Шармбатон. Недосказанное. Часть 3
Это случилось зимой 1979 года, на зимних каникулах в середине нашего с Евой заключительного года обучения. Нам шел девятнадцатый год.
Наш отец, Кристоф Леанкур, как я уже говорила, несколько лет назад увлекся моделированием женской одежды, в связи с чем стал очень известен в высшем обществе, гордо именуя себя «первым модельером Франции». Поэтому приемы в замке столь уважаемого в волшебном мире лица стали обычным делом и повторялись с завидной регулярностью. Для нас с Евой они не представляли особых неудобств, потому что сестра всегда была достаточно общительной девушкой и любила бывать в центре внимания, особенно мужского, мне же было просто все равно, я либо сопровождала ее, мило улыбаясь гостям, либо тихо сидела в каком-нибудь темном углу зала, наблюдая за приходящими. Их было множество: мужчины и женщины всех возрастов, но обязательно французы из родовитых семей, что не могло меня не радовать. За свои 18 лет я научилась так сильно ненавидеть в себе английскую кровь, что одно упоминание об англичанах и вообще «иностранцах» доводило меня до зубовного скрежета, а разговоры о магглах и прочих «простолюдинах» вызывали волну холодного презрения и желание как можно скорее поставить их на место. Чтобы не забывали, кто они такие. Но как бы я ни злилась и какую бы я ненависть не питала к этим людям, я все равно была им в каком-то отношении ровней, поэтому факт своего постыдного происхождения я старалась всеми силами скрыть. Ева не раз угрожала мне, что расскажет всем в школе, кто я на самом деле, если я не сделаю того-то и того-то, на что я сразу же соглашалась, и ей ничего не оставалось, как просто прикусить свой язык. К тому же папа сам просил ее хранить «эту маленькую тайну», а Ева все еще надеялась завоевать к себе любовь отца. Вернее, заполучить ее всю без остатка, без учета моей персоны. Но меня это не волновало. Я не то, что бы ненавидела отца, я не испытывала к нему вообще никаких чувств, кроме банального равнодушия, не смотря даже на его скупые знаки внимания - самую большую мечту Евы в своем отношении, наверное. Впрочем, мы никогда не говорили с ней об этом, поэтому мне приходилось опираться исключительно на собственные наблюдения и догадки. Хотя все же, при общении с отцом, в моих словах иногда проскальзывала укоризна, в глубине души я винила его в том, что он так поступил со мной, что он лишил меня семьи и мамы. Даже в ненависти Евы в какой-то степени был виноват отец, поэтому я бы с радостью вычеркнула себя из его жизни, вписав на свое место сестру. Но, к сожалению, это было не в моей власти.
Пока я отсиживалась подальше от глаз любопытных (совсем уйти с приема мне не позволял этикет), ко мне нередко подходили молодые люди и пытались завести со мной разговор. Красивые, умные, родовитые… Но я только морщилась и пыталась либо поскорее уйти в другую часть зала, либо побыстрее свернуть разговор. Я не скажу, что мужчины вызывали у меня отторжение, вовсе нет, я просто хронически не доверяла им. А любые попытки сблизиться воспринимала как очередные козни сестры. В моей памяти тут же возникали сцены из прошлого, когда Ева оскорбляла меня при мальчишках, называя «обузой», «уродиной», «слабачкой», а потом наслаждалась тем, как они все вместе смеялись надо мной, показывали пальцами и бросали камнями. Надо ли говорить, что после умелого подстрекательства сестры, все окрестные мальчишки обходили меня стороной, и я тоже старалась держаться от них подальше, не забывая состроить брезгливую физиономию при случайной встрече. Потому что родную, любимую сестру простить все-таки проще, чем «предателей», позволивших себе пойти у Евы на поводу.
Обычно мне удавалось «отвертеться» от настырных «поклонников», но иногда они все же проявляли чудеса настойчивости. Например, как сейчас. Довольно миловидный блондин вот уже полчаса пытался снискать мое расположение. Нет, сначала он долго разговаривал с Евой, прогуливаясь с ней по залу и дегустируя представленные в качестве угощения вина, а потом уже переключил свое внимание на меня. Он задавал какие-то глупые вопросы под воздействием хмеля, игравшего у него в голове, и все пытался взять меня за руку и «показать что-то жутко интересное». Я отнекивалась. До тех пор, пока не подошла Ева, тоже не совсем стойко державшаяся на ногах, и не попыталась увести его «прогуляться». Но блондин был неумолим, этим вечером для него существовала только я.
- Почему вы уделяете столько внимания младшей, Я ничем не хуже ее, - вдруг подрагивающим от гнева голосом произнесла Ева.
Я замерла. Я прекрасно знала, что значит вот такой ее тон.
- Мадемуазель Леанкур, вы обе прекрасны настолько, что порой мне сложно сконцентрировать внимание на ком-то одном. Но именно сегодня я желаю общения с мадемуазель Хлоей, поэтому не могли бы вы выбрать себе другую компанию для прогулки? - слегка заплетающимся языком произнес этот достойный месье.
Ева покраснела от злости.
