Летоманка и лютеране.
Сандэй сандэй сандэй! Будильник будит меня ровно в девять, и я поднимаюсь, почти не дав себе поваляться. И это не смотря на то, что заснуть пришлось всего несколько часов назад после ночи раздува за гитару, да ещё и не у себя дома (от которого до лютеранской церкви минут 20 пешком не спеша). Что ж. Это не станет помехой прогулке романтика ©. Быстро, даже слишком быстро для такого утра, раздупляюсь и выдвигаюсь в нужном направление. Нет. Стоп. Выкупаю, что не помню, как я вообще сюда пришла и куда обратно, возвращаюсь, третий раз бужу хозяина, уточняю и иду, еду, двигаюсь на встречу с Чизи. По дороге были разные мысли, записывать которые займёт слишком много места. Была одна, которая почему-то особенно запомнилась. Вот представьте. Обычный город, в котором живёт каждый из нас, такой, как этот, со всеми присущими ему городскими приблудами, типа светофоров. И вот в нём появляется некое существо, собака, муравьед или, допустим, человек, который не рос в этом мире и не в курсе, как в нём функционировать. Он стоит на красном светофоре, смотрит на поток машин и параноит перейти дорогу. Но вот красный сменяется зелёным и толпа людей начинает движение через дорогу. А этот человек стоит и всё равно параноит и не идёт. Он не уверен в том, что конкретно с ним всё будет в порядке, если он поступит так как все. Вообще, если моделировать такую ситуацию (или оказаться в ней), особо не задумываясь, при движении толпы, не важно на какой свет, непроизвольно хочется шагнуть вместе с ними. Видимо, этот рефлекс предусмотрен, чтоб человечки держались вместе и в случае чего выживали толпой. Но что, если бы такой рефлекс у человека отсутствовал? Смог бы он выжить?
Добираюсь до пункта назначения. Красивый сдержанный экстерьер. Два бородатых гипсовых мужика на постаментах по краям центральной лестницы залипли в попытке разрешить какой-то вопрос. Внутри небольшая винтовая лестница. Иду на звуки органа. На этот раз я одета прилично и не выделяюсь, поэтому прохожу и сажусь на скамейку, не привлекая внимания. Скамейки смахивают на те, что продавались в первых постсоветских кухонных гарнитурах. Сначала мне даже подумалось, что их закупили именно таким оптовым образом. Но, при дальнейшем изучении, слишком новая фурнитура развеяла мои домыслы. По обе стороны от двух центральных рядов на возвышениях дополнительные ряды деревянных скамеек наподобие тех, что стоят в спортзалах. На фронтальной стене картина с распятым Чизасом, сильно отдающая сюром. На его кресте надпись INRI. Купола нет. Помещение прямоугольной формы. Пол выложен большими кафельными плитами. Играет орган. Акустика, конечно, великолепная, хотя немного суше, чем у католиков. Но это только мои ощущения, как, в прочем, и всё остальное. Первой после осмотра помещения была мысль о том, что здесь было бы здорово устроить баскетбольный матч. Или, допустим, чемпионат по какому-нибудь контрастрайку. И чтоб на боковых скамейках бесновались болельщики. Или присяжные - справа добрые, слева злые. А в середине - мы все. И нас сожгли бы к чертям собачьим прямо на этих самых скамейках.
