Деструктивная эстетика
Категории деструктивной эстетики: абсурд, жестокость, ужасное
В 20 веке новые категории эстетики, казавшиеся неприемлемыми с точки зрения классики, занимают все более видное место и, наконец, формируют поле доминирующей сегодня неклассической эстетики. Это категории абсурдного, заумного, жестокости, насилия, шока, садизма, мазохизма, деструктивности, энтропии, хаоса, телесности и др.. Это категории, которые с точки зрения классической эстетики считались антиэстетическими или внеэстетическими. В них подавлено или совсем отсутствует конструктивно-смыслообразующее начало. Поэтому эту новую эстетику порой и называют деструктивной эстетикой. Она не просто дополнила, но именно перевернула представление об эстетическом как царстве преимущественной красоты как события по-разному проявленного совершенства. Она отвергает прекрасное как основной феномен эстетического ряда. «Наука о прекрасном сегодня невозможна, - пишут аналитики этой новой эстетики, - потому что место прекрасного заняли новые ценности, которые П. Валери назвал шок-ценностями, - новизна, интенсивность, необычность». Но они логически противостоят не только прекрасному, но и всей системе классической эстетики. Они противостоят ее целостной направленности - возвышающему одухотворению переживаемого события. Направленность неклассической эстетики противоположна - снижение, разрушение, наслаждение деструкцией, жуть ужаса и переворачивающая сознание сладость провала, падения в небытие. Поэтому верно назвать эту модную сегодня эстетику деструктивной. По силе впечатлений она не уступает эстетике возвышающей; вектор же ее противоположен. Как такое вообще возможно? Мы не раз говорили уже, что сфера эстетического сама по себе не знает нравственных иммунитетов, она, как сфера открытого события, сфера возхможного как такового, по сути, не управляет свим вектором. Она как компас, стрелка которого движется слишком свободно. Этот вектор мог бы быть, видимо, отрегулирован только при интеграции эстетического начла с позитивно рациональным и позитивно мистическим началами, выражающими онтологический потенциал сознания в большей мере, чем эстетическая феноменология как таковая.
Абсурд (от лат. absurdus - нелепое, алогичное) - чувство непреодолимой бессмысленности и безвыходности человеческого существования. Иногда абсурд трактуется как формально-логический парадокс, как несуразица, не имеющая эстетического смысла. Абсурд несет в себе негативные оценочные характеристики: абсурдно значит ложно, некрасиво, дурно, бессмысленно. Как указывает в этой связи В.В. Бычков, именно абсурд противостоял трем китам классической системы ценностей - истине, добру и красоте.
Само понятие абсурда присутствует в европейской мысли давно, оно имеет свои аналоги и в других культурах, например в практике дзен-буддизма. Но именно эстетическое переживание абсурда относительно ново в истории эстетики и характерно для ряда явлений модернистского искусства. В культурах прошлого феномен абсурда использовался в культово-сакральных сферах (например, дзенские коаны) и отчасти в фольклорно-смеховой народной культуре. Элементы интуиций абсурда можно увидеть и в классическом искусстве - во включении в текст откровенной несуразности или в доведении до абсурда какого-либо мотива произведения (Н.Гоголь «Нос», Записки сумасшедшего») - с целью в общем-то реалистического отражения нестерпимо тяжелых коллизий бытия. При этом, как правило, такое включение носило сатирический смысл.