- Прошу простить нас, но нам срочно нужно отлучиться, - прошипела сквозь зубы сестра и, грубо схватив меня за локоть, быстро повела прочь из зала.
Наверное, я могла бы вырваться, просто толкнуть ее и убежать, но я знала, что мы уже очень давно не ссорились, и лучше пережить эту пытку сейчас, чем с замирающем сердцем каждый день ждать взрыва. Сейчас она прокричится, это ненадолго, и мы снова будем жить как раньше, сейчас…
Посчитав, что уйдя достаточно далеко от зала, Ева оградила нас от лишних «ушей», она резко развернула меня, прижав к стене и, обдавая винными парами, начала обвинительную речь:
- И свалилась же ты на мою голову, поганая англичанка! Мало того, что настроила против меня отца и угробила мать, мою мать! Не твою!! Так еще и парней у меня отбивать вздумала! А? Отвечай!
Я не хотела продолжать этот бесполезный мучительный разговор, но она встряхнула меня так, что я ударилась головой о стену, и это внезапно придало мне храбрости:
- О чем ты говоришь, Ева?! Ты же прекрасно видела, как я пыталась отделаться от этого твоего блондина! И ты знаешь, что я не настраивала отца против тебя! Он мне вообще не нужен, если бы не он…
- Если бы не он, ты бы подыхала в сиротском приюте, брошенная своей шлюхой-мамашей! Кто она там была? Англичанка? Цветочница? Маггла? - последнее слово она просто яростно выплюнула мне в лицо.
- Да не виновата я в том, кто моя мать! Не моя это вина, не моя! - у меня тоже начали сдавать нервы, как, впрочем, и всегда, при упоминании о позоре моего происхождения.
- Не виновата? - немного удивленно и как бы даже вкрадчиво спросила Ева. - А кто же тогда виноват, а? Кто?! Почему я всю жизнь страдаю из-за тебя, а? Твоя мать продала тебя, а Я, я страдаю? Как же я ненавижу тебя!
Тишину коридора на тысячу осколков разбил звон пощечины. Я схватилась за щеку и в ужасе уставилась на сестру. Ее желтые глаза горели такой яростью вперемешку с гневом, что казалось, еще немного, и я сгорю в этих глазах. У меня подкосились ноги, а Ева стала наклоняться все ниже и ниже, нависая надо мной, пока я окончательно не съехала вниз по стене, больно оцарапав локти о шершавый камень.
- Запомни, дрянь, я никогда не упущу возможности изничтожить тебя. Ты сама большая ошибка моего отца и самое большое наказание для меня. В чем же я так провинилась! Лучше бы тебя вообще никогда не было на свете! Лучше бы ты родилась в канаве, а потом тебя сьели бездомные собаки! Я жалею о том, что была когда-то добра к тебе! Мое детство и хорошее отношение к тебе были оплошностью! К несчастью, я не знала, что ты на самом деле за грязь! И ты вечно будешь платить за мои мучения. Пре-зи-ра-ю тебя!!!
И, размахнувшись, она еще раз ударила меня по лицу. Это стало последней каплей. Униженная и растоптанная, я уткнулась лицом в колени, сотрясаясь в рыданиях и слушая неровный удаляющийся стук каблуков Евы по коридору.
Схватившись за голову, я, всхлипывая, покачивалась из стороны в сторону, проклиная свою судьбу и тщетно пытаясь успокоиться. У меня все никак не выходило. Ее слова так ранили меня, что мне казалось, будто мне вскрыли острым ножом душу, а потом запустили туда маленького дракончика, в попытке вырваться, разрывавшего меня своими острыми коготками. Когда же это кончится, когда…
- Детка, что с тобой, - раздался над ухом ласковый женский голос.
Я резко подняла заплаканное лицо и недоуменно посмотрела на изысканно одетую молодую женщину с длинными темными волосами и сочувствием в глубоких, темных глазах. Так как слезы продолжали неудержимо стекать по щекам, она коснулась ладошкой моего лица, аккуратно стирая соленую воду.
- Вы все слышали, да? - прерывающимся голосом спросила я.
- Да, - чуть помедлив ответила женщина.
Она слышала…Она знает…Что же теперь будет….
Мысли судорожно вертелись в голове, сбивая друг друга и мешая сосредоточиться. Мне хотелось вскочить на ноги и убежать, куда глаза глядят, чтобы забыть весь это кошмар, но вместо этого, взглянув прямо в эти глаза-омуты, я спросила:
- Теперь и вы презираете меня?
- Презирать? Разве ты достойна презрения? - раздался вдруг тихий мужской голос.
Я в панике повернула голову и увидела стоящего неподалеку от нас мужчину, слегка облокотившегося на стену и внимательно прислушивающегося к разговору. Это вогнало меня в еще больший шок. Их двое, двое человек, моя тайна раскрылась и теперь…Новый поток слез застил глаза, мне больше не хотелось ничего, я просто ждала своего приговора, закрыв ладошками лицо и вжавшись в стену.
- Ты Хлоя Леанкур, не так ли? - продолжил спрашивать мужчина. Теперь он уже больше не стоял в отдалении, а подошел совсем близко ко мне и присел рядом на корточки, внимательно разглядывая мое обезображенное рыданиями лицо.
