Случай
Написала к бабушкиным дням. Немного посомневалась (текст грустный) и решила поставить.
Это произошло в Отечественную войну, в Абхазии, в одну из темных, зимних кавказских ночей. После нескольких суток непрерывного дождя, уже начинало казаться, что в механизме природы произошел какой-то непоправимый сбой, что солнце устало смотреть на мерзости человеческой жизни, и, закрыв глаза, ушло за горизонт отдыхать не на ночь, а на время, ведомое только одному Богу.
Шел второй год войны. В маленьком шахтёрском городке, на втором этаже барака, в комнате, освещённой лампочкой, свет которой при помощи старого платка был направлен на швейную машинку, стоящую на столе, сидела С.Е., худенькая женщина с шитьём в руках. Было уже за полночь, и давно пора было спать. Но, непременно, к завтрашнему утру надо было выполнить заказ, который помог бы ей, хоть немного, свести концы с концами, и, на какое-то время, заткнуть дыры в семейной лодке, и капитаном, и рулевым которой она оказалась в это тяжёлое время. При мысли о лодке она даже улыбнулась. Это она-то, которая так и не смогла ни разу оторвать ног от дна во время купаний в их, таких давнишних, что кажутся уже не реальными, поездках семьёй на море, за несколько километров от городка. Это было всего два-три раза, но было такой радостью для детей ещё в той, мирной жизни, тоже не очень лёгкой, но которая теперь казалась совершенно прекрасной. Рядом был муж, братья, отец ещё не так болел. На какой-то момент она перестала шить и задумалась. Ночная работа после дневной в больнице и вечерней дома, - это конечно очень тяжёлая вещь, но иногда она даже ждала этих часов, потому что это было единственное время, когда можно было побыть одной. Она работала медсестрой, раньше на малярийной станции, а теперь в больнице. За день редко удавалось присесть - работы было всегда много, а ночью, в моменты механической работы, можно было подумать о чём-то, кроме совершенно неотложных вещей, которые приходилось решать женщине с тремя детьми и стариком отцом на руках. Вспомнить о маме, поговорить с Богом.
Она выросла в семье старообрядцев и к молитве её приучили с детства. Эта выращенная вера оказалась на удивление крепкой. Она смогла пронести её чрез все страшные 20 и 30 годы. А пережить пришлось многое: смерть матери, расстрел свёкра, арест мужа, бегство в одночасье от высылки в Сибирь с тремя маленькими детьми и свекровью (сначала к отцу, а потом, уже с ним и братьями, в чужой край - Абхазию), смерть одного брата, арест второго, пропажу без вести мужа и третьего брата на фронте.
Но странным образом к ней сейчас как будто возвращалось то, что она намолила когда-то, в более счастливые годы. Как будто тот, молитвенный, детский труд, который она отдала Богу тогда, вливался в неё сейчас по капле, когда стало совсем уже трудно, а, главное, одиноко, и впору было закричать: « Господи, да где же ты? Больше не могу». Она не делала этого. В ней появилась какая-то непонятная упрямая сила, которая заставляла её тащить весь этот воз с совершенно призрачными надеждами на победу и возвращение родных с фронта, на образование и самостоятельность детей. В ней, которая каждый день думала: «Как накормить?». Ведь ей приходилось кормить всех одной.
Семья её родителей была на редкость счастливая, и сейчас, когда она вспоминала те вечерние и утренние молитвы, часто, что греха таить, не добровольные, а просто из нежелания огорчить мать, у неё теплело на душе, и, одновременно, кололо в сердце: она не смогла дать этого своим детям. Не смогла просто из-за страха за их жизнь. Ведь даже хранение икон и книг было не безопасно. Не было в этом и поддержки от мужа, а сейчас не было и самого мужа.
Дети как губка впитывали новые правила жизни, и она, понимала, что обкрадывает их и малодушничает перед Богом. Но страх за их жизнь пересиливал, и она просто старалась молиться за все них. Радовало то, что дети каким-то десятым чувством умели лавировать между тем, что говорится в школе и тем, что несла в себе тайно мать и никогда не обидели её в этом. Она была строгая мать, и могла просто своим видом показать недопустимость какой-либо смешинки на эту тему.
Молился отец, хотя ранняя смерть жены и жизнь в очень непростое время без неё с шестью сыновьями, младший из которых в момент смерти матери был ещё маленьким мальчиком, подтолкнула его нарушить один из неписанных законов старообрядцев: в голодное время он закурил. Отец жил отдельно, с хозяйством справлялся сам. Иногда она или кто-то из девочек забегали его проведать, навести основательный порядок женской рукой и подпитаться ощущением плеча и лаской. Ей очень не хватало этого дома. Она старалась воспитать в детях такую же любовь друг к другу, какая царила в родительской семье, и, с огорчением, видела, что так, как было у неё в детстве, не получается. И не удивительно. Её отношения с мужем не сложились, и в этом было мало её вины. Её выдали замуж не по любви. И ей и мужу нравились другие половинки. Она дружила с парнем, не старообрядцем. Он обещал ей перейти в её веру, т. к. для её родителей основным препятствием было разное вероисповедание. Но было много случаев, когда парни предлагали сделать так, а, женившись, гнули своё, и она не посмела ослушаться любимых родителей. Парень погоревал и женился на её подружке, тоже старообрядке. И слово своё он сдержал.