Абсурдное эстетически уместно для отражения ситуации, когда разлад оказывается непреодолимо тягостным, утраты неоправданно бессмысленными, а ужас безвыходным, почти привычным. Именно такой смысл придали этой категории писатели- экзистенциалисты середины ХХ в. - прежде всего Ж.-П. Сартр и А.Камю. В их видении человеческое существование и мир, в котором живет человек, находятся в принципиальном разладе. Вечная забота человека напрасна, его стремление к высокому смыслу неизбежно наталкивается на царящую во всем бессмыслицу, его свобода наталкивается на неумолимость обстоятельств и практически равноценна случайности. Хаос господствует над космосом - и ощущение этого эстетически тягостно. Абсурд, таким образом, имеет значение, близкое к трагическому, но как бы теряющему теперь положительный катарсический смысл - к трагическому в его безысходности. Именно такое значение понятию абсурда придает эстетика и искусство экзистенциализма. В центре переживаний здесь - пустота человеческой жизни, «тошнота», безвыходное одиночество, некоммуникативность, невозможность понимания. Характерен Миф о Сизифе - по-своему воспроизводимый А.Камю: Сизиф вынужден вечно ценой неимоверных усилий закатывать камень на гору - и камень вновь и вновь скатывается с горы. Здесь многозначная метафора человеческого бытия: свершение не дается; сама жизнь, как тяжкий камень, как эта напряженная работа, как это стремление к вершине, кончается смертью и т.п. В реальной действительности экзистенциалистский абсурд видит алогизм, отсутствие причинно следственных связей, господство бессмыслицы над проблесками смысла. Но экзистенциализм настаивает при этом на героическом противостоянии абсурду, содержит в глубине своей пафос протеста, хотя и протеста бессильного, ибо само бытие структурировано принципиально бессмысленно.
Несколько иная трактовка феномена абсурда возникает в так называемом «театре абсурда», авторами идеи которого выступили в 50 гг. 20 в. Э.Ионеско («Стулья», «Лысая певица» и др.) и С.Беккет («В ожидании Годо», «Конец игры» и др.). Здесь сам язык выражения становится бессмысленным, коммуникабельность искусства намеренно разрушается. Человеческая речь в произведениях абсурдистов превращается в лишенные смысла клише, а диалог дискредитируется как форма общения: каждый персонаж говорит о своем; между репликами персонажей нет очевидной связи; все прочие элементы сцены - аксессуары, декорации кажутся нелепыми. Все это вместе подразумевает разлад, жизнь как помешательство. Надо сознаться, это не просто игра или эпатаж - это отражение действительной человеческой жизни, где крупицы смысла погружены в трясину бессмыслицы; это отражение мира, где присутствие смысла и нонсенса зыбко балансирует. Открытие феномена абсурда означает обнаружение серединной пустоты эстетического отношения как открытого события - события, в разомкнутой середине которого - пустота. Открытие феномена абсурда - это обнаружение провала между «мной» и другим», который находится в самом центре нашего переживания, это сведение события к случайности. Логично бы построить мост - так поступала классическая эстетика. Нет, эстетика абсурда срывает крышку с этого для многих как бы незаметного люка в рискованнм центре человеческого сознания, чтобы сознание с его порывом к смыслу могло в него провалиться.
Эстетика абсурда - это преддверие и начало деструктивной эстетики.
Жестокость как эстетическая категория не вполне соизмерима с аналогичным негативным понятием нравственного плана. Эстетизированная жестокость предполагает своеобразное (извращенное) наслаждение от сцен насилия, садизма, вида крови, истерзанных жертв, убийства и т.п. - или по меньшей мере притягательное любопытство к таким образам и состояниям. Не трудно обратить внимание, что современное кино, «чтиво», тиражируемая фотография и полиграфия, и даже телевещание наполнены, если не сказать, переполнены такого рода образами. Среди деятелей СМИ, как и в обществе в целом, ведутся острые дискуссии о приемлемости сцен насилия в массово тиражируемом информационном продукте - и ни профессионалы, ни общество не могут прийти к единому или хотя бы к компромиссному мнению. Суть проблемы, как представляется, состоит в том, что, по мнению одних, все-таки данные явления надо признать опасной деструкцией - или же, по мнению других, это прежде всего проявления свободы предпочтения и компенсация тайных желаний человека бессознательного. Образами и сценами такого рода наполнены и арт-проекты элитарного авангарда - произведения неклассической живописи и скульптуры, инсталляции, акции.