- Да, - задыхаясь и всхлипывая ответила я.
- А полное имя?
- Хлоя Линор Леанкур…
- Линор? Это же английское имя? - спросила молчавшая доселе женщина.
- Да, и значит оно «иностранная», «иностранка», или что-то вроде того, - ответил ей мужчина. - В честь матери, значит, назвали…
Я резко отняла руки от лица и выпалила:
- Не надо, не напоминайте мне о матери! И вообще об англичанах! Ненавижу их! И себя ненавижу, я ведь тоже…англичанка…
И я зарыдала еще сильнее.
Мужчина и женщина переглянулись.
- Ну-ну, детка, не будь так категорична, - мягкая женская рука осторожно коснулась моих волос, пару раз проведя по ним. - Если твоя мать и была англичанкой, то твой отец - родовитый француз. Ты же прекрасно знаешь, что род Леанкур насчитывает много поколений.
Я кивнула, на миг задумавшись, но все еще не понимая, куда они клонят.
- Ты слишком сурова к себе, относя себя к твоему ненавистному народу. Англичанка ты ровно настолько же, как и француженка. И ничуть не меньше.
- Но это же большой позор, носить в себе английскую кровь, месье…
- Меня зовут Ромео Ксавье де Ланжавен, юная мадемуазель.
- Месье де Ланжавен.
- А мою спутницу Женевьева Пеллетье.
- Рада знакомству, - машинально произнесла я.
Мои собеседники чуть слышно усмехнулись.
- А теперь давай подумаем, Хлоя, - голос месье де Ланжавена стал мягким и успокаивающим. - На свете не так уж и много людей могут похвастаться совершенно чистой кровью. Только некоторые счастливчики могут с уверенностью сказать, к какой национальности они принадлежат и этих людей считанные единицы. Всем остальным по рождению выпало сочетать в себе черты многих народов, иногда в равной степени, иногда нет, но каждый, абсолютно каждый из них выбирал сам, к кому себя относить, какому народу и какой стране быть верным. Ты, Хлоя, не на половину англичанка. Да. Да, не смотри на меня так удивленно. Ты всего лишь на половину англичанка. Все остальное в тебе - французская кровь, заполняющая твое существо в той же степени, что и английская. Ты можешь выбирать, Хлоя. Ты можешь сама выбирать, к кому относить себя. Никто другой не в праве сделать этот выбор.
Я задохнулась от его слов. Он сидел так близко от меня, что я чувствовала тонкий запах его изящного парфюма, а его голос был таким тихим и успокаивающим, что я поневоле стала проникаться тем, что он говорит. А сказал месье де Ланжавен действительно многое. Уже много лет я ждала, что кто-нибудь скажет мне нечто подобное, просто узнает обо мне все и простит меня, отпустит этот проклятье моего происхождение и примет меня такой, какая я есть, убедив в том, что во мне на самом деле нет ничего английского.
- Так значит, вы не презираете меня? - упрямо переспросила я, глядя в глаза прямо в глаза этому мужчине и мучительно ища поддержку и сострадание в их глубине.
- Конечно, нет, Хлоя.
- Но моя сестра…
- Перестань прислушиваться к сестре. Она почему-то зла на тебя, да к тому же пьяна. Если она и утверждает что-то, это же не значит, что ее слова правдивы.
- Они правдивы, - румянец заливает мне щеки и я, неожиданно для себя, начина рассказывать этим людям всю историю своей жизни, начиная от того, откуда я появилась в этом доме, и, заканчивая сложными отношениями с ненавидящей меня сестрой. И что самое удивительное, чем больше я рассказывала этому незнакомому человеку с добрыми внимательными глазами, тем легче мне становилось на душе. Как будто тяжелый камень, который я много лет носила на груди, наконец, начал крошиться и рассыпаться невесомым песком, рассеиваем ветром, уносящим его в далекое прошлое… Как-то, на середине своего повествования я осеклась, испугавшись, что я сказала слишком многое, и что соучастие на лицах этих взрослых, уверенных в себе людей, сейчас растает, сменившись невыносимым презрением. Но я ошибалась. Они продолжали слушать меня, внимая каждому моему слову и то и дело, подбадривая меня. На их лицах отчетливо читалось сочувствие.
Когда, наконец, моя печальная история подошла к концу, месье де Ланжавен неожиданно взял меня за руку, и участливо заглянув в глаза (но мне на самом деле показалось, что в самую душу) и произнес:
- Хлоя, жизнь и сестра очень жестоко обошлись с тобой. Это действительно не твоя вина и ты не должна корить себя за это. Но пойми, что помимо твоей жестокой сестры в мире полно других людей, которым тоже стоит дарить свою любовь. И, возможно, они ответят тебе взаимностью. Ведь ты замечательная девушка, Хлоя. И даже английская кровь не умалит твоих заслуг.
Кажется, я покраснела. Но потом до меня в полной мере дошел смысл сказанного.
- Заслуг?
- Конечно, ты ведь хочешь быть истинной француженкой, не так ли?