Выдал же её отец за сына своего друга-купца, честнейшего и совестливого человека. Друг был богаче его, но С.Е. точно знала, что не деньги играли главную роль в этом браке. Отец очень любил её - единственную дочь, по-своему баловал. И ему хотелось застраховать её, по возможности, от всех напастей, и поэтому он хотел, чтобы она ушла в знакомую семью. Отец не учёл одного: в семье его друга главой семьи был не он сам, а его жена - будущая свекровь С.Е. Свёкор был успешным купцом, много ездил, дома был редко и бразды правления домом полностью передал жене. В молодости у них было много детей, но выжило только два сына. Все остальные дети умирали в младенчестве. Злые языки в селе говорили, что она не любила детей и не умела за ними ухаживать. Может быть, отчасти это и было правдой, т. к. внуков свекровь не очень то жаловала, но С.Е., хоть и боялась свекровь, но из-за смерти детей ей сочувствовала, т.к. сама потеряла первого ребёнка - девочку. И тогда же она в первый раз проявила свой характер: на соседней кровати умерла родами женщина, родившая тоже девочку, оказавшуюся круглой сиротой, и С.Е. взяла её себе. Взяла совершенно безоглядно, несмотря на возражения свекрови. К несчастью, девочка была очень слабенькой, и умерла через два месяца.
Старший из двух оставшихся сыновей свекрови был уже женат и жил отдельно. Нравом и деловитостью он был в отца. Младший, муж С.Е. , жил вместе с родителями. Выбирал жену для сына свёкор. Выбирал по нраву, по душе, да и лицом, и фигурой она была далеко не из последних. Для свекрови же деньги играли большую роль, и она не стеснялась напоминать об этом снохе при каждом удобном случае, хотя семья С.Е. тоже была не из бедных.
Вот тут то, далеко от родителей, в чужой семье С.Е. впервые хлебнула лиха в полную меру. Выросшая в атмосфере любви и доверия, она просто не представляла себе, что можно подозревать близких в чём-то плохом, что можно без улыбки друг другу жить дни и недели. Свекровь с утра отмеряла ей продукты на день, а остальные запирала на ключ. И, не дай Бог, подгорит каша! Пробовала жаловаться мужу, но его это интересовало мало, он не собирался разбираться в женских делах и во всём полагался на мать. В редких встречах с матерью С.Е. могла излить душу, но деваться было некуда. Надо было терпеть. Отец чувствовал себя виноватым, и С.Е. было жаль его.
Может быть, она и притерпелась бы, т.к., по-своему, она смогла полюбить мужа. И у них были счастливые моменты. Ведь родила же она от него трёх детей. Ели бы не тяжёлые времена, если бы не пришлось им покидать нажитые места и начинать жизнь сначала. Муж не был белоручкой, но и к лишениям тоже не был готов. Свёкор, когда началась коллективизация, не стал дожидаться чтобы у него пришли и отобрали, посоветовался с другом (решили они, что всякая власть от Бога) и сам от всего отказался. Попросил, чтобы дали полагающийся надел земли и оставили дом. Но это не спасло его в страшную минуту: кто-то в селе убил красноармейца, и в заложники взяли десять самых богатых людей села. С.Е. всегда думала, что, кроме того, что это не справедливо вообще, это не справедливо ещё и потому, что он (свёкор) уже не был богатым, он уже всё отдал. Власти потребовали, чтобы тот, кто убил, пришёл и сознался. Конечно, никто не пришёл, и десятерых заложников расстреляли. Затем арестовали мужа за невыполнение второй продразвёрстки и отправили на Соловки, а через некоторое время пришёл вечером знакомый и сказал: «Завтра утром вас высылают в Сибирь. Если надумаешь бежать, ночью подгоню подводу». Она решила бежать. Собрала самое необходимое детям, взяла то, что можно было унести в руках, самое дорогое и ценное. Детям тоже дала по посильной поклаже. Свекровь до последнего момента ехать отказывалась: говорила, что будет ждать сына, что хочет умереть в своём доме. С.Е. казалось, что та даже немного не в себе. Но когда постучали в окно, и она, взяв младшего на руки, пошла к двери, свекровь метнулась в спальню, и, через несколько минут, тоже прибежала к подводе, зажав под мышками по пуховой подушке. Так С.Е. очутилась снова в родительском доме.
Отец в своё время поступил так же, как и свёкор. У него кроме хозяйства и лавки была ещё большая пасека. Он торговал мёдом и даже немного лечил пчёлами. С приходом новой власти он сказал в сельсовете: «Я отдаю свою пасеку. У меня одна просьба: оставьте меня при ней пасечником. Пасеку взяли, но в работе отказали. Через некоторое время пчёлы погибли, а потом порастаскали и поломали ульи.