Легитимации этих явлений огромную службу сослужил в свое время психоанализ в его фрейдистской версии, выстраивавший теоретическую конструкцию открытого З.Фрейдом бессознательно психического из компонентов сексуального желания (либидо) и желания смерти. Впрочем, среди прототипов эстетики жестокости можно вспомнить сочинения маркиза де Сада, писания Ф. Ницше - оба были признаны в их время социально опасными: один кончил жизнь в тюрьме, другой в психиатрической клинике. Ф. Ницше, в частности, писал: «Видеть страдания приятно, причинять страдания - еще приятнее: вот суровое правило, но правило старое, могущественное, человеческое-слишком- человеческое, под которым, впрочем, подписались бы, должно быть, и обезьяны». Нет, вряд ли даже обезьяны и подписались бы под этим, если бы «сумасшедший философ», как называл Ницше Л.Толстой, и посвятил свою деятельность тому, чтобы научить из писать. У нормального же человека тем более вряд ли поднимется рука подписать такое. Впрочем, как раз декаданс, против вырожденческого духа которого выступал немецкий «Заратустра», воспринял его глубинные патогенные интуиции, связав жестокость уже не с высшей красотой и доблестью, как Ф.Ницше, а с эстетизируемым им пороком.
Но смысл в этих экстазах жестокости все-таки есть - это смысл увлекающей деструкции, способной засасывать сознание по-своему сильной, притягательной нежданностью небытия - в данном случае в унижающем, уничтожающем модусе выпущенной из под контроля воли и сознания агрессивности. А агрессивность, как известно, действительное свойство человеческой природы, как правило, пробуждающееся в ряде состояний экстремальной неудовлетворенности (если не считать маниакальных синдромов, в которых эти состояния возникают и длятся с навязчивой периодичностью).
Адепты эстетики жестокости видят смысл ее проявлений в компенсаторном изживании данных бессознательных импульсов. Их оппоненты, напротив, указывают, что тиражирование образов жестокости, в частности насилия, социально опасно - оно не только клевета (преувеличение, означающее клевету) на человечество, оно провоцирует распространение подобных явлений в жизни. Многие преступники сознавались, что модели для подражания при замысле своих чудовищных преступлений они взяли в книгах и кино. Некоторые видят природу этих явлений в скрытых садистских наклонностях человека, как будто как раз это и соответствует адекватно природе человечного. Некоторые видят в жестокости воссоздание примитивных сакральных практик, насыщенных гипнотической магией. Наконец, в явлениях жестокости видится особо экспрессивный опыт эффектных чувств, с которыми пытается экспериментировать арт-авангард, заводя эстетическую практику, как кажется, в опасную ловушку духовного извращения и не далекой от него душевной патологии. Да, - часть эстетического, но это эстетическое начало падения, а не восхождения - ощущение «гибельного восторга», а не живительного вдохновения. В целом же, как мы еще больше убеждаемся, эстетическое не имеет не только нравственных иммунитетов, но и онтологических гарантий - это не только трепетное событие жизни, но и жестокое событие смерти, убийства. Эстетическое - это не только космизм, но и хаотизм. И оно поэтому не может быть самодовлеющим основанием культуры - без интеграции с позитивной онтологией мистического, равно как и с проясняющей гносеологией рационального.
Ужасное - эстетическая категория, актуальная прежде всего для художественной практики 20 века, выражающей поразительное и сильное чувство непосредственной подавляющей опасности и страха, мрачность бесконтрольных враждебных сил, превосходящих силы и парализующих волю человека. В основе категории ужасного - чувство страха, порожденное деструкцией в ее активной всепоглощающей и пугающей форме. При чем этот испуг вовсе не означает здесь, в эстетике ужасного, естественную отталкивающую реакцию. Эстетизированное ужасное означает затягивающее, завораживающее наслаждение чувством страха, приводящее к его безотчетному нарастанию - это своего рода испытание сильного экстремального ощущения, потрясающего душу в ее обнаруживаемом бессилии и подавленности.