Я с жаром кивнула.
- Для этого тебе придется послужить делу Франции, и только когда ты поймешь, как много ты сделала для своего народа, никто, слышишь, никто! Не сможет упрекнуть тебя твоим происхождением.
- Но как же я…что я должна делать?
Мдемуазель Пеллетье и месье де Ланжавен снова быстро переглянулись.
- Для начала ты должна сказать, что ты действительно этого хочешь. Хочешь отмыться от английской грязи в себе и пойдешь для это на многое.
- Я пойду на все, лишь бы только этот кошмар закончился, - еле слышно прошептала я.
- Тогда ты должна помочь нам. Я служу делу Франции и Женевьева тоже. О, нет, ничего предосудительного, это как раз то, что тебе нужно…
Я смотрела на де Ланжавена во все глаза и не могла поверить происходящему. Мои мольбы были услышаны и судьба предоставила меня прекрасный шанс изменить свою жизнь, встать на ноги, и даже, может быть, вернуть любовь сестры…А еще эта женщина с нежными руками и этот мужчина, чей взгляд заставлял меня опускать веки и неизбежно краснеть…Они все знают обо мне! Но они приняли меня! Такой, какая я есть! Только за одно это я готова была сделать для них что угодно. Но они, эти сильные, красивые люди. Просили у меня помощи…именно у меня! И будь я проклята, если я не смогу им помочь!
- Мы будем держать связь с тобой, Хлоя, посредством совиной почты. А также, я думаю, нам не составит труда, как избранным аристократам, встретиться еще на каком-нибудь приеме, которые в количестве так любит утраивать твой отец, - мило улыбаясь сказала мне мадемуазель Пеллетье.
- Придет время, начнется новый учебный год, и мы встретимся с тобой в Шармбатоне, Хлоя, - ответил де Ланжавен. - Я буду вести у тебя трансфигурацию…
Я восторженно вскинула брови.
- … но не вздумай кому-нибудь сказать об этом, - резко понизив голос, как бы предостерегающе сказал он. - Наша связь с тобой должна держаться в строжайшей тайне. Даже Ева…тем более Ева! Не должна знать об этом…
И я поклялась. Со всем тем жаром, который породили во мне слова этих людей. Я была им так благодарна за этот короткий разговор, что, будь их воля, понеслась бы сражаться за «дело Франции» в тот же миг. Но никто от меня не требовал таких жертв. Мне просто дали надежду. Огромную, чистую и светлую. Это было как раз то, чего мне так не хватало. Хотя, на самом деле, я получила не только ее. Все чаще вспоминая этот разговор и глаза будущего преподавателя трансфигурации, я, вдруг с ужасом поняла, что думаю о нем куда чаще, чем бы следовало. Его лицо временами даже снилось мне ночами, но отнюдь не как символ моего освобождения и становления, отнюдь нет… То, что я без ума влюбилась, со всей страстью юности, я смогла признаться себе чуть позже, когда мое чувство достигло предела, и скрывать его, по крайней мере, от себя самой, было бессмысленно. Поначалу меня это страшно испугало, потому что я никогда не испытывала ничего подобного ни к одному мужчине, а мою тягу к этому человеку вскоре легко можно было сопоставить с притяжением к сестре. И вряд ли эта нехитрая истина утаилась от внимательных глаз Ромео, как я называла его про себя, при последующих встречах. Сначала случайных - на приемах именитых французов, затем, уже предопределенных, во время занятий в Шармбатоне. Он действительно начал преподавать у нас трансфигурацию, что не могло не радовать меня и не распалять мои чувства. Он был так обходителен, изыскан и терпелив на уроках, что слушать его и созерцать было сплошным удовольствием. У меня совсем не было опыта общения с противоположным полом, поэтому я даже не собиралась притворяться или как-то скрывать свое истинное отношение, каждый раз просто сверля его глазами и наслаждаясь каждым мгновением встречи. Впрочем, такое поведение я позволяла себе только будучи уверенной, что сейчас интерес Евы направлен совсем в иную, противоположную от меня сторону, ибо я смертельно боялась попасться ей на глаза в такой момент. Свою клятву о неразглашении моего нового союза я каждый день многократно прокручивала в голове, опасаясь случайно, словом ли, делом выдать себя, а заодно и Его. А те немногочисленные разы, когда мне приходилось ненадолго скрываться в кабинете трансфигурации по его просьбе под предлогом моей академической неуспеваемости в столь сложном предмете, не вызывали у нее никаких подозрений и более того, все больше убеждали ее в чувстве собственного превосходства над «не склонной к точным наукам» мной. Зато они вызывали слабое недоумение у меня, ибо прошло уже полгода с нашего знакомства, но меня так и не просили перейти к каким-либо решительным действиям, постоянно откладывая объяснение «деталей» на «потом». Хотя, если честно, пока что я старалась не думать ни о чем, а просто купалась в волнах пусть редкого, но все же внимания от еще одного предмета моей роковой любви, вверяя себя целиком и полностью его воле. И мне этого было вполне достаточно.