Пожили они у отца некоторое время, а потом прошёл слух, что и отца будут раскулачивать. К этому времени двое из братьев перебрались в Абхазию. Решили С.Е. и отец тоже перебираться туда же.
Железной дороги вдоль моря ещё не было, надо было перебираться морем. Кораблик их, набитый людьми под завязку попал в шторм, плавать они, выросшие в степях не умели, качку переносили плохо, и страху натерпелись. Она не помнила себя от радости, когда, наконец-таки, ступила на землю.
На новом месте помогли обустроиться братья. Было трудно очень, но она не боялась работы. Дали комнату в бараке, и всё начало входить в размеренную колею. Вернулся с Соловков муж, и она начала надеяться, что всё потихоньку образуется. Девочки пошли в школу, учились не плохо, только младшая очень озорная была.
Одно было плохо: муж вернулся озлобленный. Она понимала всю несправедливость обрушившихся на него несчастий и лишений, но ведь не она и не дети были виноваты в этом. Она старалась быть демпфером между ним и детьми, с которыми муж был строг до жестокости. Дело дошло до того, что младший настолько боялся отца, что старался лечь спать перед приходом его с шахты. Лучший и больший кусок муж требовал себе, и она не уважала его за это. Ведь детям столько было надо. Доставалось и ей: муж начал поднимать на неё руку, когда был пьян. Это было не часто, но особенно обидно. Она молчала, боясь расстроить отца. Не хотела конфликта. Братья узнали сами и как-то усмирили мужа, поколотив для острастки и связав. Больше этого не повторялось, но она раз и навсегда поняла: Плеча мужа у неё в жизни не будет, нужно полагаться на Бога, да на себя, и учить детей этому.
Хорошо, что были братья. Трое из них женились, и с одной из снох Алей у неё сложились хорошие отношения. Можно даже сказать, что она, наконец-то, нашла сестру, о которой мечтала всю жизнь.
Время шло, и потихоньку начинало казаться, что вот-вот жизнь вырулит на более ровную дорогу, что наступит, наконец, и на их улице праздник. Она знала, что такое бывает, ведь было же у неё счастливое детство, значит и когда-то и они вынырнут из этой тяжёлой полосы: не белоручки и не дураки, и дети у них хорошие. Тогда, может быть, и помягчеет муж.
Но не тут-то было. В 37 седьмом арестовали старшего брата, прямо с работы, красавца и умницу. Арестовали вместе с братом его жены. За что? Вариантов от «тесть был священником» до «кому-то понадобилась его должность» была масса. Дали «десять лет без права переписки». И всё. Исчез брат.
Жена его, тоже член партии, как и он, боевая женщина, пробовала бороться за мужа, ездила в Москву «к Сталину». Её даже приняли где-то, выслушали. В ответ на её просьбу: «Если он виноват (а в виновность его она не верила), отправьте меня к нему. Я хочу быть рядом с ним, как декабристка», ей разрешили поехать к нему. Но в Свердловске в вагон поезда вошли двое, попросили документы и сказали, что её дальнейшая поездка не имеет смысла: её муж умер. Сказали, чтобы она возвращалась домой.
Она вернулась, но обе женщины не поверили в смерть брата и мужа. В довершении ко всему пришло от него письмо (не по почте), в котором была просьба «пришлите что-нибудь поесть» и адрес. И они слали то немногое, что могли выделить из скудного семейного рациона. Куда они шли эти бедные посылки? Кто знает? Ответа на них не было.
Единственное, что оставалось им: надеяться. Иногда жена брата забегала к ней, поздним вечером, когда дети спали, и они могли снова и снова прокрутить все события, связанные с арестом брата, высказать друг другу все предположения, сомнения и надежды. Больше поговорить было не с кем. Говорила в основном Аля, С.Е. слушала и всегда переживала всё вновь. Аля была более понятливой и знающей реалии окружающей жизни. С.Е. помнила, как с удивлением посмотрела она на свою слушательницу, когда С.Е., после второго или третьего рассказа о поездке, спросила: «Аля, а я вот все-таки не могу понять: как они узнали в каком вагоне ты едешь?».
А потом началась война, и события с братом немного отошли в сторону перед уходом на фронт мужа и братьев, перед необходимостью увеличить усилия, направленные на элементарное выживание.
С.Е. вдруг очнулась, обнаружив, что она уже давно не шьёт, а сидит, задумавшись, опустив руки. Она встряхнула головой, чтобы отогнать набежавшие воспоминания и одолевающий её сон, и снова принялась за работу.
На веранде послышались мужские шаги. Это мог быть сосед, иногда возвращавшийся очень поздно. Однажды он напугал её, очередной раз засидевшуюся за работой. Она крутила ручку машинки и, за её стрекотом, не услышала шагов. Перестав крутить ручку и подняв глаза, она вдруг увидела лицо, приплюснутое к стеклу. Она не сразу узнала дурашливого соседа и замерла. А лицо вдруг заговорило: «Все люди спят, все звери спят. Одна тётка не спит - шьё-ё-ё-т». Затем лицо отодвинулось от стекла, превратилось в соседа и засмеялось.