Ужасное отчасти родственно, таким образом, некоторым другим категориями эстетики: самое страшное, что может быть - это неясное и безобразное, царящее как принцип реальности. Именно оно таит в себе неизвестность как исток безотчетной опасности. Страх граничит с феноменом смерти, указывает именно на него. Однако феномен смерти и ее преодоления существенен и в таких эстетических переживаний, как героическое и трагическое. Но в отличие от них, в явлении ужасного - то предчувствие гибели, абсурдность которой не преодолевается ни героическим волевым порывом, ни трагическим переживанием. Страх - это подавленность смертью, желание убежать от нее и одновременно ощущаемая невозможность сделать это. Очевидно, что категория ужасного связана с категорией жестокости. Это две стороны одного деструктивного действия (или предчувствия), которые взаимопроникают друг в друга, заполняя единое поле своеобразного эстетически-деструктивной энергетики, увлекающей сознание в воронку безоглядного душевного срыва. Ужас всегда чувствует встречную агрессию и именно ее и боится; агрессия же предполагает ужас жертвы и наслаждается им. Более инфернальные состояния духа представить себе невозможно.
Образы и состояния ужаса и страха известны художественному творчеству и особенно фольклору издавна. Эти образы отражены в страшных сказках, в их литературных обработках (сказки братьев Гримм и др.), они свойственны даже детскому фольклору. Их возможный прототип - страшные сны, кошмары. Многие дети боятся темноты: именно в темноте - этой полной мрачной неясности - таятся инстинктивно вселяющие ужас и жуть нежданные агрессивные силы. И уже дети способны ощущать чувство наслаждения ужасом; дети любят порой страшные рассказы, воспроизводимые именно ночью. Образы страха и состояния ужаса воссоздаются и в высоком искусстве, особенно романтического направления: вспомним мрачное обаяние творений Э.А.По, «Вий» и «Страшную месть» Н.В.Гоголя и др.
Но подлинный разгул явления ужаса в эстетической сфере произошел и происходит в массовом искусстве ХХ - XXI вв. Монстры все более и более изощренной внешности, опасные маньяки, которых не возможно ни остановить, ни перехитрить, вампиры, каннибалы, оживающие тлеющие трупы, норовящие разорвать живых, привидения и другие существа из враждебных параллельных пространств и т.п. - вот многочисленное население современного кино, литературы фэнтэзи, триллеров, детективов и компьютерных игр. Их цель - спровоцировать ощущение безотчетного ужаса и специфического наслаждения им. Кажется, что исток вдохновения авторов этой «попсы» - именно ад, который дан человеку, таким образом, уже на земле.
В 20 веке новые категории эстетики, казавшиеся неприемлемыми с точки зрения классики, занимают все более видное место и, наконец, формируют поле доминирующей сегодня неклассической эстетики. Это категории абсурдного, заумного, жестокости, насилия, шока, садизма, мазохизма, деструктивности, энтропии, хаоса, телесности и др.. Это категории, которые с точки зрения классической эстетики считались антиэстетическими или внеэстетическими. В них подавлено или совсем отсутствует конструктивно-смыслообразующее начало. Поэтому эту новую эстетику порой и называют деструктивной эстетикой. Она не просто дополнила, но именно перевернула представление об эстетическом как царстве преимущественной красоты как события по-разному проявленного совершенства. Она отвергает прекрасное как основной феномен эстетического ряда. «Наука о прекрасном сегодня невозможна, - пишут аналитики этой новой эстетики, - потому что место прекрасного заняли новые ценности, которые П. Валери назвал шок-ценностями, - новизна, интенсивность, необычность». Но они логически противостоят не только прекрасному, но и всей системе классической эстетики. Они противостоят ее целостной направленности - возвышающему одухотворению переживаемого события. Направленность неклассической эстетики противоположна - снижение, разрушение, наслаждение деструкцией, жуть ужаса и переворачивающая сознание сладость провала, падения в небытие. Поэтому верно назвать эту модную сегодня эстетику деструктивной. По силе впечатлений она не уступает эстетике возвышающей; вектор же ее противоположен. Как такое вообще возможно? Мы не раз говорили уже, что сфера эстетического сама по себе не знает нравственных иммунитетов, она, как сфера открытого события, сфера возхможного как такового, по сути, не управляет свим вектором. Она как компас, стрелка которого движется слишком свободно. Этот вектор мог бы быть, видимо, отрегулирован только при интеграции эстетического начла с позитивно рациональным и позитивно мистическим началами, выражающими онтологический потенциал сознания в большей мере, чем эстетическая феноменология как таковая.
