синдром недержания
Фейгельман в рассылке СКИ бодро заговорил про стокгольмский синдром в обсуждениях экспертизы статей и прочего.
Я там в эпистолярные дискуссии не влезаю, потому что я заведомо знаю, что если я влезу и скажу именно то, что я думаю и хочу, потом я буду разгребать километры стенаний у себя в рабочей почте, а остальные подписанные будут меня тихо проклинать, делая то же самое.
Я все-таки отношусь к людям, которые привыкли просчитывать последствия своих действий как для себя, так и для других.
Поэтому высказываюсь здесь.
Я очень советую всем знатокам синдромов хотя бы во второй половине своего жизненного пути все-таки выяснить, наконец, в чем состоит принципиальное различие межу сколь угодно громким призывом изменить закон и призывом к его деятельному неисполнению.
А так же деликатно намекаю, как называется систематическая фрондистская демонстрация такого рода, выраженная в форме "Я сам не буду и других зову", которая всегда - ВСЕГДА - заканчивается одним и тем же - даже те, кто не захотел следовать этому вдохновляющему примеру, все равно огребают его последствия.
То есть, фрондируют одни, а по физиономии за них получают все.
Я в который раз, как это уже многажды бывало и раньше, с непередаваемой грустью сообщаю о прозревании мною ближайшего будущего (кто бы знал, как мне надоела эта чертова роль безошибочной Кассандры).
Все это фрондирование, если оно разрастется, закончится очень просто - по институтам разбегутся кураторские проверки из ФСБ, которые затребуют экспертные заключения на все иностранные публикации институтов и будут сличать, соответствует ли число заключений числу статей, когда статьи поступили в редакцию и когда были оформлены экспертизы, подавались ли запросы на всех командированных за границу сотрудников. Резальтат предсказуем, не будем о нем.
Кто-то будет уволен, на кого-то, возможно, что-то заведут, зачем нам эти грустные подробности.
Пришейте к подушке куриную голову. Готово? А теперь объясните, зачем вы это сделали. (С)
Чего вы, мать вашу, хотели? Статьи печатать, работать или вдохновенно гореть глазами с портретов узников кровавой гэбни?
Второе?
А при чем тут я и остальные? Я не хотела и не хочу на портрет, а хочу работать, и я работала с этими бумажками без проблем, до тех пор, пока вы в это не влезли. Теперь у меня и у других начнутся настоящие проблемы, мы будем носить драфт за драфтом, переведенные на русский язык побуквенно, и в очереди ждать самых тщательных рассмотрений содержания конференционных тезисов.
Итого. Что мы будем иметь с этих выступлений? Закон останется где был и таким способом, разумеется, не изменится, применяться он начнет жестко и повсеместно, работать станет тяжелее, глаза с портретов будут гореть - только у них и выйдет профит. То есть, вместо улучшения ситуации наступит ее ухудшение, хотя требовался результат прямо противоположный (а он действительно требуется).
Это - стокгольмский синдром? Допустим.
Очень может быть, но что же мы скажем о тех, кто, будучи в здравом, как они притворяются, уме, которым они вроде бы работают, пошел работать государственным служащим, и, продолжая получать зарплату за работу на государство по договору, согласно которому все, что он на этой работе в рабочие часы сделал, принадлежит государству, и призывает, оставаясь этим служащим, не исполнять государственный закон от 1993, между прочим, года. Я тогда, можно сказать, по академическм меркам еще из-под стола не вышла, уж у старших-то то товарищей было время ознакомиться.
В связи с чем у меня очень простой вопрос. Почему вы не увольняетесь, граждане? Если включенная в ваши служебные обязанности необходимость исполнения государственного закона (он плохой безусловно, это вообще не вопрос, но это закон) на государственной службе вас так тяготит, зачем вы ухудшаете положение и для себя, и для других, вместо того, чтобы просто выйти и закрыть за собой дверь?
Это всего лишь работа.
Я, например, железно знаю, что если по какой-то причине наш институт волей государственного распоряжения окажется под управлением министерства, Ливанова или Фурсенко в любой из их аппаратных ипостасей, а таковое распоряжение для меня лично унизительно и непереносимо, я уйду. Я не буду подчиняться этим людям и заставить меня невозможно.
Но я не буду и вопить, приковав себя наручниками к входной двери, и призывая остающихся коллег забаррикадироваться и отстреливаться от министерских чиновников, не пропуская их внутрь. Я просто пойду в отдел кадров с заявлением по собственному желанию, не напрягая себя тем, что выше моих сил, и не подставляя остальных. Я не хочу и не буду получать деньги в таком заведении и работать на него.
Если вы не хотите писать бумажки в ФСБ, если это непереносимо для вас, работать на такое государственное учреждение, где это требуется, почему вы мало что пришли в него, но и остаетесь?
И почему вы оставались в этих заведениях до сих пор, хотя закон с 1993-го года никто не отменял?
Ваши выплески уважать невозможно, извините. Это не борьба за лучшее будущее для всех, это обыкновенное безответственное недержание ради собственного портрета, которое в подавляющем большинстве случаев основано на преувеличенном представлении о своей роли в мировой истории.