Шаги на веранде прошли мимо окна, но не затихли в глубине веранды, а остановились у её двери. Раздался стук. Никто, из знакомых ей мужчин, не мог прийти в это время, и сердце её ёкнуло. На ватных ногах она подошла к двери и спросила: «Кто там?». За дверью незнакомый голос назвал её имя и фамилию. Надо было открывать. Она прислонилась головой к косяку двери и проглотила ком, подступивший к горлу. Стук повторился. Она потихоньку сказала: «Господи помилуй!» и открыла дверь. За дверью стоял солдат-абхаз с винтовкой. Он сделал шаг вперёд и снова произнёс её имя. Она кивнула головой, и он сказал: «Пройдёмте со мной».
«Ну, вот и всё», - пронеслось у неё в голове. Метнулась в комнату к детям, потом обернулась к солдату: «А куда?». Он повторил: «Пройдёмте со мной». Она усилила вопрос: «Что мне детям сказать???», и в ответ получила всё те же слова: «Пройдёмте со мной". И тут она поняла: наверное, он не знает русского языка.
С.Е попыталась сосредоточиться и решить: чего она может сейчас сделать правильного, чтобы как-то помочь детям понять своё внезапное исчезновение. Будить их не хотелось: всё-таки был какой-то шанс-соломинка, что её зовут куда-то по медицинской надобности. И она решила не будить.
После очередного: «Пройдёмте со мной» она просто решила идти и всё. Заглянула в комнату, чтобы посмотреть на детей. Поколебавшись, решила не брать свою дождевую накидку (может, девочкам понадобится), взяла старую мужа, выключила свет и вышла. Ступеньки лестницы были ей знакомы, но она всё-таки в темноте пару раз споткнулась: ноги не слушались.
По направлению, указанному солдатом, она поняла, что надо идти на другую площадку. Городок состоял из нескольких таких площадок, соединявшихся между собой горными дорогами в несколько километров. Пока немного шли по городку, несмотря на тёмные, в основном, окна, было ещё немного видно дорогу: кое-где просачивался свет. Когда вышли на дорогу, тьма обступила их со всех сторон. С.Е. шла впереди - так потребовал солдат. Сначала она боялась и его: кто ж знает, что у него в голове? Да и винтовку, несмотря на военное время, она видела так близко не часто. Но потом, по паре его направляющих толчков, она поняла, что он должен привести её куда-то.
Дорога была усыпана крупной морской галькой, по которой и в светлое-то время нелегко было ходить. А тут дождь, который делал её ещё и скользкой. Но, потихоньку, она приноровилась ощупывать ногой землю, прежде чем её ставить.
Тревога накатывала волнами. Она стала думать: смогут ли дети удержаться вместе? Ведь рядом почти нет родных взрослых. Осталась только Аля. Но что может одна женщина, у которой арестован муж и брат, которая воспитывает маленького сына? Что она сможет одна с четырьмя детьми? Девочкам 15 и 14. Они многое могут делать, но ведь дети совсем. А сын ещё маленький. С.Е. не удержалась и заплакала. Слёзы смешивались с дождём, и с ними смывалась часть тревоги, которая уже граничила с отчаянием. Она подумала, что есть ещё брат, которого не взяли на войну. Конечно, он не сможет из-за дальности расстояния каждый день бывать у детей, но он, конечно же, их не бросит. Лишь бы только их не разлучили. Ещё есть соседи, с которыми их связывали многие, совместно пережитые трудности. И, может быть, они смогут поддержать детей.
Она немного успокоилась и стала потихоньку молиться. Она повторяла эти привычные слова, стараясь опереться на них, и ей удалось привести себя в состояние, в котором она смогла войти в кабинет местного начальника в достойном виде, не считая конечно того, что и она, и солдат были совершенно мокры.
Начальник бросил ей: «Проходите, садитесь», указав на стул напротив своего стола. Она села. Начальник достал папку, из папки достал бумагу и произнёс: «Вы делали запрос относительно своего брата. Так вот, сообщаю Вам, что Ваш брат, такой-то …, умер тогда-то … и там-то …».
Боже мой, как она могла забыть!!! Она же в начале войны, когда пронёсся слух, что из заключения могут взять на фронт, не поборов сомнений в гибели брата, сделала этот запрос.
Начальник посмотрел на её застывшее лицо и, протянув ей листок со справкой, сказал: «Можете быть свободны».
С.Е. не помнила, как она выходила из кабинета, как выбежала на дорогу. Очнулась она, уже пробежав приличное расстояние. Внезапно на неё обрушилась мысль: « Что же я радуюсь??? Брат то умер!!!».
Она села на землю и заплакала. Никого не было рядом, и она могла не стесняться своих слёз.
Потом она поднялась и, раздираемая двумя знаниями: «Мои дети не остались одни» и «Умер брат», пошла домой.
