История моей шляпы
Я не могу не написать об этом, но, одновременно, и боюсь начать писать, так как чувствую, что не смогу передать свои ощущения хотя бы даже приблизительно. Но и закопать внутри не могу - немудреная вроде история, да даже и не история - так, воспоминание, а прорывается наружу каждый день, стучится в мир. И я все-таки ее записал, как уж смог. Этот нехудожественный рассказ - подарок на день рождения для Наты, моей жены. Во-первых, потому что завтра у нее день рождения, а во-вторых,потому что она 45 минут терпеливо ждала меня на улице три недели тому назад, пока я покупал себе шляпу.
Это было 12 марта, в небольшом старинном немецком городе Кобленц.
На следующий день мы улетали из Германии домой, а потому в планах был ненатужный шоппинг. Заехали в Кобленц по пути, решили пару часов просто по нему послоняться - вдруг что-то интересное увидим? Ничего особенного не увидели, улочка начала загибаться назад к парковке, и тут взгляд уперся в простое и знакомое слово: Schnell. Даже ведь те, кто немецкий язык совсем-совсем не знают, все равно в детстве в войнушку играли, и два слова знают - "шнелль" и еще "хендехох". (Я когда начал учить немецкий в школе, во втором классе, всё ждал, пока мы дойдем до шнелля и хендехоха, и шнелль настал очень быстро, а хендехох всё никак не наступал, и только классе в пятом, наверное, когда и ханд и хох были уже далеко позади, они наконец-то в голове соединились в этот детский хендехох - вот это было открытие!). И вот это вот слово Schnell - а оно было написал старомодным шрифтом на витрине небольшого магазина - оно неслучайно приковывало взгляд, тут любой не прошел бы мимо, уж очень не вязалось это быстрое и стремительное слово с пыльной витриной, с старыми гардинами, с темными стеклами. В этом магазине - именно в нём одном из всех на бойкой торговой улочке - действительно будто застыло время. Какой уж тут Schnell! Наоборот.
И если проглядеться сквозь пыль витрины, то становилось ясно - здесь продают шляпы. Еще немного присмотреться: да, только шляпы. Бывает, порой, в туристических местах, для любителей экзотики: чемоданы, зонтики, сувениры - и шляпы. Или перчатки, шапки, кепки - и шляпы. А тут - только шляпы. И место не туристическое. А Schnell - это, конечно, просто фамилия. Полностью магазин назывался: Johannes Schnell Nachf., то есть потомки Иоганнеса Шнелля. Торгуют на этом месте шляпами с 1806 года, гласила маленькая табличка, установленная, понятное дело, в 2006-м. Нельзя было не зайти. Даже не столько передать виртуальный привет маленькому корсиканцу, а просто так. Даже оправдание придумал: шляпы я люблю, не так давно купил себе широкополую белую летнюю шляпу в Marks&Spenser и оригинальничал в ней два лета подряд к месту и не к месту, пока она не надоела мне. И даже начало разговора придумал:
- Добрый день! Я ищу себе шляпу, но у меня такая проблема - у меня 63-й размер, а сейчас обычно не делают больше 61-го... - начал я, в короткой фразе успев дважды похвастаться (размером: ну конечно я втайне горжусь неординарно крупной башкой! и знанием проблематики рынка: все-таки, не совсем чужой я для мира шляп!).
За прилавком стоял очень древний старичок. Собственно, про себя я его классифицировал как пенсионера, но раз он работает за прилавком, то какой же он пенсионер! В тот момент, когда я вошел, он разговаривал с пенсионером помоложе. Перед тем, как повернуться ко мне, они закончили свой неспешный разговор, и я успел осознать диспозицию. Первое. Я действительно попал в настоящую шляпную лавку. Только шляпы, только строгого фасона, в весьма немалых количествах и еще огромный старинный кассовый аппарат на прилавке. Второе: ни одного клиента, и, судя по всё той же пыли, давно уже. Пенсионер помоложе был посетителем, но не был клиентом; с пенсионером постарше, который оказался, конечно, хозяином лавки, он вел теоретическую беседу об упадке шляпного дела. Вполне возможно, что эту беседу они начали лет сорок тому назад.
- Вы знаете, молодой человек, - наконец обратился ко мне хозяин, говоривший очень четко, правильно, но не так медленно, как можно было бы ожидать; старческие пятна, синие жилы, сухие пальцы, но ясный взгляд и чистый голос, - сейчас не так-то просто подобрать шляпу по нестандартному размеру, их выпускают мало... Что-то у меня кажется есть, погодите-ка... Нет. Жаль. Есть одна шляпа 64-го и одна шляпа 62-го, давайте померяем их, но вряд ли они подойдут. Очень жаль. Редкий размер, и мало шляп делают в наши дни...
В этот момент я не видел его лица, так как в шляпу 64-го размера я влез до кончика носа. В жизни не видел такой огромной шляпы. А ведь кому-то она предназначена! Жестокий удар по маленькому самолюбию... Но хотя бы со 62-м размером всё было в порядке: он чуть жал. Чуть-чуть. А шляпа была великолепна: мягкий материал и при этом жесткая форма, изящная лента, строгий, но не совсем черный цвет, отличная выделка донышка.