Абсурд (от лат. absurdus - нелепое, алогичное) - чувство непреодолимой бессмысленности и безвыходности человеческого существования. Иногда абсурд трактуется как формально-логический парадокс, как несуразица, не имеющая эстетического смысла. Абсурд несет в себе негативные оценочные характеристики: абсурдно значит ложно, некрасиво, дурно, бессмысленно. Как указывает в этой связи В.В. Бычков, именно абсурд противостоял трем китам классической системы ценностей - истине, добру и красоте.
Само понятие абсурда присутствует в европейской мысли давно, оно имеет свои аналоги и в других культурах, например в практике дзен-буддизма. Но именно эстетическое переживание абсурда относительно ново в истории эстетики и характерно для ряда явлений модернистского искусства. В культурах прошлого феномен абсурда использовался в культово-сакральных сферах (например, дзенские коаны) и отчасти в фольклорно-смеховой народной культуре. Элементы интуиций абсурда можно увидеть и в классическом искусстве - во включении в текст откровенной несуразности или в доведении до абсурда какого-либо мотива произведения (Н.Гоголь «Нос», Записки сумасшедшего») - с целью в общем-то реалистического отражения нестерпимо тяжелых коллизий бытия. При этом, как правило, такое включение носило сатирический смысл.
Абсурдное эстетически уместно для отражения ситуации, когда разлад оказывается непреодолимо тягостным, утраты неоправданно бессмысленными, а ужас безвыходным, почти привычным. Именно такой смысл придали этой категории писатели- экзистенциалисты середины ХХ в. - прежде всего Ж.-П. Сартр и А.Камю. В их видении человеческое существование и мир, в котором живет человек, находятся в принципиальном разладе. Вечная забота человека напрасна, его стремление к высокому смыслу неизбежно наталкивается на царящую во всем бессмыслицу, его свобода наталкивается на неумолимость обстоятельств и практически равноценна случайности. Хаос господствует над космосом - и ощущение этого эстетически тягостно. Абсурд, таким образом, имеет значение, близкое к трагическому, но как бы теряющему теперь положительный катарсический смысл - к трагическому в его безысходности. Именно такое значение понятию абсурда придает эстетика и искусство экзистенциализма. В центре переживаний здесь - пустота человеческой жизни, «тошнота», безвыходное одиночество, некоммуникативность, невозможность понимания. Характерен Миф о Сизифе - по-своему воспроизводимый А.Камю: Сизиф вынужден вечно ценой неимоверных усилий закатывать камень на гору - и камень вновь и вновь скатывается с горы. Здесь многозначная метафора человеческого бытия: свершение не дается; сама жизнь, как тяжкий камень, как эта напряженная работа, как это стремление к вершине, кончается смертью и т.п. В реальной действительности экзистенциалистский абсурд видит алогизм, отсутствие причинно следственных связей, господство бессмыслицы над проблесками смысла. Но экзистенциализм настаивает при этом на героическом противостоянии абсурду, содержит в глубине своей пафос протеста, хотя и протеста бессильного, ибо само бытие структурировано принципиально бессмысленно.
Несколько иная трактовка феномена абсурда возникает в так называемом «театре абсурда», авторами идеи которого выступили в 50 гг. 20 в. Э.Ионеско («Стулья», «Лысая певица» и др.) и С.Беккет («В ожидании Годо», «Конец игры» и др.). Здесь сам язык выражения становится бессмысленным, коммуникабельность искусства намеренно разрушается. Человеческая речь в произведениях абсурдистов превращается в лишенные смысла клише, а диалог дискредитируется как форма общения: каждый персонаж говорит о своем; между репликами персонажей нет очевидной связи; все прочие элементы сцены - аксессуары, декорации кажутся нелепыми. Все это вместе подразумевает разлад, жизнь как помешательство. Надо сознаться, это не просто игра или эпатаж - это отражение действительной человеческой жизни, где крупицы смысла погружены в трясину бессмыслицы; это отражение мира, где присутствие смысла и нонсенса зыбко балансирует. Открытие феномена абсурда означает обнаружение серединной пустоты эстетического отношения как открытого события - события, в разомкнутой середине которого - пустота. Открытие феномена абсурда - это обнаружение провала между «мной» и другим», который находится в самом центре нашего переживания, это сведение события к случайности. Логично бы построить мост - так поступала классическая эстетика. Нет, эстетика абсурда срывает крышку с этого для многих как бы незаметного люка в рискованнм центре человеческого сознания, чтобы сознание с его порывом к смыслу могло в него провалиться.