Таким образом, на излете восемнадцатого года жизни и в момент осады Шармбатона, моим сердцем владели сразу два человека, в равной степени властвуя над всем моим существом. А впереди ждала неизвестность…
Наш отец, Кристоф Леанкур, как я уже говорила, несколько лет назад увлекся моделированием женской одежды, в связи с чем стал очень известен в высшем обществе, гордо именуя себя «первым модельером Франции». Поэтому приемы в замке столь уважаемого в волшебном мире лица стали обычным делом и повторялись с завидной регулярностью. Для нас с Евой они не представляли особых неудобств, потому что сестра всегда была достаточно общительной девушкой и любила бывать в центре внимания, особенно мужского, мне же было просто все равно, я либо сопровождала ее, мило улыбаясь гостям, либо тихо сидела в каком-нибудь темном углу зала, наблюдая за приходящими. Их было множество: мужчины и женщины всех возрастов, но обязательно французы из родовитых семей, что не могло меня не радовать. За свои 18 лет я научилась так сильно ненавидеть в себе английскую кровь, что одно упоминание об англичанах и вообще «иностранцах» доводило меня до зубовного скрежета, а разговоры о магглах и прочих «простолюдинах» вызывали волну холодного презрения и желание как можно скорее поставить их на место. Чтобы не забывали, кто они такие. Но как бы я ни злилась и какую бы я ненависть не питала к этим людям, я все равно была им в каком-то отношении ровней, поэтому факт своего постыдного происхождения я старалась всеми силами скрыть. Ева не раз угрожала мне, что расскажет всем в школе, кто я на самом деле, если я не сделаю того-то и того-то, на что я сразу же соглашалась, и ей ничего не оставалось, как просто прикусить свой язык. К тому же папа сам просил ее хранить «эту маленькую тайну», а Ева все еще надеялась завоевать к себе любовь отца. Вернее, заполучить ее всю без остатка, без учета моей персоны. Но меня это не волновало. Я не то, что бы ненавидела отца, я не испытывала к нему вообще никаких чувств, кроме банального равнодушия, не смотря даже на его скупые знаки внимания - самую большую мечту Евы в своем отношении, наверное. Впрочем, мы никогда не говорили с ней об этом, поэтому мне приходилось опираться исключительно на собственные наблюдения и догадки. Хотя все же, при общении с отцом, в моих словах иногда проскальзывала укоризна, в глубине души я винила его в том, что он так поступил со мной, что он лишил меня семьи и мамы. Даже в ненависти Евы в какой-то степени был виноват отец, поэтому я бы с радостью вычеркнула себя из его жизни, вписав на свое место сестру. Но, к сожалению, это было не в моей власти.
Пока я отсиживалась подальше от глаз любопытных (совсем уйти с приема мне не позволял этикет), ко мне нередко подходили молодые люди и пытались завести со мной разговор. Красивые, умные, родовитые… Но я только морщилась и пыталась либо поскорее уйти в другую часть зала, либо побыстрее свернуть разговор. Я не скажу, что мужчины вызывали у меня отторжение, вовсе нет, я просто хронически не доверяла им. А любые попытки сблизиться воспринимала как очередные козни сестры. В моей памяти тут же возникали сцены из прошлого, когда Ева оскорбляла меня при мальчишках, называя «обузой», «уродиной», «слабачкой», а потом наслаждалась тем, как они все вместе смеялись надо мной, показывали пальцами и бросали камнями. Надо ли говорить, что после умелого подстрекательства сестры, все окрестные мальчишки обходили меня стороной, и я тоже старалась держаться от них подальше, не забывая состроить брезгливую физиономию при случайной встрече. Потому что родную, любимую сестру простить все-таки проще, чем «предателей», позволивших себе пойти у Евы на поводу.
Обычно мне удавалось «отвертеться» от настырных «поклонников», но иногда они все же проявляли чудеса настойчивости. Например, как сейчас. Довольно миловидный блондин вот уже полчаса пытался снискать мое расположение. Нет, сначала он долго разговаривал с Евой, прогуливаясь с ней по залу и дегустируя представленные в качестве угощения вина, а потом уже переключил свое внимание на меня. Он задавал какие-то глупые вопросы под воздействием хмеля, игравшего у него в голове, и все пытался взять меня за руку и «показать что-то жутко интересное». Я отнекивалась. До тех пор, пока не подошла Ева, тоже не совсем стойко державшаяся на ногах, и не попыталась увести его «прогуляться». Но блондин был неумолим, этим вечером для него существовала только я.
- Почему вы уделяете столько внимания младшей, Я ничем не хуже ее, - вдруг подрагивающим от гнева голосом произнесла Ева.
Я замерла. Я прекрасно знала, что значит вот такой ее тон.
- Мадемуазель Леанкур, вы обе прекрасны настолько, что порой мне сложно сконцентрировать внимание на ком-то одном. Но именно сегодня я желаю общения с мадемуазель Хлоей, поэтому не могли бы вы выбрать себе другую компанию для прогулки? - слегка заплетающимся языком произнес этот достойный месье.
Ева покраснела от злости.
- Прошу простить нас, но нам срочно нужно отлучиться, - прошипела сквозь зубы сестра и, грубо схватив меня за локоть, быстро повела прочь из зала.