- Мала! - разочарованно сказал я.
- Вам надо в Мюнхен, - сказал пенсионер помоложе, - эти баварцы еще сохранили хоть какое-то уважение к традициям, и там есть еще пара шляпных магазинов с нормальным ассортиментом.
- Или в Майнц, там был большой шляпный магазин, - (это уже хозяин, господин Шнелль), - а может быть даже и в Визбадене еще продают хорошие шляпы, мне писали оттуда совсем недавно, лет пятнадцать тому назад; впрочем, дела у них тогда были так себе. У кого сейчас они хороши!
И они плавно вернулись к своей беседе, а я вежливо попрощался и вышел. Я чувствовал свою неуместность в этой лавке, которая была хороша сама по себе, без клиентов, но с посетителями. Мы прошли еще немного по улице. Зашли в какой-то магазин. Вышли. Присели - покормить малыша. В голове прокручивался сюжет "Замка Броуди". Я поднял глаза и увидел запыленную витрину. Я понял, что сознательно не уходил далеко от нее в последние тридцать минут. Я понял, что должен туда вернуться. Почему - не знаю, честное слово: никакой сентиментальности во мне нет, и я не могу вспомнить, чтобы я когда-либо в жизни возвращался в магазин, в котором мне ничего не надо. Думаю, дело было в шляпе - она была такой хорошей, такой мягкой, так сидела на голове, что мне захотелось испытать это снова.
И я вернулся (уже один) в этот магазин. Старик Шнелль тоже уже остался один, стоял за прилавком в той же позе, в которой я его оставил (в костюме, в галстуке, отлично причесанный). Я попросил его снова примерить шляпу 62-го размера. Я сказал, что она жмет совсем чуть-чуть, так что, пожалуй, я все же ее возьму. Он сказал, что делать этого ни в коем случае нельзя, потому что голова будет потеть, и шляпа чуть-чуть усядется от того, и будет неприятно давить, если она сейчас жмет хотя бы немного. Шляпа должна дышать, и она должна ходить, когда нажимаешь на нее по направлению от лба к затылку и чуть-чуть сверху вниз. Я еще раз посмотрел в зеркало. Он еще раз сказал, что ему очень жаль, но эту шляпу он мне не может продать. Я опять собрался уходить. Он еще раз сказал, что ему очень жаль, а потом спохватился, и сказал, что, вроде, у него еще в другой стопке была шляпа 62-го размера. И это другой производитель, поэтому она может подойти. И достал мой Mayser, и я сразу увидел, что это мой Mayser. Фирма Mayser делает шляпы с 1800 года, было написано на обратной стороне (а фирма Шнелль продает их с 1806-го). Я достал кредитную карточку. Он замахал руками. Шляпа стоила 98 евро, ни один нормальный немец не таскает с собой столько наличных. Он, по-видимому, совершенно спокойно относился к тому, что посетители никогда не становятся клиентами; думаю, он очень привык к посетителям за последние десятилетия. У меня была с собой одна (правда!) бумажка в 100 евро. Он нисколько не удивился. Оказалось, что кассовый аппарат вовсе даже не декоративный. С лязгом и грохотом он показал в своих окошках число 98 и число 00. Окошко с числом 98 было подписано "марки", а окошко с числом 00 было подписано "пфенниги". Я получил 2 евро сдачи. Господин Шнелль упаковал шляпу. Я взял пакет, и еще посмотрел на старого хозяина лавки. Можно было обернуться и уйти; может быть, я даже начал уже оборачиваться, не помню уже.
- Позвольте спросить, а вы откуда?
... Когда я отвечал на вопрос, я уже точно, совершенно точно знал, что он скажет мне в ответ. Нет, даже больше: когда он только задавал свой вопрос, я уже знал, что последует за моим ответом. И еще больше - не побоюсь упреков в нечестности - когда прозвенел гонг допотопного кассового аппарата, когда дряблые руки закончили бесконечно медленную процедуру упаковки шляпы, где-то в этот момент я понял, что сейчас прозвучит вопрос, я отвечу на него, и после этого он скажет...
- ... ах, Россия? Я ведь тоже там был. В сорок третьем.
Он служил радистом в Люфтваффе, на аэродроме работал, потому и дожил до конца этой войны. Гитлер был сумасшедшим, и Сталин был сумасшедшим, и это было страшное время. В сорок третьем он был в Керчи, при отступлении был ранен, потом в сорок четвертом был в Мелитополе, и снова был ранен. Какого года рождения? Двадцать второго, мне уже восемьдесят восемь. Ну ничего, держусь, хотя шляпы сейчас продаются плохо...
- ... в последние пятьдесят лет по крайней мере, - промолчал я, да и не силах был ничего говорить, только иногда поддакивал в такт; господин Шнелль говорил очень спокойно, без всяких эмоций, припоминая, иногда с усилием, но в целом легко....
