К 200-летию назначения Дюка де Ришелье премьер-министром Франции
Из-за своего отъезда вывешиваю свой перевод на полторы недели раньше положенного срока:
После Ста Дней и Второй Реставрации возвращение Талейрана в политику оказалось сопряжено с чрезвычайными трудностями. Король не доверял ему. Хуже того, Талейран слабо контролировал ситуацию в самой Франции. Армии союзников заняли более 60 департаментов, грабили города и самопроизвольно заменяли местную администрацию прусскими и баварскими чиновниками. Префекты, назначенные 12 июля, не имели власти и чаще всего, беспомощные, были вынуждены просто наблюдать за грабежами. С теми из них, кто оказывал сопротивление, грубо обходились и ссылали в Германию - такое произошло с двадцатью префектами и супрефектами, и большим количеством мэров. В ряде регионов бонапартисты продолжали яростное сопротивление. В Париже Талейран пробовал вмешаться в ситуацию, чтобы урегулировать вопросы, относящиеся к оккупации, и договориться с союзными министрами - но всё было напрасно. В этот раз, после Ста Дней, союзники не собирались делать для Франции поблажек, как это было при Первой Реставрации. В Париже правительство фактически находилось в окружении со всех сторон: казаки расположились лагерем на Елисейских полях, англичане - в Булонском лесу, пруссаки тренировались на площади Карусель прямо под королевскими окнами. Союзники воспользовались тем, что заняли территории, и затягивали мирные переговоры. Первое своё предложение они сообщат французскому министру только 20 сентября! Угрозу для французского правительства представляла и новоизбранная в августе Палата, состоявшая из людей совершенно новых, неопытных, горячих и молодых роялистов, которых вскоре назовут Бесподобной палатой. В общем, в июле и августе 1815 года Францией никто не управлял или это удавалось только частично. Талейран в этот период казался человеком, который просто плывёт по течению. Паскье писал о Талейране: «Слишком любивший избавляться от любой ответственности, он не проявил себя как государственный деятель ни во внешних, ни во внутренних делах; физически изношенный или духовно уставший, он показал себя неспособным нести бремя, которое столь претенциозно на себя взвалил». В окружении графа д’Артуа Талейрана также не выносили. Князь предчувствовал, что у его министерства нет будущего. 15 сентября король избавился от Фуше, и все ждали отставки Талейрана. При этом существовали и другие причины для его падения.
Со своего прибытия в Париж Александр I не изменил своего отношения к Талейрану, их отношения остались холодными и сдержанными. С августа Александр вновь стал арбитром судеб Франции, ибо только он один сопротивлялся крайне жёстким требованиям Пруссии и двусмысленностям Англии с Австрией. И если кто-то меньше всех подходил для переговоров со столь необходимым союзником, как Александр - так это, безусловно, Талейран.
15 сентября Талейран внезапно узнал ужасный проект мирного договора союзников, представленный Англией и поддержанный Австрией, против которого он ощутил себя совершенно беспомощным. Его первая реакция на последовавшем Совете министров - выйти в отставку. 17 сентября Паскье, временный министр внутренних дел в министерстве Талейрана (поскольку постоянный так и не был назначен), сообщил о решении Совета министров королю. 19 сентября Талейран самолично поставил Людовика XVIII в известность об отставке своего министерства. Король согласился: «Я принял своих министров, которые доложили мне о своей отставке. Они сделали это по-английски. Я принял её точно также… Итак, я буду действовать, как в Англии, я поручу кому-то составить новое министерство».
Кому? Ришелье?
Какими были отношения Людовика XVIII и герцога в сентябре 1815 года? Оба человека никогда не ощущали себя вместе комфортно. Всегда откровенное и несколько резкое отношение генерала русской армии не сглаживало ситуацию. Но одним из основных качеств характера Людовика XVIII был его прагматизм. Он знал, что Ришелье будет владеть большим, чем кто-либо другой (тем более, Талейран), доверием Александра. Некоторые детали свидетельствуют, что с самого своего возвращения в Тюильри король держал Ришелье в резерве - и Талейран должен был это ощущать. Его поведение доказывало это. Однако, сам Ришелье с июля не изменил своего негативного мнения о постреволюционной и постнаполеоновской Франции, и желал дистанцироваться от неё. Возвращение Фуше на должность 7 июля в очередной раз подкрепило его мнение. Публично Ришелье молчал. В частной жизни не скрывал своих чувств. И тем не менее, только Ришелье, несмотря на его сдержанность, оставался единственным грозным конкурентом Талейрана. Его относительный нейтралитет в течение Ста Дней, доверие, которое он вызывал за границей, его роль рядом с Александром нисколько не ослабили своих позиций. У него многочисленные сторонники. Лучше он будет рядом, чем на стороне противников. В глазах Талейрана Ришелье - одновременно гарант и заложник: гарант безупречной репутации в спорном министерстве и заложник по отношению к Александру. Именно поэтому его имя обнаруживается во всех министерских составах, предложенных Талейраном с 27 июня по 8 июля. 10 июля Ришелье официально назначен министром королевского дома. Это неловкость со стороны Талейрана, не посчитавшего нужным даже поставить Ришелье об этом в известность. Вернувшись из Франкфурта, Ришелье письменно отказался от такой чести, сославшись на своё долгое отсутствие во Франции, незнание людей и дел, и службу в России, куда он должен вернуться. Впрочем, все эти аргументы не являлись по-настоящему весомыми, ибо, когда-то впервые приехав в Россию, герцог тоже не знал там ни людей, ни дел, ни даже языка и иного менталитета - что не помешало ему занять нынешнее положение и добиться впечатляющих успехов в должности генерал-губернатора. Вежливое, но холодное письмо маскировало нежелание Ришелье, по выражению его сестры маркизы де Монкальм, «сидеть между Фуше и Талейраном». Ответ Талейрана, написанный на самом деле Отеривом, был, по выражению Паскье, нелюбезным и неловким. Разрыв был очевиден, и ненависть Талейрана только зарождалась.
Большинство современников, начиная с Моле, признали ответ Ришелье политически умелым. Ибо не догадывались о его истинных намерениях: в начале августа он вновь задумался о возвращении в Одессу. В конце месяца он принял окончательное решение, и в письме Ланжерону сообщил, что вернётся в течение ноября. "Я не скрою от вас, что вернусь с самым огромным удовольствием; всё, что я увидел здесь, отталкивает меня самым решительным образом. Вы не представляете состояния этой несчастной страны, разграбленной и разрушенной иностранцами и националистами, старающимися превзойти друг друга. Кажется, во Франции не знают, что такое управлять, и ограничиваются эксплуатацией этой страны в качестве людей и денег".
15 сентября его багаж готов, его люди и лошади уже отправлены. Его отъезд назначен на конец месяца. 19 сентября - неожиданная развязка. Людовик XVIII сообщает ему об отставке Талейрана и поручает сформировать новое министерство.
Междуцарствия всегда бывают оживлёнными периодами, богатыми на всевозможные сюжетные повороты. Между 19 сентября, датой отставки Талейрана, державшейся в секрете, и 24 сентября, датой официального назначения Ришелье, не ощущается нехватки событий.
