Памяти В.В.Бибихина
…мысль становится интересна, только когда всем телом тонет в бытии, природе или мире
Переводы: Палама, Николай Кузанский, Ханна Арендт, св. Макарий Великий, Хайдеггер, Петрарка, Лорка, Х. Ортега-и-Гассет, В. Гейзенберг, Г. Марсель, Ж.-П. Сартр. А сколько невероятно трудоемкой, кропотливой работы по сверке с оригиналом труднейших переводов Аристотеля, Гадамера и многих других осталось невидимой миру…
Довольно резонно мнение, что, мол, о переводчике пусть лучше пишет переводчик, об античнике - античник и т.д., но тем самым получается, что о таких людях как Аверинцев и Бибихин писать некому, их «специальность» уникальна, и в том удивительном и мудром синтезе многих знаний и умений их даже как-то не ухватить и не оценить целиком - поэтому они особенно незаменимы.
В том разговоре, который всегда идет между немногими («известное известно немногим»), и на котором стоит, зная об этом, культура и, не зная об этом, цивилизация - в таком разговоре их голоса звучали давно и уверенно.
Бибихин умел быть личностью в философии. Можно долго думать, читать и обсуждать, что такое «страсть к диалектике», стихия философствования - и ни на шаг не приблизиться к этой самой стихии. И можно было прийти туда, где думал и говорил В.В. - а он, и это его уникальное дарование, умел претворить размышление в видимый и осязаемый процесс, даже в действо - чтобы почувствовать: вот живая стихия, та самая, что питала Платона и Николая Кузанского, Аристотеля и Хайдеггера.
Стихия фокусничества, чудотворства лоно философии. Философ делает неявное явным, и если у зрителя нет ощущения чуда наверное это недоработка философа. Легендарные греческие философы были прямо чудотворцами; времена менялись, менялась аудитория, и софисты V в воспринимались уже как фокусники (и, наверное, обманщики), а Сократ как шут. Софистов ругают за продажную мудрость, приводя в пример «двойные речи». Но тут же тоже то ли фокус, то ли чудо: показать истинность одного положения и тут же на глазах у публики истинность противоположного (ср. «Федр»). Лосев очень сочувственно пишет о том, что подобные упражнения практиковал В. Соловьёв, заподозрить которого в релятивизме трудно, стихию же философствования, «драйв» Соловьёв ощущал несомненно. И вот у Лосева есть этот драйв, истинно философский. «Каждый пропагандист науки, говорил Лосев, должен уметь … выразить задуманное как бы в зрительных представлениях… этому способствует разумное актёрство, разумная изобразительность». Этим-то «драйвом» и заражают лосевские книги беззащитных студентов, и травят, травят неокрепший ум. Именно этот «драйв», черта всецело дионисийская и ничуть не аполлоническая, который у Лосева наличествовал в высшей степени, главное, наверное, что передал он своим ученикам. Он был у Васильевой, у Авринцева и Бибихина. Как-то после лекции он приснился мне, зажигательно играющий блюз на электрогитаре…
О нем хочется написать книгу Диогена Лаэрция. Он никогда не был ведом средой, всегда являл пример жизни: в молодости, когда на выезде молодых ученых на картошку бродил по разрытым грядам, уставившись в тексты досократиков по-гречески; позднее, когда сопровождая приехавшего в Москву Генриха Бёлля, рычал на него в пылу спора по-немецки; еще позднее, читая доклад по белому листу, или вновь поднимаясь на кафедру после второго подряд (голодного) обморока, или спрашивая у недавно знакомого человека «Я еду на конференцию, тема такая-то. Вы о чем бы говорили?» - И когда тот навскидку предлагал тему, отвечал «Хорошо, я сделаю доклад об этом». - И делал.
А другая сторона - неизменные лекции, многие годы вплоть до последних лет жизни, удивительная по размеренности работа мысли, когда каждую неделю его верных слушателей ждали свежие, опрятно отпечатанные листы мысли.
Зная, что такое вдохновение познания, живя одним духом с теми, о ком размышлял, он умел расслышать и заставить зазвучать для других не только Платона с Аристотелем - у тех, кто слышал, как он читал Пушкина, Мандельштама, это поэтическое впечатление останется в памяти навсегда.
ВВБ - это стихия ума, но не того ума, что выражаем латинским intellectus, и не того, что выражаем mens, а скорее греческий nous, не только мысль, но также воля и желание.
Его переводы, всегда вызывавшие бурную реакцию, - переводы собеседника. Конечно, их опасно читать наивным глазом - но что за невозможная мысль, будто настоящая философия может быть безопасной! Опасность, скандальность, провокационность - иными словами силу философии ВВБ мог показать лучше других, показать, что философия не есть нечто, относительно чего можно успокоиться. Он подвижник философии и жрец ее.