Мессу ведёт дедушка в чёрном платье, белом воротничке и зелёном полосатом шарфике. Ведёт на немецком. Слева за трибуной стоит женщина, переводящая его слова на русский. Где-то на середине мессы я врубаюсь, что это не дедушка, а бабушка. Она говорит красивым, немного надтреснутым от возраста голосом. Если верить переводу, говорит хорошие вещи. Все переводчики читают сбивчиво, постоянно поправляют себя. Она говорит о том, что многие боятся открыто заявлять о своей вере, боятся быть непонятыми и осмеянными. Она говорит, что оно того не стоит. Говорит, что нужно быть сильным и уверенным в себе человеком, чтоб не бояться даже выше стоящих чиновников или кого ещё страшнее. Говорит, что нужно беречь и любить свою веру. Великолепная аллегория. Отличное обращение, если вместо слова "вера", "религия", "Иисус", и т.п. подставить то, что действительно имеет первостепенное значение. После примерно сороковой минуты меня время от времени начинает немного параноить. Жёстко не даёт покоя то, что телефон стоит не на вибрации. Исправляю это, но почти сразу мне начинает казаться, что мою сумку вот-вот спиздят. Я то и дело нервно оглядываюсь. Лютер, зачем ты со мной так? Я просто пришла к Чизи. Просто пришла к Чизи. Нет, это ерунда. Отвлекаю себя изучением анатомии нарисованного Иисуса и людей вокруг него. Играет орган. Холодно, и почему-то становится всё холоднее. Я плотнее заматываю шарф. Этот холод запускает пальцы мне под одежду, а потом и под кожу, играючи снуёт между рёбер и щекочет внутренние органы. Я мечтаю о горячем душе. Просто стать под струи воды. Сна нет, хотя вчерашняя ночь вообще не предполагала такого раннего подъёма. Я снова повторяю за другими, то вставая, то садясь. Органу подпевает девушка с колоссально выдроченным ангельским голосом. В заднем ряду стоит Николай второй и выразительно подпевает ей на немецком. У всех синие книги с крестом. У меня нету, да и ладно. Думаю о телевизоре. Стараюсь не думать о телевизоре. Сколько лет я не смотрела его? Вспоминаю, почему. Вообще, утро выдалось весьма смутным. Мысли, подобные этим, не посещали меня уже очень давно и я не нахожу в себе желания воскрешать их в памяти и, уж тем более, записывать. Тревога. Девушка за трибуной читает объявления на двух языках. Играет орган. Вещает Бабушка. Снова играет орган. Невероятный стимпанковый орган. Тревога. Перекладываю сумку. Оглядываюсь. Палю Николая. Николай палит меня. Тревога. Почему, чёрт возьми? Молитва. Амен! Амен! Мальчик с красной свечей. Что это значит? Раздают плоть. Сначала я дёргаюсь идти за всеми, но в последний момент параною и сажусь на скамейку. Зелёный светофор. Я не иду. Амен. Все встают. Тишина. И долгих четыре секунды немой чистейшей паники. Раз... Два... Три... Четыре. Ледяной, опустошающий ужас в течении полных четырёх секунд сжимает моё солнечное сплетение, выдавливая в горло противный дрожащий комок отчаяния. Чёрт, да даже если бы я захотела позвать на помощь, закричать, убежать - никакой возможности для этого мне бы не представилось. Холод крепко обнял меня. Нет. Успокойся. Успокойся. Чизи любит тебя, детка. Чизи любит тебя.
На выходе все жмут друг другу руки и обмениваются добрыми пожеланиями. Бабушка лично жмёт руки каждому выходящему и твёрдым уверенным голосом награждает немецкой фразой, о значении которой я могу только догадываться. В любой другой момент мне, пожалуй, стало бы теплее. Только теперь я выкупаю, что всё это время находилась на втором этаже. На первом слышны звуки песни. Двигаюсь к источнику звука. Бесцеремонно сую лицо в комнату, полной корейцев с электрогитарами, клавишами и чем-то ещё. Это сообщество "Свет Христа". Они арендуют помещение. К ним я не пойду. Слишком широкие глаза.
Добираюсь до пункта назначения. Красивый сдержанный экстерьер. Два бородатых гипсовых мужика на постаментах по краям центральной лестницы залипли в попытке разрешить какой-то вопрос. Внутри небольшая винтовая лестница. Иду на звуки органа. На этот раз я одета прилично и не выделяюсь, поэтому прохожу и сажусь на скамейку, не привлекая внимания. Скамейки смахивают на те, что продавались в первых постсоветских кухонных гарнитурах. Сначала мне даже подумалось, что их закупили именно таким оптовым образом. Но, при дальнейшем изучении, слишком новая фурнитура развеяла мои домыслы. По обе стороны от двух центральных рядов на возвышениях дополнительные ряды деревянных скамеек наподобие тех, что стоят в спортзалах. На фронтальной стене картина с распятым Чизасом, сильно отдающая сюром. На его кресте надпись INRI. Купола нет. Помещение прямоугольной формы. Пол выложен большими кафельными плитами. Играет орган. Акустика, конечно, великолепная, хотя немного суше, чем у католиков. Но это только мои ощущения, как, в прочем, и всё остальное. Первой после осмотра помещения была мысль о том, что здесь было бы здорово устроить баскетбольный матч. Или, допустим, чемпионат по какому-нибудь контрастрайку. И чтоб на боковых скамейках бесновались болельщики. Или присяжные - справа добрые, слева злые. А в середине - мы все. И нас сожгли бы к чертям собачьим прямо на этих самых скамейках.