Эстетика абсурда - это преддверие и начало деструктивной эстетики.
Жестокость как эстетическая категория не вполне соизмерима с аналогичным негативным понятием нравственного плана. Эстетизированная жестокость предполагает своеобразное (извращенное) наслаждение от сцен насилия, садизма, вида крови, истерзанных жертв, убийства и т.п. - или по меньшей мере притягательное любопытство к таким образам и состояниям. Не трудно обратить внимание, что современное кино, «чтиво», тиражируемая фотография и полиграфия, и даже телевещание наполнены, если не сказать, переполнены такого рода образами. Среди деятелей СМИ, как и в обществе в целом, ведутся острые дискуссии о приемлемости сцен насилия в массово тиражируемом информационном продукте - и ни профессионалы, ни общество не могут прийти к единому или хотя бы к компромиссному мнению. Суть проблемы, как представляется, состоит в том, что, по мнению одних, все-таки данные явления надо признать опасной деструкцией - или же, по мнению других, это прежде всего проявления свободы предпочтения и компенсация тайных желаний человека бессознательного. Образами и сценами такого рода наполнены и арт-проекты элитарного авангарда - произведения неклассической живописи и скульптуры, инсталляции, акции.
Легитимации этих явлений огромную службу сослужил в свое время психоанализ в его фрейдистской версии, выстраивавший теоретическую конструкцию открытого З.Фрейдом бессознательно психического из компонентов сексуального желания (либидо) и желания смерти. Впрочем, среди прототипов эстетики жестокости можно вспомнить сочинения маркиза де Сада, писания Ф. Ницше - оба были признаны в их время социально опасными: один кончил жизнь в тюрьме, другой в психиатрической клинике. Ф. Ницше, в частности, писал: «Видеть страдания приятно, причинять страдания - еще приятнее: вот суровое правило, но правило старое, могущественное, человеческое-слишком- человеческое, под которым, впрочем, подписались бы, должно быть, и обезьяны». Нет, вряд ли даже обезьяны и подписались бы под этим, если бы «сумасшедший философ», как называл Ницше Л.Толстой, и посвятил свою деятельность тому, чтобы научить из писать. У нормального же человека тем более вряд ли поднимется рука подписать такое. Впрочем, как раз декаданс, против вырожденческого духа которого выступал немецкий «Заратустра», воспринял его глубинные патогенные интуиции, связав жестокость уже не с высшей красотой и доблестью, как Ф.Ницше, а с эстетизируемым им пороком.
Но смысл в этих экстазах жестокости все-таки есть - это смысл увлекающей деструкции, способной засасывать сознание по-своему сильной, притягательной нежданностью небытия - в данном случае в унижающем, уничтожающем модусе выпущенной из под контроля воли и сознания агрессивности. А агрессивность, как известно, действительное свойство человеческой природы, как правило, пробуждающееся в ряде состояний экстремальной неудовлетворенности (если не считать маниакальных синдромов, в которых эти состояния возникают и длятся с навязчивой периодичностью).