Действие развивается в два этапа: сначала необходимо убедить Ришелье дать согласие, потом сформировать министерство, достойное его имени. Пламенному ультрароялисту Жюлю де Полиньяку, адьютанту графа д’Артуа (тому самому будущему премьер-министру, некомпетентность которого пятнадцать лет спустя спровоцирует Июльскую революцию, стоившую династии Бурбонов французского трона), король поручил первым явиться к Ришелье с данным предложением. Первый отказ. Тогда началась череда самых разнообразных посольств. Король отправил Деказа и Лене. За ними последовали граф д’Артуа, Ривьер, Матьё де Монморанси. Граф Караман, давний друг Ришелье, утверждал, что сыграл значительную роль. Сам Шатобриан, который в те времена видел сестру Ришелье маркизу де Монкальм два раза в день, заинтересованно вмешался в надежде получить министерство. Будущие враги, что характерно, умоляли Ришелье согласиться. Если верить графу де Рошешуару, «Матьё де Монморанси буквально бросился на колени; воздев руки, он умолял его принести в жертву свои вкусы, свои убеждения, даже свой покой, чтобы спасти короля и свою страну. «Полагаете ли вы, - добавил он, - что на поле боя вы бы колебались взвалить на себя груз, который сочли бы необходимым, чтобы командовать и встать во главе эскадронов, несмотря на шансы найти смерть? Это дело предполагает меньшую опасность, но победа будет иметь решающее значение для нашей страны, не стоя жизни никому». Можно представить эту сцену. Вскоре после этого герцога позвал Александр, пригласив сесть в его карету, и отвез его в Елисейский дворец. Логичное вмешательство. В течение нескольких дней российский посол Поццо ди Борго старался убедить короля, что царь может всё, но при условии удаления Талейрана. Ибо, как Нессельроде сказал Паскье, Талейран научил Александра быть подозрительным. Согласно Рошешуару, разговор Александра и Ришелье стал решающим. «Я освобождаю вас от всех ваших обязательств передо мной при условии, что вы будете служить королю так, как служили мне. Станьте искренним связующим звеном в союзе между двумя странами, я этого требую во имя спасения Франции».
Встреча с королём окончательно поставила крест на его колебаниях. В итоге Ришелье согласился - без сомнения, 21 сентября - после трех дней колебаний, но согласие он дал против своего желания. Госпожа де Монкальм была совсем опечалена этим: «Выйдя от Короля, он пришёл к нам, и трудно выразить тревогу от того положения, в которое он был поставлен. Я никогда не видела более несчастного человека. Он был буквально перед тем, как начать кататься по земле и проклинать свое существование, с ужасом взирая на ответственность, которая должна была свалиться на его голову».
Рассказ едва ли преувеличен. Ришелье был действительно в отчаянии. Лишённый амбиций и стремлений эгоистичного самоутверждения, жажды власти и богатства, он видел только ту пропасть, в которую катилась Франция. В неизданном письме венской подруге, написанном несколькими днями позже, он резюмировал в нескольких фразах своё положение: «Нет человека несчастнее, чем я. Они все договорились, чтобы сделать из меня великого человека. Скоро они будут выведены из заблуждения, но они меня теряют. Все вокруг в это замешаны, и сам Император, по правде говоря, с очень отцовской милостью, но вовлёк меня во всё это. Чтобы всё получилось, действительно необходимо, чтобы Провидение захотело в это вмешаться, ибо для людей это невозможно». И аббату Николю, как всегда, в Одессу: «Жребий брошен, господин аббат, я подчинился приказам Короля, советам Императора и общественному мнению, которое, я не знаю, почему, призвало меня в министерство в самый ужасный момент. Именно это заставило меня согласиться. Было бы трусостью покинуть этого несчастного Короля в ужасном положении, в котором он оказался... Прощайте, господин аббат, молитесь Господу за меня. Я никогда настолько не нуждался в том, чтобы он пришел мне на помощь... Человек поставлен Провидением на вершине горы, откуда оно его сталкивает и заставляет скатиться до самого низа, без того, чтобы он смог остановиться. Сумел бы я не упасть вместе с государством до самого дна бездны!»
Бездна - это переговоры о мирном договоре с союзническими министрами, Палата, которая взывает о мщении, совершенно неуправляемая страна, из которой Талейран, несмотря на свою репутацию ловкача, сделал ноги.
Чересчур желавший держаться в стороне, Ришелье в итоге считался, сам того не зная, совершенно необходимым и незаменимым человеком, идеальным министром. В глазах короля у него было «преимущество особого положения за границей», и, как он тонко говорил об этом Витролю: «major e longinquo reverentia - отдаленность увеличивает обаяние» (Тацит, "Анналы"). Что касается публики, она рассматривала Ришелье в сентябре 1815 года как человека нового, независимого, без политических страстей, чуждого всем партиям и способного объединить всех. «Был нужен кто-то,- объяснял Деказ. - кто, чуждый страстей и ошибок как прошлого, так и настоящего, успокоил бы страну, и с кем иностранные власти были бы счастливы иметь дело». В итоге это был предопределённый человек, придерживающийся золотой середины, как говорил Рошешуар, между двух поколений, двух миров - миром эмиграции, к которому он принадлежал, не разделяя его идей, и миром революции, некоторые принципы которой он допускал, между Европой и Францией, наконец. Никогда новый министр не был избран в подобных обстоятельствах.
Герцог де Брольи - либерал, который понемногу приближался к тем, кого мы назовём доктринёрами, прекрасно анализировал его позицию: «Это была истинная удача - иметь во главе правительства эмигранта из старого рода, уехавшего в 1789-м, вернувшегося в 1814-м, человека порядочного, сердечного и разумного, патриота за границей, независимого от Двора, презирающего популярность своего сословия как фракции; незаинтересованного во всевозможных состязаниях, верного вне всяких подозрений, прекрасного администратора, каким только можно стать в варварской стране, сдержанного в том, чего он не знал, но стойкого защитника всего во имя правого дела и здравого смысла. Для Реставрации, народа и Короля, правителей и подданных, это была жемчужина гран-при».
«Нация приняла его с единодушным одобрением как единственного возможного посредника между прошлым и будущим. Его имя и статус эмигранта делали его приятным Двору, а новая Франция удивлялась, не видя в нём ни предрассудков, ни претензий ему подобных», - писал граф де Ноайль об этом событии.
Пресса восторженно приветствовала назначение Ришелье. «Газетт де Франс» комментировала 29 сентября: «Надежда сменяет беспокойство». «Журналь де деба», связанный с Деказом, полагал, что «само имя господина де Ришелье является счастливым предзнаменованием и дарит самые счастливые ожидания». Газета «Жёлтый карлик», крайне ультрароялистская, провозгласила своё удовольствие: «Только сегодня - истинная дата Реставрации монархии. Сможет ли этот первый демарш гарантировать, что мы откроем глаза в отношении абсурдной системы уступок…»
Для Ришелье состояние благодати продлится до 7 октября, даты собрания Палат. В течение этих двух недель он, не будучи ни с кем, окажется человеком всех партий. Ультрароялисты предпочитали его Талейрану. Граф д’Артуа, однако, его не любил. Жюль де Полиньяк и Матьё де Монморанси, столь старавшиеся уговорить Ришелье дать согласие, действовали по своим собственным причинам. Барон де Дама, вернувшийся из России и разделявший его идеи, говорил о «начинающейся новой эре». Все эти люди не замедлят разочароваться. «Они позвали меня, - скажет Ришелье позже, в 1816 году, - полагая, что я окажусь кстати для ультрароялистов, чтобы сделать меня инструментом для реализации их странностей».