Утром ещё надо было успеть на работу.
Это произошло в Отечественную войну, в Абхазии, в одну из темных, зимних кавказских ночей. После нескольких суток непрерывного дождя, уже начинало казаться, что в механизме природы произошел какой-то непоправимый сбой, что солнце устало смотреть на мерзости человеческой жизни, и, закрыв глаза, ушло за горизонт отдыхать не на ночь, а на время, ведомое только одному Богу.
Шел второй год войны. В маленьком шахтёрском городке, на втором этаже барака, в комнате, освещённой лампочкой, свет которой при помощи старого платка был направлен на швейную машинку, стоящую на столе, сидела С.Е., худенькая женщина с шитьём в руках. Было уже за полночь, и давно пора было спать. Но, непременно, к завтрашнему утру надо было выполнить заказ, который помог бы ей, хоть немного, свести концы с концами, и, на какое-то время, заткнуть дыры в семейной лодке, и капитаном, и рулевым которой она оказалась в это тяжёлое время. При мысли о лодке она даже улыбнулась. Это она-то, которая так и не смогла ни разу оторвать ног от дна во время купаний в их, таких давнишних, что кажутся уже не реальными, поездках семьёй на море, за несколько километров от городка. Это было всего два-три раза, но было такой радостью для детей ещё в той, мирной жизни, тоже не очень лёгкой, но которая теперь казалась совершенно прекрасной. Рядом был муж, братья, отец ещё не так болел. На какой-то момент она перестала шить и задумалась. Ночная работа после дневной в больнице и вечерней дома, - это конечно очень тяжёлая вещь, но иногда она даже ждала этих часов, потому что это было единственное время, когда можно было побыть одной. Она работала медсестрой, раньше на малярийной станции, а теперь в больнице. За день редко удавалось присесть - работы было всегда много, а ночью, в моменты механической работы, можно было подумать о чём-то, кроме совершенно неотложных вещей, которые приходилось решать женщине с тремя детьми и стариком отцом на руках. Вспомнить о маме, поговорить с Богом.
Она выросла в семье старообрядцев и к молитве её приучили с детства. Эта выращенная вера оказалась на удивление крепкой. Она смогла пронести её чрез все страшные 20 и 30 годы. А пережить пришлось многое: смерть матери, расстрел свёкра, арест мужа, бегство в одночасье от высылки в Сибирь с тремя маленькими детьми и свекровью (сначала к отцу, а потом, уже с ним и братьями, в чужой край - Абхазию), смерть одного брата, арест второго, пропажу без вести мужа и третьего брата на фронте.
Но странным образом к ней сейчас как будто возвращалось то, что она намолила когда-то, в более счастливые годы. Как будто тот, молитвенный, детский труд, который она отдала Богу тогда, вливался в неё сейчас по капле, когда стало совсем уже трудно, а, главное, одиноко, и впору было закричать: « Господи, да где же ты? Больше не могу». Она не делала этого. В ней появилась какая-то непонятная упрямая сила, которая заставляла её тащить весь этот воз с совершенно призрачными надеждами на победу и возвращение родных с фронта, на образование и самостоятельность детей. В ней, которая каждый день думала: «Как накормить?». Ведь ей приходилось кормить всех одной.
Семья её родителей была на редкость счастливая, и сейчас, когда она вспоминала те вечерние и утренние молитвы, часто, что греха таить, не добровольные, а просто из нежелания огорчить мать, у неё теплело на душе, и, одновременно, кололо в сердце: она не смогла дать этого своим детям. Не смогла просто из-за страха за их жизнь. Ведь даже хранение икон и книг было не безопасно. Не было в этом и поддержки от мужа, а сейчас не было и самого мужа.
Дети как губка впитывали новые правила жизни, и она, понимала, что обкрадывает их и малодушничает перед Богом. Но страх за их жизнь пересиливал, и она просто старалась молиться за все них. Радовало то, что дети каким-то десятым чувством умели лавировать между тем, что говорится в школе и тем, что несла в себе тайно мать и никогда не обидели её в этом. Она была строгая мать, и могла просто своим видом показать недопустимость какой-либо смешинки на эту тему.
Молился отец, хотя ранняя смерть жены и жизнь в очень непростое время без неё с шестью сыновьями, младший из которых в момент смерти матери был ещё маленьким мальчиком, подтолкнула его нарушить один из неписанных законов старообрядцев: в голодное время он закурил. Отец жил отдельно, с хозяйством справлялся сам. Иногда она или кто-то из девочек забегали его проведать, навести основательный порядок женской рукой и подпитаться ощущением плеча и лаской. Ей очень не хватало этого дома. Она старалась воспитать в детях такую же любовь друг к другу, какая царила в родительской семье, и, с огорчением, видела, что так, как было у неё в детстве, не получается. И не удивительно. Её отношения с мужем не сложились, и в этом было мало её вины. Её выдали замуж не по любви. И ей и мужу нравились другие половинки. Она дружила с парнем, не старообрядцем. Он обещал ей перейти в её веру, т. к. для её родителей основным препятствием было разное вероисповедание. Но было много случаев, когда парни предлагали сделать так, а, женившись, гнули своё, и она не посмела ослушаться любимых родителей. Парень погоревал и женился на её подружке, тоже старообрядке. И слово своё он сдержал.