Наверное, я могла бы вырваться, просто толкнуть ее и убежать, но я знала, что мы уже очень давно не ссорились, и лучше пережить эту пытку сейчас, чем с замирающем сердцем каждый день ждать взрыва. Сейчас она прокричится, это ненадолго, и мы снова будем жить как раньше, сейчас…
Посчитав, что уйдя достаточно далеко от зала, Ева оградила нас от лишних «ушей», она резко развернула меня, прижав к стене и, обдавая винными парами, начала обвинительную речь:
- И свалилась же ты на мою голову, поганая англичанка! Мало того, что настроила против меня отца и угробила мать, мою мать! Не твою!! Так еще и парней у меня отбивать вздумала! А? Отвечай!
Я не хотела продолжать этот бесполезный мучительный разговор, но она встряхнула меня так, что я ударилась головой о стену, и это внезапно придало мне храбрости:
- О чем ты говоришь, Ева?! Ты же прекрасно видела, как я пыталась отделаться от этого твоего блондина! И ты знаешь, что я не настраивала отца против тебя! Он мне вообще не нужен, если бы не он…
- Если бы не он, ты бы подыхала в сиротском приюте, брошенная своей шлюхой-мамашей! Кто она там была? Англичанка? Цветочница? Маггла? - последнее слово она просто яростно выплюнула мне в лицо.
- Да не виновата я в том, кто моя мать! Не моя это вина, не моя! - у меня тоже начали сдавать нервы, как, впрочем, и всегда, при упоминании о позоре моего происхождения.
- Не виновата? - немного удивленно и как бы даже вкрадчиво спросила Ева. - А кто же тогда виноват, а? Кто?! Почему я всю жизнь страдаю из-за тебя, а? Твоя мать продала тебя, а Я, я страдаю? Как же я ненавижу тебя!
Тишину коридора на тысячу осколков разбил звон пощечины. Я схватилась за щеку и в ужасе уставилась на сестру. Ее желтые глаза горели такой яростью вперемешку с гневом, что казалось, еще немного, и я сгорю в этих глазах. У меня подкосились ноги, а Ева стала наклоняться все ниже и ниже, нависая надо мной, пока я окончательно не съехала вниз по стене, больно оцарапав локти о шершавый камень.
- Запомни, дрянь, я никогда не упущу возможности изничтожить тебя. Ты сама большая ошибка моего отца и самое большое наказание для меня. В чем же я так провинилась! Лучше бы тебя вообще никогда не было на свете! Лучше бы ты родилась в канаве, а потом тебя сьели бездомные собаки! Я жалею о том, что была когда-то добра к тебе! Мое детство и хорошее отношение к тебе были оплошностью! К несчастью, я не знала, что ты на самом деле за грязь! И ты вечно будешь платить за мои мучения. Пре-зи-ра-ю тебя!!!
И, размахнувшись, она еще раз ударила меня по лицу. Это стало последней каплей. Униженная и растоптанная, я уткнулась лицом в колени, сотрясаясь в рыданиях и слушая неровный удаляющийся стук каблуков Евы по коридору.
Схватившись за голову, я, всхлипывая, покачивалась из стороны в сторону, проклиная свою судьбу и тщетно пытаясь успокоиться. У меня все никак не выходило. Ее слова так ранили меня, что мне казалось, будто мне вскрыли острым ножом душу, а потом запустили туда маленького дракончика, в попытке вырваться, разрывавшего меня своими острыми коготками. Когда же это кончится, когда…
- Детка, что с тобой, - раздался над ухом ласковый женский голос.
Я резко подняла заплаканное лицо и недоуменно посмотрела на изысканно одетую молодую женщину с длинными темными волосами и сочувствием в глубоких, темных глазах. Так как слезы продолжали неудержимо стекать по щекам, она коснулась ладошкой моего лица, аккуратно стирая соленую воду.
- Вы все слышали, да? - прерывающимся голосом спросила я.
- Да, - чуть помедлив ответила женщина.
Она слышала…Она знает…Что же теперь будет….
Мысли судорожно вертелись в голове, сбивая друг друга и мешая сосредоточиться. Мне хотелось вскочить на ноги и убежать, куда глаза глядят, чтобы забыть весь это кошмар, но вместо этого, взглянув прямо в эти глаза-омуты, я спросила:
- Теперь и вы презираете меня?
- Презирать? Разве ты достойна презрения? - раздался вдруг тихий мужской голос.
Я в панике повернула голову и увидела стоящего неподалеку от нас мужчину, слегка облокотившегося на стену и внимательно прислушивающегося к разговору. Это вогнало меня в еще больший шок. Их двое, двое человек, моя тайна раскрылась и теперь…Новый поток слез застил глаза, мне больше не хотелось ничего, я просто ждала своего приговора, закрыв ладошками лицо и вжавшись в стену.
- Ты Хлоя Леанкур, не так ли? - продолжил спрашивать мужчина. Теперь он уже больше не стоял в отдалении, а подошел совсем близко ко мне и присел рядом на корточки, внимательно разглядывая мое обезображенное рыданиями лицо.