Умеренные монархисты видели в нём продолжателя Талейрана. Гизо, который сохранил должность генерального секретаря министерства юстиции, говорил о «министерстве действительно новом и роялистском» и видел в Ришелье «гаранта лучшего мира». Для графа де Серра «новое министерство создано, чтобы внушать большое доверие к честным людям». Мадам де Сталь, узнав о назначении Ришелье, пишет ему восторженное письмо: «Мне нет необходимости говорить Вам о том, что я думаю о Вас, Вы об этом знаете, и, хотя у меня было много приверженности Вашему предшественнику, я знаю, какое добро Вы совершите в государственных делах… Не отчаивайтесь в этом трудном предприятии, и пусть Ваше личное рассмотрение обеспечит нам Францию. Какую славу, и что много большего стоит, какое наслаждение для сердца Вы будете иметь, если вновь вернёте нам родину!». Со своей стороны, Бенжамен Констан пишет госпоже де Рекамье 2 октября 1815 года: «Мы очень надеемся на герцога де Ришелье, потому что он хорошо управлял в России и придерживался, по крайней мере год назад, принципов умеренности, хотя говорили, будто он от них потом отрёкся… Даже если новое министерство стало бы самым неразумным в мире, оно оказалось бы намного сильнее предыдущего, потому что не предавало сообщников, и может быть чистым, не будучи предателями».
В сущности, единственный, кто не радуется, это «предшественник»! Король, всегда долго решающийся и восхищённый тем, что Талейран проявил инициативу, подготовил ему почётный уход. Не только Талейран, но также и Жанкур, Паскье и Луи были названы государственными министрами. Первому из них он дал самую почётную придворную должность - великого камергера, остальным - ленту ордена Почётного легиона. Много почестей для отосланного министерства. Но этого окажется недостаточно. До конца своей жизни Талейран останется убеждённым, что его обыграл Ришелье.
Понятна ненависть Талейрана к его преемнику. Не существует более различных людей, чем эти двое. Первый элегантно припудренный, надушенный и разукрашенный древний господин из салона «Бычий глаз». Он действует чаще всего интуитивно, выпутывается из трудностей метким словом и блистает в обществе, где культивирует парадоксы. Дворянство Ришелье естественно и инстинктивно. Он долго размышляет, прежде чем принять решение. Он никогда не действует наудачу. Один - хладнокровный человек, другой - сентиментальный, который проживает каждое событие со страстью. Оба не принадлежат ни к одной из партий, но именно потому, что один был со всеми, а другой - ни с кем. Если первый культивирует молчание, то второй говорит в избытке. С одной стороны - искусство использовать людей, пышность и увёртки, с другой - искренность и верность данному слову. Почти всегда выгода интересует одного, крайне редко другого. Одним словом, это сеньор-кот, склонившийся перед сеньором-волком.
Удивительным образом, каким Талейран всегда обращался с Историей, он постепенно изобретёт свою собственную версию событий. Он утешит себя в Мемуарах тем, что сопротивлялся требованиям союзников и предпочёл скорее уйти, но не уступить им. «Я оставил власть без особых сожалений». О чём он не пишет, так это о том, что 21 сентября он в основном принял предложения союзников. Он тогда уже не был министром иностранных дел, даже несмотря на то, что это держалось в тайне. Паскье справедливо возмутился этим в своих мемуарах. Это означало доставить союзникам Ришелье, связанного по рукам и ногам, обязать его подписать неприемлемый мирный договор, и слишком легко предоставить себе красивую роль, отказавшись от всего этого. У этой идеи будет долгая жизнь, и Талейран сделает всё, чтобы распространять её в течение ещё многих лет после этого события. В 1816 году у мадам де Сталь он будет утверждать, что подал в отставку, чтобы не подписывать позорный Парижский договор. «Господин де Ришелье потерял звание француза, приняв его». Намного позже, в Лондоне, в 1831 году, спустя 9 лет после смерти соперника, Талейран ещё будет объяснять своему другу графу де Дальбергу: «Почему хотят полностью скинуть с господина герцога де Ришелье договор 1815 года, который он подписал и который я отказался подписывать…» Это означало буквально поменяться ролями. «Притворство», - назвал это Мармон. Ришелье всегда будет для Талейрана «безусловно, хорошим человеком, но новичком в дипломатии и несколько легковерным».
Однако, за оппозицией англофила Талейрана скрывалось ещё большее. Его ненависть к России в целом и к Александру в частности не позволяла Талейрану принять или понять дружбу Ришелье с царём. Герцог всегда будет для него «кем-то вроде вассала, никогда не действующего без разрешения своего господина-сюзерена». В октябре 1815 года Талейран вспылит перед госпожой де Ремюза, обвиняя речь короля перед Палатами в том, что она слишком русская, и восхваляя заслуги союза с Англией: «Не существует правительства - есть желание императора России. Я сыграл во вред себе партию Франции против него, и я проиграл». Несколько позже, во время ужина у сестры принца Понятовского, новый выпад против Ришелье. Присутствовавший при этом Веллингтон будет хранить убеждение, что Талейран сошёл с ума, и Паскье будет очень возмущён. Мы увидим чуть дальше, до какой степени Талейран ошибался не только в значимости, какую он приписывал Александру в том, что касалось его влияния во Франции, но также в отношении угроз, которые в его глазах представляла Россия для Франции. Как бы то ни было, но такие обвинения - Паскье в этом убеждён - «причинили много зла Ришелье», ибо «много людей в них слепо верили».
Между тем, ярость бушевала в Талейране. «Дорогая подруга, - пишет он 27 сентября герцогине Курляндской. - Вот сформированное министерство. Президент Совета министров - русский, министр финансов - генуэзский (Луи-Эмманюэль Корветто). Вот все, кто защищает интересы Франции. Об этом будет забавно написать». Но прежде, чем писать мемуары, всегда можно поговорить. И Талейран не лишает себя такого удовольствия. Это сильнее него. Кому-то, немного наивному, кто поинтересовался его мнением о его преемнике, он выдал этот забавный ответ: «Ах! Герцог де Ришелье, отличный выбор, это француз, который лучше всего знает Крым!» Залп для хорошего слушателя.
В действительности это было правдой: француз, лучше всего знавший Крым, после двадцати пяти лет отсутствия и впрямь мало был знаком с нужными людьми. Если он принял своё решение 21 сентября, то список его министров был составлен только 24-го, опубликован 25-го и дополнен 27-го. Всего только пять месяцев Ришелье провёл во Франции. Со своего прибытия в декабре 1814 года он использовал свои связи при дворе, чтобы вновь обнаружить многочисленных друзей. Именно там он встретил двоих своих министров (герцога де Фельтра и Дюбушажа), но этого недостаточно. Госпожа де Монкальм безутешно констатирует, что «среди всех его новых коллег не было ни одного, с кем он бы разговаривал три раза».