Выдал же её отец за сына своего друга-купца, честнейшего и совестливого человека. Друг был богаче его, но С.Е. точно знала, что не деньги играли главную роль в этом браке. Отец очень любил её - единственную дочь, по-своему баловал. И ему хотелось застраховать её, по возможности, от всех напастей, и поэтому он хотел, чтобы она ушла в знакомую семью. Отец не учёл одного: в семье его друга главой семьи был не он сам, а его жена - будущая свекровь С.Е. Свёкор был успешным купцом, много ездил, дома был редко и бразды правления домом полностью передал жене. В молодости у них было много детей, но выжило только два сына. Все остальные дети умирали в младенчестве. Злые языки в селе говорили, что она не любила детей и не умела за ними ухаживать. Может быть, отчасти это и было правдой, т. к. внуков свекровь не очень то жаловала, но С.Е., хоть и боялась свекровь, но из-за смерти детей ей сочувствовала, т.к. сама потеряла первого ребёнка - девочку. И тогда же она в первый раз проявила свой характер: на соседней кровати умерла родами женщина, родившая тоже девочку, оказавшуюся круглой сиротой, и С.Е. взяла её себе. Взяла совершенно безоглядно, несмотря на возражения свекрови. К несчастью, девочка была очень слабенькой, и умерла через два месяца.
Старший из двух оставшихся сыновей свекрови был уже женат и жил отдельно. Нравом и деловитостью он был в отца. Младший, муж С.Е. , жил вместе с родителями. Выбирал жену для сына свёкор. Выбирал по нраву, по душе, да и лицом, и фигурой она была далеко не из последних. Для свекрови же деньги играли большую роль, и она не стеснялась напоминать об этом снохе при каждом удобном случае, хотя семья С.Е. тоже была не из бедных.
Вот тут то, далеко от родителей, в чужой семье С.Е. впервые хлебнула лиха в полную меру. Выросшая в атмосфере любви и доверия, она просто не представляла себе, что можно подозревать близких в чём-то плохом, что можно без улыбки друг другу жить дни и недели. Свекровь с утра отмеряла ей продукты на день, а остальные запирала на ключ. И, не дай Бог, подгорит каша! Пробовала жаловаться мужу, но его это интересовало мало, он не собирался разбираться в женских делах и во всём полагался на мать. В редких встречах с матерью С.Е. могла излить душу, но деваться было некуда. Надо было терпеть. Отец чувствовал себя виноватым, и С.Е. было жаль его.
Может быть, она и притерпелась бы, т.к., по-своему, она смогла полюбить мужа. И у них были счастливые моменты. Ведь родила же она от него трёх детей. Ели бы не тяжёлые времена, если бы не пришлось им покидать нажитые места и начинать жизнь сначала. Муж не был белоручкой, но и к лишениям тоже не был готов. Свёкор, когда началась коллективизация, не стал дожидаться чтобы у него пришли и отобрали, посоветовался с другом (решили они, что всякая власть от Бога) и сам от всего отказался. Попросил, чтобы дали полагающийся надел земли и оставили дом. Но это не спасло его в страшную минуту: кто-то в селе убил красноармейца, и в заложники взяли десять самых богатых людей села. С.Е. всегда думала, что, кроме того, что это не справедливо вообще, это не справедливо ещё и потому, что он (свёкор) уже не был богатым, он уже всё отдал. Власти потребовали, чтобы тот, кто убил, пришёл и сознался. Конечно, никто не пришёл, и десятерых заложников расстреляли. Затем арестовали мужа за невыполнение второй продразвёрстки и отправили на Соловки, а через некоторое время пришёл вечером знакомый и сказал: «Завтра утром вас высылают в Сибирь. Если надумаешь бежать, ночью подгоню подводу». Она решила бежать. Собрала самое необходимое детям, взяла то, что можно было унести в руках, самое дорогое и ценное. Детям тоже дала по посильной поклаже. Свекровь до последнего момента ехать отказывалась: говорила, что будет ждать сына, что хочет умереть в своём доме. С.Е. казалось, что та даже немного не в себе. Но когда постучали в окно, и она, взяв младшего на руки, пошла к двери, свекровь метнулась в спальню, и, через несколько минут, тоже прибежала к подводе, зажав под мышками по пуховой подушке. Так С.Е. очутилась снова в родительском доме.
Отец в своё время поступил так же, как и свёкор. У него кроме хозяйства и лавки была ещё большая пасека. Он торговал мёдом и даже немного лечил пчёлами. С приходом новой власти он сказал в сельсовете: «Я отдаю свою пасеку. У меня одна просьба: оставьте меня при ней пасечником. Пасеку взяли, но в работе отказали. Через некоторое время пчёлы погибли, а потом порастаскали и поломали ульи.