Уходя, он успел опубликовать воспоминания о Лосеве и Аверинцеве. Это примечательные воспоминания, там почти только их речь. Завидная верность важному. Он спешил. Этот год начался смертью С.С. Аверинцева в самом начале Великого поста, год кончается, идет пост Рождественский,
Год, каких мало.
декабрь 2004
____________________
Г.Г.Гадамер говорил, что возрождение интереса к античности было следствием лекций Хадеггера по Платону и Аристотелю, когда они вдруг открывались, становились живыми и захватывающими. Так интересом к философии я обязан, в частности и в первую очередь, лекциям Бибихина
В 1997 году на философском факультете РГГУ образовалась группа единомышленников, которые нашли друг друга по сходству принципов поиска факультета. Самое интересное - то, в чем участвуют Аверинцев, Гаспаров, Бибихин (Михайлов умер в 95-м, а Васильеву мы узнали, уже поступив). Мы грубовато шутили: Гаспаров служит филологии, Бибихин - философии, а Аверинцев - Богу. (Точнее так: все трое вдохновлены чем-то нездешним, для каждого его дело сродни религии, т.о. для Гаспарова религия это филология, для Бибихина - философия, а для Аверинцева - религия.) Отчасти это грубость, теперь мы знаем, что при всей разности пути каждого, они закончились в Церкви, отчасти это так и есть. Важно то, что их стояние на кафедре отчетливо воспринималось как служение, как предстояние за свою дисциплину. Те, кому посчастливилось встретить верующего и ответственного священника, лучше поймут это. Как замечательно богослужение, когда священник не просто совершает требу, не зарабатывает деньги или авторитет, и даже не воплощает некоторый собственный эстетический идеал, - а предстоит за свою общину, осознает свое дело как дело Церкви. (Помню, как однажды, когда путь рассуждения о времени привел ВВБ к Пушкину, он после лекции спросил у присутствовавшей там Седаковой, - как, все ли верно? - Как он отвечал за философию, она, для него, отвечала за поэзию.) Так и на их лекциях дело шло о «самих вещах», этика Платона или физика Аристотеля, трактат Витгенштейна или дневники Толстого служили входом в пространство мировой философии. Точно также Лекции Гаспарова и Аверинцева, избирая в качестве дверей другие темы, вводили туда же, в пространство мировой культуры и мерялось это пространство критериями не математическими, но духовными. «Технари» от философии, оказавшись на лекциях Бибихина, обычно вылетали, не в силах понять, какое отношение, скажем к физике Аристотеля, имеют «Эпос о Гильгамеше», Данте и Мандельштам, молния Гераклита и личность Петра I, либо же переставали быть технарями. Часто я думал: сколько из 5-8 присутствующих вполне понимают, о чем идёт речь, - один, двое или никто? Но было понятно, это что-то настоящее и важное, и даже не вполне умея следовать за ходом рассуждения лектора, хотелось присутствовать при этом, быть этому причастным. Это действовало, как действует церковнославянское богослужение.
Еще один момент, без которого нет Бибихина. О.М.Фрейденберг в «Образе и понятии» писала о том, что философ - всегда фокусник, чудотворец, мистагог, он ведь делает видимым невидимое, являет неявное. Это очень было у самого Лосева и у его учеников у Васильевой и Бибихина. (Отсюда, кстати, желание объяснить философию детям, на пальцах, это тоже ведь своего рода фокус - «але!»; «Занимательная Греция» Гаспарова ведь не уникальна, есть «Дерзание духа» Лосева, есть «Путь к Платону» Васильевой.) Ахутин долго хотел позвать к нам на семинар Бибихина, наконец он пришел, и они устроили «философию на двоих», показательно беседовали перед нами, типа: вот рождается философия.
Помню, как разбирая в одном из своих курсов платоновское «Государство», Бибихин стал развивать аргументацию Фрасимаха: справедливость есть право сильного. Прямо по замечанию о Соловьеве, всем стало жутко, но ведь так и выходит, так и закончилась лекция - справедливость есть право сильного. Всем было жутковато расходиться на этом, но придраться к аргументации было невозможно.
Другой случай: не поручусь, что все было именно так, но это очень похоже на него. На вечере, посвященном митр. Антонию, Бибихин читал маленький очерк о том, каков мир с точки зрения кошки, читал, как всегда, по бумажке. Но, если верить глазам, на бумажке текста не было (а кто не знает его манеру читать: размеренная, но при этом затрудненная, продумывающая по ходу, как будто текст рождается сейчас). После этого встала какая-то дама и вместо вопроса по сути сказанного в лоб спросила: что вы читали, у вас ведь чистый лист бумаги? Ответа не последовало.
В одно из последних его появлений в ИФРАН я успел сказать ВВ, что читаю лекции о Гераклите по «Языку философии», успел его поблагодарить. Хорошо когда концы с концами сходятся, не пропадают.
декабрь 2005