... а в сорок пятом в Померании, но потом повезло, опять был ранен. Почему повезло? После побывки отправили в Констанц, на авиабазу, и там меня интернировали французы, а с ними же была конвенция, и они только посмотрели, что я не эсэсовец, ну как мы искали комиссаров и евреев, так они искали эсесовцев, и отпустили почти сразу, и я вернулся домой, а если бы попал в плен к русским, то сгинул бы в Сибири, ведь они к нам очень жестоко относились, и мы к ним очень жестоко, страшное было время, с англичанами и французами была конвенция, а с Советским Союзом не было, и они в жутких условиях были в наших лагерях, а еще я помню девушку, которая у нас работала, ведь отец был на фронте и я был на фронте и на матери остались и дом и шляпная лавка, ну и положено было тогда так, что присылали взамен кого-то, чтобы по дому помогать, и у нас жила девушка молодая, из Ростова-на-Дону, хорошо по-немецки говорила, нам тогда не казалось странным, но потом стала казаться, она много общалась с мусорщиками, ведь наши все мужчины были на войне, и все работы в наших городах делали пленные, и мусорщики тоже были русские, и потом ее забрали в гестапо, а нам сказали, что ее специально готовили, что поэтому она так хорошо знала немецкий, и наверное ее там в гестапо убили, жалко, хорошая девушка и хорошо матери помогала...
Мне уже точно не воспроизвести разговор, и видимо, я что-то говорил, были какие-то реплики, потому что разговор был стройным и ясным, но когда я пытаюсь записать его слова, я вижу, что получается почти бессвязица - видимо всё потому, что я забыл свои слова, но помню только ощущения. Ощущение первое: минимум эмоций. Давно, страшно, плохо, но это было так давно. Ощущение второе: в последние десятилетия, когда в лавке было не очень много любителей шляп, было время читать. Кто у нас из пожилых продавцов в магазинах вспомнит не Жукова или Рокоссовского, а, допустим, Баграмяна или Толбухина? А старик Шнелль - называл эти имена, и другие имена, и рассказывал про какие-то операции фронтов, и руками что-то чертил в воздухе, и еще раз про Керчь и Мелитополь; он-то совсем маленькой был пешечкой, но видно было, что он потом много интересовался общей логикой тех событий, в мясорубку которых попал; как-то разговор свернул на Власова и РОА - тут он однозначно сказал, что простые солдаты презирали их и не верили им; как-то разговор свернул опять на шляпы и на то, что война сломала моду и мир после неё стал бесконечно хуже; как-то разговор свернул на мой родной город, и он опять поразил меня эрудицией: "... Екатеринбург? Это ведь бывший Свердловск?"
... - у вас ведь там расстреляли царя, это тоже страшная история, я вот одного не понимаю, почему он не чувствовал, что его ждет, почему он не бежал в Британию, ведь там же все родственники его, и они звали его к себе? а почему не искал убежища у нас, ведь кайзер Вильгельм предлагал ему защиту...
Его речь уже почти совсем превратилась в монолог, и мне захотелось что-то вставить. Пусть даже и неуместное, но что-то сказать. Почему именно в этот момент? Не знаю.
- ... ну, надо сказать, у кайзера Вильгельма у самого в это время были некоторые "внутриполитические проблемы", - не отдавая себе отчета в том, что собеседник вряд ли поймет меня, я привычным жестом нарисовал в воздухе воображаемые кавычки, главный мусорный жест последних лет, и еще не закончились эти кавычки, как мой собеседник преобразился:
- Да! Да! Да! И я вам скажу, молодой человек! Я вам скажу: кайзер сам виноват! Ведь как было всегда, испокон веков? Повелитель страны сам вёл свою армию в решающий бой! Вспомните Наполеона! Вспомните Фридриха! Вспомните Бисмарка! А Вильгельм послал этого Мольтке! Конечно!
Я понимаю, что я никогда не слышал столько горечи и столько презрения, как в коротком слове "diesen" - "этого". И я вижу, что передо мной стоит мальчик, не восьмидесяти восьми, но восьми лет от роду. Эта лавка. Кобленц. Одна тысяча девятьсот тридцатый год. Мальчик вертится под ногами у отца, не хочет идти в школу - рядом с отцом интереснее, рядом с привычным запахом шляп уютнее. Страшный кризис, заказов нет, покупателей нет. Шляпный бизнес почти столь же плох, как восемьдесят лет спустя. Семья перебивается с хлеба на воду. И шляпник Шнелль-старший - вполне вероятно, сам солдат первой мировой, еще не знающий о том, что десять лет спустя снова оденет шинель - горячо рассказывает сыну о том, как немецким солдатам не хватало кайзера на Марне и на Сомме, и что только поэтому не проявился подлинный немецкий дух, и непобедимый народ был сломлен, и подлые социалисты воспользовались этим и нанесли удар в спину нашей героической армии, и что мы имеем теперь? голодаем под тяжестью репараций? смеются над нами лягушатники и жиды?
Ах этот Мольтке!
Господин Шнелль отдает мне покупку, я прошу его о фото на память, и выхожу на торговую улочку со смешным названием Энтенпфуль, стараясь не расплескать ни капли из эфира истории, которым до краев наполнена шляпа Mayser шестьдесят второго размера.