- Да, - задыхаясь и всхлипывая ответила я.
- А полное имя?
- Хлоя Линор Леанкур…
- Линор? Это же английское имя? - спросила молчавшая доселе женщина.
- Да, и значит оно «иностранная», «иностранка», или что-то вроде того, - ответил ей мужчина. - В честь матери, значит, назвали…
Я резко отняла руки от лица и выпалила:
- Не надо, не напоминайте мне о матери! И вообще об англичанах! Ненавижу их! И себя ненавижу, я ведь тоже…англичанка…
И я зарыдала еще сильнее.
Мужчина и женщина переглянулись.
- Ну-ну, детка, не будь так категорична, - мягкая женская рука осторожно коснулась моих волос, пару раз проведя по ним. - Если твоя мать и была англичанкой, то твой отец - родовитый француз. Ты же прекрасно знаешь, что род Леанкур насчитывает много поколений.
Я кивнула, на миг задумавшись, но все еще не понимая, куда они клонят.
- Ты слишком сурова к себе, относя себя к твоему ненавистному народу. Англичанка ты ровно настолько же, как и француженка. И ничуть не меньше.
- Но это же большой позор, носить в себе английскую кровь, месье…
- Меня зовут Ромео Ксавье де Ланжавен, юная мадемуазель.
- Месье де Ланжавен.
- А мою спутницу Женевьева Пеллетье.
- Рада знакомству, - машинально произнесла я.
Мои собеседники чуть слышно усмехнулись.
- А теперь давай подумаем, Хлоя, - голос месье де Ланжавена стал мягким и успокаивающим. - На свете не так уж и много людей могут похвастаться совершенно чистой кровью. Только некоторые счастливчики могут с уверенностью сказать, к какой национальности они принадлежат и этих людей считанные единицы. Всем остальным по рождению выпало сочетать в себе черты многих народов, иногда в равной степени, иногда нет, но каждый, абсолютно каждый из них выбирал сам, к кому себя относить, какому народу и какой стране быть верным. Ты, Хлоя, не на половину англичанка. Да. Да, не смотри на меня так удивленно. Ты всего лишь на половину англичанка. Все остальное в тебе - французская кровь, заполняющая твое существо в той же степени, что и английская. Ты можешь выбирать, Хлоя. Ты можешь сама выбирать, к кому относить себя. Никто другой не в праве сделать этот выбор.
Я задохнулась от его слов. Он сидел так близко от меня, что я чувствовала тонкий запах его изящного парфюма, а его голос был таким тихим и успокаивающим, что я поневоле стала проникаться тем, что он говорит. А сказал месье де Ланжавен действительно многое. Уже много лет я ждала, что кто-нибудь скажет мне нечто подобное, просто узнает обо мне все и простит меня, отпустит этот проклятье моего происхождение и примет меня такой, какая я есть, убедив в том, что во мне на самом деле нет ничего английского.
- Так значит, вы не презираете меня? - упрямо переспросила я, глядя в глаза прямо в глаза этому мужчине и мучительно ища поддержку и сострадание в их глубине.
- Конечно, нет, Хлоя.
- Но моя сестра…
- Перестань прислушиваться к сестре. Она почему-то зла на тебя, да к тому же пьяна. Если она и утверждает что-то, это же не значит, что ее слова правдивы.
- Они правдивы, - румянец заливает мне щеки и я, неожиданно для себя, начина рассказывать этим людям всю историю своей жизни, начиная от того, откуда я появилась в этом доме, и, заканчивая сложными отношениями с ненавидящей меня сестрой. И что самое удивительное, чем больше я рассказывала этому незнакомому человеку с добрыми внимательными глазами, тем легче мне становилось на душе. Как будто тяжелый камень, который я много лет носила на груди, наконец, начал крошиться и рассыпаться невесомым песком, рассеиваем ветром, уносящим его в далекое прошлое… Как-то, на середине своего повествования я осеклась, испугавшись, что я сказала слишком многое, и что соучастие на лицах этих взрослых, уверенных в себе людей, сейчас растает, сменившись невыносимым презрением. Но я ошибалась. Они продолжали слушать меня, внимая каждому моему слову и то и дело, подбадривая меня. На их лицах отчетливо читалось сочувствие.
Когда, наконец, моя печальная история подошла к концу, месье де Ланжавен неожиданно взял меня за руку, и участливо заглянув в глаза (но мне на самом деле показалось, что в самую душу) и произнес:
- Хлоя, жизнь и сестра очень жестоко обошлись с тобой. Это действительно не твоя вина и ты не должна корить себя за это. Но пойми, что помимо твоей жестокой сестры в мире полно других людей, которым тоже стоит дарить свою любовь. И, возможно, они ответят тебе взаимностью. Ведь ты замечательная девушка, Хлоя. И даже английская кровь не умалит твоих заслуг.
Кажется, я покраснела. Но потом до меня в полной мере дошел смысл сказанного.
- Заслуг?
- Конечно, ты ведь хочешь быть истинной француженкой, не так ли?
Я с жаром кивнула.