Также Ришелье собирался опереться на одного из самых удивительных людей этого времени. Обаятельный Эли Деказ, сын представителя буржуазии из Либурна, ныне стал новым фаворитом короля, заменив герцога де Блакаса. Уже в августе Деказ, едва завоевав доверие короля, приложил все усилия, чтобы удалить Фуше и расчистить для себя место министра полиции. Согласно мемуарам Витроля, Ришелье ранее обращался к адвокатским услугам Деказа в 1802 году, чтобы урегулировать дела относительно герцогства де Фронсак. Согласно Баранту, семья Деказа, купившая некоторые владения у герцогства де Фронсак, пыталась выглядеть соответствующим образом рядом с Ришелье. Ришелье сам предложил Деказу министерство полиции. У Деказа было всё, чтобы завоевать дружбу Ришелье. Герцог считал его полезным, прежде всего потому, что ему доверял король, хотя это произошло совсем недавно, и Деказ был мало известен широкой публике, и кроме того, Деказ был знаком со многими людьми - поэтому Ришелье опирался на его мнение, формируя своё министерство. Наконец, в сентябре 1815 года, что крайне важно, Деказа очень высоко ценили те, кто вскоре будут названы, используя выражение Фуше, ультрароялистами. Те самые ультрароялисты, которые позже, в 1820 году, приложат все усилия, чтобы смести Деказа с поста главы кабинета министров.
Даже вдвоём задача формирования нового кабинета трудна. Талейран очень искусно сумел сыграть на министерской солидарности и вынудил всех своих министров уйти в отставку в полном составе. Тот же Паскье, которого король настойчиво просил, и который, в сущности, не отказался бы, должен подчиниться. Людовику XVIII придётся размышлять об этом: «Кто-нибудь мог бы вообразить, что господин Паскье предпочтёт мне господина де Талейрана!» Позже, освобождённый от обязательств, Паскье станет министром иностранных дел сначала в кабинете Деказа, потом в кабинете Ришелье во время его второго министерства.
От одного свидетельства к другому, можем ясно представить, как могло формироваться министерство в 1815 году. Король консультировался со своим братом, спрашивал мнения у своих близких, в особенности у тех, с кем регулярно виделся, как с Беньо, ответственным за почтовое управление, и Витролем, его государственный секретарём. Ришелье консультировался, встречался с многочисленными людьми, останавливал свой выбор и предлагал его королю. Деказ служил посредником, при случае советовал или отсоветовал. Всё на основе интриг, салонных разговоров, несвоевременных и зачастую лично заинтересованных советов.
В итоге министерство 1815 года сформировалось из герцога де Ришелье - президента Совета министров и министра иностранных дел, Деказа - министра полиции, графа де Воблана - министра внутренних дел, графа де Барбе-Марбуа - министра юстиции, герцога де Фельтра - военного министра, виконта Дюбушажа - морского министра и графа Корветто - министра финансов.
Если подвергнуть этот выбор доле критики, ведь в ту эпоху редко бывали милосердны к своему ближнему: первое министерство Ришелье - это кабинет опытных людей. Средний возраст министров - около шестидесяти лет. 49-летний Ришелье и 35-летний Деказ - самые молодые; Дюбушажу - 66 лет, он самый пожилой. За исключением Ришелье, российского генерал-губернатора, и Дюбушажа, державшегося в стороне - все служили Империи. Кларк (герцог де Фельтр) и Барбе-Марбуа - бывшие министры Наполеона, Воблан - префект Меца, Корветто - государственный советник. Трое из них стали дворянами благодаря Наполеону. Корветто стал графом Империи в 1809 году, Кларк - герцогом де Фельтром в том же году, и Воблан стал графом в 1813-м. Все они служили Империи, но доказали в тот или иной момент свою верность дому Бурбонов во время Ста Дней. Воблан и Фельтр были с королём в Генте. Деказ и Барбе-Марбуа были изгнаны Наполеоном. Корветто, восстановленный в государственном совете, держался в стороне. Если верить Моле, общественность не увидела никакой особой разницы между прежним и новым министерствами, разве что некоторое ослабление напора правых. Кроме того, преемственность нового министерства частично обеспечивалась теми же генеральными директорами и генеральными секретарями, некоторые из которых, умеренные монархисты, позже образуют твёрдое ядро тех, кого назовут доктринёрами (в особенности Франсуа Гизо - генеральный секретарь министерства юстиции, Проспер де Барант - главный сборщик податей, Сен-Крик - генеральный директор Таможен).
В целом, в тот момент общественность была полна энтузиазма. Только позже будут говорить о слабости или нехватке энергии у той или другой стороны. Особенно достанется герцогу де Фельтру, которого не любили военные, потому что он практически никогда не служил, и вся его карьера прошла в различных бюро; графу де Барбе-Марбуа, которого сочли некомпетентным ещё при Наполеоне, и высокомерному графу де Воблану, в котором в итоге все нашли «восхитительно смешную глупость». Как и герцог де Фельтр, Воблан был назначен только благодаря поддержке графа д’Артуа: едва он прибыл в Париж, как Ришелье пожалел, что его взял, и несколько дней спустя назвал «ничтожеством… полнейшим, в сочетании с самым невозмутимым тщеславием».
Всё это не особенно успокаивало. С самого начала Ришелье осознавал неустойчивость своего министерства, желал всё это бросить и не сделал этого в самый последний момент только благодаря Деказу. Ибо это новое правительство на самом деле стало выражением двойного желания - короля и графа д’Артуа. Последний никогда не имел столько влияния на своего брата, как в первые месяцы Второй Реставрации - но вскоре их пути разойдутся. Среди министров правые - Воблан, Фельтр и Дюбушаж. Правые центристы - Ришелье и Деказ. Между ними несколько колеблющийся Барбе-Марбуа. Вопреки всему, министерство удержится в таком составе до конца парламентской сессии в мае 1816 года. Зная буйство страстей, свирепствовавших у большинства депутатов в Палате - это достижение.
Позже, в мемуарах, скопированных рукой секретаря де Мунье, сам Ришелье вернётся к тому, что удержался там, где Талейран потерпел неудачу, перед лицом Палат, королевской семьи и союзнических властей. «Поистине немыслимо, что министерство смогло действовать, и стоит испытывать к нему некоторую благодарность, что в столь ужасных обстоятельствах оно не полностью отчаялось из-за всего происходящего в стране».
Для Ришелье в сентябре 1815 года первая огромная трудность - возобновление переговоров с союзниками и скорейшее заключение справедливого мира для Франции.
Перевод - Елена Захарова / Lady Rumina.
Источники:
1. Эмманюэль де Варескьель "Герцог де Ришелье".
2. Франсис Демьер "Франция в эпоху Реставрации (1814-1830). Невозможное возвращение прошлого".