Адепты эстетики жестокости видят смысл ее проявлений в компенсаторном изживании данных бессознательных импульсов. Их оппоненты, напротив, указывают, что тиражирование образов жестокости, в частности насилия, социально опасно - оно не только клевета (преувеличение, означающее клевету) на человечество, оно провоцирует распространение подобных явлений в жизни. Многие преступники сознавались, что модели для подражания при замысле своих чудовищных преступлений они взяли в книгах и кино. Некоторые видят природу этих явлений в скрытых садистских наклонностях человека, как будто как раз это и соответствует адекватно природе человечного. Некоторые видят в жестокости воссоздание примитивных сакральных практик, насыщенных гипнотической магией. Наконец, в явлениях жестокости видится особо экспрессивный опыт эффектных чувств, с которыми пытается экспериментировать арт-авангард, заводя эстетическую практику, как кажется, в опасную ловушку духовного извращения и не далекой от него душевной патологии. Да, - часть эстетического, но это эстетическое начало падения, а не восхождения - ощущение «гибельного восторга», а не живительного вдохновения. В целом же, как мы еще больше убеждаемся, эстетическое не имеет не только нравственных иммунитетов, но и онтологических гарантий - это не только трепетное событие жизни, но и жестокое событие смерти, убийства. Эстетическое - это не только космизм, но и хаотизм. И оно поэтому не может быть самодовлеющим основанием культуры - без интеграции с позитивной онтологией мистического, равно как и с проясняющей гносеологией рационального.
Ужасное - эстетическая категория, актуальная прежде всего для художественной практики 20 века, выражающей поразительное и сильное чувство непосредственной подавляющей опасности и страха, мрачность бесконтрольных враждебных сил, превосходящих силы и парализующих волю человека. В основе категории ужасного - чувство страха, порожденное деструкцией в ее активной всепоглощающей и пугающей форме. При чем этот испуг вовсе не означает здесь, в эстетике ужасного, естественную отталкивающую реакцию. Эстетизированное ужасное означает затягивающее, завораживающее наслаждение чувством страха, приводящее к его безотчетному нарастанию - это своего рода испытание сильного экстремального ощущения, потрясающего душу в ее обнаруживаемом бессилии и подавленности.
Ужасное отчасти родственно, таким образом, некоторым другим категориями эстетики: самое страшное, что может быть - это неясное и безобразное, царящее как принцип реальности. Именно оно таит в себе неизвестность как исток безотчетной опасности. Страх граничит с феноменом смерти, указывает именно на него. Однако феномен смерти и ее преодоления существенен и в таких эстетических переживаний, как героическое и трагическое. Но в отличие от них, в явлении ужасного - то предчувствие гибели, абсурдность которой не преодолевается ни героическим волевым порывом, ни трагическим переживанием. Страх - это подавленность смертью, желание убежать от нее и одновременно ощущаемая невозможность сделать это. Очевидно, что категория ужасного связана с категорией жестокости. Это две стороны одного деструктивного действия (или предчувствия), которые взаимопроникают друг в друга, заполняя единое поле своеобразного эстетически-деструктивной энергетики, увлекающей сознание в воронку безоглядного душевного срыва. Ужас всегда чувствует встречную агрессию и именно ее и боится; агрессия же предполагает ужас жертвы и наслаждается им. Более инфернальные состояния духа представить себе невозможно.
Образы и состояния ужаса и страха известны художественному творчеству и особенно фольклору издавна. Эти образы отражены в страшных сказках, в их литературных обработках (сказки братьев Гримм и др.), они свойственны даже детскому фольклору. Их возможный прототип - страшные сны, кошмары. Многие дети боятся темноты: именно в темноте - этой полной мрачной неясности - таятся инстинктивно вселяющие ужас и жуть нежданные агрессивные силы. И уже дети способны ощущать чувство наслаждения ужасом; дети любят порой страшные рассказы, воспроизводимые именно ночью. Образы страха и состояния ужаса воссоздаются и в высоком искусстве, особенно романтического направления: вспомним мрачное обаяние творений Э.А.По, «Вий» и «Страшную месть» Н.В.Гоголя и др.
Но подлинный разгул явления ужаса в эстетической сфере произошел и происходит в массовом искусстве ХХ - XXI вв. Монстры все более и более изощренной внешности, опасные маньяки, которых не возможно ни остановить, ни перехитрить, вампиры, каннибалы, оживающие тлеющие трупы, норовящие разорвать живых, привидения и другие существа из враждебных параллельных пространств и т.п. - вот многочисленное население современного кино, литературы фэнтэзи, триллеров, детективов и компьютерных игр. Их цель - спровоцировать ощущение безотчетного ужаса и специфического наслаждения им. Кажется, что исток вдохновения авторов этой «попсы» - именно ад, который дан человеку, таким образом, уже на земле.