сын - Олег Павлович Ильинский (1932 - 2003) - известный русский поэт.
До войны русские идеализировали фашизм. Он не верили в возможность покорения России Германией. То, что я попал под немецкую оккупацию, связано с подобными чувствами.
Первое впечатление в Полоцке: с советским правительством вовсе не покончено. Я начал критиковать Советы в частных разговорах, но мне сказали: "Будь осторожен". Это военная зона. Шеф полиции - бывший секретарь партячейки, начальник продовольственного склада - бывший начальник тюрьмы, бургомистр - активный член ВЦСПС и так далее.
Военным комендантом был старый немецкий профессор лет 70, офицер и барон, не нацист, но сжившийся с системой. Он был джентльменом, по моему впечатлению. Особенно в областях, находившихся под военным подчинением, немецкое управление было мягким.
Лишь позже люди начали понимать настоящие цели немцев. Надо было быть осторожным в разговорах с русскими:
1) некоторые из них были советскими агентами и партизанами
2) необходимо, чтобы 20 человек поверили тебе, прежде чем они начнут тебе доверять, особенно если ты прибыл из Полоцка
3) с немцами надо было тоже соблюдать осторожность
4) из-за голода было трудно добиться чьего-либо расположения
По сравнению с Харьковом и другими городами голод здесь не был столь сильным. Экономически было тяжело, но здесь были огороды и для меня как для человека нового ситуация выглядела даже лучше, чем в Москве (при Советах Полоцк тоже был в приграничной зоне). Экономически под властью немцев было тяжелее. Деревни находились в лучшем положении, они производили собственные продукты питания. Кроме того топливо (древесина) было бесплатным. В деревнях не было случаев недоедания. Однако, им недоставало фабрик, которые могли бы производить такие вещи как мыло и пр. Спички и соль были очень дороги. Керосин можно было заполучить лишь нелегально, а именно от немецких танкистов несмотря на факт, что и продавец, и покупатель в случае поимки были бы расстреляны. В городах экономическая ситуация была хуже.
До войны город состоял большей частью из бараков, в которых жили в основном военные, а не гражданские. Во время оккупации (1941) в городе было 15000 гражданских, в большинстве связанных с военными. Еду получали через знакомства, немцы об этом не заботились. Чиновник в городе получал в паек 300-400 г несъедобного хлеба. Позже выяснилось, что в городской пекарне работали партизаны. Даже комендатура протестовала против плохого качества хлеба. Советских агентов выгнали.
Ситуация улучшилась около 1943-44 г. в связи с тем, что всему городскому населению были даны участки земли либо в самом городе, либо на его окраинах. Город состоял из руин: сперва его сожгли комсомольцы, затем были тяжелые немецкие бомбардировки, позже советские налеты были не менее разрушительными, было много потерь. Полоцк немцы взяли без боя. Ничейные участки были расчищены и на них разбиты частные огороды. Город был полон неприкаянных пришлых: люди с Кавказа, освобожденные военнопленные, женившиеся на местных женщинах, кроме того беженцы с востока и запада (Смоленск, Витебск, Двинск). В городе всегда было много поляков (с 15-16 века). Население было крайне пестрым.
Спекулянтов в магазинах было немного. Крестьяне не занимались спекуляцией. Ни один не нажился на оккупации. Немцы обращались со всеми русскими одинаково, если не считать предпочтения украинцам, которых, впрочем, было немного. Полиция снабжалась хорошо, получая полные немецкие пайки.
Злоупотребления и мародерство даже поддерживались официальными учреждениями. Здесь невозможно было ничего улучшить, так как магистрат и комендатура имели дело с военными учреждениями, а полиция подчинялась гестапо. Конфликт был на уровне ОКВ. Отношение населения к полиции было хуже, чем к немцам.
Комендатура все время оставалась той же - относительно пристойной. Ее сформировали для работы в центральной России, не в Полоцке. Она состояла из людей образованных: издатель, юрист. В 1944-м я мог искренне говорить с начальником о Гитлере.