Эпинальская познавательная картинка из серии "100 персонажей истории Франции, от Верцингеторикса до Шанзи":
Полная коллекция из ста персонажей здесь: http://www.deblog-notes.com/album-1149315.html
Такие картинки, как мы видим по надписям, клали в шоколад:
После Ста Дней и Второй Реставрации возвращение Талейрана в политику оказалось сопряжено с чрезвычайными трудностями. Король не доверял ему. Хуже того, Талейран слабо контролировал ситуацию в самой Франции. Армии союзников заняли более 60 департаментов, грабили города и самопроизвольно заменяли местную администрацию прусскими и баварскими чиновниками. Префекты, назначенные 12 июля, не имели власти и чаще всего, беспомощные, были вынуждены просто наблюдать за грабежами. С теми из них, кто оказывал сопротивление, грубо обходились и ссылали в Германию - такое произошло с двадцатью префектами и супрефектами, и большим количеством мэров. В ряде регионов бонапартисты продолжали яростное сопротивление. В Париже Талейран пробовал вмешаться в ситуацию, чтобы урегулировать вопросы, относящиеся к оккупации, и договориться с союзными министрами - но всё было напрасно. В этот раз, после Ста Дней, союзники не собирались делать для Франции поблажек, как это было при Первой Реставрации. В Париже правительство фактически находилось в окружении со всех сторон: казаки расположились лагерем на Елисейских полях, англичане - в Булонском лесу, пруссаки тренировались на площади Карусель прямо под королевскими окнами. Союзники воспользовались тем, что заняли территории, и затягивали мирные переговоры. Первое своё предложение они сообщат французскому министру только 20 сентября! Угрозу для французского правительства представляла и новоизбранная в августе Палата, состоявшая из людей совершенно новых, неопытных, горячих и молодых роялистов, которых вскоре назовут Бесподобной палатой. В общем, в июле и августе 1815 года Францией никто не управлял или это удавалось только частично. Талейран в этот период казался человеком, который просто плывёт по течению. Паскье писал о Талейране: «Слишком любивший избавляться от любой ответственности, он не проявил себя как государственный деятель ни во внешних, ни во внутренних делах; физически изношенный или духовно уставший, он показал себя неспособным нести бремя, которое столь претенциозно на себя взвалил». В окружении графа д’Артуа Талейрана также не выносили. Князь предчувствовал, что у его министерства нет будущего. 15 сентября король избавился от Фуше, и все ждали отставки Талейрана. При этом существовали и другие причины для его падения.
Со своего прибытия в Париж Александр I не изменил своего отношения к Талейрану, их отношения остались холодными и сдержанными. С августа Александр вновь стал арбитром судеб Франции, ибо только он один сопротивлялся крайне жёстким требованиям Пруссии и двусмысленностям Англии с Австрией. И если кто-то меньше всех подходил для переговоров со столь необходимым союзником, как Александр - так это, безусловно, Талейран.
15 сентября Талейран внезапно узнал ужасный проект мирного договора союзников, представленный Англией и поддержанный Австрией, против которого он ощутил себя совершенно беспомощным. Его первая реакция на последовавшем Совете министров - выйти в отставку. 17 сентября Паскье, временный министр внутренних дел в министерстве Талейрана (поскольку постоянный так и не был назначен), сообщил о решении Совета министров королю. 19 сентября Талейран самолично поставил Людовика XVIII в известность об отставке своего министерства. Король согласился: «Я принял своих министров, которые доложили мне о своей отставке. Они сделали это по-английски. Я принял её точно также… Итак, я буду действовать, как в Англии, я поручу кому-то составить новое министерство».
Кому? Ришелье?
Какими были отношения Людовика XVIII и герцога в сентябре 1815 года? Оба человека никогда не ощущали себя вместе комфортно. Всегда откровенное и несколько резкое отношение генерала русской армии не сглаживало ситуацию. Но одним из основных качеств характера Людовика XVIII был его прагматизм. Он знал, что Ришелье будет владеть большим, чем кто-либо другой (тем более, Талейран), доверием Александра. Некоторые детали свидетельствуют, что с самого своего возвращения в Тюильри король держал Ришелье в резерве - и Талейран должен был это ощущать. Его поведение доказывало это. Однако, сам Ришелье с июля не изменил своего негативного мнения о постреволюционной и постнаполеоновской Франции, и желал дистанцироваться от неё. Возвращение Фуше на должность 7 июля в очередной раз подкрепило его мнение. Публично Ришелье молчал. В частной жизни не скрывал своих чувств. И тем не менее, только Ришелье, несмотря на его сдержанность, оставался единственным грозным конкурентом Талейрана. Его относительный нейтралитет в течение Ста Дней, доверие, которое он вызывал за границей, его роль рядом с Александром нисколько не ослабили своих позиций. У него многочисленные сторонники. Лучше он будет рядом, чем на стороне противников. В глазах Талейрана Ришелье - одновременно гарант и заложник: гарант безупречной репутации в спорном министерстве и заложник по отношению к Александру. Именно поэтому его имя обнаруживается во всех министерских составах, предложенных Талейраном с 27 июня по 8 июля. 10 июля Ришелье официально назначен министром королевского дома. Это неловкость со стороны Талейрана, не посчитавшего нужным даже поставить Ришелье об этом в известность. Вернувшись из Франкфурта, Ришелье письменно отказался от такой чести, сославшись на своё долгое отсутствие во Франции, незнание людей и дел, и службу в России, куда он должен вернуться. Впрочем, все эти аргументы не являлись по-настоящему весомыми, ибо, когда-то впервые приехав в Россию, герцог тоже не знал там ни людей, ни дел, ни даже языка и иного менталитета - что не помешало ему занять нынешнее положение и добиться впечатляющих успехов в должности генерал-губернатора. Вежливое, но холодное письмо маскировало нежелание Ришелье, по выражению его сестры маркизы де Монкальм, «сидеть между Фуше и Талейраном». Ответ Талейрана, написанный на самом деле Отеривом, был, по выражению Паскье, нелюбезным и неловким. Разрыв был очевиден, и ненависть Талейрана только зарождалась.
Большинство современников, начиная с Моле, признали ответ Ришелье политически умелым. Ибо не догадывались о его истинных намерениях: в начале августа он вновь задумался о возвращении в Одессу. В конце месяца он принял окончательное решение, и в письме Ланжерону сообщил, что вернётся в течение ноября. "Я не скрою от вас, что вернусь с самым огромным удовольствием; всё, что я увидел здесь, отталкивает меня самым решительным образом. Вы не представляете состояния этой несчастной страны, разграбленной и разрушенной иностранцами и националистами, старающимися превзойти друг друга. Кажется, во Франции не знают, что такое управлять, и ограничиваются эксплуатацией этой страны в качестве людей и денег".
15 сентября его багаж готов, его люди и лошади уже отправлены. Его отъезд назначен на конец месяца. 19 сентября - неожиданная развязка. Людовик XVIII сообщает ему об отставке Талейрана и поручает сформировать новое министерство.
Междуцарствия всегда бывают оживлёнными периодами, богатыми на всевозможные сюжетные повороты. Между 19 сентября, датой отставки Талейрана, державшейся в секрете, и 24 сентября, датой официального назначения Ришелье, не ощущается нехватки событий.