Мессу ведёт дедушка в чёрном платье, белом воротничке и зелёном полосатом шарфике. Ведёт на немецком. Слева за трибуной стоит женщина, переводящая его слова на русский. Где-то на середине мессы я врубаюсь, что это не дедушка, а бабушка. Она говорит красивым, немного надтреснутым от возраста голосом. Если верить переводу, говорит хорошие вещи. Все переводчики читают сбивчиво, постоянно поправляют себя. Она говорит о том, что многие боятся открыто заявлять о своей вере, боятся быть непонятыми и осмеянными. Она говорит, что оно того не стоит. Говорит, что нужно быть сильным и уверенным в себе человеком, чтоб не бояться даже выше стоящих чиновников или кого ещё страшнее. Говорит, что нужно беречь и любить свою веру. Великолепная аллегория. Отличное обращение, если вместо слова "вера", "религия", "Иисус", и т.п. подставить то, что действительно имеет первостепенное значение. После примерно сороковой минуты меня время от времени начинает немного параноить. Жёстко не даёт покоя то, что телефон стоит не на вибрации. Исправляю это, но почти сразу мне начинает казаться, что мою сумку вот-вот спиздят. Я то и дело нервно оглядываюсь. Лютер, зачем ты со мной так? Я просто пришла к Чизи. Просто пришла к Чизи. Нет, это ерунда. Отвлекаю себя изучением анатомии нарисованного Иисуса и людей вокруг него. Играет орган. Холодно, и почему-то становится всё холоднее. Я плотнее заматываю шарф. Этот холод запускает пальцы мне под одежду, а потом и под кожу, играючи снуёт между рёбер и щекочет внутренние органы. Я мечтаю о горячем душе. Просто стать под струи воды. Сна нет, хотя вчерашняя ночь вообще не предполагала такого раннего подъёма. Я снова повторяю за другими, то вставая, то садясь. Органу подпевает девушка с колоссально выдроченным ангельским голосом. В заднем ряду стоит Николай второй и выразительно подпевает ей на немецком. У всех синие книги с крестом. У меня нету, да и ладно. Думаю о телевизоре. Стараюсь не думать о телевизоре. Сколько лет я не смотрела его? Вспоминаю, почему. Вообще, утро выдалось весьма смутным. Мысли, подобные этим, не посещали меня уже очень давно и я не нахожу в себе желания воскрешать их в памяти и, уж тем более, записывать. Тревога. Девушка за трибуной читает объявления на двух языках. Играет орган. Вещает Бабушка. Снова играет орган. Невероятный стимпанковый орган. Тревога. Перекладываю сумку. Оглядываюсь. Палю Николая. Николай палит меня. Тревога. Почему, чёрт возьми? Молитва. Амен! Амен! Мальчик с красной свечей. Что это значит? Раздают плоть. Сначала я дёргаюсь идти за всеми, но в последний момент параною и сажусь на скамейку. Зелёный светофор. Я не иду. Амен. Все встают. Тишина. И долгих четыре секунды немой чистейшей паники. Раз... Два... Три... Четыре. Ледяной, опустошающий ужас в течении полных четырёх секунд сжимает моё солнечное сплетение, выдавливая в горло противный дрожащий комок отчаяния. Чёрт, да даже если бы я захотела позвать на помощь, закричать, убежать - никакой возможности для этого мне бы не представилось. Холод крепко обнял меня. Нет. Успокойся. Успокойся. Чизи любит тебя, детка. Чизи любит тебя.
На выходе все жмут друг другу руки и обмениваются добрыми пожеланиями. Бабушка лично жмёт руки каждому выходящему и твёрдым уверенным голосом награждает немецкой фразой, о значении которой я могу только догадываться. В любой другой момент мне, пожалуй, стало бы теплее. Только теперь я выкупаю, что всё это время находилась на втором этаже. На первом слышны звуки песни. Двигаюсь к источнику звука. Бесцеремонно сую лицо в комнату, полной корейцев с электрогитарами, клавишами и чем-то ещё. Это сообщество "Свет Христа". Они арендуют помещение. К ним я не пойду. Слишком широкие глаза.