В который раз уже.
По повестке у меня все.
Я там в эпистолярные дискуссии не влезаю, потому что я заведомо знаю, что если я влезу и скажу именно то, что я думаю и хочу, потом я буду разгребать километры стенаний у себя в рабочей почте, а остальные подписанные будут меня тихо проклинать, делая то же самое.
Я все-таки отношусь к людям, которые привыкли просчитывать последствия своих действий как для себя, так и для других.
Поэтому высказываюсь здесь.
Я очень советую всем знатокам синдромов хотя бы во второй половине своего жизненного пути все-таки выяснить, наконец, в чем состоит принципиальное различие межу сколь угодно громким призывом изменить закон и призывом к его деятельному неисполнению.
А так же деликатно намекаю, как называется систематическая фрондистская демонстрация такого рода, выраженная в форме "Я сам не буду и других зову", которая всегда - ВСЕГДА - заканчивается одним и тем же - даже те, кто не захотел следовать этому вдохновляющему примеру, все равно огребают его последствия.
То есть, фрондируют одни, а по физиономии за них получают все.
Я в который раз, как это уже многажды бывало и раньше, с непередаваемой грустью сообщаю о прозревании мною ближайшего будущего (кто бы знал, как мне надоела эта чертова роль безошибочной Кассандры).
Все это фрондирование, если оно разрастется, закончится очень просто - по институтам разбегутся кураторские проверки из ФСБ, которые затребуют экспертные заключения на все иностранные публикации институтов и будут сличать, соответствует ли число заключений числу статей, когда статьи поступили в редакцию и когда были оформлены экспертизы, подавались ли запросы на всех командированных за границу сотрудников. Резальтат предсказуем, не будем о нем.
Кто-то будет уволен, на кого-то, возможно, что-то заведут, зачем нам эти грустные подробности.
Пришейте к подушке куриную голову. Готово? А теперь объясните, зачем вы это сделали. (С)
Чего вы, мать вашу, хотели? Статьи печатать, работать или вдохновенно гореть глазами с портретов узников кровавой гэбни?
Второе?
А при чем тут я и остальные? Я не хотела и не хочу на портрет, а хочу работать, и я работала с этими бумажками без проблем, до тех пор, пока вы в это не влезли. Теперь у меня и у других начнутся настоящие проблемы, мы будем носить драфт за драфтом, переведенные на русский язык побуквенно, и в очереди ждать самых тщательных рассмотрений содержания конференционных тезисов.
Итого. Что мы будем иметь с этих выступлений? Закон останется где был и таким способом, разумеется, не изменится, применяться он начнет жестко и повсеместно, работать станет тяжелее, глаза с портретов будут гореть - только у них и выйдет профит. То есть, вместо улучшения ситуации наступит ее ухудшение, хотя требовался результат прямо противоположный (а он действительно требуется).
Это - стокгольмский синдром? Допустим.
Очень может быть, но что же мы скажем о тех, кто, будучи в здравом, как они притворяются, уме, которым они вроде бы работают, пошел работать государственным служащим, и, продолжая получать зарплату за работу на государство по договору, согласно которому все, что он на этой работе в рабочие часы сделал, принадлежит государству, и призывает, оставаясь этим служащим, не исполнять государственный закон от 1993, между прочим, года. Я тогда, можно сказать, по академическм меркам еще из-под стола не вышла, уж у старших-то то товарищей было время ознакомиться.
В связи с чем у меня очень простой вопрос. Почему вы не увольняетесь, граждане? Если включенная в ваши служебные обязанности необходимость исполнения государственного закона (он плохой безусловно, это вообще не вопрос, но это закон) на государственной службе вас так тяготит, зачем вы ухудшаете положение и для себя, и для других, вместо того, чтобы просто выйти и закрыть за собой дверь?
Это всего лишь работа.
Я, например, железно знаю, что если по какой-то причине наш институт волей государственного распоряжения окажется под управлением министерства, Ливанова или Фурсенко в любой из их аппаратных ипостасей, а таковое распоряжение для меня лично унизительно и непереносимо, я уйду. Я не буду подчиняться этим людям и заставить меня невозможно.
Но я не буду и вопить, приковав себя наручниками к входной двери, и призывая остающихся коллег забаррикадироваться и отстреливаться от министерских чиновников, не пропуская их внутрь. Я просто пойду в отдел кадров с заявлением по собственному желанию, не напрягая себя тем, что выше моих сил, и не подставляя остальных. Я не хочу и не буду получать деньги в таком заведении и работать на него.
Если вы не хотите писать бумажки в ФСБ, если это непереносимо для вас, работать на такое государственное учреждение, где это требуется, почему вы мало что пришли в него, но и остаетесь?
И почему вы оставались в этих заведениях до сих пор, хотя закон с 1993-го года никто не отменял?
Ваши выплески уважать невозможно, извините. Это не борьба за лучшее будущее для всех, это обыкновенное безответственное недержание ради собственного портрета, которое в подавляющем большинстве случаев основано на преувеличенном представлении о своей роли в мировой истории.
В который раз уже.
По повестке у меня все.