Действие развивается в два этапа: сначала необходимо убедить Ришелье дать согласие, потом сформировать министерство, достойное его имени. Пламенному ультрароялисту Жюлю де Полиньяку, адьютанту графа д’Артуа (тому самому будущему премьер-министру, некомпетентность которого пятнадцать лет спустя спровоцирует Июльскую революцию, стоившую династии Бурбонов французского трона), король поручил первым явиться к Ришелье с данным предложением. Первый отказ. Тогда началась череда самых разнообразных посольств. Король отправил Деказа и Лене. За ними последовали граф д’Артуа, Ривьер, Матьё де Монморанси. Граф Караман, давний друг Ришелье, утверждал, что сыграл значительную роль. Сам Шатобриан, который в те времена видел сестру Ришелье маркизу де Монкальм два раза в день, заинтересованно вмешался в надежде получить министерство. Будущие враги, что характерно, умоляли Ришелье согласиться. Если верить графу де Рошешуару, «Матьё де Монморанси буквально бросился на колени; воздев руки, он умолял его принести в жертву свои вкусы, свои убеждения, даже свой покой, чтобы спасти короля и свою страну. «Полагаете ли вы, - добавил он, - что на поле боя вы бы колебались взвалить на себя груз, который сочли бы необходимым, чтобы командовать и встать во главе эскадронов, несмотря на шансы найти смерть? Это дело предполагает меньшую опасность, но победа будет иметь решающее значение для нашей страны, не стоя жизни никому». Можно представить эту сцену. Вскоре после этого герцога позвал Александр, пригласив сесть в его карету, и отвез его в Елисейский дворец. Логичное вмешательство. В течение нескольких дней российский посол Поццо ди Борго старался убедить короля, что царь может всё, но при условии удаления Талейрана. Ибо, как Нессельроде сказал Паскье, Талейран научил Александра быть подозрительным. Согласно Рошешуару, разговор Александра и Ришелье стал решающим. «Я освобождаю вас от всех ваших обязательств передо мной при условии, что вы будете служить королю так, как служили мне. Станьте искренним связующим звеном в союзе между двумя странами, я этого требую во имя спасения Франции».
Встреча с королём окончательно поставила крест на его колебаниях. В итоге Ришелье согласился - без сомнения, 21 сентября - после трех дней колебаний, но согласие он дал против своего желания. Госпожа де Монкальм была совсем опечалена этим: «Выйдя от Короля, он пришёл к нам, и трудно выразить тревогу от того положения, в которое он был поставлен. Я никогда не видела более несчастного человека. Он был буквально перед тем, как начать кататься по земле и проклинать свое существование, с ужасом взирая на ответственность, которая должна была свалиться на его голову».
Рассказ едва ли преувеличен. Ришелье был действительно в отчаянии. Лишённый амбиций и стремлений эгоистичного самоутверждения, жажды власти и богатства, он видел только ту пропасть, в которую катилась Франция. В неизданном письме венской подруге, написанном несколькими днями позже, он резюмировал в нескольких фразах своё положение: «Нет человека несчастнее, чем я. Они все договорились, чтобы сделать из меня великого человека. Скоро они будут выведены из заблуждения, но они меня теряют. Все вокруг в это замешаны, и сам Император, по правде говоря, с очень отцовской милостью, но вовлёк меня во всё это. Чтобы всё получилось, действительно необходимо, чтобы Провидение захотело в это вмешаться, ибо для людей это невозможно». И аббату Николю, как всегда, в Одессу: «Жребий брошен, господин аббат, я подчинился приказам Короля, советам Императора и общественному мнению, которое, я не знаю, почему, призвало меня в министерство в самый ужасный момент. Именно это заставило меня согласиться. Было бы трусостью покинуть этого несчастного Короля в ужасном положении, в котором он оказался... Прощайте, господин аббат, молитесь Господу за меня. Я никогда настолько не нуждался в том, чтобы он пришел мне на помощь... Человек поставлен Провидением на вершине горы, откуда оно его сталкивает и заставляет скатиться до самого низа, без того, чтобы он смог остановиться. Сумел бы я не упасть вместе с государством до самого дна бездны!»
Бездна - это переговоры о мирном договоре с союзническими министрами, Палата, которая взывает о мщении, совершенно неуправляемая страна, из которой Талейран, несмотря на свою репутацию ловкача, сделал ноги.
Чересчур желавший держаться в стороне, Ришелье в итоге считался, сам того не зная, совершенно необходимым и незаменимым человеком, идеальным министром. В глазах короля у него было «преимущество особого положения за границей», и, как он тонко говорил об этом Витролю: «major e longinquo reverentia - отдаленность увеличивает обаяние» (Тацит, "Анналы"). Что касается публики, она рассматривала Ришелье в сентябре 1815 года как человека нового, независимого, без политических страстей, чуждого всем партиям и способного объединить всех. «Был нужен кто-то,- объяснял Деказ. - кто, чуждый страстей и ошибок как прошлого, так и настоящего, успокоил бы страну, и с кем иностранные власти были бы счастливы иметь дело». В итоге это был предопределённый человек, придерживающийся золотой середины, как говорил Рошешуар, между двух поколений, двух миров - миром эмиграции, к которому он принадлежал, не разделяя его идей, и миром революции, некоторые принципы которой он допускал, между Европой и Францией, наконец. Никогда новый министр не был избран в подобных обстоятельствах.
Герцог де Брольи - либерал, который понемногу приближался к тем, кого мы назовём доктринёрами, прекрасно анализировал его позицию: «Это была истинная удача - иметь во главе правительства эмигранта из старого рода, уехавшего в 1789-м, вернувшегося в 1814-м, человека порядочного, сердечного и разумного, патриота за границей, независимого от Двора, презирающего популярность своего сословия как фракции; незаинтересованного во всевозможных состязаниях, верного вне всяких подозрений, прекрасного администратора, каким только можно стать в варварской стране, сдержанного в том, чего он не знал, но стойкого защитника всего во имя правого дела и здравого смысла. Для Реставрации, народа и Короля, правителей и подданных, это была жемчужина гран-при».
«Нация приняла его с единодушным одобрением как единственного возможного посредника между прошлым и будущим. Его имя и статус эмигранта делали его приятным Двору, а новая Франция удивлялась, не видя в нём ни предрассудков, ни претензий ему подобных», - писал граф де Ноайль об этом событии.
Пресса восторженно приветствовала назначение Ришелье. «Газетт де Франс» комментировала 29 сентября: «Надежда сменяет беспокойство». «Журналь де деба», связанный с Деказом, полагал, что «само имя господина де Ришелье является счастливым предзнаменованием и дарит самые счастливые ожидания». Газета «Жёлтый карлик», крайне ультрароялистская, провозгласила своё удовольствие: «Только сегодня - истинная дата Реставрации монархии. Сможет ли этот первый демарш гарантировать, что мы откроем глаза в отношении абсурдной системы уступок…»
Для Ришелье состояние благодати продлится до 7 октября, даты собрания Палат. В течение этих двух недель он, не будучи ни с кем, окажется человеком всех партий. Ультрароялисты предпочитали его Талейрану. Граф д’Артуа, однако, его не любил. Жюль де Полиньяк и Матьё де Монморанси, столь старавшиеся уговорить Ришелье дать согласие, действовали по своим собственным причинам. Барон де Дама, вернувшийся из России и разделявший его идеи, говорил о «начинающейся новой эре». Все эти люди не замедлят разочароваться. «Они позвали меня, - скажет Ришелье позже, в 1816 году, - полагая, что я окажусь кстати для ультрароялистов, чтобы сделать меня инструментом для реализации их странностей».