Пожили они у отца некоторое время, а потом прошёл слух, что и отца будут раскулачивать. К этому времени двое из братьев перебрались в Абхазию. Решили С.Е. и отец тоже перебираться туда же.
Железной дороги вдоль моря ещё не было, надо было перебираться морем. Кораблик их, набитый людьми под завязку попал в шторм, плавать они, выросшие в степях не умели, качку переносили плохо, и страху натерпелись. Она не помнила себя от радости, когда, наконец-таки, ступила на землю.
На новом месте помогли обустроиться братья. Было трудно очень, но она не боялась работы. Дали комнату в бараке, и всё начало входить в размеренную колею. Вернулся с Соловков муж, и она начала надеяться, что всё потихоньку образуется. Девочки пошли в школу, учились не плохо, только младшая очень озорная была.
Одно было плохо: муж вернулся озлобленный. Она понимала всю несправедливость обрушившихся на него несчастий и лишений, но ведь не она и не дети были виноваты в этом. Она старалась быть демпфером между ним и детьми, с которыми муж был строг до жестокости. Дело дошло до того, что младший настолько боялся отца, что старался лечь спать перед приходом его с шахты. Лучший и больший кусок муж требовал себе, и она не уважала его за это. Ведь детям столько было надо. Доставалось и ей: муж начал поднимать на неё руку, когда был пьян. Это было не часто, но особенно обидно. Она молчала, боясь расстроить отца. Не хотела конфликта. Братья узнали сами и как-то усмирили мужа, поколотив для острастки и связав. Больше этого не повторялось, но она раз и навсегда поняла: Плеча мужа у неё в жизни не будет, нужно полагаться на Бога, да на себя, и учить детей этому.
Хорошо, что были братья. Трое из них женились, и с одной из снох Алей у неё сложились хорошие отношения. Можно даже сказать, что она, наконец-то, нашла сестру, о которой мечтала всю жизнь.
Время шло, и потихоньку начинало казаться, что вот-вот жизнь вырулит на более ровную дорогу, что наступит, наконец, и на их улице праздник. Она знала, что такое бывает, ведь было же у неё счастливое детство, значит и когда-то и они вынырнут из этой тяжёлой полосы: не белоручки и не дураки, и дети у них хорошие. Тогда, может быть, и помягчеет муж.
Но не тут-то было. В 37 седьмом арестовали старшего брата, прямо с работы, красавца и умницу. Арестовали вместе с братом его жены. За что? Вариантов от «тесть был священником» до «кому-то понадобилась его должность» была масса. Дали «десять лет без права переписки». И всё. Исчез брат.
Жена его, тоже член партии, как и он, боевая женщина, пробовала бороться за мужа, ездила в Москву «к Сталину». Её даже приняли где-то, выслушали. В ответ на её просьбу: «Если он виноват (а в виновность его она не верила), отправьте меня к нему. Я хочу быть рядом с ним, как декабристка», ей разрешили поехать к нему. Но в Свердловске в вагон поезда вошли двое, попросили документы и сказали, что её дальнейшая поездка не имеет смысла: её муж умер. Сказали, чтобы она возвращалась домой.
Она вернулась, но обе женщины не поверили в смерть брата и мужа. В довершении ко всему пришло от него письмо (не по почте), в котором была просьба «пришлите что-нибудь поесть» и адрес. И они слали то немногое, что могли выделить из скудного семейного рациона. Куда они шли эти бедные посылки? Кто знает? Ответа на них не было.
Единственное, что оставалось им: надеяться. Иногда жена брата забегала к ней, поздним вечером, когда дети спали, и они могли снова и снова прокрутить все события, связанные с арестом брата, высказать друг другу все предположения, сомнения и надежды. Больше поговорить было не с кем. Говорила в основном Аля, С.Е. слушала и всегда переживала всё вновь. Аля была более понятливой и знающей реалии окружающей жизни. С.Е. помнила, как с удивлением посмотрела она на свою слушательницу, когда С.Е., после второго или третьего рассказа о поездке, спросила: «Аля, а я вот все-таки не могу понять: как они узнали в каком вагоне ты едешь?».
А потом началась война, и события с братом немного отошли в сторону перед уходом на фронт мужа и братьев, перед необходимостью увеличить усилия, направленные на элементарное выживание.
С.Е. вдруг очнулась, обнаружив, что она уже давно не шьёт, а сидит, задумавшись, опустив руки. Она встряхнула головой, чтобы отогнать набежавшие воспоминания и одолевающий её сон, и снова принялась за работу.
На веранде послышались мужские шаги. Это мог быть сосед, иногда возвращавшийся очень поздно. Однажды он напугал её, очередной раз засидевшуюся за работой. Она крутила ручку машинки и, за её стрекотом, не услышала шагов. Перестав крутить ручку и подняв глаза, она вдруг увидела лицо, приплюснутое к стеклу. Она не сразу узнала дурашливого соседа и замерла. А лицо вдруг заговорило: «Все люди спят, все звери спят. Одна тётка не спит - шьё-ё-ё-т». Затем лицо отодвинулось от стекла, превратилось в соседа и засмеялось.