- Для этого тебе придется послужить делу Франции, и только когда ты поймешь, как много ты сделала для своего народа, никто, слышишь, никто! Не сможет упрекнуть тебя твоим происхождением.
- Но как же я…что я должна делать?
Мдемуазель Пеллетье и месье де Ланжавен снова быстро переглянулись.
- Для начала ты должна сказать, что ты действительно этого хочешь. Хочешь отмыться от английской грязи в себе и пойдешь для это на многое.
- Я пойду на все, лишь бы только этот кошмар закончился, - еле слышно прошептала я.
- Тогда ты должна помочь нам. Я служу делу Франции и Женевьева тоже. О, нет, ничего предосудительного, это как раз то, что тебе нужно…
Я смотрела на де Ланжавена во все глаза и не могла поверить происходящему. Мои мольбы были услышаны и судьба предоставила меня прекрасный шанс изменить свою жизнь, встать на ноги, и даже, может быть, вернуть любовь сестры…А еще эта женщина с нежными руками и этот мужчина, чей взгляд заставлял меня опускать веки и неизбежно краснеть…Они все знают обо мне! Но они приняли меня! Такой, какая я есть! Только за одно это я готова была сделать для них что угодно. Но они, эти сильные, красивые люди. Просили у меня помощи…именно у меня! И будь я проклята, если я не смогу им помочь!
- Мы будем держать связь с тобой, Хлоя, посредством совиной почты. А также, я думаю, нам не составит труда, как избранным аристократам, встретиться еще на каком-нибудь приеме, которые в количестве так любит утраивать твой отец, - мило улыбаясь сказала мне мадемуазель Пеллетье.
- Придет время, начнется новый учебный год, и мы встретимся с тобой в Шармбатоне, Хлоя, - ответил де Ланжавен. - Я буду вести у тебя трансфигурацию…
Я восторженно вскинула брови.
- … но не вздумай кому-нибудь сказать об этом, - резко понизив голос, как бы предостерегающе сказал он. - Наша связь с тобой должна держаться в строжайшей тайне. Даже Ева…тем более Ева! Не должна знать об этом…
И я поклялась. Со всем тем жаром, который породили во мне слова этих людей. Я была им так благодарна за этот короткий разговор, что, будь их воля, понеслась бы сражаться за «дело Франции» в тот же миг. Но никто от меня не требовал таких жертв. Мне просто дали надежду. Огромную, чистую и светлую. Это было как раз то, чего мне так не хватало. Хотя, на самом деле, я получила не только ее. Все чаще вспоминая этот разговор и глаза будущего преподавателя трансфигурации, я, вдруг с ужасом поняла, что думаю о нем куда чаще, чем бы следовало. Его лицо временами даже снилось мне ночами, но отнюдь не как символ моего освобождения и становления, отнюдь нет… То, что я без ума влюбилась, со всей страстью юности, я смогла признаться себе чуть позже, когда мое чувство достигло предела, и скрывать его, по крайней мере, от себя самой, было бессмысленно. Поначалу меня это страшно испугало, потому что я никогда не испытывала ничего подобного ни к одному мужчине, а мою тягу к этому человеку вскоре легко можно было сопоставить с притяжением к сестре. И вряд ли эта нехитрая истина утаилась от внимательных глаз Ромео, как я называла его про себя, при последующих встречах. Сначала случайных - на приемах именитых французов, затем, уже предопределенных, во время занятий в Шармбатоне. Он действительно начал преподавать у нас трансфигурацию, что не могло не радовать меня и не распалять мои чувства. Он был так обходителен, изыскан и терпелив на уроках, что слушать его и созерцать было сплошным удовольствием. У меня совсем не было опыта общения с противоположным полом, поэтому я даже не собиралась притворяться или как-то скрывать свое истинное отношение, каждый раз просто сверля его глазами и наслаждаясь каждым мгновением встречи. Впрочем, такое поведение я позволяла себе только будучи уверенной, что сейчас интерес Евы направлен совсем в иную, противоположную от меня сторону, ибо я смертельно боялась попасться ей на глаза в такой момент. Свою клятву о неразглашении моего нового союза я каждый день многократно прокручивала в голове, опасаясь случайно, словом ли, делом выдать себя, а заодно и Его. А те немногочисленные разы, когда мне приходилось ненадолго скрываться в кабинете трансфигурации по его просьбе под предлогом моей академической неуспеваемости в столь сложном предмете, не вызывали у нее никаких подозрений и более того, все больше убеждали ее в чувстве собственного превосходства над «не склонной к точным наукам» мной. Зато они вызывали слабое недоумение у меня, ибо прошло уже полгода с нашего знакомства, но меня так и не просили перейти к каким-либо решительным действиям, постоянно откладывая объяснение «деталей» на «потом». Хотя, если честно, пока что я старалась не думать ни о чем, а просто купалась в волнах пусть редкого, но все же внимания от еще одного предмета моей роковой любви, вверяя себя целиком и полностью его воле. И мне этого было вполне достаточно.
Таким образом, на излете восемнадцатого года жизни и в момент осады Шармбатона, моим сердцем владели сразу два человека, в равной степени властвуя над всем моим существом. А впереди ждала неизвестность…