Умеренные монархисты видели в нём продолжателя Талейрана. Гизо, который сохранил должность генерального секретаря министерства юстиции, говорил о «министерстве действительно новом и роялистском» и видел в Ришелье «гаранта лучшего мира». Для графа де Серра «новое министерство создано, чтобы внушать большое доверие к честным людям». Мадам де Сталь, узнав о назначении Ришелье, пишет ему восторженное письмо: «Мне нет необходимости говорить Вам о том, что я думаю о Вас, Вы об этом знаете, и, хотя у меня было много приверженности Вашему предшественнику, я знаю, какое добро Вы совершите в государственных делах… Не отчаивайтесь в этом трудном предприятии, и пусть Ваше личное рассмотрение обеспечит нам Францию. Какую славу, и что много большего стоит, какое наслаждение для сердца Вы будете иметь, если вновь вернёте нам родину!». Со своей стороны, Бенжамен Констан пишет госпоже де Рекамье 2 октября 1815 года: «Мы очень надеемся на герцога де Ришелье, потому что он хорошо управлял в России и придерживался, по крайней мере год назад, принципов умеренности, хотя говорили, будто он от них потом отрёкся… Даже если новое министерство стало бы самым неразумным в мире, оно оказалось бы намного сильнее предыдущего, потому что не предавало сообщников, и может быть чистым, не будучи предателями».
В сущности, единственный, кто не радуется, это «предшественник»! Король, всегда долго решающийся и восхищённый тем, что Талейран проявил инициативу, подготовил ему почётный уход. Не только Талейран, но также и Жанкур, Паскье и Луи были названы государственными министрами. Первому из них он дал самую почётную придворную должность - великого камергера, остальным - ленту ордена Почётного легиона. Много почестей для отосланного министерства. Но этого окажется недостаточно. До конца своей жизни Талейран останется убеждённым, что его обыграл Ришелье.
Понятна ненависть Талейрана к его преемнику. Не существует более различных людей, чем эти двое. Первый элегантно припудренный, надушенный и разукрашенный древний господин из салона «Бычий глаз». Он действует чаще всего интуитивно, выпутывается из трудностей метким словом и блистает в обществе, где культивирует парадоксы. Дворянство Ришелье естественно и инстинктивно. Он долго размышляет, прежде чем принять решение. Он никогда не действует наудачу. Один - хладнокровный человек, другой - сентиментальный, который проживает каждое событие со страстью. Оба не принадлежат ни к одной из партий, но именно потому, что один был со всеми, а другой - ни с кем. Если первый культивирует молчание, то второй говорит в избытке. С одной стороны - искусство использовать людей, пышность и увёртки, с другой - искренность и верность данному слову. Почти всегда выгода интересует одного, крайне редко другого. Одним словом, это сеньор-кот, склонившийся перед сеньором-волком.
Удивительным образом, каким Талейран всегда обращался с Историей, он постепенно изобретёт свою собственную версию событий. Он утешит себя в Мемуарах тем, что сопротивлялся требованиям союзников и предпочёл скорее уйти, но не уступить им. «Я оставил власть без особых сожалений». О чём он не пишет, так это о том, что 21 сентября он в основном принял предложения союзников. Он тогда уже не был министром иностранных дел, даже несмотря на то, что это держалось в тайне. Паскье справедливо возмутился этим в своих мемуарах. Это означало доставить союзникам Ришелье, связанного по рукам и ногам, обязать его подписать неприемлемый мирный договор, и слишком легко предоставить себе красивую роль, отказавшись от всего этого. У этой идеи будет долгая жизнь, и Талейран сделает всё, чтобы распространять её в течение ещё многих лет после этого события. В 1816 году у мадам де Сталь он будет утверждать, что подал в отставку, чтобы не подписывать позорный Парижский договор. «Господин де Ришелье потерял звание француза, приняв его». Намного позже, в Лондоне, в 1831 году, спустя 9 лет после смерти соперника, Талейран ещё будет объяснять своему другу графу де Дальбергу: «Почему хотят полностью скинуть с господина герцога де Ришелье договор 1815 года, который он подписал и который я отказался подписывать…» Это означало буквально поменяться ролями. «Притворство», - назвал это Мармон. Ришелье всегда будет для Талейрана «безусловно, хорошим человеком, но новичком в дипломатии и несколько легковерным».
Однако, за оппозицией англофила Талейрана скрывалось ещё большее. Его ненависть к России в целом и к Александру в частности не позволяла Талейрану принять или понять дружбу Ришелье с царём. Герцог всегда будет для него «кем-то вроде вассала, никогда не действующего без разрешения своего господина-сюзерена». В октябре 1815 года Талейран вспылит перед госпожой де Ремюза, обвиняя речь короля перед Палатами в том, что она слишком русская, и восхваляя заслуги союза с Англией: «Не существует правительства - есть желание императора России. Я сыграл во вред себе партию Франции против него, и я проиграл». Несколько позже, во время ужина у сестры принца Понятовского, новый выпад против Ришелье. Присутствовавший при этом Веллингтон будет хранить убеждение, что Талейран сошёл с ума, и Паскье будет очень возмущён. Мы увидим чуть дальше, до какой степени Талейран ошибался не только в значимости, какую он приписывал Александру в том, что касалось его влияния во Франции, но также в отношении угроз, которые в его глазах представляла Россия для Франции. Как бы то ни было, но такие обвинения - Паскье в этом убеждён - «причинили много зла Ришелье», ибо «много людей в них слепо верили».
Между тем, ярость бушевала в Талейране. «Дорогая подруга, - пишет он 27 сентября герцогине Курляндской. - Вот сформированное министерство. Президент Совета министров - русский, министр финансов - генуэзский (Луи-Эмманюэль Корветто). Вот все, кто защищает интересы Франции. Об этом будет забавно написать». Но прежде, чем писать мемуары, всегда можно поговорить. И Талейран не лишает себя такого удовольствия. Это сильнее него. Кому-то, немного наивному, кто поинтересовался его мнением о его преемнике, он выдал этот забавный ответ: «Ах! Герцог де Ришелье, отличный выбор, это француз, который лучше всего знает Крым!» Залп для хорошего слушателя.
В действительности это было правдой: француз, лучше всего знавший Крым, после двадцати пяти лет отсутствия и впрямь мало был знаком с нужными людьми. Если он принял своё решение 21 сентября, то список его министров был составлен только 24-го, опубликован 25-го и дополнен 27-го. Всего только пять месяцев Ришелье провёл во Франции. Со своего прибытия в декабре 1814 года он использовал свои связи при дворе, чтобы вновь обнаружить многочисленных друзей. Именно там он встретил двоих своих министров (герцога де Фельтра и Дюбушажа), но этого недостаточно. Госпожа де Монкальм безутешно констатирует, что «среди всех его новых коллег не было ни одного, с кем он бы разговаривал три раза».