Шаги на веранде прошли мимо окна, но не затихли в глубине веранды, а остановились у её двери. Раздался стук. Никто, из знакомых ей мужчин, не мог прийти в это время, и сердце её ёкнуло. На ватных ногах она подошла к двери и спросила: «Кто там?». За дверью незнакомый голос назвал её имя и фамилию. Надо было открывать. Она прислонилась головой к косяку двери и проглотила ком, подступивший к горлу. Стук повторился. Она потихоньку сказала: «Господи помилуй!» и открыла дверь. За дверью стоял солдат-абхаз с винтовкой. Он сделал шаг вперёд и снова произнёс её имя. Она кивнула головой, и он сказал: «Пройдёмте со мной».
«Ну, вот и всё», - пронеслось у неё в голове. Метнулась в комнату к детям, потом обернулась к солдату: «А куда?». Он повторил: «Пройдёмте со мной». Она усилила вопрос: «Что мне детям сказать???», и в ответ получила всё те же слова: «Пройдёмте со мной". И тут она поняла: наверное, он не знает русского языка.
С.Е попыталась сосредоточиться и решить: чего она может сейчас сделать правильного, чтобы как-то помочь детям понять своё внезапное исчезновение. Будить их не хотелось: всё-таки был какой-то шанс-соломинка, что её зовут куда-то по медицинской надобности. И она решила не будить.
После очередного: «Пройдёмте со мной» она просто решила идти и всё. Заглянула в комнату, чтобы посмотреть на детей. Поколебавшись, решила не брать свою дождевую накидку (может, девочкам понадобится), взяла старую мужа, выключила свет и вышла. Ступеньки лестницы были ей знакомы, но она всё-таки в темноте пару раз споткнулась: ноги не слушались.
По направлению, указанному солдатом, она поняла, что надо идти на другую площадку. Городок состоял из нескольких таких площадок, соединявшихся между собой горными дорогами в несколько километров. Пока немного шли по городку, несмотря на тёмные, в основном, окна, было ещё немного видно дорогу: кое-где просачивался свет. Когда вышли на дорогу, тьма обступила их со всех сторон. С.Е. шла впереди - так потребовал солдат. Сначала она боялась и его: кто ж знает, что у него в голове? Да и винтовку, несмотря на военное время, она видела так близко не часто. Но потом, по паре его направляющих толчков, она поняла, что он должен привести её куда-то.
Дорога была усыпана крупной морской галькой, по которой и в светлое-то время нелегко было ходить. А тут дождь, который делал её ещё и скользкой. Но, потихоньку, она приноровилась ощупывать ногой землю, прежде чем её ставить.
Тревога накатывала волнами. Она стала думать: смогут ли дети удержаться вместе? Ведь рядом почти нет родных взрослых. Осталась только Аля. Но что может одна женщина, у которой арестован муж и брат, которая воспитывает маленького сына? Что она сможет одна с четырьмя детьми? Девочкам 15 и 14. Они многое могут делать, но ведь дети совсем. А сын ещё маленький. С.Е. не удержалась и заплакала. Слёзы смешивались с дождём, и с ними смывалась часть тревоги, которая уже граничила с отчаянием. Она подумала, что есть ещё брат, которого не взяли на войну. Конечно, он не сможет из-за дальности расстояния каждый день бывать у детей, но он, конечно же, их не бросит. Лишь бы только их не разлучили. Ещё есть соседи, с которыми их связывали многие, совместно пережитые трудности. И, может быть, они смогут поддержать детей.
Она немного успокоилась и стала потихоньку молиться. Она повторяла эти привычные слова, стараясь опереться на них, и ей удалось привести себя в состояние, в котором она смогла войти в кабинет местного начальника в достойном виде, не считая конечно того, что и она, и солдат были совершенно мокры.
Начальник бросил ей: «Проходите, садитесь», указав на стул напротив своего стола. Она села. Начальник достал папку, из папки достал бумагу и произнёс: «Вы делали запрос относительно своего брата. Так вот, сообщаю Вам, что Ваш брат, такой-то …, умер тогда-то … и там-то …».
Боже мой, как она могла забыть!!! Она же в начале войны, когда пронёсся слух, что из заключения могут взять на фронт, не поборов сомнений в гибели брата, сделала этот запрос.
Начальник посмотрел на её застывшее лицо и, протянув ей листок со справкой, сказал: «Можете быть свободны».
С.Е. не помнила, как она выходила из кабинета, как выбежала на дорогу. Очнулась она, уже пробежав приличное расстояние. Внезапно на неё обрушилась мысль: « Что же я радуюсь??? Брат то умер!!!».
Она села на землю и заплакала. Никого не было рядом, и она могла не стесняться своих слёз.
Потом она поднялась и, раздираемая двумя знаниями: «Мои дети не остались одни» и «Умер брат», пошла домой.
Утром ещё надо было успеть на работу.