В школах было запрещено изучать русскую историю и религию. Нам удалось получить неофициальное разрешение комендатуры. Но добиться чего-либо от полиции было невозможно. Мы, магистрат, предложили заменить прежние полицейские силы новыми, за которые мы ручались, но гестапо отказало нам. В 1941-42-м политическая ситуация была более экстремальной из-за советских агентов, антисоветских крестьян и "активных элементов". В 1943-44-м этого уже не было, остался лишь чистый бандитизм. Важную роль сыграла вооруженная оборона, организованная крестьянами: когда население жаловалось на полицию в полевую комендатуру, та не могла ничего поделать с гестапо. Потом же наоборот, полиция жаловалась в полевую комендатуру, когда крестьянская оборона убивала полицейского. Зуев открыто предупредил, что крестьянская оборона будет стрелять во всех полицейских и советских агентов. Благодаря этой обороне и поддержке военных политически поощряемому мародерству был положен конец (в 1944-м сменился комендант, но больше ничего не изменилось).
В первые месяцы арестов не было, но осенью 1941-го были при участии полиции начаты репрессии против евреев. К декабрю 1941-го, когда я прибыл туда, осталось лишь два или три еврея. К 1943-му были устранены все. Кроме этого репрессий не было, за исключением нескольких "шпионов" (зимой 1941-42-го). На площади был повешен капитан или майор, не из местных. Затем к концу 1942-го начались аресты среди местной администрации в попытке очистить ее от коммунистов: были взяты бургомистр, секретарь "коменданта", начальник полиции и старший врач госпиталя. Но кроме них и другие: бывшие члены НКВД и многие переводчики. Крестьяне часто жаловались мне, что переводчики умышленно переводят неверно. Никого из коммунистов не тронули. Позже (в 1942-43-м) большинство их укрылось в лесах с партизанами, иногда они организовывали диверсии (взрывы и пр.), во время советских налетов (город был затемнен: светомаскировка) подавали световые сигналы. Начались карательные мероприятия.
В начале немцы не использовали для работы людей, которые были репрессированы при Советах (я сам до июля 1942-го был без работы). Но начиная с 1943-го, немцы сделали упор на отбор людей, пострадавших от политических репрессий: новый бургомистр провел пять лет в лагерях, районный начальник был под арестом НКВД два года и так далее.
Больным вопросом были помещения для проживания. Многие дома были разрушены, а оставшиеся заняты немцами. Имело место взяточничество. Начальник жилищного отдела был заменен. Немцы потребовали от магистрата найти заслуживающего доверия человека - был выбран полуграмотный, но порядочный старовер, друг Зуева.
Злоупотребления из-за раздела земли: можно было получить только с большими взятками. Позже (в 1943-м) магистрат вмешался, произошли перемены. До конца 1942-го прежняя администрация принимала взятки. Новая, в 1943-м, была порядочной. Большая часть назначений произошла согласно пожеланиям народа, и на этом период взяточничества закончился. Прикрываемые крестьянской обороной зуевцы стали серьезной силой и угрозой взяточничеству. При большевистской власти взяточничества было немного, но в 1941-1942-м оно расцвело. Позже немцы свободно принимали взятки - при отборе остарбайтеров. Например старший врач гарнизона освобождал людей за "таксу". Первым делом он прямо спрашивал: "Сколько вы мне даете?" Полиция брала взятки все время: за жилье, землю, разрешения, назначения и железнодорожные билеты.
Все население называло магистрат "горсоветом", он слишком походил на советскую организацию с советским персоналом: немцы целенаправленно сохранили беспринципных опытных комиссаров-администраторов.
Благодаря наличию зуевцев ("сил" обороны) люди думали, что если окажется, что город управляется неудовлетворительно, они смогут пойти к Зуеву и пожаловаться: "Это не немцы, это наши собственные русские, их можно заменить".
Бушунов (сейчас в США) был хорошим бургомистром. Население относилось к местной администрации иначе, чем к немцам. Люди говорили, что у них гораздо больше свободы, чем при Советах.
Мы, магистрат, хотели создать организацию городской молодежи. Комендатура дала нам разрешение, но не позволила вооружить их (нашей целью было вооружить молодежь против полиции), официальной причиной было названо "воспрепятствовать присоединению молодых людей к партизанам".
Военные учреждения приносили пользу: немцы в определенных случаях сотрудничали. Немцы приказали, что все праздники должны отмечаться по западному календарю. Я отвечал за церковные дела, но на немецкой стороне этим занимался один карьерист, свинья по имени д-р Шмидт. Я ничего не добился. Но позже был распространен слух, что большевики дали разрешение отмечать церковные праздники по православной традиции. Тогда и нам разрешили это.
Сначала, когда немцы одерживали победы, они чинили больше препятствий местной администрации, со временем меньше. Бургомистр ежедневно отчитывался перед комендантом, получал от него распоряжения, исполнение которых, к примеру, сбор налогов, было предоставлено нам (Например: как много продовольствия можно выжать [из крестьян]. Военные силы взыскивали [продовольствие] в случае снижения поставок). Зуев пытался добиться от немцев, чтобы призыв на работы среди вооруженных сил [полиции? - Инт.] был отложен.
В начале люди охотно отправлялись работать в Германию, в 1942-м это прекратилось. С ростом партизанского сопротивления возникла дилемма: куда идти? особенно для тех, кто был яро антисоветски настроен.
Изменение настроений. Сложный процесс, точнее, два противоположных процесса:
1) отношение к немцам стало ухудшаться и результатом этого стало изменение отношения к большевикам. Люди забыли о советском прошлом. Появились слухи об изменении советской политики на советских территориях. Даже националистические силы (зуевцы и пр.) встали на позицию просоветских симпатий.
2) отход от немцев в сторону собственных русских, но не просоветских организаций
Большим прорывом было вооружение зуевских формирований или конкретное доказательство [существования] русских вооруженных сил.
Антипатию к немцам вызывали:
1) немецкий обычай вести себя как юберменши по отношению к русским, который был ненавидим всеми, вне зависимости от личного социального статуса
2) публичные казни, проводившиеся в начале - повешение, позже порки - это было невозможно выдержать. Впоследствии немцы прекратили , а затем запретили их.
3) сохранение колхозов
4) экономические условия, скажем, налоги, хотя и несколько меньшие, чем при большевиках
5) запрет на вступление в РОА, люди также не могли объединяться, даже работа была принудительной.
6) репрессии против евреев, которые уже стали частью русского образа жизни - русские люди в целом не антисемиты. В наших регионах ситуация отличалась от центральной России или Украины - в западных губерниях население относилось к евреям как к равным.
О военных делах было известно немного. Люди верили немецким объяснениям, что зима застала их врасплох. Изменения произошли лишь после Сталинграда, когда началось немецкое отступление, но это было уже в 1943-м. Когда Полоцк был сдан, многие ушли с немцами.
Ни у кого не было радио - в 1941-м немцы забрали все приемники кроме тех, что были вывезены на восток. Газеты - в Полоцке была неплохая, а в Витебске в газете не было ничего кроме немецких новостей. В Полоцке размещали объявления немецкие военные суды. Каждый любыми средствами старался достать берлинское "Новое слово", многим претила его пронемецкая направленность, но я думаю, судя по нескольким экземплярам (сохранить записи об этом было невозможно), что оно было лучше, чем наши собственные газеты: несмотря на все там печаталось немало подлинно национальных русских (Серафим Рождественский и другие НТСовцы, Иванов-Разумник) - копии расхватывались и передавались из рук в руки.
Были также немецкие газеты, доставлявшиеся отдельно, но лишь для ограниченного круга. В 1943-м я часто посещал Зуева и читал там политические лекции. Мы хотели выпускать местную газету, но не добились успеха.
Церковные дела. Белорусизация в Минске. Филофей ее поддерживал, но не находил отклика у населения. Мы строго держались российской линии, к примеру, Зуев, который был хоть и белорусом, но антисепаратистом. По этому поводу меня вызывали в гестапо. К нам посылали агитаторов-сепаратистов из Минска, но безуспешно. Позже комендатура пошла на попятную. Немцы хотели, чтобы Полоцк находился под юрисдикцией Филофея, а не смоленского епископа Стефана (сейчас в Париже). Нашим официальным возражением было то, что Минск находится в гражданской зоне, а не в зоне военного подчинения.
Под началом Стефана был создан местный епархиальный совет, официально предполагалось, что он будет под минским управлением, что требовало проведения служб на белорусском.
Среди нас было много староверов (которых немцы терпели) и католиков (против которых немцы выступали). Уже в 1942-м католический священник был арестован и до самого конца мы не получили другого, хотя я и настаивал. Церковь у нас была. Порой из центра на несколько дней приезжал католический священник. Был снова открыт Спасо-Евфросиньевский монастырь. Мощи св. Ефросинии в 1943-м были возвращены в Полоцк из антирелигиозного музея в Витебске, что было воспринято населением очень положительно.
Разногласий между епархиями не было. У староверов была собственная церковь. Они получили специальное разрешение праздновать ночью, несмотря на комендантский час. Также была основана баптистская община.
(Я дал Алексееву - военнопленному - гражданский паспорт)
При немцах было не так много доносов: сообщали о коммунистах, но обычно безрезультатно. Не имели последствий и сообщения о сбежавших кавказцах. Зуев по своей воле предоставлял убежище беглым военнопленным и остарбайтерам, когда было невозможно поступить иначе.
Отец Владимир, священник собора Святой Софии в Полоцке был лейтенантом Красной Армии, убежавшим из лагеря военнопленных. Мы помогли ему и постепенно выдвинули на этот пост. При немцах до самого конца существовало три церкви (по сравнению с 12-15 до войны). Немцы не оказывали церкви вообще никакой помощи. Задвинская церковь - при Советах принадлежавшая НКВД - была открыта за счет добровольных пожертвований. Одним священником был бывший дьякон монастыря, другой был освобожден немцами из тюрьмы. Управлял всем епархиальный совет под моим руководством. Для работы в деревнях организовывались курсы священников и пр.
Все было в довольно зачаточном состоянии. Отец Стефан возводил в сан согласно рекомендациям местного населения. Сначала церковный отдел, состоявший из меня как отвечавшего за все религии, был частью городского совета. У немцев был свой советник для каждой религиозной группы. Потом в 1943-м был организован епархиальный совет, который возглавил старый эмигрант из Польши.
Церковь осталась строго нейтральной (к примеру, советский лейтенант никак не может быть отнесен к немцам; глава епархиального совета из Польши раньше входил в НТС; старый священник из монастыря, глубоко русский, 30 лет был деревенским доктором и стал священником в 1936-м; был арестован и избит). Церковь очень аккуратно избирала свой собственный путь. Партизаны пытались выйти на связь с ней (я отвечал на письма партизан, адресованные Зуеву). Детей партизан крестили в деревнях, партизаны приходили в деревни для святого причастия (в советских листовках также широко обсуждались церковные вопросы, в письмах Зуеву это подчеркивалось). Это все, хотя и медленно, помогало укреплять антинемецкие настроения.
Как правило старые эмигранты не допускались. Они могли оказаться тут или там среди зондерфюреров, было много людей из Прибалтики. Но старые эмигранты встречались редко, особенно НТСовцы из ... К примеру
1) командир казацкого отряда под Полоцком
2) у нас был трудовой отряд [военнопленные? - Инт.] Организации Тодт, мы давали им хлеб и картошку с согласия немецкого командира. Оказалось, что он - русский, старый эмигрант, державший это в секрете.
Начальник нашего района раньше владел землей, сейчас он получил маленький садик. Но он не желал вернуть свои владения и не просил об этом.
Фольксдойчи получали поддержку от немцев. Позже их эвакуировали [1943? - Инт.] Они шли в переводчики, больше для трудовых отрядов, небольших предприятий немецких управляющих. Последние не демонстрировали инициативы и не получали привилегий. В Полоцке было 70-75 фольксдойчей. Переводчиками среди них были: дочь пастора, прикрепленная к ZO (центральное торговое общество Ост), на городской комитет работал бывший НКВДшник, русский немец, позже выяснилось, что он - советский агент, фольксдойчем была переводчик первого бургомистра, пожилая, принадлежавшая к интеллигенции женщина, она была школьным учителем и работала на НКВД, затем была арестована. Еще одна женщина-переводчик работала в полевой пекарне. Были и русские переводчики. В наших областях украинцы жили лучше, чем фольксдойчи.
До 1943-го НТСовцев почти не было. Они появлялись, но у них не было постоянной работы (Отец Антоний из Варшавы распространял листовки со времен университета, но он не создал местной организации. Ненадолго приезжал Редлих, сын бывшего офицера царской армии и так далее). У нас они обнаружили сформированную общественную организацию "Зеленая новь" [? - ИП, в оригинале Green Novel] Всю работу делали Алексеев и я. Мы решили, что было бы неплохо вступить всей группой в НТС, но более насущным было дать понять людям, что вдалеке, в Германии, идет работа, что "мы не одни, они знают о нас". Распространялась литература и позже, когда город был покинут, мы оставили ее повсюду.
Уже в 1943-м мы в городском комитете считались с неофициальным советом и как с группой, и порознь. В его составе Зуев и еще один крестьянин из другой деревни были активными антисоветчиками; из числа староверов были отделены пожилые люди (работа была принудительной, недостатка в ней не было). Из 15000 2-3 тысячи присоединились к партизанам. Этот совет был создан заблаговременно и состоял большей частью из прихожан, поэтому я знаю о нем. В него входили порядочные и знавшие друг друга люди. Все началось со сбора средств для открытия церкви, позже преследовались и другие цели. Немцы узнали о нем, но терпели его, мол, пусть старики поговорят. Членов совета связывали
1) русское происхождение
2) резкий антибольшевизм.
Иногда в разговоре встречались выражения "после большевиков и немцев". До Сталинграда принимались в расчет немецкие победы.
В конце 1942-го я отправил в комендатуру меморандум, в котором я резко критиковал немецкую политику по отношению к Зуеву. Позже один НТСовец сказал мне: "Мы все думали, что вы прикидываетесь, что вы нам помогаете, и не хотите поступать к нам на службу. Комендатура протестовала. Ваш рапорт доказал, что вы - 'русский националист'" (для них это считалось обвинением).
Респондент 488 дал лишь два интервью в рамках Гарвардского Проекта - об оккупации, приведенное выше, и о правительственных структурах, которое, однако, было быстро прервано "по взаимному согласию респондента и интервьюера, так как стало очевидным, что оно не имеет никакой ценности". В этом втором интервью попадаются разрозненные биографические данные:
В московском университете я изучал историю искусств до 1925 г... в 1924-м стали очевидны перемены: многие профессора были сосланы и введены политические предметы. Я сумел закончить обучение, но решил, что разумнее для меня будет избрать новое поле деятельности, стал специалистом по стрелковому оружию, позже читал лекции и работал консультантом по этому вопросу. [Мне сказали, что респондент написал несколько классических книг по этой теме, но он не рассказал мне о них - Инт.]
С 1929 г. я преподавал в технических институтах и работал консультантом. [Респондент не дает подробностей о своих последующих занятиях - Инт.]
Далее респондент рассказывает, что 1932-м он был в Средней Азии, где видел восстание, в котором участвовали 100000 человек, что в 1934-м, когда он проезжал на поезде мимо Полтавы, НКВДисты отняли у него фотокамеру, чтобы он не фотографировал последствия голода, что в 1936-37-м во времена ежовщины он не решался открыть рта, и что 15 октября 1941-го, когда он был в Москве, все партийцы и НКВДисты уже сбежали из нее.
Вот и вся небогатая информация, на основе которой я начал поиск настоящего имени респондента. Две вещи привлекли мое внимание:
- советская карьера специалиста по стрелковому оружию с, возможно, написанными книгами, и
- знакомство и совместная работа в Полоцке с Алексеевым, информацию о котором найти было нетрудно -
Василий Иванович Алексеев... родился в 1906 году во Владимире. Вскоре после окончания исторического факультета Московского университета, в 1930 году, он был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. По отбытии срока наказания поселился в небольшом городке Московской области. Во время войны город оккупировали немцы, и Алексеев был отправлен на работы в Германию. После войны сотрудничал в русских эмигрантских изданиях.
Обстоятельства жизни Василия Алексеева в послереволюционной России вплоть до начала Великой Отечественной войны легли в основу двух больших повестей: «Невидимая Россия» (1952) и «Россия солдатская» (1954). Отметим традиционный для коллаборационистов эвфемизм "отправлен на работы в Германию", добавим, что умер В.И.Алексеев в 2002-м в Миннеаполисе, а во время войны, как и респондент, симпатизировал НТС.
Тут и нашлась зацепка, ибо почти в любой работе об истории НТС излагается факт (в интервью выше загадочным образом не упоминающийся), что
под Полоцком незадолго до немецкого отступления члены НТС П.Д. Пономарев и В.И. Алексеев провели несколько открытых митингов под русским трехцветным флагом.
Я решил проверить, не было ли известного до войны оружейника по фамилии Пономарев и был немедленно вознагражден:
П.Пономарев "Прикладная балистика для стрелка", Госвоениздат, 1935
П.Д.Пономарев "Револьвер и пистолет: оружие, техника стрельбы, методика обучения", Воениздат, 1938.
Картотека РНБ услужливо подсказала
1) полное ФИО - Павел Дмитриевич
2) наличие множества довоенных переизданий упомянутых выше книг
3) несколько предшествующих работ, в т.ч "Стрелковое дело", МИИТ, 1930. (ср. "с 1929 г. я преподавал в технических институтах").
В книге З.Фирсова "С эмблемой ЦСКА" в главе "Армейские стрелки" читаем:
[В конце 1920-х] на третьем этаже главного здания ЦДКА был оборудован стрелковый тир... Занятиями со стрелками ЦДКА руководил А. А. Смирнский. Вместе с ним работали П. Д. Пономарев и Н. А. Бурденко...
Из этих данных складывается вполне ровная довоенная биография специалиста по стрелковому оружию, которая, однако, осенью 1941-го претерпевает удивительный излом. По его данным, 15 октября 1941-го респондент еще в Москве, а в декабре уже в Полоцке. Как он попал на немецкую территорию не вполне ясно. Зато можно предположить, почему он уехал подальше от Москвы и во всех вокруг видел переодетых коммунистов и чекистов. Вряд ли военспец сам оставался беспартийным, да и желание укрыться в провинции, где его никто не знал, понятно.
Предположительно разобравшись с довоенной частью биографии Пономарева, я с удивлением обнаружил, что послевоенной его биографии не существует. Тем не менее раз он давал интервью гарвардцам, в 1951-м он был жив. Вероятно, по обычной для второй волны логике, под другой фамилией.
Тут я вспомнил, что в гарвардском интервью ближайшего сотрудника и впоследствии биографа Власова В.Позднякова упоминается, что боявшиеся его НТСовцы Алексеев и...
...Ильинский работали с российской национал-социалистической партией РСНРП в Полоцке, через моего секретаря я узнал, что они писали доносы в тайную полевую полицию.
(Замечание на полях: в интервью выше упоминается, что большая часть "первого созыва" городской управы была в 1942-м арестована и, добавим, казнена немцами, на их места заступили в том числе Алексеев и Пономарев, но аккуратно обходится вопрос, откуда именно немцы узнали о якобы прокоммунистических симпатиях чиновников).
Итак, Ильинский? и Павел Дмитриевич Ильинский в отличие от Пономарева немедленно обнаруживается в послевоенном Мюнхене:
Ольга Раевская-Хьюз:
Моя семья попала в Мюнхен в сентябре 1945 г... мы отправились на Mauerkircherstrasse... С этого момента началась наша жизнь в Доме «Милосердного Самарянина» и совместная работа моего отца, доктора Петра Николаевича Раевского с о. Александром [Киселевым]. Главным делом моего отца стало заведование медицинской частью, и в первую очередь организация амбулатории при Доме... Занятия в гимназии начались той же осенью. Вначале было мало учителей и очень мало учеников, но их число росло буквально не по дням, а по часам. Директором гимназии стал энергичнейший Павел Дмитриевич Ильинский, прекрасно справлявшийся с непрестанными переменами в составе преподавателей и учеников.(на фото слева П.Д.Ильинский и П.Н.Раевский)
Олег Ильинский:
Осенью 1945 года, в Мюнхене, так сказать, буквально на камнях разбитой Европы, словно из ничего явилась православная Гимназия «Милосердный Самарянин»... Как вы все помните, душой Гимназии был ее директор Павел Дмитриевич Ильинский, мой отец. Он отдавал себя Гимназии целиком...
Л.Флам:
Директором гимназии был энергичнейший Павел Дмитриевич Ильинский, искусствовед из Москвы... Он устраивал интереснейшие экскурсии по баварским музеям и старинным церквам и замкам...
В 1956-м в "Гранях" публикуются воспоминания П.Д.Ильинского "Три года под немецкой оккупацией в Белоруссии. Жизнь Полоцкого округа, 1941-1944 гг." Параллели с интервью выше очевидны:
[Местный житель] начинает вполголоса страшный, непостижимый рассказ: "НКВД действительно больше нет... но сотрудники НКВД остались и работают в полиции и в Гестапо по-прежнему. Горсовета тоже нет; но в Городской Управе работают те же сотрудники Горсовета и другие бывшие коммунисты. Люди, подвергавшиеся при большевиках преследованиям, подвергаются им и сейчас... Сходите на базарную площадь... полюбуйтесь на повешенного. Вот уже несколько недель болтается он на перекладине с доской на шее. На доске надпись: “советский шпион и бандит”. А его знает весь город - убежденный противник советской власти, много лет подвергавшийся преследованиям НКВД, не имеющий даже права проживания в родном городе. Уже при немцах вернулся он домой и вздумал протестовать против коммунистического засилья. В результате - арест, зверское избиение в, так называемой, русской полиции резиновыми палками и бессмысленное обвинение в шпионаже"
Ильинский сотрудничал в русской эмигрантской прессе, в частности в органе ЦОПЭ "Свобода", позже, как и А.Киселев перебрался в США, печатался в религиозном журнале "Русское Возрождение". Умер в 1982 г.
Его сын - Олег Павлович Ильинский (1932 - 2003) - известный русский поэт.