Также Ришелье собирался опереться на одного из самых удивительных людей этого времени. Обаятельный Эли Деказ, сын представителя буржуазии из Либурна, ныне стал новым фаворитом короля, заменив герцога де Блакаса. Уже в августе Деказ, едва завоевав доверие короля, приложил все усилия, чтобы удалить Фуше и расчистить для себя место министра полиции. Согласно мемуарам Витроля, Ришелье ранее обращался к адвокатским услугам Деказа в 1802 году, чтобы урегулировать дела относительно герцогства де Фронсак. Согласно Баранту, семья Деказа, купившая некоторые владения у герцогства де Фронсак, пыталась выглядеть соответствующим образом рядом с Ришелье. Ришелье сам предложил Деказу министерство полиции. У Деказа было всё, чтобы завоевать дружбу Ришелье. Герцог считал его полезным, прежде всего потому, что ему доверял король, хотя это произошло совсем недавно, и Деказ был мало известен широкой публике, и кроме того, Деказ был знаком со многими людьми - поэтому Ришелье опирался на его мнение, формируя своё министерство. Наконец, в сентябре 1815 года, что крайне важно, Деказа очень высоко ценили те, кто вскоре будут названы, используя выражение Фуше, ультрароялистами. Те самые ультрароялисты, которые позже, в 1820 году, приложат все усилия, чтобы смести Деказа с поста главы кабинета министров.
Даже вдвоём задача формирования нового кабинета трудна. Талейран очень искусно сумел сыграть на министерской солидарности и вынудил всех своих министров уйти в отставку в полном составе. Тот же Паскье, которого король настойчиво просил, и который, в сущности, не отказался бы, должен подчиниться. Людовику XVIII придётся размышлять об этом: «Кто-нибудь мог бы вообразить, что господин Паскье предпочтёт мне господина де Талейрана!» Позже, освобождённый от обязательств, Паскье станет министром иностранных дел сначала в кабинете Деказа, потом в кабинете Ришелье во время его второго министерства.
От одного свидетельства к другому, можем ясно представить, как могло формироваться министерство в 1815 году. Король консультировался со своим братом, спрашивал мнения у своих близких, в особенности у тех, с кем регулярно виделся, как с Беньо, ответственным за почтовое управление, и Витролем, его государственный секретарём. Ришелье консультировался, встречался с многочисленными людьми, останавливал свой выбор и предлагал его королю. Деказ служил посредником, при случае советовал или отсоветовал. Всё на основе интриг, салонных разговоров, несвоевременных и зачастую лично заинтересованных советов.
В итоге министерство 1815 года сформировалось из герцога де Ришелье - президента Совета министров и министра иностранных дел, Деказа - министра полиции, графа де Воблана - министра внутренних дел, графа де Барбе-Марбуа - министра юстиции, герцога де Фельтра - военного министра, виконта Дюбушажа - морского министра и графа Корветто - министра финансов.
Если подвергнуть этот выбор доле критики, ведь в ту эпоху редко бывали милосердны к своему ближнему: первое министерство Ришелье - это кабинет опытных людей. Средний возраст министров - около шестидесяти лет. 49-летний Ришелье и 35-летний Деказ - самые молодые; Дюбушажу - 66 лет, он самый пожилой. За исключением Ришелье, российского генерал-губернатора, и Дюбушажа, державшегося в стороне - все служили Империи. Кларк (герцог де Фельтр) и Барбе-Марбуа - бывшие министры Наполеона, Воблан - префект Меца, Корветто - государственный советник. Трое из них стали дворянами благодаря Наполеону. Корветто стал графом Империи в 1809 году, Кларк - герцогом де Фельтром в том же году, и Воблан стал графом в 1813-м. Все они служили Империи, но доказали в тот или иной момент свою верность дому Бурбонов во время Ста Дней. Воблан и Фельтр были с королём в Генте. Деказ и Барбе-Марбуа были изгнаны Наполеоном. Корветто, восстановленный в государственном совете, держался в стороне. Если верить Моле, общественность не увидела никакой особой разницы между прежним и новым министерствами, разве что некоторое ослабление напора правых. Кроме того, преемственность нового министерства частично обеспечивалась теми же генеральными директорами и генеральными секретарями, некоторые из которых, умеренные монархисты, позже образуют твёрдое ядро тех, кого назовут доктринёрами (в особенности Франсуа Гизо - генеральный секретарь министерства юстиции, Проспер де Барант - главный сборщик податей, Сен-Крик - генеральный директор Таможен).
В целом, в тот момент общественность была полна энтузиазма. Только позже будут говорить о слабости или нехватке энергии у той или другой стороны. Особенно достанется герцогу де Фельтру, которого не любили военные, потому что он практически никогда не служил, и вся его карьера прошла в различных бюро; графу де Барбе-Марбуа, которого сочли некомпетентным ещё при Наполеоне, и высокомерному графу де Воблану, в котором в итоге все нашли «восхитительно смешную глупость». Как и герцог де Фельтр, Воблан был назначен только благодаря поддержке графа д’Артуа: едва он прибыл в Париж, как Ришелье пожалел, что его взял, и несколько дней спустя назвал «ничтожеством… полнейшим, в сочетании с самым невозмутимым тщеславием».
Всё это не особенно успокаивало. С самого начала Ришелье осознавал неустойчивость своего министерства, желал всё это бросить и не сделал этого в самый последний момент только благодаря Деказу. Ибо это новое правительство на самом деле стало выражением двойного желания - короля и графа д’Артуа. Последний никогда не имел столько влияния на своего брата, как в первые месяцы Второй Реставрации - но вскоре их пути разойдутся. Среди министров правые - Воблан, Фельтр и Дюбушаж. Правые центристы - Ришелье и Деказ. Между ними несколько колеблющийся Барбе-Марбуа. Вопреки всему, министерство удержится в таком составе до конца парламентской сессии в мае 1816 года. Зная буйство страстей, свирепствовавших у большинства депутатов в Палате - это достижение.
Позже, в мемуарах, скопированных рукой секретаря де Мунье, сам Ришелье вернётся к тому, что удержался там, где Талейран потерпел неудачу, перед лицом Палат, королевской семьи и союзнических властей. «Поистине немыслимо, что министерство смогло действовать, и стоит испытывать к нему некоторую благодарность, что в столь ужасных обстоятельствах оно не полностью отчаялось из-за всего происходящего в стране».
Для Ришелье в сентябре 1815 года первая огромная трудность - возобновление переговоров с союзниками и скорейшее заключение справедливого мира для Франции.
Перевод - Елена Захарова / Lady Rumina.
Источники:
1. Эмманюэль де Варескьель "Герцог де Ришелье".
2. Франсис Демьер "Франция в эпоху Реставрации (1814-1830). Невозможное возвращение прошлого".
Эпинальская познавательная картинка из серии "100 персонажей истории Франции, от Верцингеторикса до Шанзи":
Полная коллекция из ста персонажей здесь: http://www.deblog-notes.com/album-1149315.html
Такие картинки, как мы видим по надписям, клали в шоколад: